Политический скандал как лингвокультурный феномен современной массовой коммуникации

Содержание


Введение

Глава I. Политический скандал в дискурсивно-семиотическом ракурсе

.1 Социолингвистическая парадигма исследований дискурса

.2 Семиотический подход к изучению сложных дискурсивных образований

.3 Текст и сверхтекст в современной лингвистике

.4 Коммуникативное событие как единица дискурса

.5 Нарратив в политическом дискурсе

.6 Политический скандал как предмет лингвистического изучения

Выводы к главе I

Глава 2. Политический скандал как сложное дискурсивное образование

.1 Жанровая структура политического скандала

.1.1 Политический скандал в институциональной коммуникации

.2 Ролевая структура политического скандала

.3 Темпоральная структура политического скандала

Выводы к главе 2

Глава 3. Прагмалингвистические характеристики политического скандала

.1 Метафорические модели политического скандала

.2 Специфика эмотивности политического скандала

.3 Коммуникативные тактики манипуляции в политическом скандале

Выводы к главе

Заключение

Список литературы

Список источников


Введение


Данная работа выполнена в русле таких научных парадигм, как социолингвистический анализ дискурса, критический дискурс-анализ, лингвокультурология, жанроведение, исследования по теории политического дискурса и дискурса масс-медиа. Она посвящена культурно-языковым характеристикам политического скандала как сложного дискурсивного образования. Мы полагаем, что лингвокультурологический подход к описанию явлений языка и культуры не должен сводиться лишь к выявлению этнокультурных особенностей, поскольку понятие «культура» включает в себя не только этноспецифические, но и универсальные явления. Лингвокультурный характер исследуемого феномена требует привлечения экстралингвистических данных для его адекватного описания. Такие ключевые составляющие политического скандала, как нарушения этики, конфликты ценностей и идеологий, являются компонентами культуры как совокупности материальных и духовных ценностей, и непосредственно относятся к сфере интересов нашего исследования. В фокусе внимания данной работы находится также политическая культура, как совокупность исторически сложившихся устойчивых политических представлений, убеждений и ориентаций.

Актуальность исследования определяют следующие факторы:

) изучение институциональных видов речевого общения находится в центре интересов социолингвистики, прагмалингвистики и лингвистики текста;

) понятие сложного дискурсивного образования в связи с жанрами речи еще не нашла достаточно глубокого отражения в лингвистических работах;

) политический скандал является актуальнейшим явлением современной общественно-политической жизни, которое заслуживает всестороннего лингвокультурологического изучения.

Поскольку исследование феномена политического скандала требует многоаспектного подхода и предполагает рассмотрение определенного круга вопросов междисциплинарного характера, проводя исследование, мы опирались на данные лингвистики, психологии, политологии, философии, культурологии. В работе реализуется подход к скандалу как к сложному дискурсивному образованию, которое может быть интерпретировано как сверхтекст, нарратив, сложное коммуникативное событие.

Объектом исследования является сложное дискурсивное образование, объединяющее политический, бытовой, художественный дискурсы, а также дискурс масс-медиа. Предмет исследования составляет политический скандал как лингвокультурный феномен.

Цель заключается в систематическом описании политического скандала как лингвокультурного феномена современной массовой коммуникации. Гипотеза исследования состоит в том, что политический скандал, как сложное дискурсивное образование, сочетает в себе как черты институционального дискурса, так и черты, не присущие институциональным дискурсам.

Для решения поставленной цели необходимо выполнить следующие задачи:

1)выявить конститутивные признаки политического скандала как сложного дискурсивного образования;

2)разграничить в политическом скандале жанры, присущие институциональным дискурсам, и жанры, которые не являются характерными для сферы институционального общения;

3)выявить жанровую структуру политического скандала как сверхтекста;

)выявить ролевую и темпоральную структуры политического скандала как нарратива и сложного коммуникативного события;

)описать метафорические представления массового сознания о политическом скандале;

)описать специфику эмотивности политического скандала как эмотивного и эмоциогенного текста;

)выявить манипулятивные тактики, используемые в рамках скандала.

Научную новизну работы мы усматриваем в комплексном описании политического скандала как сложного коммуникативного события, нарратива и сверхтекста; выявлении его жанровой, ролевой и темпоральной структуры, а также прагмалингвистических характеристик.

Теоретическая значимость работы состоит в расширении и уточнении концептуального аппарата теории политического дискурса, дальнейшей разработке таких проблем прагмалингвистики и лингвокультурологии, как институциональное общение, его формы, виды и жанрово-стилистические особенности, а также в освещении такого сравнительно нового для лингвистики объекта изучения, как сложное дискурсивное образование на примере политического скандала в терминах семиотического треугольника (семантика, прагматика, синтактика).

Практическая ценность выполненной работы состоит в том, что ее результаты могут найти применение в вузовских курсах стилистики, общего языкознания, интерпретации текста, лингвокультурологии, социолингвистики, спецкурсах по политическому дискурсу и практике политических дискуссий. Они также могут представлять интерес для специалистов по связям с общественностью при разработке стратегий предвыборных кампаний и контроле за освещением хода предвыборной борьбы в СМИ.

Исследование проводилось на материале новостных и публицистических текстов, взятых из разных по качеству и вектору политической ангажированности средств массовой информации, действующих на территории России - газет («Коммерсантъ», «Общая газета», «Известия», «Комсомольская правда», «Советская Россия», «Завтра» и др.), телепередач таких общенациональных каналов, как ОРТ (позже - Первый канал), РТР (позже - «Россия»), ТВ-6 (позже - ТВС), НТВ; радиостанций («Эхо Москвы»), электронных СМИ (ntv.ru, gazeta.ru, polit.ru, и др.), некоторых иностранных источников, в частности: CNN.com, BBCWorld.com, The Economist, Newsweek, The Times. Использовались тексты художественного дискурса, созданные по поводу политических скандалов: политические пародии, анекдоты, эпиграммы, карикатуры. Привлекался материал текстов бытового дискурса, полученный в результате использования приема включенного наблюдения за спонтанными дискуссиями наивных коммуникантов по поводу политических скандалов. Всего было проанализировано около 900 текстов отечественных источников, а также около 600 текстов англо-американских источников. Объем текстовых примеров варьировался от десяти строк (краткое новостное сообщение) до десяти страниц (развернутый политический комментарий).

В работе применялись следующие методы: гипотетико-дедуктивный метод, дискурс-анализ, элементы контент-анализа, описательный метод с его основными компонентами: наблюдением, интерпретацией и обобщением, а также прием включенного наблюдения за дискуссиями наивных коммуникантов.

Теоретической базой исследования послужили работы отечественных и зарубежных лингвистов в области лингвистики текста и теории дискурса (Р. Барт, И.Р. Гальперин, P. Sériot, Р. Водак, Т. ван Дейк, В.И. Карасик, В.А. Кухаренко, Н.А. Купина, М.Л. Макаров, Е.И. Шейгал), жанроведения (М.М. Бахтин, М.Ю. Федосюк, Т.В. Шмелева, К.Ф. Седов, В.В. Дементьев), прагмалингвистики ( Н.Д. Арутюнова, В.И. Шаховский,

В.И. Жельвис, J. Baudrillard), семиотики и лингвосемиотики (В.Я. Пропп, Ч. Пирс, Ю.С. Степанов, Ю.М. Лотман, А.В. Кравченко, Ч. Моррис,

У. Эко).

В своем исследовании мы опирались на следующие положения, доказанные в лингвистической литературе:

. Институциональный дискурс является сферой общения, где доминируют статусно-ролевые смыслы, в отличие от бытового и художественного дискурса, где доминируют личностные смыслы (В.И.Карасик, M.Agar, Р. Водак).

. Взаимодействие на уровне социальных институтов, с одной стороны, и межличностное общение, с другой, приводят к появлению сложных дискурсивных образований. Внимание современных лингвистов к этому процессу, с одной стороны, является продолжением тенденции в лингвистике к укрупнению объекта изучения, с другой - выявляет особенности взаимодействия статусно-ролевых и личностных смыслов (А.Г. Баранов, Т. ван Дейк, Е.И. Шейгал).

. Сложные дискурсивные образования современного коммуникативного пространства могут быть интерпретированы как сверхтексты при наличии тематического и содержательного единства (Н.А. Купина, Г.В. Битенская). Сложные дискурсивные образования, сконцентрированные вокруг политического события, могут быть интерпретированы как политический нарратив (Е.И. Шейгал).

. Любой объект языковой действительности может быть рассмотрен как семиотический объект в трех ракурсах: синтактика, прагматика, семантика (Ч. Моррис, Ч. Пирс, У. Эко).

Апробация. Концепция, основные положения и результаты исследования докладывались на научных конференциях в Волгоградском государственном педагогическом университете (2000, 2001), Международных конференциях «Социальная власть языка», «Межкультурная коммуникация и проблемы национальной идентичности», «Проблемы понимания в диалоге» (Воронеж, 2001, 2002), на заседаниях научно-исследовательской лаборатории «Язык и личность» при кафедре языкознания ВГПУ, на теоретических аспирантских семинарах. По теме диссертации опубликовано 5 работ.

На защиту выносятся следующие положения:

. Сложные дискурсивные образования поддаются анализу в терминах семиотического треугольника. Связи между элементами системы (синтактика) описываются в рамках жанровой структуры сверхтекста; взаимодействие в реальной коммуникации (прагматика), а также отношение элементов системы к объектам действительности (семантика) описываются в рамках ролевой и темпоральной структур нарратива и сложного коммуникативного события.

. Политический скандал относится к числу сложных дискурсивных образований, обладающих высокой общественно-политической значимостью и представляет собой получившее многократную вариативную разножанровую реализацию публичное конфликтное общение вокруг события, нарушающего этические нормы и влияющее на политическую ситуацию.

. Политический скандал как сложное дискурсивное образование, принадлежит разным типам дискурса (как институциональным - политическому, масс-медиа, так и неинституциональным - бытовому и художественному). В рамках данного сложного дискурсивного образования установлено динамическое взаимодействие статусно-ролевых и личностных смыслов.

. Жанровая структура политического скандала включает в себя жанры, принадлежащие к политическому, бытовому, художественному дискурсу, а также дискурсу масс-медиа. Прототипными для политического скандала являются жанры информационного сообщения и политического комментария. Околоядерными жанрами являются следующие жанры: интервью, публичное выступление, разговоры о политике, слухи. Периферийными жанрами политического скандала являются: открытое письмо, политическая карикатура, анекдот, пародия, эпиграмма, поэтические фольклорные жанры.

. Темпоральная структура политического скандала состоит из первичного дискурса-стимула, и вторичных дискурсов-реакций: дискурса контрудара, защиты и примирения.

. Неинституциональная коммуникация по поводу политических скандалов является фатическим видом общения c доминированием эмотивности и низким уровнем фактологической информативности. Для институциональной коммуникации характерно неразрывное единство фактологической информативности и эмотивной оценочности.

Объем и структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.


Глава I. Политический скандал в дискурсивно-семиотическом ракурсе


.1 Социолингвистическая парадигма исследований дискурса


Среди многих задач, стоящих перед лингвистикой как наукой в начале двадцать первого века, на наш взгляд, одной из наиболее важных является уточнение предмета, объекта и цели этой отрасли знаний. В разные исторические периоды наука о языке служила разным целям: в древности - охранению сакральных текстов от влияния диалектов, в средние века - теологическому и философскому толкованию текстов Священного писания, в новое время - поискам законов и причин языковых изменений. В двадцатом веке цель стала выражена менее однозначно, во многом в силу антропологического подхода, когда лингвистику в первую очередь стал интересовать «человек говорящий» (homo loquens) во всех своих многообразных проявлениях. На передовых рубежах науки ученых стал уже интересовать не «язык в себе и для себя» по Соссюру, а сам человек и мир, воспринимаемый им через призму языка - на такое изменение приоритетов в лингвистике повлияла, прежде всего, аналитическая философия языка ( Л. Витгенштейн, 1994; Р. Карнап, 1998; Дж. Мур, 1998) и появившаяся примерно в то же время гипотеза лингвистической относительности Сепира - Уорфа (Сепир, 1993). Этот теоретический фон способствовал возвращению в науку гумбольдтовского понимания языка как инструмента познания и весьма расширил сферы лингвистического исследования, радикально изменив восприятие экстралингвистики. Стало ясно, что новый приоритет прагматического подхода требует умения ориентироваться в действии, функциях языка, его практическом использовании в ткани самой жизни. Это вряд ли является выполнимой исследовательской задачей без учета факторов реальности, окружающей речь - лингвистика может и должна при решении лингвистических проблем использовать экстралингвистический материал и данные смежных (и не только гуманитарных) наук. Подобный поворот предсказывался еще И.А. Бодуэном де Куртенэ: «Языковые обобщения будут охватывать все более широкие круги и все более соединять языкознание с другими науками: с психологией, социологией, антропологией» (Бодуэн де Куртенэ, 1963; цит. по: Карасик, 1992 : 3). Это беспрецедентное расширение сферы интересов лингвистики потребовало новых элементов категориального аппарата, описывающих функционирование языка в совокупности с экстралингвистическими факторами.

Существование языка в реальной ситуации общения, в частности, описывается термином «дискурс». Появившись во Франции в рамках постструктурализма 60-х, он быстро вытеснил многие другие термины, показывая, в первую очередь, стирание границ между жанрами. Так, Ж. Деррида в одной из ранних работ называет дискурсом «живое осознанное представление текста в опыте пишущих и читающих» (Деррида, 2000 : 92). Н. С. Автономова отмечает, и с ней трудно не согласиться, что «ныне это слово (дискурс - М.К) может значить почти все что угодно: терминологическую четкость оно имеет, пожалуй, лишь в социолингвистическом направлении analyse du discours, выявляющем определенные социальные закономерности функционирования текстов в обществе» (Автономова, 2000: 92). Известный исследователь французского постструктурализма И.П. Ильин видит причины такой многозначности в «принципиально различном предмете исследования лингвистики и литературоведения, объективно обусловившем и различное толкование этого термина» (Структурализм: за и против, 1975 : 453).

Действительно, в последние тридцать лет термин «дискурс» получил крайне широкое толкование в гуманитарных науках и используется в понятийном аппарате самых разных дисциплин - философии, литературоведении, социологии, политологии и многих других. Связано это с явлением, известным как «лингвистический поворот» (linguistic turn) в гуманитарных науках, прежде всего, философии. Он заключается в переходе внимания исследователя от самих явлений реальности к анализу их языковых представлений, к общей интерпретации любого объекта анализа как семиотической системы. Развивая, с одной стороны, идеи аналитической философии языка (Л. Витгенштейн), и с другой стороны - феноменологии (М. Хайдеггер), современные ученые подчеркивают роль языка и условий его функционирования в развитии общества и шире - в построении целостной картины мира.

Из множества общегуманитарных и философских значений термина «дискурс» для нашего исследования наиболее релевантными являются следующие (в числе значений, выделенных французским исследова-телем П. Серио (Серио, 1999 : 26)): 1) дискурс - речь, присваиваемая говорящим (Бенвенист, 2002 : 296), противопоставляется повествованию как разворачивающемуся без эксплицитного вмешательства субъекта высказывания; 2) дискурс - термин для обозначения системы ограничений, которые накладываются на высказывания в силу социальной или идеологической позиции. Например, при рассмотрении «левого дискурса» изучается не отдельный корпус высказываний, а некий тип высказываний, свойственный левому движению в целом; 3) Наконец, французская школа анализа дискурса (к которой принадлежит и П.Серио) определяет дискурс как «высказывание, рассматриваемое с точки зрения дискурсного механизма, который им управляет» (Guespin , 1971 : 10, цит. по: Серио, 1999).

В русле социально-прагматического подхода дискурс как явление коммуникации - это «промежуточное образование между речью как вербальным общением, как деятельностью, с одной стороны, и конкретным вербализованным текстом, зафиксированным в ходе общения, с другой стороны» (Карасик, 2000 : 26). В нашем исследовании мы разделяем социолингвистическое понимание термина «дискурс», как «связного текста в совокупности с экстралингвистическими факторами», «речи, погруженной в жизнь» (Арутюнова, 1990 : 136). Направления исследований в данной парадигме составляют изучение конститутивных признаков дискурса, в том числе «участников, условия, организацию, способы и материал общения, т.е. людей, рассматриваемых с позиции общения и их статусно-ролевых и коммуникативных амплуа; сферу общения и коммуникативную среду; мотивы, цели, стратегии, развертывание и членение общения: канал, режим, тональность, стиль и жанр общения; знаковое тело общения, тексты с невербальными включениями» (Карасик, 1998 : 185).

Возможные классификации типов дискурсов могут строиться на выборе одного конститутивного признака как критерия обобщения. Так, в зависимости от целей исследования могут выделяться феминистский дискурс, либертарный дискурс, националистический дискурс, контролирующий дискурс, и неограниченное количество других, выделенных по определенным критериям, направленным на выявление характеристики коммуникативного своеобразия того или иного агента социального действия (Паршин, 1999). Если отталкиваться от интенциональной базы и ориентированности общения (личность или общественный институт), степени клишированности языковых средств, то можно выделить бытовой дискурс, художественный дискурс, институциональный дискурс. Именно последнему из них, а также точкам соприкосновения и взаимодействия дискурсов и будет посвящено основное внимание в нашем исследовании.

Изучение «речи, погруженной в жизнь» требует учета сложившихся в обществе институтов, таких, например, как политическая деятельность, система образования, армия, судопроизводство. Изучение языка как социального явления невозможно без учета институциональных статусов и ролей, ведь именно они конституируют индивида как социальное существо.

Каждый из институтов обладает своим особым языком, и в этом мы разделяем мнение Е.И. Шейгал, которая отмечает: «всякий институ-циональный дискурс использует определенную систему профессионально-ориентированных знаков или, другими словами, обладает собственным подъязыком (специальной лексикой, фразеологией и паремиологией)» (Шейгал, 2000: 13). При многообразии конститутивных признаков в определении типа дискурса решающую роль играет цель дискурса - так, в политическом дискурсе все прототипные дискурсивные образования подчинены единой цели, интенциональной базе - борьбе за власть (Водак, 1997, Шейгал, 2000), в религиозном - приобщении к вере (Карасик, 1999). В широком смысле, цели институциональных дискурсов, как отмечает В.И. Карасик, «сводятся к поддержанию общественных институтов, стабильности социальной структуры, условия этого общения фиксируют контекст в виде типичных хронотопов, символических и ритуальных действий, трафаретных жанров и речевых клише» (Карасик, 1999 : 5). Подобные демиургические и охранительные функции дискурсов подчерки-вал еще М. Фуко, который интерпретировал деятельность людей в разные исторические периоды как «дискурсивные практики», в ходе которых систематически формируются объекты реальности, о которых они (дискурсы) говорят (Foucault, 1972; Фуко, 1993).

Институциональный дискурс являет собой представительское общение, где доминируют статусно-ролевые, а не личностно-ориентированные смыслы. Как отмечает В.И. Карасик, «Институциональное общение - это коммуникация в своеобразных масках» (Карасик, 2000 : 12). С другой стороны, вслед за Р. Водак (Водак, 1997) следует заметить, что институциональный дискурс в чистом виде встречается сравнительно редко. В реальном общении дискурсы могут «мутировать» в смежные, степень присутствия личностных смыслов может варьироваться в зависимости от типа дискурса и ситуации общения. Вопрос о «чистоте дискурса», соотношении его личностных и институциональных компонентов представляет, на наш взгляд, несомненный исследовательский интерес, и является одной из ключевых проблем данной работы.

Социолингвистический анализ дискурса предусматривает исследо-вание конститутивных признаков дискурса прежде всего по линиям участников общения, а также по целям и условиям общения.

В рамках социолингвистической исследовательской парадигмы выполнены работы, анализирующие такие виды дискурсов, как политический (ван Дейк, 1989; Водак, 1997; Гудков, 1999; Серио, 1993; Шаховский, 1999; Шейгал, 2000), рекламный (Барт, 1994; Пирогов и др., 1998) религиозный (Агеева, 2000; Карасик, 1999; Мечковская, 1998;), педагогический (Коротеева, 1999; Толочко, 1999), медицинский (Бейлинсон, 2000).

Таким образом, лингвистика начала XXI века в области социолингвистического анализа дискурса пытается решить, о чем, для чего и как осуществляется коммуникация под влиянием разных (лингвистических и экстралингвистических) факторов, в том числе - институциональных характеристик общения.

Более узконаправленными эти вопросы стали в направлении критического дискурс-анализа (Т. Адорно, М. Хоркхаймер, 1997; Р. Водак, 1997; Г. Маркузе, 1992; Т. ван Дейк, 1989), занимающегося фундаментальным вопросом связи языка и идеологии, проблемой использования языка как механизма господства и социального контроля. Идеология в данном случае понимается не столько как «ложное сознание» по К. Марксу, некоторая иллюзия, выдающая себя за подлинное положение дел, сколько как «система базовых верований, которые лежат

в основе всех видов социального познания групп» (ван Дейк : 2000, 54).

Т. Ван Дейк подчеркивает глубинную связь языка и идеологии как конститутивных свойств социума, и видит главную задачу критического дискурс-анализа в выявлении структур таких верований, их влияния на другие знания членов группы, поисках ответа на вопрос «каким образом эти верования контролируют социальные действия в общем и вербальном взаимодействии людей и, в частности, в дискурсе и речи» (ван Дейк, 2000, 54).


1.2 Семиотический подход к изучению сложных дискурсивных образований


При изучении различных институциональных дискурсов необходимо выделить единицы анализа дискурса. Многие исследователи отмечают, что, несмотря на континуальность дискурса во времени, он все же дискретен в плане членимости - такими единицами могут считаться коммуникативный ход, реплика, обмен, транскация (Макаров, 1998).

Е.И. Шейгал полагает, что «коммуникативное событие как самая крупная единица членения дискурса находится с ним в инклюзивных отношениях» (Шейгал, 2000: 11). Непосредственным объектом лингвистического изучения являются тексты разных речевых жанров, находящиеся в разных коммуникативных условиях, являющихся частью разных коммуникативных событий. Таким образом, возникает вопрос о соотношении терминов «дискурс», «жанр», «текст», «событие», «нарратив».

В понимании статуса жанра мы опираемся на М.М. Бахтина, который определял жанры речи как «относительно устойчивые типы высказываний», используемые в определенной области человеческой деятельности (Бахтин 1979 : 237). Согласно этой теории, общение происходит «только определенными речевыми жанрами, т.е. все наши высказывания обладают определенными и относительно устойчивыми типическими формами построения целого». «Даже в самой свободной и непринужденной беседе мы отливаем нашу речь по определенным жанровым формам» (Бахтин 1979 : 257). Мы солидарны, однако, с

М.Ю. Федосюком в том, что область применения термина «речевой жанр» не ограничивается только высказываниями. Исследователь полагает, что «речевые жанры - это устойчивые тематические, композиционные и стилистические типы не высказываний, а текстов. Подобное решение позволит нам квалифицировать как речевые жанры и такие типы монологических текстов, как сообщение, рассказ, просьба или вопрос, и такие типы диалогов, как беседа, дискуссия, спор или ссора» (Федосюк, 1997 : 104).

Среди актуальных проблем современного жанроведения исследователи называют: 1) параметризация жанровых форм и установление системных отношений между параметрами, 2) создание классификаций и многоаспектной типологии жанров, 3) уточнение главных оппозиций в системе терминов жанроведения, 4) структуризация жанроведческих понятий в системе общелингвистических концептов; 5) исследование жанровых форм в историческом аспекте (Гольдин, 1999).

Важная характеристика речевых жанров - их функциональная привязка к различным видам деятельности человека. В каждой сфере деятельности существует целый репертуар речевых жанров, трансформирующийся вместе с развитием данной сферы. «Богатство и разнообразие речевых жанров необозримо, потому что неисчерпаемы возможности разнообразной человеческой деятельности и потому что в каждой сфере деятельности целый репертуар речевых жанров, дифференцирующихся и растущих по мере развития и усложнения данной сферы» (Бахтин, 1986 : 431). Исследователями также отмечается чрезвычайная разнородность речевых жанров. К ним относят и бытовой разговор, и анекдот, и выступление, и рапорт, и передовицу в газете, и литературные жанры. Для социолингвистического анализа дискурса является важной мысль Т.В. Тарасенко о том, что речевые жанры «являются социальными знаками собеседников, так как они воспроизводят сценарий, который формирует социальные роли партнеров: говорящего и слушающего (адресата)» (Тарасенко, 2000).

Нам близка мысль М.Л. Макарова, который отмечает нерелевантность оппозиции «часть - целое» применительно к соотноше-нию текста и жанра, так как «в состав текста, как правило, входят несколько относительно самостоятельных фрагментов, которые могут быть интерпретированы как самостоятельные жанры» (Макаров, 1997). Однако, по нашему мнению, релевантность этого утверждения зависит от типа текста, о котором идет речь. Художественные тексты действительно могут быть охарактеризованы именно так, однако в текстах институциональных дискурсов, как правило, наблюдается достаточно строгое жанровое единообразие. Вряд ли в тексте приговора суда или в записи больничной карточки мы найдем фрагменты самостоятельных жанров (вероятно, впрочем, что их можно обнаружить в текстах художественного дискурса, использующих форму институционального дискурса - например, юморески или короткие рассказы, написанные в виде рецепта, личного дела, и т.д.). Если мы станем рассматривать сверхтекстовые единства как разновидность текста, то обнаружим, что многие из них (избирательная кампания, политический скандал), характеризуются жанровым многообразием.

Некоторые исследователи справедливо отмечают возможность подхода к жанровой дифференциации, исходя из характера коммуникации и коммуникационного канала. Каждый из таких каналов, благодаря специфике трансляции, задает те или иные особенности существующим в его русле текстам.

Очевидно, что жанровая специфика является важной частью конститутивных признаков дискурса - так, речевой жанр ответа у доски входит в педагогический дискурс. Тем не менее, мы полагаем, что тексты разных жанров не всегда состоят с дискурсом в инклюзивных отношениях, а скорее, составляют полевую структуру с прототипными жанрами (наиболее четко репрезентирующими конститутивные и институ-циональные признаки дискурса - мотивы, цели, стратегии и пр.) в центре поля, и периферийными (где такие признаки выражены слабее и видны влияния других дискурсов) - на большем или меньшем удалении от воображаемого центра в подобной модели дискурса. Так, прототипным жанром для политического дискурса будет публичное выступление политика, а жанр телевизионного ролика какой-либо политической партии в период избирательной кампании будет периферийным, так как несет в себе четкие признаки не только политического, но и рекламного дискурса.

Жанры речи не существуют независимо, между ними выстраиваются определенные системные отношения. В этой связи является крайне интересным возникновение целых жанровых сообществ и групп. Такие сообщества текстов разных жанров формируют дискурсивные образования, в частности, в рамках институциональных дискурсов.

Подобные образования получили в исследованиях В.В. Дементьева и К.Ф. Седова имя гипержанров, или гипержанровых событий. Под ними они понимают речевые формы, сопровождающие социально-коммуникативные ситуации и объединяющие в своем составе несколько жанров. Так, примером гипержанра может служить семейный гипержанр, включающий в себя такие жанры, как семейная беседа, ссора и др. (Дементьев, Седов, 1998: 19). Эти термины обнаруживают содержательное сходство с термином «текстотип», предложенным А.Г. Барановым (Баранов, 1993).

Мы солидарны с И.Р. Купер, которая пишет о необходимости изучения текстовых единств в их целостности: «В силу того, что сеть коммуникаций постоянно разрастается, увеличивается количество связей. Различные коммуникативные системы (политика, повседневное общение, наука, религия, искусство) производят и передают по каналам связи свои тексты, которые, пересекаясь и реинтерпретируясь, порождают новые тексты. Тексты переплетаются между собой, «растекаются». Понимание единичного текста уже невозможно без привлечения других текстов» (Купер, 2002).

Каждое из множества определений, данных лингвистами схожему феномену действительности (гипержанр, гипержанровое событие, текстотип, сложное речевое событие, жанровый тип, жанровое сообщество, сверхтекст, сложное коммуникативное событие, макро-речевой акт, текстовое единство и др.) говорит об особом уровне или аспекте рассмотрения в том или ином случае. Это либо уровень прагматики (сложное коммуникативное событие), либо синтактики (сверхтекст), либо проблемы жанровой организации и эволюции жанров, другие лингвистические аспекты. Таким образом, встает вопрос о «зонтичном», максимально нейтральном родовом термине, называющим с минимальной степенью интерпретации эти «речевые формы, сопровож-дающие социально-коммуникативные ситуации» (Дементьев, Седов, 1998: 19). Упоминание в подобном определении о тексте («текстовое единство»), на наш взгляд, неоправданно ограничивает сферу применения термина завершенными и зафиксированными речевыми фрагментами. В этом плане более универсальным нам представляется термин «дискурс», охватывающий более широкий спектр явлений действительности, благодаря его переходному положению между «речью как деятельностью, с одной стороны, и конкретным вербализованным текстом, зафиксированным в ходе общения, с другой стороны» (Карасик, 2000 : 26). В отличие от «текстового единства» и остальных известных нам терминов, термин «сложное дискурсивное образование» на наш взгляд, в минимальной степени ограничивает уровень и аспект рассмотрения данного феномена. Поэтому мы принимаем его за базовый родовой термин и будем пользоваться им в дальнейшем.

Далее возникает вопрос о теоретической модели для изучения таких дискурсивных образований. При подходе к изучению дискурсивных образований в русле лингвистического и нарративного поворотов в гуманитарных науках перспективным представляется взгляд на них, как на семиотические системы в терминах семиотического треугольника - семантика, прагматика, синтактика. В этом случае взгляд на такие образования как сверхтексты (вслед за Н.А. Купиной и Г.В. Битенской) позволит изучить синтактические отношения внутри системы, и будет обращен на межтекстовые связи и жанровую структуру. Интерпретация тех же явлений как сложных коммуникативных событий (вслед за Т. ван Дейком) выявит прагматическую сторону их функционирования в дискурсе, и будет ориентирована, прежде всего, на описание речевых действий, коммуникативных стратегий и ситуаций. Подход к дискур-сивным образованиям как к нарративам (вслед за Е.И. Шейгал) позволит выявить их повествовательную, темпоральную и сюжетно-ролевую структуру, описать взаимодействие и столкновение ценностей и идеологий. Это будет представлять собой третью, семантическую сторону семиотического треугольника, описывающую отношение знаков к явлениям действительности.

В нашей работе будут реализованы эти три подхода для изучения политического скандала как одного из основных дискурсивных образований политического дискурса. Мы полагаем, что данные подходы связаны и находятся друг с другом в отношениях взаимодополняемости, так как на практике четкую границу провести между ними вряд ли возможно - в частности, изучение сюжетно-ролевой структуры предполагает и изучение структуры жанров. Объяснение этому состоит в том, что, приближаясь к объекту исследования с трех сторон, три подхода будут пересекаться и смыкаться во многих аспектах. Их сочетание даст комплексное описание дискурсивных образований как семиотических систем современного коммуникативного пространства.

Существует несколько подходов к выстраиванию моделей дискурсивных образований, их описанию и изучению. Некоторые из них, отражая современное состояние лингвистики, во многом явились следствием эволюции представлений о тексте.


.3 Текст и сверхтекст в современной лингвистике


Сегодня, когда размываются строгие междисциплинарные границы между науками, тенденция к укрупнению объектов изучения, к переходу от наблюдения и описания отдельных феноменов к анализу целостных, развивающихся и подвижных систем все более проникает во все сферы научного знания. Эта тенденция характерна и для развития гуманитарных наук: они вырабатывают новые интегральные представления и понятия. Одним из таких интегральных понятий стало культурологическое понятие текста как гибкой в своих границах, иерархизированной системе значащих элементов, охватывающей диапазон от единичного высказывания до многоэлементных образований (Лотман, 2000).

Подход к тексту как к основной единице лингвокультурного анализа «позволяет преодолеть атомарность анализа, обеспечить его синкретический многоуровневый характер, расширить состав наблюдаемых речевых явлений» (Русская разговорная речь, 1996 : 3). Современное представление о тексте стало результатом длительного развития этого понятия в отечественной филологии от жесткого статического понимания текста в начале 1960-х до мягких функциональных определений 1990-х годов. Направление этого развития можно проследить по работам тартусско-московской семиотической школы, разработки которой внесли большой вклад в современное понимание текста.

Это направление начинало с жесткого понятия текста. Текст, как его определял А.М. Пятигорский, должен удовлетворять трем условиям. Во-первых, текстом будет считаться только сообщение, которое пространст-венно (т.е. оптически, акустически или каким-либо иным образом) зафиксировано. Во-вторых, текстом будет считаться только такое сообщение, пространственная фиксация которого была не случайным явлением, а необходимым средством сознательной передачи этого сообщения его автором или другими лицами. В-третьих, предполагается, что текст понятен, т.е. не нуждается в дешифровке, не содержит мешающих его пониманию лингвистических трудностей (Мамардашвили, Пятигорский, 1999). Это определение текста приложимо в основном к жестко структурированным, завершенным и материально зафиксиро-ванным вербальным текстам.

В структуралистской парадигме классическое определение текста принадлежит И.Р. Гальперину: «Текст - это произведение речетворческого процесса, обладающее завершенностью, объективированное в виде письменного документа, литературно обработанное в соответствии с типом этого документа, произведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разного типа лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющее определенную целенаправленность и прагматическую установку» (Гальперин, 1981:18).

В дальнейшем понимание текста эволюционировало, особенно когда было перенесено из области лингвистики в сферу семиотически рассматриваемой культуры. Расширение и изменение содержания понятия текста отчетливо прослеживается в работах Ю.М. Лотмана, который предложил новое, с учетом постструктуралистской парадигмы, понимание текста (Лотман, 1992).

Отталкиваясь от представления об отдельном, изолированном, стабильном самодовлеющем тексте, характерном для структурализма 1960-х годов, Ю.М. Лотман предложил представлять себе текст не как некоторый стабильный предмет, имеющий постоянные признаки, а в качестве функции: как текст может выступать и отдельное произведение, и его часть, и композиционная группа, жанр, в конечном итоге - литература в целом. При этом, подчеркивал Ю.М. Лотман, дело совсем не в том, что в понятие текста вводится количественная возможность расширения. Принципиальное отличие нового понимания текста состоит в том, что в его понятие вводится презумпция создателя и аудитории (что, на наш взгляд, близко к пониманию французских постструктуралистов Р. Барта (Барт, 1993) и Ж. Деррида (Деррида, 2000), которые выдвигали концепцию читателя как творца текста, трактующую текст как свободное поле для интерпретаций, где никто, даже автор, не обладает истиной в последней инстанции).

С другой стороны, выдвинутое Ю.М. Лотманом понятие презумпции текстуальности как конститутивное для понимания самого текста повлияло и на трактовку таких его фундаментальных свойств, как связность и цельность. Вслед за поздними работами Ю.М. Лотмана, Б.М. Гаспаров развил само понятие презумпции текстуальности в отношении речевой деятельности: «Важным аспектом нашего отношения к высказыванию является тот простой факт, что мы сознаем его как текст, то есть единый феномен, данный нам в своей целости. Текст всегда имеет для нас внешние границы, оказывается заключенным в рамку - все равно, присутствует ли такая рамка в самом высказывании с физической очевидностью, либо осмысливается говорящим субъектом по отношению к определенному отрезку языкового опыта, так что этот отрезок оказывается для него выделенным в качестве целостного текста-сообщения» (Гаспаров, 1996 : 322). В такой «готовности, даже потребности» нашего сознания «представить себе нечто, осознаваемое нами как высказывание, в качестве непосредственного и целиком обозримого феномена» и состоит презумпция текстуальности.

Для нашего исследования особенно важным представляется следствие, которое выводит Б.М. Гаспаров из признания презумпции текстуальности как конструктивного фактора текста: «Действие презумпции текстуальности состоит в том, что, осознав некий текст как целое, мы тем самым ищем его понимания как целого. Это целое может быть сколь угодно сложным и многосоставным; поиск целостности отнюдь не следует понимать в том смысле, что мы ищем абсолютной интеграции всех компонентов текста в какое-то единое и последовательное смысловое построение. Идея целостности, вырастающая на основе презумпции текстуальности, проявляется лишь в том, что какими бы разнообразными и разнородными ни были смыслы, возникающие в нашей мысли, они осознаются нами как смыслы, совместно относящиеся к данному тексту, а значит - при всей разноречивости - имеющие какое-то отношение друг к другу в рамках этого текста» (Гаспаров, 1996 : 323-325).

В литературоведческой и лингвокультурологической парадигме поструктурализма понятие «текст», вслед за М.М. Бахтиным (Бахтин, 1976:123) трактовалось наиболее широко: как связная совокупность знаков. Стало возможно говорить и о невербальных текстах. Как отмечает О.Балла, «вдруг оказалось, что может быть прочитан текст улицы - со всем, что на ней существует и происходит; текст города в целом, в котором архитектура зданий, структура пространства приобретают значение насыщенных, многослойных сообщений. Оказались полны связанных между собой знаков и манера одеваться, и еда со всеми предметами, которые при этом используются, и системы жестов и положений тела: смысл вышел за пределы слов (в границах которых теснился на протяжении всего Нового времени) и бросился жадно осваивать, заселять, преображать несловесное пространство. Заговорили уже о возможности понимать как текст всю реальность в целом: она - текст, написанный Богом, тогда как тексты в узком смысле слова - это реальности, создаваемые людьми» (Балла, 1999 : 27).

Необходимо отметить, что аналогичное движение к попыткам расширительного толкования понятия «текст» мы наблюдаем не только в связи с культурологическими исследованиями, но и как отдельное направление в современной лингвистике, ранее придерживавшейся более жесткого и статичного понимания текста. Научной проблемой, потребовавшей нового подхода, стало описание обширных и подвижных текстовых единств. Так, В.А. Кухаренко видит в парадигматических и синтагматических объединениях текстов (трилогии, эпопеи, циклы) тенденцию к потере текстом статуса единицы высшего иерархического уровня в том смысле, что он оказывается включенным в единицу более высокого уровня смысловой завершенности (Кухаренко, 1988). Екатеринбургские лингвисты Н.А. Купина и Г.В. Битенская, рассматривая текст как единицу культуры и учитывая его двойственную природу (текст хранит культурную информацию и входит в культуру в качестве самостоятельной единицы), пришли к мысли о необходимости выделения «особого культурно-системного речевого образования» - сверхтекста. Исследователи определяют сверхтекст следующим образом: это «совокупность высказываний, текстов, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормального / анормального» (Купина, Битенская, 1994 : 215).

Вслед за Н.А. Купиной и Г.В. Битенской, мы будем опираться на понятие сверхтекста, которое делает возможным рассмотрение ряда так или иначе связанных друг с другом текстов как некоторого цельного речевого и культурного образования. Это даст нам основу для изучения межтекстовых связей внутри целого, объяснения некоторых речевых и жанровых закономерностей изучаемых текстов. Если принять концепцию семиотического поворота и рассматривать изучение объектов как анализ семиотической системы, то термин «сверхтекст» дает нам взгляд на сложные дискурсивные образования с точки зрения синтактики, то есть взаимоотношений между знаками системы.

Вместе с тем, на наш взгляд, необходимо придать данному понятию некоторую терминологическую четкость, и рассматривать любой сверхтекст как разновидность текста с вполне выраженными конститутивными ограничениями. Наиболее существенными из них в данном случае, на наш взгляд, будут связность и цельность, выделенные Т.М. Николаевой в качестве основных свойств текста (Николаева, 1990 : 507). Возможно, из-за яркости и эмоциогенности (заключающейся в возможности образования свободной личной цепи ассоциаций) термина «сверхтекст», он стал часто использоваться в лингвистической и общегуманитарной литературе в слишком размытом значении - как совокупности текстов, которых объединяет время или место создания. Так стали возможны словосочетания сверхтекст Второй мировой войны или сверхтекст города Ярославля, с нашей точки зрения, являющиеся, хотя и весьма экспрессивными, но не всегда методологически оправданными.

При этом важно отличать термин «сверхтекст» от другого близкого ему термина в лингвистическом лексиконе - «макроречевого акта», который Т. ван Дейк определяет как «сумму речевых актов одного коммуниканта, связанных одной иллокутивной целью и одной темой» (ван Дейк : 1989, 36-37). Как видно из этого определения, термин «сверхтекст» гораздо шире, он может включать неограниченное количество коммуникантов, их иллокутивные цели могут быть различны.

Интересен вопрос о соотношении термина «сверхтекст» с получившим в последнее десятилетие широкую известность и популярность термином «гипертекст». Этот термин был введен в обращение Т. Нельсоном в 1965 г. для описания документов, которые выражают нелинейную структуру идей, в противоположность линейной структуре традиционных книг, фильмов и речи (Nelson, 1965 : 84). Из русскоязычных определений наиболее полным и точным нам представляется следующее: «Гипертекст - текст, части которого имеют сверхсвязи, то есть, соединены друг с другом не линейным отношением в одномерном пространстве (отношением следования как в обычном тексте естественного языка), а множеством различных отношений, представляемых в многомерном пространстве. В гипертексте отсутствуют заранее заданные ограничения на характер связей» (Овчинников, 1990). «Под гипертекстом я понимаю непоследовательную запись. Обычно процесс письма осуществляется последовательно по следующим двум причинам. Во-первых, потому, что он является производным от речи, которая не может не быть последовательной (так как у нас для этого только один канал), и, во-вторых, потому, что книги неудобно читать иначе как последовательно. Однако мысли образуют структуры, которые не являются последовательными - они связаны многими возможными переходами» (Nelson, 1965) - таково определение гипертекста, введенное в оборот его создателем, автором и разработчиком первого в мире гипертекстового проекта «Ксанаду».

Исследователями отмечается закономерность возникновения гипертекста в современную эпоху информационного бума. «Гипертекст как новая текстуальная парадигма может рассматриваться как способ коммуникации в обществе, ориентированном на множественные, одновременные потоки информации, которые не могут быть восприняты и усвоены субъектом. Усвоение всей суммы знаний становится невозможным, более того, жесткое структурирование такого знания становится труднодостижимой задачей. Знание организуется в гипертекст, в сеть относительно свободных сообщений, которые могут объединяться и распадаться в процессе производства и потребления знания» (Купер, 2002). Основная идея гипертекстовых систем заключается в концепции автоматически поддерживаемых связей как внутри одного документа, так и между различными документами. Поддержка таких связей позволяет организовывать нелинейные текстовые структуры. Преимущества нелинейных документов очевидны - в отличие от линейного документа, например, статьи в журнале, которая является одноуровневым, неизменяемым и имеющим ограниченный набор ссылок, гипертекстовый документ представляет собой гибкую структуру, которая может быть ориентирована на конкретного читателя. Читатель по желанию может либо ограничиться поверхностной информацией одного уровня, либо при необходимости получать более полную информацию других уровней, не тратя времени на поиск нужных документов по ссылкам. В отличие от традиционных текстов и баз данных, которые имеют регулярную, упорядоченную структуру, гипертексты и построенные на их основе гипертекстовые системы баз данных не имеют строгой структуры, и пользователь волен оперировать информацией различными доступными ему методами.

Таким образом, термины «сверхтекст» и «гипертекст» схожи в том, что относятся к многоэлементным надтекстовым образованиям. Однако в этих двух типах текстов связи между элементами системы различны - если в сверхтексте это прежде всего тематическая и содержательная общность, то в гипертексте связь между различными текстами может быть чисто формальной. Здесь роль связующего звена между различными текстами играют гиперссылки, то есть совпадающие в разных текстах слова или предложения, позволяющие читателю свободно перемещаться в межтекстовом пространстве.

Взгляд на дискурсивное образование как на сверхтекст, как мы уже отмечали, является продуктивным с точки зрения изучения отношений между элементами семиотической системы: так, опираясь на концепцию Н.А.Купиной и Г.В. Битенской, Л.В. Енина провела анализ сверхтекста современных российских лозунгов (Енина, 1999). Однако при включении в сферу исследовательского интереса порождающего субъекта и условий коммуникации, необходим взгляд со стороны прагматики, позволяющий увидеть процесс функционирования таких дискурсивных образований.


1.4Коммуникативное событие как единица дискурса


По нашему мнению, удачный подход к сложным дискурсивным образованиям был предложен известным голландским исследователем Т. ван Дейком. Мы разделяем его мысль о том, что «дискурс, в широком смысле слова, является сложным единством языковой формы, значения и действия, которое могло бы быть наилучшим образом охарактеризовано с помощью понятия коммуникативного события» (Т. ван Дейк, 1989 : 122). О важности подхода, выдвинутого Т. ван Дейком и его связи с прагмалингвистическими и экстралингвистическими факторами общения пишет Е.С. Кубрякова: «концепция ван Дейка исключительно важна именно потому, что в ней дается многоплановое и разностороннее определение дискурса как особого коммуникативного события, ... как события интеракционального (между говорящим и слушающим) и - что очень существенно - события, интерпретация которого выходит далеко за рамки буквального понимания самого высказывания или их цепочки (текста). Будучи по форме связной последовательностью предложений, дискурс определяется здесь, однако, не только как нечто противопоставленное изолированному предложению, но и как своеобразное семантическое единство, проявляющее прежде всего семантическую связность (когезию), информационную связность. Для ее понимания (например, в повествовании, в разговоре, в беседе и т.д.) необходимы знания о мире, знания о ситуации, социальные знания и определенные культурологические и прочие типы знаний» (Кубрякова, 2000 : 8). О подобном единстве «языковой формы, значения и действия» в аспекте жанровой реализации говорит О.Н. Дубровская, используя термин «сложные речевые события». Коммуникация в сложных речевых событиях может протекать в разных типах речевых жанров, как письменных, так и устных. Так, конференция - сложное речевое событие, реализующее жанры доклада, беседы, обсуждения, выступления. По мнению исследователя, сложные речевые события, заполняющие важнейшие ниши коммуникации и отражающие национально-специфические культурные особенности, являются основой реализации множества речевых жанров (Дубровская, 2001). Подразумевается, что коммуникация в сложных речевых событиях может протекать в разных типах речевых жанров, как письменных, так и устных. Тем не менее, на наш взгляд, термин «сложное коммуникативное событие» все же шире. Оно представляется более универсальным, когда речь идет о дискурсе масс-медиа, а также является более релевантным для описания дискурсивных образований, включающих в себя маргинальные жанры, такие, как политическая карикатура. Именно взгляд на дискурсивные образования как сложные коммуникативные события, может, на наш взгляд, помочь проанализировать тексты с точки зрения динамической природы их производства, функции и интерпретации.

Феноменологический подход В.П. Руднева к трактовке терминопонятия «событие» открывает его важные онтологические свойства и позволяет развести с близкими по значению - в частности, с фактом и явлением. «Событие - форма речевого акта и, как любой речевой акт, оно прежде всего акт говорения, рассказ о событии, так как то, что произошло, но никому не стало известно, на феноменальном уровне не произошло вовсе. Просто факт - упавший с горы камень, - если он не задавил никого и встревожил, не только не является событием, но даже не является фактом, если некому сказать, что он имел место» (Руднев, 2000 : 143). В.П. Руднев выделяет три конститутивных признака события: 1) антропоморфность сознания его воспринимающего, 2) событие всегда окрашено модально, то есть изменяет отношение сознания к миру и затрагивает сферу ценностей, 3) событие только тогда может стать событием, когда оно описано как событие.

Н.Д. Арутюнова разводит терминопонятия «событие» и «факт» с логико-лингвистических позиций: «Событие в жизни одного может пройти незамеченным для другого» (Арутюнова, 1988 : 172). Событие для одних тем самым низводится для других до значения факта как «способа анализа явлений действительности»; факт есть «величина объективная, он отбрасывает все то, что обнаруживает связь с личностью». По словам Н.Д. Арутюновой, «событие принадлежит жизненному пространству, разделенному на пересекающиеся личные сферы» (Арутюнова, 1999 : 525; см. также: Степанов, 1995 : 111-119). «Чтобы происходящее могло стать событием, оно должно стать для личности-носителя сознания чем-то из ряда вон выходящим, более или менее значительно меняющим его поведение» (Руднев, 1996 : 126). Иными словами, «факт» противопоставляется исследователями «событию» как терминопонятие, лишенное эмотивности и личностных смыслов.

Ю.С. Степанов, описывая концепт причины, цитирует работу американского философа языка З. Вендлера (Вендлер, 1967, цит. по: Степанов, 2000), который анализирует языковую дистрибуцию слов fact «факт» и event «событие» в английском языке. Затем он обнаруживает языковые выражения, через которые можно полностью выразить значения, обнаруживающиеся через эти два вида дистрибуции. Этими выражениями оказываются для «события» полностью номинализированные словосочетания: his beautiful singing of the song («его пение песни») - это «событие»; his having sung the song («то, что он спел песню») - не могущие быть полностью номинализированными словосочетания, то есть - «факты».

Таким образом, «факт» - величина недискретная и не имеющая протяженности во времени. Это скорее логическое, нежели дискурсивное терминопонятие. Напротив, «событие» имеет определенную нарративную структуру со своей динамикой, подразумевает вовлеченных наблюдателей и контекст. В самой семантике слова «событие» заложена модальность, способствующая порождению текстов, выражающих то или иное отношение к произошедшему, в отличие от абсолютно нейтрального «факта». Таким образом, коммуникативное событие - не только дискурсивная, но и дискурсо-образующая единица.

Дискретность феномена «коммуникативное событие» подчеркивает возможность расчленения его на более мелкие коммуникативные акты - так, иск адвоката будет являться составной частью судебного процесса, объявление домашнего задания - составной частью урока. Под термином «коммуникативный акт» В.В. Красных понимает «функционально цельный фрагмент коммуникации» (Красных, 1998 : 180). Исследователь в качестве компонентов коммуникативного акта выделяет: 1) конситуацию, т. е. условия общения и его участники; 2) контекст; 3) пресуппозицию; 4) речь (Красных, 1998 : 180-181). В.В. Красных рассматривает коммуникацию как «триединство: порождение - речь - восприятие, каждое звено которого равно значимо и равно важно» (Красных, 1998 : 178). Термин «акт» здесь следует понимать в театральном смысле, как «сцену из жизни», в отличие от теории речевых актов, где «акт» (act) означает «действие» (Красных, 1998 : 180). Из приведенных характеристик можно сделать вывод, что термины «коммуникативный акт» и «сложное коммуникативное событие» находятся в отношениях инклюзивности. Сумма таких «функционально цельных фрагментов коммуникации», как выступления перед избирателями, теледебаты, пресс-конференции, составляет сложное коммуникативное событие политического дискурса - избирательную кампанию. Таким же образом, научная конференция (с докладами участников, дискуссиями в кулуарах, банкетами) является сложным коммуникативным событием научного дискурса.

Если описание дискурсивных образований как сложных коммуникативных событий может быть продуктивным в плане прагматики семиотической системы, ее функционирования в реальной коммуникации и отношения к говорящим субъектам, то понятие нарратива способно, на наш взгляд, описать семантику дискурсивного образования текстов, отношение знаков системы к представлениям об объектах окружающей действительности, существующим в сознании языковой личности.


.5 Нарратив в политическом дискурсе


Изучение сюжетов, их постоянных и переменных элементов всегда было актуальным компонентом гуманитарных знаний, так как сюжет является универсальной и вечной дискурсивной формой представления знания о мире. Х. Л. Борхес писал: «историй всего четыре (об осажденном городе, о возвращении, о поиске, о самоубийстве Бога - М.К.). И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать их - в том или ином виде» (Борхес, 1994 : 260). Этот «вечный пересказ историй» виден, например, в акцентировании внимания исследований последних лет на тексте, дискурсе, нарративе (а не на слове и предложении), что явилось результатом дискурсивного переворота в гуманитарных науках. Оформившаяся не так давно дисциплина лингвистики нарратива определяет свой объект исследования как «текст, передающий информацию о реальных или вымышленных событиях, происходящих во временной последовательности» (Попова, 2001 : 87).

В перечне категорий и понятий лингвистики нарратива Е.В. Падучева называет коммуникативную ситуацию и ее составляющие, первичные и вторичные эгоцентрические элементы языка (элементы, семантика которых связана с коммуникацией, прежде всего - область дейксиса и субъективной модальности), режим интерпретации, тип повествования (Падучева, 1996).

Многие из этих элементов лингвистики нарратива могут, на наш взгляд, быть применены при исследовании сложных дискурсивных образований. Особую роль играет нарратив в политическом дискурсе, так как по замечанию Е.И. Шейгал, «для обывателя мир политики предстает как набор сюжетов. Эти сюжеты (выборы, визиты, отставка правительства, скандал) составляют базу политического нарратива, под которым мы понимаем совокупность дискурсивных образований разных жанров, сконцентрированных вокруг определенного политического события» (Шейгал, 1998 : 55).

Сам термин «политический дискурс» уже давно стал общеупотребительным в многочисленных исследованиях. Существует две основных трактовки его содержания. Так, более узконаправленный подход предполагает, что критерием отнесения того или иного текста в поле политического дискурса должна быть идентичность интенциональной природы того или иного текста с функцией дискурса, в данном случае - борьбой за власть (агитация за власть, захват и удержание власти, ее стабилизация) (Водак, 1997). При таком подходе лишь институциональные формы общения, в основном сводящиеся к речевым жанрам публичной политики, могут быть отнесены к политическому дискурсу.

Более широкий подход выражен, в частности, В.В. Зеленским, который выделяет два уровня в определении политики. «Политика определяется как набор некоторых действий, направленных на распределение власти и экономических ресурсов в какой-либо стране или в мире между странами. Этот официальный уровень политики включает в себя средства массовой информации, систему образования и все те социальные институты, которые контролируют явления социальной жизни. Второй уровень политики - личностный; он представляет собой способ, которым первый уровень актуализируется в индивидуальном сознании, как он проявляется в личности, в семье, во взаимоотношениях людей, в профессиональной деятельности, а также в восприятии человеком произведений литературы и искусства» (Зеленский, 1996 : 371, цит. по: Шейгал, 2000 : 23). В данной работе мы придерживаемся этого подхода, и вытекающего из него определения политического дискурса, под которым понимаются «любые речевые образования, субъект, адресат или содержание которых относится к сфере политики» (Шейгал, 2000 : 23).

О характеристиках политического дискурса в последние годы было написано несколько фундаментальных исследований, поэтому мы сделаем лишь некоторые замечания по поводу важных признаков политического дискурса, особенно релевантных в свете поставленной нами проблемы.

Из выделяемых Е.И. Шейгал характеристик политического дискурса (Шейгал: 2000, 43-73) отметим наиболее важные для описания сложных дискурсивных образований в рамках этого дискурса. Итак, политический дискурс обладает следующими признаками:

  1. Институциональность, представительское, статусно-ролевое общение в общественных (в данном случае - политических) институтах. Отличие от других институциональных дискурсов (медицинского, юридического, научного и т.д.) в том, что политическая коммуникация направлена на массы, а не на сравнительно узкую среду профессионалов или индивидуальных клиентов. Хотя бы минимальная массовая заинтересованность и компетентность в политическом процессе является необходимым условием поддержания политического процесса в условиях демократии.
  2. Варьирование по оси «информативность - экспрессивность» (в зависимости от жанра, функции).
  3. Смысловая неопределенность в силу как семантических (размытость семантических границ многих слов), так и прагматических причин, таких, как манипулятивность.
  4. Иррациональность и суггестия, воздействие на эмоции и подсознание.
  5. Опосредованность СМИ (журналисты - соавторы политиков).
  6. Варьирование по оси «авторитарность - диалогичность» (на одном полюсе - монологичный, ритуальный, тоталитарный дискурс, на другом - полемичный, демократический, диалогичный (взаимодействие дискурсов-стимулов, первичных текстов, и дискурсов-реакций, вторичных текстов (Лассан : 1995)).
  7. Театральность (политический процесс как разыгрываемое действо).

Каждая из этих характеристик является важным признаком политических нарративов - таких, например, как избирательная кампания, акция гражданского неповиновения, политический скандал.

Нарративная природа событий политического дискурса, их яркий сюжетно-ролевой и режиссерский компонент являются следствием его массовости, проявлением необходимости привлечь к политическому процессу максимальное количество людей. Представление сложнейших, зачастую смутных и малопонятных самим участникам подковерных интриг в духе всем понятного сюжета из детектива или мыльной оперы упрощает политический процесс и делает его доступным рядовому потребителю информации.

В разнообразной палитре текстов политических нарративов отражаются актуальные категории мира политики: участники политического процесса, основные ценности и ориентиры, стратегии борьбы за власть. Е.И. Шейгал выделяет такие основные характеристики политического нарратива, как сюжетно-ролевая структура, типажность фигур политического нарратива, общественная значимость сюжета, протяженность во времени, двуплановость сюжета, комбинация первичных и вторичных текстов, множественность изложений, ролевая амбивалентность, взаимодействие оппозиций этических ценностей и идеологий, варьирование текстов, составляющих сверхтекст нарратива, по таким параметрам, как степень достоверности, степень дистанцированности адресата и адресанта, соотношение фактуальной и концептуальной информации (Шейгал, 2000).


.6 Политический скандал как предмет лингвистического изучения


В условиях экспансии агрессивных дискурсов политики и рекламы в растущей среде СМИ (Интернет, спутниковое телевидение, и др.) феномен политического скандала стал значимым языковым явлением, двигателем новостной истории. На время очередной скандал становится главным событием, формирующим политический процесс, являя собой слепок современного ему состояния языка и общества. Поэтому нам важно определить место скандала в общественном сознании, его языковую структуру и способы функционирования в дискурсе.

Политический скандал имеет свою хронологию, и началом его, как правило, служит публичное обвинение политика в совершении поступков, несовместимых с его высоким положением. Словари определяют скандал как «1. Происшествие, позорящее его участников, 2. Происшествие, громкая ссора, нарушающие порядок» (Толковый словарь Ушакова, 1990), а также как «поведение или событие, часто с участием известных людей, которые считаются аморальными или шокирующими» (Longman, 1992), либо просто как «позорное действие или событие» (Collins, 1992). Эти явления действительности являются референтом скандала как сложного дискурсивного образования.

Вот некоторые словарные определения толковых словарей русского и английского языков:

скандал (от греч. skandalon - препятствие, соблазн <#"justify">Выводы к главе 1


Сообщества текстов разных жанров, принадлежащих разным типам дискурса, являются актуальным предметом лингвистических исследований. Поскольку социолингвистический анализ дискурса ориентируется на изучение взаимодействия языковой личности и социальных систем, таких, в частности, как институциональные дискурсы, необходима выработка методологического аппарата для изучения подобных макроречевых форм в их целостности. Мы пользуемся базовым термином «дискурсивные образования» и предлагаем взгляд на них в ракурсе семиотического треугольника - семантика, прагматика, синтактика. Объект изучения интерпретируется как сверхтекст, что представляет синтактику - отношения между элементами системы, то есть, текстами разных жанров. При рассмотрении объекта исследования как сложного коммуникативного события внимание акцентируется на отношении знаковых комплексов к говорящим субъектам, функционировании в реальной коммуникации (описание речевых действий, коммуникативных стратегий, ситуаций, сюжетно-ролевой структуры), т.е. на прагматике. Интерпретация сложного дискурсивного образования как нарратива выявляет отношение знаков системы к представлениям об объектах окружающей действительности, существующим в сознании языковой личности, т.е. представляет его семантический ракурс.

Уточнено содержание термина «сверхтекст». Это содержательное и ситуативное единство текстов разных жанров представляет собой разновидность текста, которая должна рассматриваться с учетом универсальных текстовых критериев цельности и связности. Локальная ограниченность и цельная модальная установка как конститутивные признаки сверхтекста (вывод Н.А. Купиной и Г.В. Битенской) не являются релевантными по отношению к сверхтексту политического скандала. В отличие от макроречевого акта, для сверхтекста характерна множественность коммуникантов и их иллокутивных целей. В отличие от гипертекста для сверхтекста не является обязательной формальная связь между элементами текстов на уровне плана выражения, т.е. механическое совпадение отдельных фраз или слов; для сверхтекста ведущим конститутивным признаком является содержательное и ситуативное единство.

Сложное коммуникативное событие является единицей дискурса, описывая «речь, погруженную в жизнь»: участников, наблюдателей, экстралингвистический контекст. Факт отбрасывает все, что обнаруживает связь с личностью, в то время, как событие принадлежит жизненному пространству, разделенному на пересекающиеся личные сферы (Арутюнова, 1988). Сложное коммуникативное событие является также дискурсо-образующей единицей, так как сама семантика этого термина подразумевает модальность отношения к факту действительности, которое побуждает адресанта к продуцированию текстов. Термины «сложное коммуникативное событие» и «коммуникативный акт» состоят в отношениях инклюзивности.

Политический скандал относится к числу сложных дискурсивных образований, обладающих высокой общественно-политической значимостью. В работе предлагается следующее определение политического скандала как сложного дискурсивного образования: получившее многократную вариативную разножанровую реализацию публичное конфликтное общение вокруг события, нарушающего этические нормы и влияющее на политическую ситуацию. Политический скандал может быть интерпретирован как сверхтекст, так как образует совокупность текстов разных жанров, объединенных тематически, ситуативно и темпорально. В плане структуры сверхтекст политического скандала представляет собой мозаику, т.е. переходную по степени организованности структуру между строгой иерархией и ризомой.

Политический скандал также может быть интерпретирован как политический нарратив, поскольку обладает его главными свойствами: сюжетно-ролевой структурой, множественностью изложений, взаимодействием оппозиций этических ценностей и идеологий, протяженностью во времени, и т.д. Конститутивными признаками политического скандала как сложного дискурсивного образования являются: 1) наличие элемента опозоривания главных действующих лиц в силу нарушения ими этических норм; 2) влияние скандала на политический процесс; 3) жанровая вариативность скандала, в частности, присутствие текстов художественного дискурса (включая фольклор), а также бытового дискурса в виде жанра разговоров о политике и слухов.

Подход к политическому скандалу как сверхтексту предполагает анализ его жанровой структуры, рассмотрение же политического скандала как сложного коммуникативного события и нарратива предполагает анализ его ролевой и темпоральной структуры.


Глава 2. Политический скандал как сложное дискурсивное образование


Политический скандал, как неизбежное явление в демократическом обществе, существует в двух средах - институциональной коммуникации (прежде всего, в политическом дискурсе и дискурсе масс-медиа), и неинституциональной коммуникации (бытовой дискурс, художественный дискурс). Сравнение этих двух модусов существования политического скандала показывает разницу между тем, как скандал реализуется через представителей социальных институтов, и тем, как те же процессы преломляются в широких слоях общества. Для скандала темпорально первичны институциональные жанры (информационное сообщение, политический комментарий), однако без подпитки в виде общественных дебатов скандальный нарратив не получает необходимый резонанс для развития. В русле семиотического подхода к изучению сложных дискурсивных образований мы рассматриваем политический скандал как сверхтект через его жанровую структуру. Рассмотрение же политического скандала как сложного коммуникативного события и нарратива предполагает анализ его ролевой и темпоральной структуры.


.1 Жанровая структура политического скандала


Политический скандал представляет собой интересное явление для лингвистики с точки зрения жанровой структуры, так как в сверхтекст скандала вовлечены тексты разных жанров, принадлежащих к разным типам дискурсов.

Рассматривая политический скандал как сверхтекст, мы исходим из мысли В.Е. Гольдина о том, что любой текст является жанрово-структурированным (Гольдин, 1999 : 6). Выделение жанровых признаков может производиться, исходя из прагматических характеристик коммуникации - ситуации общения, канала передачи информации, а также из внутренних характеристик текстов - их лексических и стилистических особенностей, критериев соответствия того или иного текста существующим структурным особенностям жанров.

Как отмечает Е.И. Шейгал, все аспекты организации текста (тема, композиция, стиль) пересекаются и комбинируются на уровне жанра (Шейгал, 2000). Нас интересуют лингвистические особенности передачи одной и той же темы в текстах разных жанров, вариативность композиции и стиля в зависимости от условий коммуникации. Представляется также важным и перспективным исследовать условия порождения текстов разных жанров в сверхтексте политического скандала, учитывая их эмоциогенность и общественно-политическую актуальность.

В качестве центрального примера для изучения жанровой структуры политического скандала мы выбрали корпус текстов, сконцентрированных вокруг национализации телеканала НТВ в 2001-м году, а также ликвидации телеканала ТВ-6 в 2002-м году. Не вдаваясь в этические оценки произошедшего, мы можем констатировать долго (с перерывами почти два года) длившуюся ситуацию противостояния государственных институтов (налоговая полиция, прокуратура, суды различных инстанций, корпорация «Газпром-Медиа», пенсионный фонд «Лукойл-Гарант») с негосударственными информационными структурами («Медиа-Мост», ЗАО «МНВК»), которая завершилась практически полным разрушением последних. Скандальная составляющая в этой ситуации заключалась в том, что действия государства и подконтрольных ему органов трактовались многими российскими политиками, журналистами и общественными деятелями как преследование по политическим мотивам и прямая угроза свободе слова в средствах массовой информации («Мосту» принадлежал единственный частный общенациональный телеканал НТВ, ныне - собственность «Газпрома», ЗАО «МНВК» принадлежал «политический наследник» НТВ - оппозиционный телеканал ТВ-6), а представители власти выдвигали тезис о чисто экономических причинах спора «хозяйствующих субъектов». Мы выбрали этот пример потому, что, в силу большой общественной значимости происходившего, количество и разнообразие текстов (их счет идет на тысячи), созданных по этому поводу в России и за рубежом, их эмотивность, имеют мало прецедентов в истории новейшей России. Сверхтекст скандала с НТВ и ТВ-6 удобен для анализа еще и потому, что проходил недавно, переживал периоды затухания, и теперь практически завершен, представляя собой на данный момент замкнутую, хотя и очень разветвленную, структуру. Как отмечает Е.В. Бакумова, «политические тексты быстро устаревают, поэтому иногда может показаться, что исследование этих текстов выглядит не совсем актуальным. С этим свойством политических текстов приходится мириться, оно нисколько не мешает их анализировать, выявляя определенные закономерности» (Бакумова, 2002 : 49). Лингвистическое исследование должно фокусировать свое внимание на тех критериях описания, которые являются перманентными. Несмотря на то, что материалом для изучения, как правило, послужили тексты уже завершенных скандалов, мы полагаем, что закономерности жанровой структуры будут инвариантны для политического скандала как сверхтекста.

С одной стороны, выбранные эпизоды (НТВ - 2000, 2001, ТВ-6 - 2002) представляют собой разные скандалы. Они отличаются и эмоциональностью участников скандала (от демонстраций и петиций протеста в 2001 году до относительно тихого медийного конфликта 2002 года), и реакцией общественного мнения. Отличается и политико-экономическая подоплека этих конфликтов. С другой стороны, в них присутствует и инвариантная составляющая. Это, прежде всего, действующие лица, переходящие из сюжета в сюжет, и сам мотив противостояния по ключевому вопросу контроля над тем или иным телеканалом между частными владельцами и компаниями, представляющими государственную власть. Политический скандал, связанный с со СМИ, ранее входившими в холдинг «Медиа-Мост», стал уже привычным для информационного ландшафта России последних лет. Многочисленные тексты различных жанров, созданные по этому поводу, послужат нам материалом для изучения жанровой структуры сверхтекста современного политического скандала.

Для анализа жанровой структуры политического скандала мы воспользуемся моделью речевого жанра, предложенной Т.В. Шмелевой (Шмелева 1998; 88-98). По мнению исследователя, для универсальной характеристики такой модели важны, по крайней мере, семь конститутивных признаков: шесть содержательных и один формальный. Это: 1) коммуникативная цель жанра - главный жанрообразующий признак, который противопоставляет четыре типа речевых жанров (информативные, императивные, оценочные, этикетные); 2) образ автора - информация об авторе как участнике общения, которая входит в типовой проект речевого жанра; 3) образ адресата; 4) образ прошлого - различает жанры, начинающие общение и жанры-реакции; 5) образ будущего, который предполагает дальнейшее развитие событий, воплощающееся в других текстах; 6) событийное содержание; 7) языковое воплощение - спектр возможностей ресурсов жанра. Мы, однако, не преследуем цель описания особенностей тех или иных речевых жанров как таковых. В текстах разных жанров нас интересует, прежде всего, механизм реализации скандала как сверхтекста, способы его выражения в выявленной жанровой структуре.


.1.1 Политический скандал в институциональной коммуникации

Исследование корпуса текстов, объединенных тематически и темпорально, позволяет выделить следующую жанровую структуру сверхтекста политического скандала в институциональной коммуникации: информационное сообщение, политический комментарий, интервью, публичное выступление, открытое письмо. Разумеется, реальная жанровая палитра значительно многообразнее. Мы сконцентрировали свое внимание лишь на наиболее характерных и частотных жанрах данного сверхтекста, которые, на наш взгляд, образуют релевантную жанровую структуру современного политического скандала. Соотнося выделенную нами структуру с реальной коммуникацией, необходимо учитывать богатую жанровую вариативность каждого элемента - так, жанр политического комментария включает в себя телевизионные программы («Однако», «Грани» и др.), газетные, журнальные публикации, радиопрограммы («Реплика Черкизова»), публикации в Интернете. В качестве жанрообразующих критериев мы используем, вслед за М.М. Бахтиным, типизированность языковой формы, и, вслед за Т.В. Шмелевой, коммуникативную цель того или иного текста.

Жанр информационного сообщения

В рамки жанра информационного сообщения включены тексты с варьирующимися структурными и стилистическими особенностями, зависящими в первую очередь от канала передачи информации. Вариативность жанра представлена теленовостями (Первый канал, канал «Россия», НТВ, ТВС, бывшее НТВ и бывшее ТВ-6, а также BBC World и CNN), информационными сообщениями в интернет-СМИ (newsru.com, grani.ru, polit.ru, и других), новостными выпусками в радиоэфире («Эхо Москвы», «Радио России»), газетными сообщениями («Коммерсантъ», «Комсомольская правда», «Аргументы и факты» и др.). Такие тексты передают фактологическую информацию о происходящем политическом скандале, в сообщениях в первую очередь выделяются главные участники события, его предыстория, и возможные последствия. Таким образом в жанре информационного сообщения подчеркивается темпоральная и нарративная структура скандала. Если же у скандала нет предыстории, то выделяется в первую очередь порядок действий сторон - называется информационный повод и последовавшая реакция сторон (или ее отсутствие). Тексты представляют собой краткие сообщения, в которых дается представление о развитии описываемых событий и их последовательности. На первый план выдвигается порядок протекания действий. Каждое возвращение к уже ранее известному скандалу обычно описывает какой-либо новый виток событий, этап в развитии скандального нарратива.

Как правило, такие сообщения лишены прямой оценочности (по крайней мере, в респектабельных СМИ), подчеркивается информативная составляющая события. Иногда такая установка трудна к исполнению: порой трудно разграничить, где кончается новость, а где начинается комментарий по ее поводу. Так, главный редактор американской газеты «Washington Post» Б. Брэдли провозгласил: В этой газете страницы новостей решительно и бесповоротно отделены от передовиц и тематических рубрик. Цель такого разделения - благо читателя, который имеет полное право различать факты и мнения...(National Press Institute, 2000) Возможно, в том числе и из-за того, что в прямую компетенцию новостного жанра не входит вынесение оценок, по отношению к скандалу часто используются предикаты, характерные для одушевленных лиц: «Enron» scandal refuses to subside (cnn.com, июль 2002) Такое придание скандалу черт субъекта и использование персонифицирующей метафоры приводит к тому, что скандал воспринимается аудиторией как самостоятельное действующее лицо: Бумерангом к команде Киселева вернулся скандал с НТВ (Эхо Москвы, апрель 2002 г.). Происходит это, на наш взгляд, потому, что само указание на активную сторону в политическом скандале уже будет обладать оценочным зарядом. В высказывании, представляющим скандал как объект деятельности, а не как ее субъект, было бы значительно меньше «политической корректности», для адресата отчетливо проявились бы заинтересованные фигуры. Как результат, манипулирование общественным мнением со стороны тех или иных влиятельных групп осложнилось бы. Это видно, если мы сравним высказывания: Вокруг фигуры генерального прокурора Скуратова разразился скандал, связанный с видеопленкой компрометирующего содержания, поступившей на все телеканалы (канал РТР, январь 1999) и ее «деконструированный» вариант: Государственный канал РТР спровоцировал скандал вокруг фигуры генпрокурора Скуратова показом анонимно присланной видеопленки компрометирующего содержания. Такая переформулировка предложения на уровне грамматики сразу же выдает реципиенту инициатора скандала (канал РТР), и, до некоторой степени, разоблачает его намерения (любой ценой скомпрометировать попавшего в опалу генпрокурора). Поэтому заинтересованные в скандале СМИ, как правило, не говорят о нем как об устраиваемом или провоцируемом. По их версии, он происходит как бы сам собой, разражается, разгорается, вызывая ассоциации с какой-то самостоятельно действующей недоброй силой или опасным самовоспламеняющимся веществом, что может, на наш взгляд, рассматриваться как проявление стратегии дистанцирования.

Другой причиной такого широкого распространения персонифицирующей метафоры по отношению к политическому скандалу, на наш взгляд, является часто присутствующая объективная невозможность выделения активной стороны в происходящих громких событиях. Сама природа скандала диалогична - это всегда, прежде всего, реакция на стимул. Иногда сложно определить, что послужило стартом к развитию скандала - тот или иной поступок или заявление, либо мощная негативная реакция на него. Это видно в следующих примерах: Разрастается скандал вокруг антиамериканских заявлений президента Франции Ширака (программа «Время», февраль 2003). Настоящим всероссийским политическим скандалом обернулось решение Красноярского Центризбизкома о непризнании результатов выборов губернатора региона (новости канала ТВС, ноябрь 2002).

В качестве примера рассмотрим сообщение информационного канала CNN в Интернете:

Battle for NTV reaches climaxcontinues as rival station TNT broadcasts live14, 2001posted at: 7:23 a.m. EDT (1123 GMT), Russia - The self-proclaimed new management of Russia's independent NTV network has wrested control of the station from reporters. With new security guards and journalists who refused to recognise the validity of the takeover - led by state-controlled gas giant Gazprom - fired, the morning news was cut off mid-sentence. But renegade staff immediately started broadcasting on a smaller «sister» channel. CNN's Jill Dougherty says the development raises the spectre of «duelling stations». NTV staff have fiercely opposed what they say is an illegal boardroom coup, claiming that the Kremlin was behind the move in a bid to silence the station's criticism of government policies. But the new management team, led by American financier Boris Jordan, says it is a purely financial matter. NTV political сorrespondent Alim Yusutov told CNN by phone from Moscow that he and other employees had been barred from entering the studios and had been told that a new staff was in place. «Now we have a new company taken over by the state ... Using the same logo, they want to present themselves as NTV. We believe this totally changes the media situation in Russia», said Yusutov. NTV correspondent Alexei Kondulukov, speaking by telephone from inside the main television tower at Ostankino in northern Moscow, said a so-called commission on the transfer of property arrived at NTV's offices to take control of the network shortly before dawn. The station went off air during a morning news broadcast, before later returning with a regularly scheduled comedy about a parrot and a gorilla. A protest graphic, which had appeared on screen throughout the dispute, had disappeared. Leading NTV journalists who refuse to recognize the new management took down large pictures of themselves that had hung in the halls and left the building after signing a statement they were leaving the station. They went over to the offices of the smaller TNT station across the street. Gazprom, which claims to hold a controlling stake of the independent television station's stock, voted out the station's management April 3 at a board meeting. But the station staff had refused to let them into their offices, and have launched a legal case against the move which is due to be heard in May. Thousands of people have demonstrated against the takeover in the biggest street protests of Vladimir Putin's presidency. Putin has said that he cannot involve himself in a purely financial matter. On Friday, Jordan said he had warned banks not to deal with managers of the channel until the takeover was complete. His team's latest attempt to take control came as Yevgeny Kiselyov, the ousted general director, was in Spain consulting about the stations future with founder Vladimir Gusinsky, the head of the Media-Most group - which also owns TNT. Gusinsky is currently fighting extradition to Russia on fraud charges which he says are politically motivated. CNN founder Ted Turner is currently in negotiations to buy a stake in NTV.

Уже в заголовке кратко резюмируется содержание всего сообщения, выделяется ключевая новость (Battle for NTV reaches climax). Указание даты публикации, точного времени ее помещения в Интернет, места действия, а также расширенный событийный контекст в подзаголовке (Protest continues as rival station broadcasts live) создает хронотоп - пространственно-временные и контекстуальные координаты события для потребителя информации. Коммуникативная цель текста жанра информационного сообщения - информативная, однако прослеживается и интенция формирования у реципиента определенной оценки описываемых событий. The self-proclaimed new management of Russia's independent NTV network has wrested control of the station from reporters. Уже в самом первом предложении текста прослеживается отрицательное отношение его автора к происходящему: прилагательное self-proclaimed, а также фраза wrested control of the station from the reporters должны нарисовать в сознании аудитории картину яростного (на что указывает глагол to wrest) противостояния журналистов и некого самопровозглашенного руководства за право собственности (контроля) над телеканалом. Нужно отметить, что здесь произведена едва заметная подтасовка фактов при помощи умалчивания части информации. Так, новое руководство не было в полном смысле слова самопровозглашенным - оно было назначено заседанием Совета директоров, легитимность которого не признавал журналистский коллектив. Контроль над телеканалом (права собственности) принадлежал не журналистам, а медиа-магнату В. А. Гусинскому.

Образ автора в новостном жанре предполагает нейтральное отношение к происходящему, которое должно проявляться в предоставлении лишь фактов, а не своих явно выраженных оценок, что является прерогативой жанра политического комментария. Это является важнейшим признаком новостных сообщений как прототипного жанра институционального дискурса СМИ, и проявляется, в частности, в отсутствии грамматической формы первого лица, т.е. голос Автора исключается на уровне грамматики. Помимо беспристрастного отношения к передаваемой информации, второй важный признак новостного жанра - высокая степень информированности автора, которая выражается в привлечении целого спектра источников информации по данному поводу. К сожалению, политическая ангажированность СМИ вносит свои коррективы в практическую реализацию образа автора, что видно на примерах многих информационных сообщений о политических скандалах. В рассматриваемом примере оценочная интенция выражена, в основном, через выбор номинаций, делегитимизирующих референта (self-proclaimed management, so-called commission). Авторская модальность также видна в том, как представлены мнения конфликтующих сторон. Версия событий с позиций владельца и коллектива телеканала (преследования по политическим мотивам) сопровождается объяснением этих мотивов:

NTV staff claims that the Kremlin was behind the move in a bid to silence the station's criticism of government policies. «Now we have a new company taken over by the state ... Using the same logo, they want to present themselves as NTV. We believe this totally changes the media situation in Russia».

В то же время мотивы, изложенные в версии властей и «Газпрома», лишь упомянуты без дальнейшей экспликации:

But the new management team, led by American financier Boris Jordan, says it is a purely financial matter. Putin has said that he cannot involve himself in a purely financial matter.

Фактор коммуникативного прошлого обозначен уже в заголовке (Battle for NTV reaches climax - битва, достигающая апогея, предполагает предшествующую историю противостояния), в конце статьи даются ссылки на прошлые материалы по аналогичной теме. Сообщение должно продолжить серию публикаций, посвященных медийному конфликту в России. Отсюда можно вывести и предполагаемый образ адресата, который должен хотя бы минимально быть осведомлен о теме (знать о существовании телеканала НТВ и о его конфликте с российской властью).

Фактор коммуникативного будущего, присутствующий в тексте - подчеркивание значимости и глубины происходящих перемен, которое подразумевает следующие выпуски новостей. Now we have a new company taken over by the state... Using the same logo, they want to present themselves as NTV. We believe this totally changes the media situation in Russia, said Yusutov. В этой связи интересно и предложение Thousands of people have demonstrated against the takeover in the biggest street protests of Vladimir Putin's presidency. Употребление квантора неопределенности в выражении thousands of people вместо более конкретного several thousands придает протестующим неопределенно большое число, а событиям, таким образом, - дополнительную драматичность. Размах протеста, описанный CNN (the biggest street protests of Vladimir Putin's presidency), должен подразумевать некое продолжение истории, возможное развитие событий в виде уличных волнений. О продолжении медийного конфликта в судебном поле говорят два последних предложения текста сообщения.

Любопытно, что если произвести «свертывание» текста информационного сообщения, оставив лишь первое и последнее предложение, то получится достаточно завершенный текст. The self-proclaimed new management of Russia's independent NTV network has wrested control of the station from reporters. CNN founder Ted Turner is currently in negotiations to buy a stake in NTV. Это показывает, что для новостного жанра, информирующего о политическом скандале, первая и последняя фразы обладают особой значимостью. В первой называется само событие, в последней, как правило, указывается перспектива. Основная же часть посвящена контексту события и спектру мнений.

Необходимо отметить важную роль заголовка для текстов информационных сообщений, посвященных политическим скандалам. Кратко резюмируя содержание текста, заголовок должен вызывать интерес у потребителя информации, особенно в наше время, когда новости стали ходовым товаром. Именно поэтому масштабы скандала часто оказываются искусственно раздуты недобросовестными журналистами, причем в большинстве случаев - просто для поднятия рейтинга своего медиа-ресурса, а вовсе не по политическому заказу. Так, если сравнивать тексты и их заголовки, часто можно столкнуться с эффектом обманутого ожидания. В заметке Скандал века между США, Францией и Испанией за сокровища (newsru.com, март 2002 г.) сообщается всего лишь о том, что у берегов Флориды обнаружен испанский галеон восемнадцатого века, где большую часть команды составляли французы, и теперь три страны в международном суде выясняют вопрос о принадлежности сокровищ на судне.

Жанр политического комментария

Коммуникативная цель жанра политического комментария сочетает в себе информативность и оценочность. С одной стороны, цель состоит в том, чтобы вскрыть подоплеку происходящих событий, расставить не всегда очевидные широкой публике акценты. С другой стороны, ярко выражена цель формирования мнения аудитории по тому или иному конфликтному вопросу. При этом могут достаточно свободно варьироваться соотношения эмоционального и рационального в аргументации, форма подачи материала, спектр употребляемых языковых средств. Политический комментарий, сочетающий информацию с оценкой и анализом, субъективнее, чем новостные сообщения, его задача не ограничивается предоставлением одних лишь фактов. Комментарий должен представить проблему и более широкий контекст для фактов, а также мнение обозревателя (Шибаева, 2001). В связи с этим этот жанр ближе к оценочным жанрам, чем к информативным. Более ярко, по сравнению с информационным сообщением, выражен образ автора. Он также отличается высокой информированностью, но не «по горизонтали», как автор информационного сообщения, ежеминутно просматривающий ленты агентств со всего мира, а «по вертикали», в глубину события, обладая сведениями о подковерных интригах, тайных сговорах, неявных рычагах тех или иных изменений. Фактор коммуникативного прошлого для политического комментария обусловлен предыдущими текстами, как правило, новостными - то есть, в терминах Т.В. Шмелевой, перед нами «жанр-реакция» (Шмелева, 1998 : 89). Событийное содержание реализуется в перечислении фактов, как правило, уже известных по текстам информационных сообщений, и в их последующем комментарии с попыткой анализа и прогноза. Что же касается языкового воплощения, то оно весьма варьируется в зависимости от характеристик языковой личности автора и политической ангажированности того или иного СМИ. Скандальная ситуация вокруг национализации телеканала НТВ создала беспрецедентный по разнообразию и эмоциогенности конгломерат текстов этого жанра. Обратимся к языковому материалу по теме исследуемого нами сверхтекста.

Рассмотрим начало статьи, посвященной приходу Б.Йордана в кресло гендиректора НТВ:

Пришел (со стороны «Газпрома») забавный американский парень и сказал: Хочу финансово оздоровить НТВ! Нездоровая, говорит, компания. Вся в убытках. У нас, говорит, в Америке, такую прикрыли бы за неделю. Парень! Ты не в Америке («Общая газета», апрель 2001).

Стилизация под народную сказку (проявляющаяся в глаголах прошедшего времени третьего лица, вызывающих ассоциации с Жил да был), разговорный стиль и панибратское обращение парень призваны привлечь внимание читателей употреблением нехарактерных для политической публицистики языковых средств, а также оживить и расцветить набивший оскомину широкой публике сюжет. Акцент на американском происхождении нового гендиректора НТВ должен сыграть на патриотических чувствах читателей и сыграть на образе «плохого американского парня», захватчика российского частного телеканала.

Высокая степень эмотивности и конфликтности политических скандалов часто побуждает публицистов к описанию событий, используя военную метафорику:

Всё говорит о том, что пушки медиа-войны замолчали. Вместо муз поют менеджеры и договариваются о разделе сфер и послевоенном устройстве. Даже некоторые партизаны выходят из леса и нанимаются <#"justify">Данный отрывок подтверждает точку зрения Е.И. Шейгал по поводу того, что «политический дискурс отражает борьбу между теми, кто создает мифы, и теми, кто их разоблачает» (Шейгал, 2003 : 231). Hужно отметить, что все без исключения активные участники публичной политической борьбы строят мифологемы, и на практике между «мифологизаторами» и «разоблачителями» невозможно провести четкую границу. Более того, инструментом разоблачения мифа всегда является другой миф - так, миф либеральной общественности («НТВ - последний оплот свободы слова в России») атакуется А. Прохановым при помощи мифа ультра-патриотов («НТВ - заговор против России, разрушающий страну при помощи электроники, галлюцигенных технологий и черной магии»). Интересно, что в небольшом отрывке текста уместились как «миф-кошмар», так и «миф-идиллия» (согласно типологии С.П. Гуревича, (Гуревич, 1997 : 409): a) - Народ-мерин впрягается в непосильную колымагу, величиной с континент, и тупо везет, роняя кровавую слюну, погоняемый тонким прутиком Татьяны Митковой, б) - ...отключим НТВ от Останкинской башни. И наши дети и внуки будут жить в цветущей стране.

Сюжет скандала, который более рационально ориентированным сознанием воспринимается либо как ущемление свободы слова, либо как законное возвращение государственных кредитов, в воображении А. Проханова, склонного к мистицизму и манихейству, рисуется экзистенциальной архетипической битвой Добра и Зла.

Обращает на себя внимание употребление экзотического архаизма вороги (вероятно, враги). Статья написана с использованием риторических средств, характерных для выступления на митинге (заочное обращение к противнику - не пройдете; призывы к сторонникам - закроем грудью, выдернем штекер; а также прибереженная для финальной фразы ритуальная констатация неизбежности успеха - И наши дети и внуки будут жить в цветущей стране). Политическая маргинальность редактора газеты «Завтра» и других национал-патриотических журналистов отражается в жанровой маргинальности их продукции, пренебрежении канонами журналистики. Тем не менее, бурное воображение А. Проханова и его своеобразный талант делают газету «Завтра» уникальным явлением российского медиа-ландшафта. Так, газета стала единственным, насколько нам известно, СМИ, трогательно выступившим в защиту российского президента во время пика противостояния власти и руководства телеканала НТВ, метафорически изобразив происходящее как боксерский поединок между В.В. Путиным и В.А. Гусинским:

Государство по-прежнему беззащитно в информационных войнах, которые одну за другой развязывает НТВ, превращая в труху Президента, власть, хрупкие надежды на восстановление государственности. На информационном ринге Путин дерется надувными перчатками, а Гусинский бьет его свинчаткой в лоб, в скулу, в хрупкий височек («Завтра», 27.02.2001).

Мифологизируя и демонизируя возможности и амбиции В.А. Гусинского и, одновременно, принижая возможности В.В. Путина как дзюдоиста, автор до предела драматизирует сюжет скандала, стремясь пробудить в читателе сочувствие к беззащитному государству и его представителю - безжалостно избиваемому в лоб, в скулу, в хрупкий височек В.В. Путину. Так создается мифологемная бинарная оппозиция «сила - слабость»:

В.А. Гусинский (телеканал НТВ) В.В. Путин (государство):

развязывает информационные войны - беззащитно в информационных войнах превращает в труху власть, президента - превращается в труху бьет свинчаткой в хрупкий височек - дерется надувными перчатками

Интересно близкое соседство двух случаев употребления прилагательного хрупкий - по отношению к надеждам на восстановление государственности и по отношению к височку В.В. Путина. Предложения, в которых употреблены эти словосочетания, следуют одно за другим, что должно, по-видимому, отождествить в сознании реципиента надежды на восстановление государственности лично с Президентом РФ.

В период с ноября 2000 по май 2001 года (примерные временные границы пика скандала вокруг смены руководства НТВ) газета «Завтра» опубликовала более восьмидесяти публицистических материалов по данной теме. Все они поддерживали идею национализации канала, считая его независимое вещание угрозой дальнейшему существованию России. Десятки заголовков, напоминающие криминальные сводки и названия голливудских блокбастеров, богаты историческими аллюзиями, рифмовками, аллитерациями:

Обвал «Электронной Хазарии», Разгром НТВ под Москвой, Содом в каждый дом, Чистоган нечестивых, По ком звонит НТВ, Инородные мстители, Восемь голов телегидры, Пиарова победа, Если враг не сдается... («Завтра», 2000, 2001)

Сравним обзор тех же скандальных событий в интерпретации политического «антипода» А. Проханова - публициста А. Черкизова («Эхо Москвы», «Реплика Черкизова», 14.04.2001), представляющего противоположную точку зрения. Несмотря на различия политических взглядов этих журналистов, в их политических комментариях обнаруживаются следующие общие элементы:

·спекулятивные апелляции к прецедентным феноменам российской истории (Людишки, которые нынче оказались при власти и которым мерещится, будто они и есть власть - так вот эти людишки - грамотные; технологию государственного переворота усвоили: мосты, почта, телеграф, телефон, телевидение, радио... Если августовский путч 91-го устраивали дилетанты, связанные некими моральными ценностями, то нынешний информационный путч устраивают абсолютно грамотные циники, которым победа нужна любой ценой);

·архаизмы (Вот что происходит: ночью, яко тати, на НТВ пришла банда Коха, во главе с Кулистиковым);

·инвективы, авторские метафоры с резким инвективным зарядом (Некая фирма «Инвест-секьюрити» согласилась работать по найму. По найму - негодяев. Они - бандюги и клофелинщики. Наш Путин, гебистский Маугли - он привык работать с людьми, как с быдлом. Я вам скажу: вы бандюги. Ясно?!);

·риторические приемы митинговой речи - заочное обращение к противнику (То есть - одни нам лгали. По полной программе. Другие - приуготавливались. Я вот сижу и думаю: как же вы в глаза людям глядеть будете? Чего же вы детям своим рассказывать будете? Они ведь спросят: папа, мама, а зачем вы вязанку хвороста в костер-то бросали? Вы, я знаю, уверены: мы в своем праве. Нет, друзья мои, вы - в чужом насилии.), призывы к сторонникам (Нет уж, мы все-таки люди; живые люди. И мы - будем защищаться. Мы должны демонстрировать - в повседневной жизни - свое неприятие, свое несогласие с таким неприличием, с таким унижением нашего гражданского достоинства);

Подобно своему коллеге А.Проханову, А.Черкизов демонизирует и мифологизирует оппонента, нагнетая драматизм ситуации:

Так что, про диктатуру закона - забудьте. Теперь у нас - диктатура Путина, который сам себе закон.

Созданию мифологемы помогают исторические аллюзии:

Он (В.В. Путин) - постоянно умывает руки. Вы знаете - вот что я вам скажу: был такой человек: Понтий Пилат. Он тоже умыл руки...

Жанр интервью

Диалогичная, вопросно-ответная форма текста является доминирующим конститутивным признаком жанра интервью. Коммуникативная цель варьируется в зависимости от целей общения и может быть как информативной, так и оценочной. Так, теоретики жанроведения в журналистике (Тертычный, 2000) выделяют две разновидности - информационное и аналитическое интервью. «Если информационное интервью несет в себе лишь сообщение о факте, отвечая на вопросы: кто? что? где? когда? то аналитическое интервью, кроме того, содержит и анализ факта, отвечая при этом на вопросы: почему? каким образом? что это значит?» (там же) Образ автора специфичен для данного жанра, так как заключает в себе как минимум, двух человек. Один автор - журналист, который своими вопросами либо выясняет факты (в случае информационного интервью), либо задает прежде всего направление анализа (в случае аналитического интервью). Второй автор - интервьюируемый, известная медиа-фигура или эксперт в какой-либо области, который готов поделиться своими знаниями или мнениями с широкой аудиторией. Образ прошлого проявляется в том, по поводу чего берется интервью - это, как правило, событие уже состоявшееся. Событийное содержание интервью состоит в выявлении причинно-следственных связей обсуждаемого события, вынесении определенных оценок, формулировке прогноза развития события, приведении необходимых аргументов в пользу излагаемой позиции. Для политического скандала данный жанр имеет большую значимость, поскольку в периоды медийных противостояний дает аудитории информацию «от первого лица» напрямую, в максимально неискаженном самим СМИ виде. Поэтому жанр интервью часто используется фигурантами политических скандалов для взаимных обвинений. Обвинения, произнесенные от первого лица, обладают, к тому же, большей риторической силой убеждения.

Кто не нравится современной российской власти - сразу в тюрьму. Или тех, у кого она должна что-то отнять. В тюрьме отнимать проще, люди сговорчивей. Если помните 6-й знаменитый протокол, который подписал я и господин Лесин. Там написано, что все уголовные преследования кончаются, когда мы отдадим не только то, что у нас есть, а если мы не будем критиковать власть (В.А. Гусинский, 24.04.2001, интервью «Немецкой волне»).

В данном интервью симпатии интервьюера явно были на стороне опального медиа-магната, о чем говорят такие формулировки вопросов, как Почему так жестко давят на Гусинского? или Но они практически разрушили или разрушают холдинг? Квантор идентичности они (объединяющий, по-видимому, прокуратуру, администрацию президента и «Газпром» как наиболее активных участников скандала со стороны власти) несет негативную коннотацию, обозначая некие силы, оказывающие жесткое давление на независимые СМИ и даже разрушающие их.

Упоминание имени собеседника в третьем лице (Почему Гусинский не в Москве?) является относительно распространенным видом обращения, характерным для жанра интервью - его трудно себе представить, например, в бытовом вопросно-ответном диалоге.

Жанр публичного выступления

Определение коммуникативной цели жанра публичного выступления зависит от условий реализации того или иного текста. Так, выступление на митинге будет обладать оценочной и иногда - императивной целью (известные призывы А. Руцкого в октябре 1993 г. к вооруженной толпе идти на штурм Кремля). Публичное выступление может иметь информационную (доклад о положении в каком-либо секторе экономики), оценочную (критика действий правительства), императивную (призыв голосовать за тот или иной законопроект или кадровую перестановку) цели. Образ автора включает в себя достаточно высокий социальный статус - с публичными речами, как правило, выступают известные политики, бизнесмены, чиновники. Образ адресата подразумевает некоторую реакцию - положительную (в виде аплодисментов) либо отрицательную (свист, выкрики, и т.п.) Однако иногда негативная реакция адресата проявляется различными нестандартными средствами проявления эмоций, что нередко сопровождает политические скандалы: At the end something unprecedented happened: as Mr. Blair was finishing his speech and looking uneasily round the studio, the audience began a slow handclap (The Economist, March 15th 2003, p.39). Тексты в жанре публичного выступления политика (а в пространстве политического медийного скандала политиками в какой-то степени становятся все участники) отличаются по многим признакам друг от друга (соотношение эмоциональность / рациональность, размер текста и другие характеристики).

Выбор той или иной стратегии, тональности, а также других языковых средств зависит, прежде всего, от места, которое занимает политик в ролевой структуре политического дискурса (Бакумова, 2002). Так, А. Плуцер-Сарно провел остроумный анализ публичных выступлений депутатов в Госдуме во время серии скандалов вокруг отставки В.С. Черномырдина с поста премьер-министра в 1998 году и последовавшего через четыре месяца дефолта. В нем он проводит параллели между жанровыми особенностями выступлений лидеров думских фракций и традиционных русских фольклорных жанров. Публичные речи В.В. Жириновского обнаружили в себе черты балаганного театра, выступления В.С. Черномырдина походили на исповедь и покаяние, Г.А. Зюганов возродил в новом ключе жанры похоронного причитания и плача невесты, речи Г.А. Явлинского имели сходство с проповедью и поучением (Плуцер-Сарно, 1999).

Жанр открытого письма

В жанровом разнообразии текстов политического скандала присутствуют жанры, специфически характерные для условий конфликтного общения в среде масс-медиа. Так, своеобразной разновидностью эпистолярного жанра является открытое письмо, представляющее собой выдвижение ряда обвинений заявленному адресату. Заключительная фаза скандала с «Медиа-Мостом» ознаменовалась появлением более десятка открытых писем (в чем-то пограничных с другой разновидностью эпистолярного жанра - доносом) основных участников конфликта друг к другу, опубликованных в СМИ под общим ироничным заголовком «Избранные места из переписки с друзьями» (vesti.ru, 09.04.2001). Парадокс образа адресата в данном жанре заключается в том, что подобные письма рассчитаны на иную аудиторию, нежели официально заявленный получатель - они являются инструментом информационной войны и призваны воздействовать в первую очередь на общественное мнение, а не на заявленного адресата. Как отмечал известный французский писатель и литературовед М.Бютор, «если я пишу одному из членов компании, большая часть того, что я говорю одному, в точности соответствует тому, что я сказал бы остальным. Крайнее проявление такой ситуации мы находим в открытом письме, адресатом которого является максимально широкая публика, а указанная личность, в конечном счете - лишь некая цифра, семантический указатель. Конкретное имя указывает мне, на что сделан тот или иной намек и как понимать то или иное выражение» (Бютор : 2003, 50). Подтверждением этого тезиса и своеобразным покушением на иллокутивное самоубийство (Вендлер, 1985) явилось завершающее эту серию писем так называемое Открытое письмо Бориса Березовского российскому народу, где автор не счел нужным указать конкретного адресата хотя бы для проформы. Письмо опального олигарха к россиянам достаточно неожиданно близко к речевому жанру покаяния: Опомнитесь! Каюсь. Тоже виноват. Меня развели самого первого. Не учел его, Путина, чекистскую заточку. Исправлюсь. Следующего президента скоро будете выбирать сами. Не ошибитесь.

Открытое письмо апеллирует к эмоциям, употребление (а иногда навязчивое повторение) эмотивно нагруженных лексем подлость, предательство, растление, лицемерие, призвано добиться определенной степени вовлеченности читателя в читаемый текст.

Ты держишь людей за пушечное мясо, пацаны у тебя в заложниках, потому что не знают другой жизни кроме как быть привязанными пуповиной к «Итогам», и значит, то, что делаешь ты, - это растление малолетних. (Из письма Л. Парфенова Е.Киселеву, апрель 2001)

В общем, жалко, что столько лет работы на одном канале, годы если не душевной дружбы, то человеческой приязни, закончились так - позерством и трусостью - два в одном (из ответа Е.Киселева Л.Парфенову, апрель 2001).

Событийное содержание жанра открытого письма в политическом скандале подразумевает высказывание ярко эксплицированной эмотивной оценки тех или иных событий или людей. Как правило, это концентрированный выброс эмоциональной энергии, и фактологическая информативность может быть выражена слабо либо вовсе отсутствовать. Так, вряд ли образные обвинения Л.Парфенова Е.Киселеву в держании в заложниках пацанов, привязанных пуповиной к «Итогам», а также в растлении малолетних, могут быть кем-то восприняты буквально. Однако возможен и другой вариант реализации событийного содержания открытого письма в политическом скандале - обнародование одним из участников конфликта новой информации. Так, журналист А.Гришин объявляет о том, что остается на телекомпании работать при новом руководстве, так как его уход пытались купить.

Да, я действительно написал заявление об уходе, и сделал это еще в субботу. Уважаемые коллеги! Когда вы мне стали предлагать за это деньги, поясняя, что так у меня получится искреннее, мне очень расхотелось уходить. Я остаюсь работать.


2.2Политический скандал в неинституциональной коммуникации


При анализе реакции на политический скандал так называемых наивных коммуникантов (под ними мы будем понимать всех людей, не имеющих непосредственного отношения к ходу политического процесса), обнаруживаются следующие закономерности. Жанровая структура неинституциональной коммуникации по поводу политических скандалов включает в себя жанр бытовых разговоров о политике (который можно подразделить на собственно устную коммуникацию на улице или в транспорте, и интернет-общение в форумах, посвященных злободневным темам), а также корпус комических жанров, таких, как анекдоты, пародии, эпиграммы, поэтический фольклор, и т.д.

Жанр разговоров о политике

В формировании таких сложных дискурсивных образований, как политический скандал, важную роль играют бытовые обсуждения, «неинституциональные дебаты». Дискуссии наивных коммуникантов, при всей их маргинальности по отношению к политическому дискурсу, служат ресурсом для развития политического процесса и участвуют в формировании общественного мнения, влияя на стабильность положения существующей власти. Как отмечает испанский философ и социолог Х. Ортега-и-Гассет, «ни одна власть на Земле никогда не держалась на чем-то существенно ином, чем общественное мнение» (Ортега-и-Гассет, 2000 : 118). В.Н. Волошинов пишет о роли небольших разговорных жанров в общественной идеологии: «Общественная психология - это та стихия многообразных речевых выступлений, которая со всех сторон омывает все формы и виды устойчивого идеологического творчества: кулуарные разговоры, обмен мнений в театре, на концерте, в различных общественных сборищах, просто случайные беседы, манера словесного реагирования на жизненные и житейские поступки. Общественная психология дана преимущественно в разнообразнейших формах высказывания, в форме маленьких речевых жанров, до сих пор совершенно не изученных. Все эти формы речевого взаимодействия чрезвычайно тесно связаны с условиями данной ситуации и чутко реагируют на все колебания социальной атмосферы. И вот, в недрах этой материализованной в слове общественной психологии накапливаются те еле заметные изменения и сдвиги, которые затем находят свое выражение в завершенных идеологических продуктах» (В.Н.Волошинов (М.М. Бахтин), 2000 : 362-363). Эта «стихия многообразных речевых выступлений» крайне важна в сверхтексте политического скандала: не получившие «отклика снизу» в виде общественных дебатов скандалы тихо умирали. Далее мы постараемся проследить некоторые важные особенности жанра разговоров о политике.

Коммуникативной целью данного жанра является обмен мнениями по поводу тех или иных скандалов. Фактологическая информативность в изученном нами материале практически отсутствовала - в подавляющем большинстве случаев коммуниканты использовали этот жанр для экспликации своей оценки уже известных событий, т.е. преобладала фатическая коммуникация, подобная разговорам о погоде, только гораздо более эмоциональная. Вот что отмечают исследователи этого жанра: «Разговор о погоде как речевой жанр, исключительно традиционен, даже консервативен; внутри него можно выделить ряд формул, неизменных, видимо, с очень давних времен. В конечном итоге его можно возвести к магическим истокам. Во всяком случае, прямые следы магического речевого поведения обнаруживаются здесь легко, например в отваживающих сглаз формулах вроде «в этом году лета не будет» (Лейбов, 2001). Думается, магические истоки можно усмотреть и в не прекращающемся годами «перемывании косточек» известных политиков и предпринимателей (фамилии Березовский и Чубайс уже стали именами собственными), которое так часто можно услышать в народе. На рациональном уровне наивные коммуниканты должны понимать, что такие разговоры не могут реально повредить ненавистным им фигурам. Однако на эмоциональном уровне подобные обсуждения несут черты магического речевого поведения, являясь чем-то вроде заклинаний, которые из раза в раз повторяются с верой в магическую силу слова. Думается, эта черта является реликтом языковой картины мира языческих времен, которая, как отмечают С.Г. Воркачев и Г.В. Кусов, характеризуется тем, что, «с точки зрения язычника, сила магического слова заключается в его божественном действии, которое осуществится, если слово, заклинание будет произнесено» (Воркачев, Кусов, 2000).

Фатическую, почти ритуальную природу разговоров о политике подтверждает и отсутствие фактора коммуникативного прошлого или будущего. Такие разговоры ведутся как бы вне времени и пространства, меняется только внешняя событийная канва - фамилии фигурантов и сопутствующие обстоятельства. Поскольку почти всегда обсуждалось именно отношение к скандалам, можно сказать, что эмотивность является не только главным признаком языковой реализации данного жанра, но и стержнем его событийного содержания.

Интересен вопрос о соотношении жанров разговора о политике и слухов (молвы). Под молвой Е.В. Осетрова понимает «родовое понятие целого множества устно-речевых жанров, объединяющим свойством которых является 1) цепочечность распространения (от одного к другому) и 2) содержательное единство высказываний, их составляющих. К данному жанровому типу с известной долей условности можно отнести слухи, слушки, сплетни, наветы, славу, говор, разговоры, россказни, толки, пересуды, (ходячие) вести, байки, болтовню, легенды и т.п.» (Осетрова, 1998). К этим конститутивным признакам молвы мы предложили бы добавить модифицируемость информации, передающейся цепочечным методом, так как практически все жанровые типы молвы, перечисленные исследователем, подразумевают в своей семантике это свойство. О неизбежности модификации (а в иных случаях - и полной трансформации) информации в процессе передачи писали психологи (Шерябин, 1973, цит. по: Жуков, 2002). И.В. Жуков обобщает причины этого явления: «ограничение оперативной памяти человека, не позволяющее удержать большое количество информации; трудность в подборе точных семантических эквивалентов обозначения предметов и событий, о которых идет речь, а потому происходит постепенная подмена смысла; «домысливание» фрагментов отсутствующей информации, когда для придания ей стройности и достоверности приходиться додумывать недостающие детали; отсутствие критичности, что приводит к одностороннему восприятию без уточняющих вопросов в сомнительных деталях получаемой информации» (Жуков, 2002).

Е.В. Осетрова отмечает: «следует отметить самотранслируемость молвы, когда не требуется никаких дополнительных специальных усилий для распространения текста, который «трудно удержать в себе» и который чреват объективной ретранслируемостью» (Осетрова, 1998). Думается, именно в конфликтном и эмоциогенном поле политического скандала признаки «объективной ретранслируемости» текста будут особенно велики. Мы полагаем, что жанры молвы и разговоров о политике частично пересекаются, так как один и тот же текст может быть отнесен к жанру молвы в силу цепочечного способа устной передачи, а к жанру разговоров о политике - в силу тематических и ситуативных характеристик (тема разговора - политика, наивные коммуниканты как участники общения).

Обратимся к роли, которую играет жанр разговоров о политике в сверхтексте скандала. В разговорах о политических скандалах стандартно повторяются такие высказывания, как Эти сволочи политики совсем совесть потеряли, Все они одним миром мазаны, и т.п. Такая тональность, на наш взгляд, свидетельствует о тотальной девальвации символического капитала (Бурдье, 1993) политиков, замешанных в скандалах (причем необязательно в виде потерпевших - даже обвиняющая сторона зачастую автоматически ассоциируется в массовом сознании со скандальным дискурсом как таковым и теряет свои позиции). Cхожую тенденцию отмечает В.В. Красных: «следует заметить, что отличительной чертой PR-кампании Единства являлось отсутствие негатива: никого не разоблачали, никого не обвиняли (другое дело, что за них это грязную работу сделали СМИ), включая и КПРФ - испытанного закадычного оппонента власти, - что разительно отличало эту предвыборную кампанию от предыдущих» (Красных, 2000 : 33). Причиной такого отказа от обвиняющей стратегии в дискурсе российского политического «мэйнстрима», на наш взгляд, служит осознание самодеструктивности инвективного общения (его яркой разновидностью, несомненно, является пресловутый «черный пиар»). Так, В.И. Жельвис отмечает: «задача инвективы в ситуации эмоционального конфликта - просто оглушить в надежде, что оппонент не сможет оказать сопротивление. Такое оглушение работает на обе стороны, поражая и самого говорящего, который оказывается в том же искаженном мире перевернутых представлений, куда он поместил оппонента» (Жельвис, 1990 : 69). Таким образом, публично не участвующий в скандалах политик выигрывает, «дистанцированно» инициируя скандалы через подконтрольные СМИ и другие институты (такие, как Генпрокуратура, силовые министры, Счетная палата).

Несмотря на маргинальность данного жанра по отношению к институциональным дискурсам, он играет ключевую роль в развитии политического скандала. Отсутствие полномасштабного обсуждения на тему того или иного скандала, как правило, говорит о том, что тот «не задался». В России многие скандалы, построенные по западным технологиям, так и умерли в зародыше, или же получили неизмеримо меньший резонанс, чем рассчитывали их архитекторы. Можно вспомнить, что многие политики и влиятельные масс-медиа отказывались комментировать скандал вокруг генпрокурора Ю. Скуратова:

Сказать, что ситуация некрасивая - сказать ничего, однако определенно высказываться по этому поводу я пока не буду (председатель Госдумы

Г. Селезнев, «Вести», РТР, апрель 1999 г.).

Общественное мнение, не связанное с политическими элитами (так называемые «наивные коммуниканты») вообще было практически на стороне опального прокурора. Характерное мнение из уличного интервью из аналитической программы «Зеркало» на канале РТР (апрель 1999 г.):

Да это все Березовский с олигархами подстроили, чтобы сухими из воды выйти. Даже, если и правду про Скуратова говорят - что он, не мужик, что ли? Пусть внутри семьи и разбираются.

Так и не стала крупным скандалом схожая ситуация с телеведущим Е.А. Киселевым - поступившая в ноябре 2001 года на все ведущие телеканалы и во многие печатные издания видеокассета компрометирующего содержания была попросту проигнорирована всеми авторитетными СМИ. Весьма лаконичен был и сам Е.А. Киселев, который на вопрос, соответствует ли происходящее на видеопленке действительности, ответил:

Только моя жена имеет право интересоваться моей личной жизнью (интервью «Эхо Москвы», ноябрь 2001 г.).

Лишь несколько одиозных сайтов в Интернете пытались использовать этот сюжет для баннерной рекламы. Причины для такого сравнительно низкого резонанса скандальной информации в российском медийном и коммуникативном пространстве, на наш взгляд, частично кроются в не до конца пройденном нашей страной пути от традиционного общества к гражданскому обществу американского образца - остатки вековых табу на темы определенного рода, ощущение аморальности обсуждения частной жизни других людей еще живут в большой части российского аудитории.

В пользу фигурантов скандалов говорит все еще существующий, хотя и заметно померкший традиционный российский миф о незаслуженно обиженном страдальце за правду. Нередки случаи, когда обнародование компрометирующей информации о некоем известном политическом или общественном деятеле и его последующее увольнение только способствовало увеличению его популярности и появлению ореола мученика. Самым ярким примером действия этого мифа является беспрецедентный бум популярности Б.Н.Ельцина в конце восьмидесятых после его изгнания из Политбюро и знаменитого падения с моста с букетом цветов. Борис, ты прав! и Борис, борись! - одни из самых распространенных лозунгов на митингах в его поддержку, прошедших после скандальной отставки.

Другой важной особенностью бытового «скандального дискурса» в России является тотальный кризис доверия к власть имущим (в нынешней политической ситуации - ко всем, кроме «батюшки-царя», коварно вводимого в заблуждение хитрыми боярами). Факт коррупции, другие неприглядные действия со стороны чиновника высокого ранга или политического деятеля воспринимаются чуть ли не как нечто само собой разумеющееся:

Да толку - одних посадишь, другие воровать придут. Все они там гребут под себя. Лучше уж пусть эти на местах остаются - эти-то уж наверно, наворовались... Им до нас уж точно никого дела нет. Ну а наше дело маленькое - ложись да помирай! (реплика из разговора в троллейбусе)

В подобных высказываниях скандальная новость служит поводом для почти ритуальной интеграции и дифференциации групповых клиентов и агентов (в нашем случае - участников дискуссии, «не-политиков», с одной стороны, и, собственно, фигурантов политических скандалов - персонажей публичной политики, с другой). Здесь срабатывает описанная Е.И. Шейгал главная семиотическая оппозиция политического дискурса «свой - чужой» (Шейгал, 2000). Поляризованность сторон подчеркивает квантор идентичности все они (в противопоставлении всем нам) и пространственный квантор там (противопоставляя тех, кто здесь). Местоимение мы выполняет дейктическую функцию и указывает на народ, обсуждающий политиков, они соответственно ассоциируется с самими власть предержащими (Водак, 1997). В пространственных терминах там будет относиться к тому, что вверху - согласно традиционной пространственной метафоре власти. Интересно, что в эмоциогенной среде политического скандала вполне стилистически нейтральные лексемы там, они, все приобретают мощную эмотивную нагрузку с идеологической коннотацией враждебности.

В конфликтной коммуникации по поводу политического скандала характерны апелляции к базовым концептам культуры (Степанов, 2001) - Добру, Уму, Справедливости, Идеалам, а также к Народу, как высшему судье. В этом случае спор ведется вокруг интерпретации этих концептов в применении к ситуации скандала, спорящие стороны стремятся монополизировать свои трактовки этих концептов. Вот фрагмент дискуссии на интернет-форуме clubs.eprst.ru (09.04.2001):

Они уже доказали свою преданность народу, они молодцы!

Перед каким народом? Ты себя что ль народом только считаешь, а несогласные с тобой не народ вовсе?

Говорите они за деньги работают? А по мне пусть... но за эти деньги их позиция все равно правильная... позиция Добра!!!

Все в мире относительно и в другой системе отсчета это как раз позиция Зла.

Явлинский и НТВ - слишком умны для них.

Скорее народ в глубинке слишком умен для Явлинского и НТВ.

Они не бросили Киселева, хотя могли бы и сейчас. Осокин, например, вполне бы мог за лучшую зарплату вещать об успехах нашего правительства. Он не стал. И другие тоже.

А может Осокину и другим просто никто не предлагал? А может им как раз платят за то, чтоб они с Киселевым остались?

Есть идеалы у людей.

Бесспорно, есть! Но раздувание политического скандала из-за денег - это не идеал!

Бытовые суждения о скандалах, как правило, декларативны (часто употребляются бездоказательные и безосновательные заявления, идеологические штампы, не требующие доказательств: Чубайс - вор, Березовский всех купил), характеризуются резко отрицательной оценочностью по отношению к основным фигурантам (в таких дискуссиях заметна эмотивно-коннотативная лексика: высечь, мерзавцы, кровопийцы, табуированная инвективная лексика). Стилистически такие рассуждения не очень богаты, отличаясь скудностью и однообразием словарного запаса, что отчасти является следствием однообразия эмоций, испытываемых коммуникантами по поводу обсуждаемых ситуаций. Исследователи в связи с этим говорят о стереотипизации отрицательных эмоций в языке: «...эмоции отрицательные заставляют воспринимать оппонента, ибо обладатель этих эмоций в большей степени, чем обладатель положительных эмоций, замкнут на собственных переживаниях. Можно выразить эту мысль более афористично: все наши друзья - разные, все враги - на одно лицо. Близких друзей хочется называть каждого по-своему, врагам же достаточно очень ограниченного инвективного вокабуляра» (Жельвис, 1990 : 19).

Часто разногласия прекращаются, когда кем-либо из говорящих подчеркивается степень статусно-ролевого различия между активными субъектами политики, о которых идет речь и самими участниками таких дискуссий:

Ну, у них там свои дела - у нас свои, Нам с вами, в конце концов, от этого всего ни горячо, ни холодно, Как жили ведь, так и живем...

(из разговора в магазине)

вот некоторые из фраз, характерных для финала спора, если таковой имел место. Сообщения о скандалах стали рутинными и, хотя все еще способны вызвать дискуссии и споры (иначе они не были бы скандалами), уже не являются фактором массового коммуникативного эпатажа, что наблюдалось в конце восьмидесятых - начале девяностых.

Таким образом, за последние десять лет переизбыток компромата как раздражителя во многом лишил политический скандал в России такого важного конститутивного признака, как производящее им шокирующее впечатление на аудиторию. Как метко замечает по этому поводу писатель-сатирик В. Шендерович, «за последнее десятилетие в народе скопился огромный потенциал нерастраченной любви» (Шендерович, 2002). И хотя усталое массовое сознание еще фиксирует упоминания о разоблачениях чиновников, политиков и бизнесменов, и так называемые наивные коммуниканты все так же ругают власть на кухнях и в транспорте, на рациональном уровне осознавая степень коррумпированности и аморальности криминально-бюрократической машины, думается, это происходит скорее по привычке и по инерции прошлых лет. Ведь этот «потенциал нерастраченной любви» уже со всей силой обрушился на нынешнего президента, и большая часть населения России склонна воспринимать многочисленные скандальные отставки, угрозы, обыски и «маски-шоу» последних лет как его личную борьбу с темной кликой «семьи», олигархами, с которыми так легко ассоциируются «плохие бояре» в традиционной драматургии российского политического дискурса.

Приведем другие примеры из бытовых обсуждений скандалов:

А. Так ему и надо, что выгнали. Сколько не воруй - правда всегда наружу выйдет... Ну а что мы знаем? Специально раздули, чтоб своего посадить на то место, да денег огрести! А такие вот и верят, как ты, а Абрамович какой-нибудь сидит да посмеивается…Но все ж хоть одного, да посадят. Проворовался - отвечай.

А. Да, сколь веревочке не виться…а вор должен сидеть в тюрьме!

Можно предположить, что такие квазидискуссии несут своеобразную терапевтическую функцию для некоторой части населения - в публичном опозоривании публичных политиков и предпринимателей наивные коммуниканты видят проявление высшей справедливости, признак того, что и сильные мира сего, стоящие неизмеримо выше них на социальной лестнице, в чем-то уравнены со всеми, так как тоже могут иметь крупные неприятности. «Перемывание косточек» фигурантам политических скандалов несет социальную функцию выпускания пара, оно эксплуатирует вербальную энергию протеста масс, которая в противном случае может быть направлена на реальное противодействие правящим элитам в форме митингов, организованных акций протеста и т.п. Постоянное поддержание в массах определенного накала страстей вокруг тех или иных политических скандалов низводит политический процесс до уровня дешевых телесериалов и, в какой-то степени, отражает интересы правящих кругов. Такая ситуация, с одной стороны, несет компенсаторную функцию иллюзии коммуникативного равенства, а с другой, способствует снижению реальной политической и социальной активности масс, девальвируя в массовом сознании ценность политического процесса как такового.

Надо отметить, что в гражданских обществах с высокой социальной активностью политические скандалы являются своеобразным регулятором политического процесса - прямой и массовый протест, адресованный властям, нередко меняет политическую ситуацию в том направлении, которого требует общественное мнение. Наиболее известные примеры выходят за рамки политических скандалов и скорее, могут быть определены как полномасштабные политические кризисы - так, правительство США было вынуждено остановить войну во Вьетнаме во многом из-за мощнейшей кампании протеста и обвинений в коррупции, военных преступлениях, империалистической политике. В последние годы международные финансовые институты меняют свою кредитную политику по отношению к беднейшим странам мира из-за волны протеста движения антиглобалистов против глобальной эксплуатации и неоколониализма (The Battle of Seattle, 2001). Тем не менее, и исходы многих политических скандалов (увольнения, импичменты, отставки «оскандалившихся» персонажей) являются видом контроля общества над властью, регулируют политический процесс и показывают, что в политическом скандале как явлении массовой коммуникации, наряду с деструктивными, наблюдаются и конструктивные свойства. Необходимо отметить, что изменения к лучшему возможны только тогда, когда протест по поводу того или иного скандала обращен к релевантному адресату - т.е. к институтам власти, уполномоченным обществом принимать решения, а не к соседу по троллейбусу. Как точно заметил писатель-сатирик М.Жванецкий по поводу диалога российского общества и власти, «нам давно пора вместо «что же они, суки, делают» начать говорить «что же вы, суки, делаете!» (курсив наш. - М.К.)

Таким образом, тексты в жанре разговоров о политике в среде наивных коммуникантов характеризуется тотальной дискредитацией всех фигурантов скандала, а также обладает функцией сублимации социальной агрессии и функцией регулирования политического процесса.

Комические жанры политического скандала

Современными исследователями комическое понимается как эстетическая форма критики, «заразительно-острая, творчески активная ее форма, предполагающая сознательно активное восприятие, отношение со стороны аудитории», а смех рассматривается как «реакция осознания добра и зла» (Карасик, 2001:14). «Чувство юмора неразрывно связано с умением субъекта обнаруживать противоречия в окружающей действительности, например, замечать, а иногда и утрировать противоположность положительных и отрицательных черт в каком-либо человеке, кажущуюся значительность кого-либо и несоответствующее ей поведение и т.п.» (там же). Любой политический скандал по определению предполагает «активное отношение со стороны аудитории» и «утрирование противоречий в окружающей действительности». Неудивительно поэтому, что развитие реакции на скандал часто проходит именно в форме комических жанров.

Интересная тенденция неинституциональной коммуникации по поводу политического скандала заключается в большой роли народного языкового творчества. Т.Г. Винокур справедливо говорит в этой связи о шутливо-иронической манере как «экспрессивной доминанте» современного неофициального общения (Винокур 1988, 55). Как отмечает Е.В. Какорина, «прагматическая и коммуникативно-речевая ситуация 90-х гг. способствовала сохранению и возрождению политической частушки, «лубочной» песенной поэзии, имеющей устную и письменную форму бытования» (Какорина, 1997: 227).

Особенно ярко народная политическая сатира проявляет себя в малых жанрах, таких, как эпиграммы, речевки, частушки, и др. Главными выразительными средствами становятся яркие метафоры, аллюзии на прецедентные тексты, языковая игра и словотворчество.

Ваши пальцы пахнут Йорданом,

И в ресницах спит печаль.

Надавал бы я по морде вам -

Да мараться, право, жаль.

На такое обращение к российскому президенту В.В. Путину в форме квазипародии на известный романс А. Вертинского «Ваши пальцы пахнут ладаном» молодого московского поэта-песенника Я. Бурбыгу натолкнула смена руководства телеканала НТВ и назначение Б. Йордана генеральным директором вместо опального Е.А. Киселева.

Следует отметить эмоциональную и эмоциогенную доминанту как общую тенденцию для подавляющего большинства текстов вторичного дискурса политического скандала. Это, в частности, проявляется в широком использовании инвективной и обсценной лексики. Политический скандал, по нашему мнению, здесь часто является лишь поводом выразить общее неприятие мира власть имущих. Вот, в частности, отрывок из поэмы читателя газеты «Завтра» (23.01.2001), придерживающейся националистической ориентации. Поэма посвящена современной политической ситуации в России, а данное четверостишие посвящено разгоравшемуся в то время скандалу вокруг НТВ и персонально - генеральному директору телеканала Е.А. Киселеву.

Эта шайка деляг очумелых

С каждым днем все тупей и дурей.

Ах, как хочется в тапочках белых

Киселева увидеть скорей!

Выбираемые авторами текстов художественного дискурса прецедентные тексты порой помогают понять их представление о политическом скандале. Вот как запутанную ситуацию вокруг телеканала НТВ образца 2001-го года, холдинга «Медиа-Мост», Кремля и других заинтересованных сторон выразил посетитель интернет-форума rbc.ru по имени Юрий:

Вот Мост, который построил Гусь.

А это совсем неприметный Володя, которому очень не нравится (вроде)

Мост, который построил Гусь.

Вот Кох с весьма неприятным …лом, который помог разобраться с каналом,

Чтобы приятное сделать Володе, которому очень не нравится (вроде)

Мост, который построил Гусь.

А это Кисель, который такую развел канитель,

Чтоб Кох с весьма неприятным …алом не мог разобраться с тем самым каналом,

Чтобы приятное сделать Володе, которому очень не нравится (вроде)

Мост, который построил Гусь.

А это Доренко с лицом мясника, который зачем-то сбил моряка,

Который вообще непонятно при чем, которому вовсе не нужен Газпром,

Которому так же не нужен Кисель, который такую развел канитель

Чтоб Кох с весьма неприятным …алом не мог разобраться с тем самым каналом,

Чтобы приятное сделать Володе, которому очень не нравится (вроде)

Мост, который построил Гусь.

А это вконец обалдевший народ, который вообще ничего не поймет

Включая Доренко с лицом мясника, который зачем-то сбил моряка,

Который вообще непонятно при чем, которому вовсе не нужен Газпром,

Которому так же не нужен Кисель, который такую развел канитель

Чтоб Кох с весьма неприятным …алом не мог разобраться с тем самым каналом,

Чтобы приятное сделать Володе, которому очень не нравится (вроде)

Мост, который построил Гусь. (rbc.ru, 06.04.2001)

В нигилистическом восприятии автора этого произведения присутствует только один нейтральный персонаж - народ, чьи интересы крайне далеки от затей интриганов-политиков, журналистов и олигархов. Все же есть Гусь (бывший владелец телеканала НТВ и холдинга «Медиа-Мост» В.А. Гусинский), который построил Мост, и в других грехах автором не уличен, кроме того, что «Мост» не нравится неприметному Володе (президенту В.В. Путину). Однако в русском языке слово гусь применяется для обозначения малознакомого и малосимпатичного человека (выражения - А это что за гусь? Что-то мне этот гусь не нравится...). Пренебрежительные оценки автора поверхностны и основаны лишь на впечатлении о внешности персонажей (весьма неприятные Кох и Доренко, совсем неприметный Володя). Действующие лица скандала настолько не симпатичны автору, что он избегает любой их характеристики, более глубокой, чем скупые физиогномические данные. Интересно, что автор использовал структуру английского стихотворения «Дом, который построил Джек» с его нарастающими повторами предыдущих фраз перед каждым следующим развитием сюжета. Особенностью подобного текстопостроения является несвертываемость темы. Думается, что это в какой-то степени отражает восприятие политических скандалов, характерное для так называемого «наивного коммуниканта» - человека, не связанного с политикой или СМИ. Он не держит в голове перипетии каждого скандала, и для того, чтобы понять, о чем идет речь, ему необходим контекст - события, предшествовавшие текущей стадии. Учитывая, что многие скандалы длятся неделями, а иногда месяцами, такое навязчивое, изо дня в день повторение одних и тех же подробностей не может не раздражать рядового пользователя телевизора - он вконец обалдел и ничего не поймет.

Интересный вид пародийного текста представила в Интернете в самый разгар скандала вокруг НТВ дизайн-студия А.Лебедева. В дни, непосредственно предшествовавшие смене руководства и силовому захвату телеканала, журналисты поместили логотип своей телекомпании, находящийся в левом нижнем углу экрана, в красный перечеркнутый круг со словом протест на перечеркивающей аббревиатуру «НТВ» линии. А.Лебедев, популярный веб-дизайнер, отличающийся склонностью к эпатажу, разместил через несколько дней рекламный баннер своей дизайн-студии, выполненный в форме такого же круга с линией, перечеркивающей фразу «Дизайн-студия А.Лебедева». На линии вместо слова протест была фраза все супер! Рекламируя таким образом успешность своего проекта (по контрасту с «протестующими неудачниками») и высмеивая «истериков и плакс» с НТВ, А.Лебедев подчеркнуто игнорировал позицию подавляющего большинства русскоязычных пользователей Интернета, которые, судя по опросам, были склонны всерьез воспринимать медиа-кризис и, в основном, поддерживали протестную позицию журналистов НТВ. Интересно, что этот прием можно рассматривать как своеобразную косвенную рекламу стабильного положения дизайн-студии («Наши дела идут так хорошо, что нам все равно, как вы о нас подумаете»). В такого рода рекламе также можно усмотреть функцию смехового снижения идеологического фетиша (Слышкин, 2000 : 53), представленного мифологемой, к тому времени сложившейся среди части российского общества (в особенности - интернет-сообщества) вокруг опального телеканала («НТВ - последний оплот свободы слова в России»).



В области комических жанров политического дискурса политическая карикатура выделяется графической составляющей, и, как следствие этого - особенно наглядным совмещением разных типов дискурса в одном тексте. Данный жанр представляет сюжеты скандала в образах гротеска и фарса. Как отмечает Е.А. Артемова, «существование жанра политической карикатуры и специфика его жанрообразующих признаков обусловлена конструктивным взаимодействием вербального и изобразительного компонентов сообщения, а также принадлежностью жанра к разным типам дискурса (институционального и неинституционального)» (Артемова, 2002).

В качестве примера карикатуры на тему политического скандала рассмотрим карикатуру из рубрики «Балабасня недели», снабженную сразу тремя комментариями, один их которых имеет стихотворную форму («Комсомольская правда», 25.01.2002). Взаимодействие статусно-ролевых и личностных смыслов (а соответственно - институциональных и неинституциональных дискурсов) здесь представлено наиболее наглядно. Левая новостная колонка представляет информативный аспект события, рисунок художника - авторское восприятие темы в произведении художественного дискурса, а поэма Д.Народного, стилизованная под «народный отклик», в силу этого отражает в некоторой степени и бытовой дискурс с настроениями обывателя.


Мне про субъектов знать не интересно,

За кем и сколько числится должок,

Но горько мне, что не находят места

На ящике Степан и Хрюн Моржов!

Они сродни мне, из народа вышли,

И мелют все, что в голову придет…

И точку ставлю я на грустной мысли,

Что до меня так очередь дойдет…


Отдельным направлением наивного языкового творчества стали разнообразные интерпретации аббревиатуры «НТВ», такие, как Не Твоё, Вова! В этом примере ярко высвечивается ролевая амбивалентность политического скандала в зависимости от оценки событий наблюдателем - под Вовой, стремящимся захватить (или удержать) то, что ему не принадлежит, может подразумеваться как В.В. Путин, олицетворяющий власть, так и его (телеканала) первоначальный собственник В.А. Гусинский, обвинявшийся в хищении кредитов «Газпрома». Трансформации подверглось и название американской корпорации «Enron», чей финансовый крах спровоцировал политический скандал. Так, серия статей, посвященных этим событиям, была озаглавлена авторским неологизмом Enwrong (ChronWatch.com, лето-осень 2002 г.). Возможно, автором, в частности, имелся в виду фразеологизм английского языка «to go wrong», значения которого хорошо подходят для описания ситуации. Так, его первое значение: «сбиться с пути истинного, согрешить, опуститься (морально)», а второе - «не удаваться, выйти из строя» (Lingvo 8.0).

Известен анекдот про В.В. Путина, в котором тот, отвечая на вопрос журналиста, Что случилось с Останкинской телебашней? отвечает: Она сгорела, на следующий вопрос: Что случилось с телеканалом НТВ? отвечает: Его закрыли. Здесь использована аллюзия на прецедентный текст (знаменитое интервью В.В. Путина американскому репортеру Л. Кингу), в котором Путин сходным образом ответил на вопрос о судьбе подводной лодки «Курск» (Она утонула). Прецедентный текст подвергся диктумной трансформации (Крейдлин, 1989, цит. по: Слышкин, 2000 : 53) методом добавления (Слышкин, 2000 : 55) изложенных в аналогичной форме вопросов о двух других прецедентных феноменах. Мишенью сатиры здесь становится неинформативность ответа президента, его пренебрежение к спрашивающему собеседнику, а также и к небезразличному к этим вопросам общественному мнению.

Традиционно развиты комические жанры политического дискурса в США, чему способствовала достаточно продолжительная история демократического выборного процесса в этой стране. Особенно активизируется американский политический юмор в периоды политических скандалов. Так, в форме короткой юморески были представлены события, предшествовавшие краху корпорации «Энрон» (в нечистоплотных связях с которой обвиняется администрация Буша):

Feudalism: You have two cows. Your lord takes some of the milk.: You have two cows. The government takes both, hires you to take care of them and sells you the milk.: You have two cows. You must take care of them, but the government takes all the milk.: You have two cows. You sell one and buy a bull. Your herd multiplies, and the economy grows. You sell them and retire on the income.Capitalism: You have two cows. You sell three of them to your publicly listed company, using letters of credit opened by your brother-in-law at the bank, then execute a debt-equity swap with an associated general offer so that you get all four cows back, with a tax exemption for five cows. The milk rights of the six cows are transferred through an intermediary to a Cayman Island company secretly owned by the majority shareholder who sells the rights to all seven cows back to your listed company. The Enron annual report says the company owns eight cows, with an option on one more (sprinks.about.com)

Объектом сатиры здесь становится политика приписок, которая оказалась присуща не только плановой социалистической экономике, но и капиталистической корпоративной экономике США с ее культом роста прибыли. Юмореска сводит сложную и не всегда понятную обывателю историю краха корпорации «Энрон» к примеру из школьного учебника, иллюстрирующему особенности той или иной экономической формации. Упрощая реальную ситуацию и объясняя ее «на коровах», автор использует прием гиперболизации в описании масштаба приписок и их технологии - количество коров произвольно прибавляется на одну при каждой финансовой операции и в итоге с двух доходит до девяти.

Любопытным приемом политической сатиры является метод сравнения реальных высказываний политика с вымышленными высказываниями внутренней речи по тому же поводу. Автор приема Д. Куртцман (D. Curtzman) дал ему название Decoding Enronspeak - What They Said Vs. What They Meant.he said: «What I'm outraged about is that shareholders and employees didn't know all the facts about Enron» - President Bushhe meant: «I knew all the facts about Enron. Where are my Cheez Doodles?»he said: «My own mother-in-law bought stock last summer, and it's not worth anything now» - President Bushhe meant: «My mother-in-law was the only member of the family who couldn't figure out how to profit from Enron, and she's not worth anything now» (sprinks.about.com).

Проявляющий заботу об американском народе и отрицая свою осведомленность о грядущем крахе «Энрона» в публичных речах, во внутренней речи президент Буш, напротив, предстает эгоистичным и мелочным субъектом, делившим прибыли с мошенниками и причастным к «разорению» собственной тёщи. Резкий контраст между этими двумя «ипостасями» Дж. Буша здесь используется автором как сатирический прием.

Таким образом, жанровая структура политического скандала включает в себя тексты разных жанров, которые темпорально и содержательно развиваются вокруг центрального события, что свидетельствует о полевой структуре сверхтекста скандала. Полевый принцип организации жанровой структуры скандала проявляется также в убывании признаков институциональности по мере развития скандала как сверхтекста: ядро скандала состоит из жанров институциональных дискурсов (информационное сообщение, политический комментарий), околоядерная зона - как из институциональных, так и неинституциональных жанров, периферия - только из текстов неинституциональных жанров. Жанровая структура политического скандала как сверхтекста представлена в следующей схеме:


Ядром дискурсивного образования является новостной вброс скандальной информации, представленный жанром информационного сообщения, а также первая дискурс-реакция, представленная жанром политического комментария. Критериями прототипности мы считаем обязательность присутствия текстов этих жанров в любых политических скандалах, а также темпоральное предшествование другим жанрам. Вокруг ядра полевой структуры располагается околоядерная зона, куда входят более частотные жанры: разговоры о политике, слухи, публичное выступление, интервью. На периферии располагаются маргинальные жанры, которые реже присутствуют в политических скандалах: политическая карикатура, анекдот, поэтический фольклор, эпиграмма, пародия. Как правило, политический скандал включает в себя лишь часть маргинальных жанров. Наличие полного набора жанров свидетельствует о высокой степени общественного резонанса, и, соответственно - развития скандала.

Таким образом, политический скандал, являясь сложным дискурсивным образованием, принадлежит разным типам дискурсов и реализуется на их пересечении. Это взаимодействие дискурсов представлено в следующей схеме:


Политический скандал включает в себя жанры, принадлежащие как институциональным (политическому и масс-медиа) дискурсам: информационное сообщение, политический комментарий, публичное выступление, интервью, публичное выступление, открытое письмо, так и неинституциональным дискурсам (художественному и бытовому): разговоры о политике, слухи, комические, фольклорные жанры.


.2. Ролевая структура политического скандала


Взгляд на политический скандал как сложное коммуникативное событие предполагает, в частности, изучение прагматической стороны его функционирования в дискурсе. Для этого необходимо описание ролевой структуры скандала в рамках политического дискурса и дискурса масс-медиа.

Центром нашего внимания является институциональный дискурс с его статусно-ролевыми разграничениями агент-клиент. В качестве агента в данном случае будут выступать политические институты, главная задача которых - установление, поддержание и укрепление политической власти. Специфика политического дискурса заключается в том, что клиентом являются массы, участвующие в политическом процессе. Каждое высказывание политика направлено не только прямому адресату (например, оппоненту на теледебатах), но также и миллионам потенциальных избирателей. С прогрессом в сфере коммуникаций на политический дискурс все большее влияние оказывает дискурс масс-медиа, причем канал передачи информации зачастую влияет на коммуникативное поведение и риторические стратегии политиков. Так, аудитория в глобальной сети Интернет и у радиостанции «Маяк» будет разной (в одном случае - представители более молодого, технически «продвинутого» поколения, с более высоким уровнем жизни, в другом - представители более старшего поколения, с, вероятно, более консервативными политическими взглядами). Разными будут и ролевые стратегии общения политика со своей аудиторией.

Поскольку политический скандал как сложное коммуникативное событие реализуется сразу во многих СМИ, и проявляется в разных жанрах, его ролевая структура отличается подвижностью. Опосредованность политики СМИ в современном обществе и необходимость завоевания медийной аудитории способствует также «увеличению значения «символической политики», «политики театра», основанных на образах, или имиджах, политических деятелей, специально сконструированных на потребу господствующим умонастроениям и вкусам» (Гаджиев, 1995 : 389). Как отмечает Е.В. Бакумова, «в связи с тем, что клиенты политического дискурса преимущественно выполняют роль адресата-наблюдателя, перед которым политики разыгрывают спектакли в надежде на успех, можно говорить о театрализации политической коммуникации» (Бакумова, 2002).

Политические новости в периоды острых коммуникативных противостояний напоминают театральное действо, спортивный репортаж, или даже военную сводку - активные участники процесса не могут проявляться лишь в одной роли, потому что часто меняется ситуация общения, аудитория, а также политическая обстановка. Особенность крупных политических медийных скандалов последних лет в России заключается в том, что в них заметную роль играли не только политики, но и журналисты, выступавшие в политическом амплуа. Для анализа ролевой структуры современного политического скандала в качестве языкового материала мы воспользовались текстами, сконцентрированными вокруг конфликтной ситуации с телеканалом НТВ и холдингом «Медиа-Мост» 2000-2001 годов. Основными участниками событий стали: российские политики (В.Путин, М.Лесин, Г.Явлинский и др.), бизнесмены (В.Гусинский, А.Кох, Б.Йордан и др.), журналисты (Е.Киселев, А.Венедиктов, А.Черкизов, В.Кара-Мурза и др.), известные юристы (Ю.Баграев, Г.Резник), наконец - население России в целом, выразившее свое отношение к происходящему в интернет-форумах, митингах, опросах, и т.д. Надо отметить, что под участниками скандала мы имеем в виду не только (и не столько) значимых фигур политики, экономики и права, принимавших решения по смене руководства телеканала, но шире - всех участников коммуникации, вовлеченных в общественную дискуссию, авторов текстов разнообразных жанров, написанных и сказанных по этому поводу.

И.А. Стернин под коммуникативной ролью понимает «образ, который человек создает для достижения определенной цели» (Стернин, 2001). Традиционный взгляд на ролевую структуру предполагает взаимодействие двух основных ролей: субъекта/адресанта и объекта/адресата. Тем не менее, «в различных сферах и ситуациях общения эти роли имеют свою специфику и воплощаются во множестве вариантов» (Бакумова, 2002). В частности, для политического скандала как разновидности конфликтного общения, такими прототипными ролями в наиболее общем виде будут роли Обвинителя и Обвиняемого. Такой вывод мы делаем потому, что коммуниканты, разделенные на два противоборствующие лагеря (в примере с НТВ - сторонники и противники смены руководства канала и его национализации) почти всегда выступают в одной из этих двух ролей, даже когда ими напрямую не произносится никаких обвинений в чьей-то адрес. Причина такого явления кроется, на наш взгляд, в самой природе политического дискурса. По замечанию Е.И. Шейгал, это «дискурс участия: вступая в него, неизбежно вступаешь и в поле политики. Высказывая ту или иную точку зрения, неизбежно поддерживаешь одну из сторон, помогая ей выиграть борьбу с неприятелем» (Шейгал: 2000, 313). Для скандала эта ситуация усугубляется тем, что фоном для высказывания служит открытый конфликт. Поэтому любой текст, сказанный по его поводу, служит либо одной, либо другой стороне. Так, по форме нейтральные высказывания типа надо дождаться решения компетентных органов и не вымешиваться в ситуацию на деле принижают общественную значимость происходящего и являются косвенным обвинением горлопанам-журналистам, раскачивающим лодку (Г.Райков). Другой пример - заявление Р.Аушева (в ответ на вопрос журналиста, как можно объяснить отсутствие реакции президента на идущий полным ходом процесс фактической ликвидации общенационального телеканала) Президент должен быть выше всех предполагает, что президент не является заинтересованным лицом и в конфликте никак не задействован. Здесь Р.Аушев выступает за президента в роли Обвиняемого, косвенно отвечая на обвинения, предъявленные

В.В. Путину в организации масштабного заговора против частного телеканала. Все коммуникативные стратегии политического дискурса в конечном счете служат цели захвата и удержания политической власти (Водак, 1997), так же и ролевая структура политического скандала во всем своем многообразии является производной от двух главных ролей - Обвиняемого и Обвинителя (или, в терминах нарративных функций волшебной сказки по В.Я. Проппу (Пропп, 1928) - Героя и Злодея), которые в динамичном пространстве скандального нарратива часто меняются местами. Такая ролевая амбивалентность обусловлена множеством повествователей и разницей их точек зрения: одни и те же главные персонажи в текстах разных авторов предстают то в одной, то в другой роли. В примере со скандалом вокруг «Медиа-Моста» главными политическими персонажами (не в области публичной политики, а в области Realpolitik - обладания реальной властью, в частности, полномочиями на принятие основных решений по судьбе холдинга) были президент В.В. Путин и владелец холдинга медиа-магнат В.А. Гусинский. Их высказывания в СМИ по теме скандала были скупы, и, оставаясь все время на заднем плане, они являлись кем-то вроде незримых в скандальной суете демиургов. «Демиурги» проявляли себя публично только в случае необходимости (в частности, активизировавшись во время кульминации скандала и непосредственно после нее) и, в основном, предпочитали действовать через своих эмиссаров: А.Р. Коха и Е.А. Киселева, соответственно.

Мы разделяем точку зрения Е.В. Бакумовой о том, что главными факторами для конкретизации ролевой структуры коммуникации служат «многоплановость дискурса и языковой личности как участника дискурса» (Бакумова, 2002). Исследователем выделяются такие подходы к анализу ролевой структуры, как институциональный, семиотический, психологический, нарративный, драматургический и риторический.

В применении к материалу политического скандала наиболее релевантным нам представляется сочетание нарративного подхода (рассмотрение агентов политики как типовых персонажей, выполняющих определенные функции в развитии сюжета (Пропп, 1928): герой, лжегерой, злодей, жертва, помощник, искатель, даритель волшебного средства и др.) и драматургического подхода (Burke, 1966), который рассматривает политиков как актеров на сцене с узнаваемыми масками. Характер таких масок обусловлен ситуацией коммуникативного противоборства, поэтому для их классификации хорошо подходит использование метафор спорта (из-за стремления персонажей достичь победы любой ценой, подобно олимпийским спортсменам), театра (из-за лицедейства главных действующих лиц, маскировки истинных намерений, необходимости звучать убедительно перед многомиллионной аудиторией избирателей), репрессивных общественных институтов, таких как школа, тюрьма, суд (что релевантно для ситуаций открытого противостояния по статусному признаку).

Анализ текстов, сконцентрированных вокруг захвата НТВ, позволил выделить несколько основных, наиболее часто повторяющихся коммуникативных ролей. Критериями для их выделения послужили тональность общения, языковые средства, применяемые коммуникантами, а также их функции в развитии скандального нарратива. Выделенная нами структура не является жестким образованием - роли участников коммуникации могут варьироваться и меняться на противоположные в зависимости от ситуации общения и от характеристик конкретных языковых личностей. Однако само наличие подобного набора ролей в коммуникации представляется нам важным в процессе развития политического скандала как нарратива и сложного коммуникативного события.

·«Строгий учитель»

Эта роль характерна, в частности, для ведущих телевизионных ток-шоу, часто применяется по отношению к политическим оппонентам. Специфика этой роли обусловлена задачей ведущего дискуссионной телепередачи в прямом эфире, в чем-то схожей с задачей школьного учителя: дать высказаться всем желающим, «вызывая на разговор» молчаливых и приструнивая чересчур активных, сохранять дисциплину.

Ну чего вы все время встреваете, вы же и слова не даете сказать Венедиктову. И чего вы вообще развалились, как барин на обухе? (С. Сорокина, обращаясь к А. Коху во время передачи «Глас народа»)

Однако другим фактором использования такой роли является ощущение слабости своего статуса и бессилия что-то изменить, и это находит компенсацию в агрессивном тоне. Так, председатель совета директоров «Газпром-Медиа» А. Кох находился в более высоком статусе, чем журналист НТВ С. Сорокина, и, в отличие от последней, обладал возможностью (по крайней мере, видимостью такой возможности) решать дальнейшую судьбу частной телекомпании. В то же время роль «Строгого Учителя» используется также и основными игроками - олигархами и представителями власти, когда они отчитывают своих подчиненных, словно нерадивых школьников.

Знаете, когда, даже по самым-самым таким прямым телефонам каким-то образом периодически прорываются не вполне эмоционально уравновешенные телезрители и начинают, что этот не прав, тот не прав, тот повел себя не так. У меня всегда есть ответ - все, вы меня убедили, это последняя капля, я его увольняю. Вы знаете, в данном случае, я серьезно говорю, что я буду уже не в порядке шутки, а очень серьезно я буду вот такие вещи пресекать. Это я говорю сейчас серьезно, а не шучу. (Б.А. Березовский на встрече с коллективом телеканала ТВ-6, 18.04.2001)

·«Стратег»

Эта роль наиболее характерна для главных действующих лиц событий, дающих указания подчиненным, рассуждающих вслух о расстановке сил. СМИ не публикует текстов совещаний в Администрации президента, поэтому мы можем представить в этой роли только одного из двух главных действующих лиц (В.А. Гусинского).

Я бы пока по тем или иным причинам не хотел бы говорить подробности. Но поверьте, давайте скажем так, мягко скажем, борьба еще не закончена, она как бы в такой очень жесткой, агрессивной стадии. Но еще раз, все зависит только от вас. (В.А. Гусинский, встреча с коллективом НТВ, 04.04.2001, газета «Коммерсантъ»)

Однако и менее значимые фигуры, поддавшись азарту борьбы, могут выступать в такой роли.

Может быть, мы примем сегодня решение, что мы становимся военной организацией и никто не совершает поступка, несогласованного с руководством. И второе. Они хотят Прагу, они ее получат. Но тогда вы должны продумать возможность экстренного телевещания. Это я говорю вам, Владимир Александрович, вам, Евгений Алексеевич, всем, кто за это отвечает. Мы должны решить, мы готовы на Прагу? И мы готовы совершать поступки только по согласованию. Только вы должны всегда знать, в какой момент вы можете включить камеру, как охранять эфирную зону, как снимать, как проводить голодовку, где будут матрацы, кровати, вода и так далее (А. Черкизов, дискуссия коллектива НТВ, 4.04.2001, «Коммерсантъ»).

Если он опять скажет, что подписи и телеграммы в нашу поддержку поддельные, сразу спускаемся в студию и опровергаем его слова (шеф-редактор НТВ М. Цыпина).

Роль «Стратега» обусловлена, с одной стороны, накалом страстей, напоминающим военное сражение, а с другой стороны - большим количеством деталей и обстоятельств (юридических, политических, экономических и т.д.), играющих роль в происходящем. Для того, чтобы их «разложить по полочкам» и представить возможные варианты развития событий, необходима риторика стратега. В лингвориторическом плане эта роль характеризуется обилием директив, модальностью убежденности, акцентом на причинно-следственные связи, призванные прояснить логику действий.

·«Увещеватель-Миротворец»

Эту роль в событиях вокруг НТВ играли бывшие или действующие члены коллектива телеканала, пытавшиеся погасить конфликт, убедив творческий состав продолжить работу при новом руководстве.

Если мы очень постараемся, то Олега Борисовича можно уговорить стать главным редактором НТВ вместо Кулистикова (Т. Миткова)

О. Добродеев (корреспонденту А. Юсупову): Алим, лично тебе, я считаю, еще рано вообще-то уходить из профессии... <#"justify">·«Герой»

В политике «героический дискурс» встречается достаточно часто. В скандале с НТВ роль «Героя» в благожелательной к НТВ интерпретации выполнял коллектив телеканала во главе с гендиректором Е.А. Киселевым и собственником В.А. Гусинским, или же, в противоположной интерпретации, работники «Газпром-Медиа», Генеральный прокурор и Президент РФ. Для героев всегда было характерно самопожертвование ради других людей, либо неких идей.

У меня нет никаких иллюзий. Я свой путь выбрал летом прошлого года, когда отказался выполнять договор с властью. Когда они мне предложили деньги, я отказался их взять, потому что посчитал, что не всё продаётся. С этого момента путь был выбран. А когда выбираешь путь, то с него нельзя сворачивать. Иначе рано или поздно просто попадёшь в овраг. (В.А. Гусинский, интервью радио «Немецкая волна», 26.04.2001)

А.Юсупов <#"justify">·«Боец»

Более агрессивным вариантом роли «Героя» является роль «Бойца». Если «Герой» подчеркивает свое самопожертвование ради идеи, то «Боец» подчеркивает стремление к безжалостной схватке, полон решимости и убежденности в конечной победе. Роль эта реализовывалась в речи основных фигурантов скандала вокруг НТВ, а также радикальных сторонников двух противоборствующих лагерей.

Но удивляет одно: неужели эти люди в Кремле, в «Газпроме», считают, что кто-нибудь из журналистов НТВ с этим смирится? Тогда за какое же быдло они нас держат! Я хочу, чтобы всем было предельно ясно: журналисты НТВ никогда не смирятся с тем, что один мародер, жулик и негодяй пытается назначить нам в фельдфебели другого, себе подобного. Мы дадим им отпор (Е.А. Киселев, «Итоги», 1.04.200).

Мы вместе с Кремлем перейдем в контрнаступление на информационном поле и прилюдно размажем каждую значимую фигуру из «Медиа - Моста», по очереди или скопом («Завтра», 26.09.2000).

Психика «Бойца» неуравновешенна в силу пережитых испытаний, он находится «на взводе» и готов ринуться в бой, отчаянно ненавидя неприятеля. Отсюда и широкое употребление инвективов: мародер, жулик, негодяй, а также военных метафор: назначить в фельдфебели, перейти в контрнаступление. Для ослабления морального духа противника употребляются угрозы и призывы к сопротивлению: прилюдно размажем, дадим отпор. В этой роли, помимо непосредственных участников скандала, выступали и наивные коммуниканты, в частности, в дискуссиях на интернет-форумах. Помимо угроз, «Боец» способен и на конкретные «предложения» по проблеме:

Вот и ВСЕ!!!!! НЕТ ТВ6!!!!!!!!! Предложение: Объединиться и всем, кто хоть как-то способен изуродовать правительственные сайты, сделать это... (rbc.eprst.ru, 08.04.2001)

·«Следователь»

Эта роль представляет собой более агрессивный вариант «Строгого учителя» и отличается от него тем, что носитель роли прибегает к речевым актам выпытывания.

В. Кара-Мурза <#"justify">·«Прокурор»

Роль «Прокурора» является, пожалуй, наиболее близкой прототипной для ролевой структуры политического скандала роли Обвинителя. В ней на разных этапах развития сюжета выступили практически все участники событий. С речевым актом вынесения обвинения в суде эту роль объединяет высокая степень модальности убежденности, а также содержательный стержень - перечисление преступлений обвиняемого.

Господин Гусинский получил почти миллиард и не отдал, и не собирается. Бегает между Израилем и Вашингтоном и чувствует себя хорошо, и покупает группы влияния в Соединенных Штатах с тем, чтобы осуществлять, разворачивать деятельность против нас. Деньги пусть отдаст. (В.В. Путин, «Коммерсантъ», 20.06.2001)

Мне даже не интересно, по приказу ли ты, уходя, сжигаешь деревню до последнего дома или действуешь самостоятельно. Ты добиваешься, чтобы «маски-шоу» случились у нас в «Останкино», ты всеми средствами это провоцируешь. (Л. Парфенов, «Коммерсантъ», 07.04.2001)is destroying NTV to prevent the major problems facing his administration from being highlighted by the station. I know that every major decision, including the night-time takeover of NTV was sanctioned by the president. The so-called «Operation NTV» is really like a special operation of the KGB which Putin represents. (В.А. Гусинский, cnn.com, 20.04.2001)

Власть сегодня продемонстрировала, что у нее стоит одна задача - заткнуть нам рот. (Е.А. Киселев, ntv.ru, 22.01.2002)

Интересен вполне юридический статус, который приобретает местоимение «мы»: разворачивает деятельность против нас, добиваешься, чтобы маски шоу случились у нас, одна задача - заткнуть нам рот. «Прокурор» (как и положено государственному обвинителю) говорит не от своего собственного лица, а от имени и по полномочию некоей легитимизирующей его заявления группы. Таким образом, «Прокурор» фактически произносит обвинительное заключение оппоненту в преступлении против «мы», не особенно заботясь о более рациональных доказательствах вины. Такой тоталитарный язык напоминает печально известное квазиюридическое клеймо тридцатых годов «враг народа», которое также не требовало подробной экспликации доказательной базы. Коротко взаимные обвинения сторон можно свести к неприятию критики и удушению свободы слова (сторона НТВ), и к хищению государственных кредитов (в адрес В.А. Гусинского), истерике, плохом вкусе, излишней политизированности, потере профессионализма, провокации власти на силовые действия (в адрес журналистов НТВ).

·«Ироничный наблюдатель»

Эта роль характерна для тех участников общения, чьи политические убеждения и симпатии далеки от мотивов противостояния. Часто эти мотивы кажутся определенной части аудитории не стоящими и выеденного яйца, а весь скандал сущей нелепицей. Так, российская пресса в целом с недоумением восприняла скандал вокруг отношений Б. Клинтона и М. Левински. Характерный заголовок того периода в «Комсомольской правде» - С кем хотите спите, только не бомбите (ноябрь 1998 г., по поводу неожиданных бомбардировок сразу трех стран - Судана, Афганистана и Ирака накануне дня обсуждения вопроса об импичменте в Конгрессе США). С похожим ироничным недоумением оппозиционная левая пресса («Правда», «Советская Россия» и др.) воспринимала баталии вокруг свободы слова и прав собственности на телеканале НТВ. Вот отрывки из заметки, посвященной скандальной смене руководства на телеканале:

Немало удивлены были сегодня утром постоянные зрители телеканала НТВ (если такие, конечно, еще остались). Телеканал начал свою работу на 40 минут позже положенного срока с показа телесериала. Причем фильм начали демонстрировать с середины. В это время в офисе НТВ в Останкино разгорались страсти - то, что представители «Медиа-Моста» уже назвали «силовым захватом телекомпании». Обмолвимся сразу - жертв, пострадавших и разрушений в результате акции нет. («Правда», 14.04.2001)

Ирония призвана дискредитировать для данного информационного контекста протестный пафос, для чего, в частности, активно применяются кавычки («силовой захват», «подвиг», «непримиримые»). Протест журналистов описывается как фарс: Расстроенные НТВ-шники, так и не совершившие «подвига» во славу «Медиа-Моста», подали заявления об уходе.

·«Нигилист»

Близкой к роли «Ироничного наблюдателя» по отсутствию выраженных симпатий в скандальном противостоянии является роль «Нигилиста». Она, однако, отличается агрессивностью и проявляется в утверждениях о тотальной продажности и непорядочности всех фигурантов скандала (а часто - всех представителей политических и медийных институтов как таковых). Роль типична для участников бытовых дискуссий о политических скандалах, в Интернете - посетителей новостных форумов. «Нигилисты» с гордостью заявляют о своей неосведомленности деталями происходящего, однако не колеблются в выводах. Судя по ошибкам орфографии и синтаксиса, а также количеству сленга, эта роль в основном распространена среди люмпенизированной и малообразованной аудитории, тотальный нигилизм которой часто основан на банальной зависти к успешным знаменитостям - неважно, политикам или тележурналистам.

Команда Киселева возвращается сегодня - кричали дауны ура и в воздух чепчики бросали! (top.rbc.ru, 01.06.2002, отправитель Эх)

НТВ не смотрела ни минуты, не интересно мне это. А про ТВ-6 мне просто не нравится вся эта возня. Якобы независимость, но возвращается уже который раз, и всё время находятся бабки немеряные (форум top. rbc.ru, 31.05.2002, отправитель Лиза).

Это все очередная грызня олигархов и власти. Не нужно поддаваться на провокации.. я иду спать! (top.rbc.ru, 01.06.2002, отправитель Штирлиц)

·«Трибун»

Роль «Трибуна» является, пожалуй, одной из наиболее эффектных ролей в политическом скандале. Ее выгодно использовать политикам для поднятия рейтинга, как это сделал Г.А. Явлинский, неожиданно для своего интеллектуального и спокойного имиджа школьного учителя вдруг резко и эмоционально выступив на митинге в защиту НТВ. Как отмечает А.К. Михальская, «весьма эффективным риторическим средством для завоевания симпатий масс является «применение так называемых идентификационных формул, т.е. языковых оборотов, которые как бы приглашают слушателей или читателей идентифицировать себя с говорящим (пишущим), с группой, к которой он принадлежит, его партией…» (Михальская, 1996 : 66) Так, в частности, Г.А. Явлинский в роли «Трибуна» широко использует подобные идентификационные формулы (такие, как многократный, почти навязчивый повтор местоимения «мы»), с целью еще большей идентификации адресата (т.е. участников митинга и телезрителей) с группой, протестующей против захвата НТВ.

Мы здесь сегодня в своем праве. Мы здесь сегодня потому, что мы хотим правого и справедливого суда. Мы хотим защищать то, что нам дорого. Мы уважаем акционеров, мы признаем их право. Но будь у них 151 процент, мы не позволим глумиться над нами, мы не позволим унижать нас, мы не позволим разрушать творчество. Мы свободные люди, мы свободу не отдадим! Мы вместе победим!

(Г.А. Явлинский, выступление на митинге 7.04.2001)

В.А. Гусинский использовал эту роль, обращаясь к коллективу НТВ из испанской тюрьмы по спутниковому телефону.

Я очень рассчитываю на то, что вы в этом нуждаетесь, вы нуждаетесь быть самими собой. По этому поводу я считаю, что мы выиграем. Вот смешно это звучит после неоптимистических моих заявлений, но давайте подождем чуть-чуть. И вообще, будьте сильными, потому что есть у меня ощущение, что мы выиграем. Это не только ощущение, оно базируется на определенных результатах. Мы обязательно выиграем. И вы об этом узнаете в ближайшее время. (В.А. Гусинский)

Для речи В.А. Гусинского характерны постоянные апелляции к неким определенным результатам, запасным аэродромам, и другие случаи употребления кванторов неопределенности (У нас существуют здесь некоторые небольшие сюрпризы для этих негодяев, и я думаю, что они будут реализованы в полном объеме). Отсутствие реальных рычагов воздействия на проблему заставляет его мистифицировать ситуацию вокруг своих возможностей для поддержания духа своей команды (по этому поводу вспоминается риторика Гитлера об оружии возмездия в последние два года Второй мировой войны).

·«Эксперт»

В роли экспертов выступали, как правило, узкие специалисты - адвокаты и экономисты. Однако некоторые деятели более широкого профиля (В.В. Путин и В.А. Гусинский) также пользовались этой ролью. Для роли «Эксперта» характерно употребление малопонятных широкой публике экономических и юридических терминов (депозитарий), упор на подробности, которые, в конечном счете, могут не иметь никакого значения. Главное - заявить в конце четко и ясно о своей позиции, и представить ее как нечто само собой разумеющееся, вытекающее из сказанного ранее (Естественно, банк не имел на это никакого права). Другой вариант использует В.В. Гусинский - он сначала четко постулирует свой тезис (НТВ деньги не нужны) а затем уже пытается его расшифровать, избегая узкопрофессиональной лексики.

Юристы Capital Research говорят, что доверенность на голосование принадлежащими им акциями НТВ выдал Bank of New York, в депозитарии которого хранились эти ценные бумаги, - заявил «Известиям» Александр Березин. - Естественно, банк не имел на это никакого права.

Еще раз. НТВ деньги не нужны. Постарайтесь это понять. Я попробую вам еще раз вам объяснить экономическую ситуацию, чтобы вы реально понимали. Значит, первое. НТВ имеет кредит у Газпромбанка после 1998 года и мы поддерживали НТВ до момента того, как она в прошлом году вышла на самоокупаемость. Существует два кредита. Они приблизительно одинакового размера, который дал Медиа-Мост НТВ и Газпром НТВ. Понятно, да? Ничего больше не существует. Поэтому деньги Тернера никаким образом не связаны с функционированием НТВ. (В.А. Гусинский)

Мы полагаем, что данная ролевая структура, хотя и была проиллюстрирована на примере одного скандала, является релевантной для явления в целом. Причина такой универсальности - в исторических, психологических, экономических закономерностях развития демократических обществ и коммуникации в них. Так, в сюжете любого политического скандала присутствует юридическая и экономическая подоплека, либо другая фактологическая специфика, не доступная непрофессионалам. Поэтому появляется «Эксперт», авторитетно говорящий «умные слова» в пользу одной из сторон. Так, например, в скандале Клинтон-Левински были задействованы сексологи и юристы, «авторитетно» делавшие подобные заявления, призванные оправдать ложь президента под присягой:

Let me remind you, sir, I read this carefully: in the President's view, «any person, reasonable person» would recognize that oral sex performed on the deponent falls outside the definition. The President refused to answer whether Ms. Lewinsky in fact had performed oral sex on him. He did testify that direct contact with Ms. Lewinsky's breasts or genitalia would fall within the definition, and he denied having had any such contact (cnn.com, October 1998).

Приведенный выше пример является одним из редких случаев реализации прототипной роли Обвиняемого. Она встречается гораздо реже, чем реализация прототипной роли Обвинителя из-за преимуществ позиции обвиняющего перед оправдывающимся. Вот роль «Миротворца» в исполнении Дж.Буша-младшего:

Corporate scandals are the actions of a few, but even a few is too many. Lets restore trust in big American companies. We have a duty to every worker, shareholder and investor in America to punish the guilty, to close loopholes and protect employee pensions, and we will (cnn.com, G.Bush, 09.07.02).

Стремление притушить страсти вокруг корпоративных скандалов объясняется тем, что Дж.Буш и его администрация являются главным объектом обвинения. Такое «миротворчество» и «борьба с отдельными недостатками» на деле является примером реализации роли Обвиняемого.

Пока влияние на сознание массы людей, вышедших на улицы, будет важно в политическом скандале, неизбежна роль «Трибуна». Пытающиеся тонко играть на конфликте двух сторон, а также сбить накал страстей, придав происходящему форму цивилизованного диалога, коммуниканты выступают в роли «Увещевателя-Миротворца». Политический скандал не может состояться без эксплицитного произнесения обвинений, и роль «Прокурора» также важна в любых условиях. Так, во время предвыборной кампании в США Дж. Буш-младший выступил в роли «Прокурора», обвинив соперника в нечистоплотных сделках:

In June 1995, Vice President Al Gore against American strategic interests signed a secret agreement with Viktor S. Chernomyrdin, then the Russian prime minister, legalizing Russian sales of conventional weapons to Iran (Дж.Буш,smi.ru; 17.10.2000).

Со скандальными обвинениями в адрес американского руководства выступал, в частности, известный публицист Джерри Браун (Jerry Brown):

Up until last year, money was flowing to the tune of a million dollars to these same monsters in Guatemala. When money of that magnitude is given to groups that kill and torture, what does that make the people who give that money? We're talking about the president, about oversight people in Congress! Or are their hands so bloody that they can't talk about it? (Brown, 1996)

Всегда будут присутствовать люди, дистанцированно относящиеся к ситуации, иронично воспринимающие сюжеты скандалов и разгар страстей вокруг них. Поэтому роль «Ироничного наблюдателя» также представляется нам перманентной в ролевой структуре скандала. Так, в частности, Г.А. Явлинский, оценил спортивный скандал вокруг судейских решений на Олимпиаде в Солт-Лейк Сити:

Российская политическая элита продемонстрировала поведение подростков в период полового созревания, которое все не наступает: представление, которое хотелось бы иметь о собственной стране, никак не может состояться («Эхо Москвы», 25.02.02).

Перманентные признаки политических скандалов: накал страстей, напоминающий военное сражение, и большое количество деталей, имеющих значение в происходящем, обуславливают универсальную релевантность роли «Стратега». Столкновение оппозиций этических ценностей и идеологий, происходящее в пространстве политического нарратива, предполагает наличие фигур, являющихся символами борьбы за некие ценности, т.е. выступающих в роли «Героя». Универсальные психологические закономерности эмоциогенных ситуаций, подобных скандалу, порождает коммуникантов, выступающих в роли «Бойца». Всегда будут находиться люди, отвергающие ценности обеих противоборствующих сторон в скандале и реализующих, таким образом, роль «Нигилиста»:

At a fundamental level, letting Clinton and Dole, the New York Times, the three networks, and all the other little networks get away with this theater of delusion is to forfeit your power as a free person. Unless you reclaim your power as a free person, don't call yourself a citizen, don't call yourself serious-just accept the label of the Unabomber that you're a domestic animal for this controlling master system that is taking us to the brink (Brown, 1996).

Таким образом, в описании ролевой структуры мы акцентировали свое внимание на тех ролях, которые в той или иной степени будут релевантны для любого политического скандала. Остается открытым крайне интересный вопрос о соотношении этнокультурной специфики разных лингвокультур и ролевой структуры политического скандала.


.3 Темпоральная структура политического скандала


Являясь примером нарратива и сложного коммуникативного события, политический скандал обладает своей темпоральной структурой.

Т. ван Дейк выделил следующие нарративные категории текстов теленовостей: Главное событие, Фон (социально-политический контекст, предшествующие события, исторический контекст), Развязка (разрешение конфликта), Последствия (последующие события и вербальные реакции), Комментарии (предположения и оценки) (ван Дейк, 1989) Как отмечает Е.И. Шейгал, эти категории могут быть применены и к политическим нарративам в целом, так как политический дискурс и дискурс теленовостей обнаруживает некоторые сходные черты (Шейгал, 2000). В скандале можно выделить такие темпоральные фазы, как завязка (первое упоминание о скандале, «вброс» компрометирующей информации), затем некоторый период роста интереса к событию, кульминация, затухание. Такой подход представляет взгляд наблюдателя извне, со стороны экстралингвистики, который оценивает динамику развития скандала, его интенсивность, и т.д.

Процессуальность (фазовость) скандала проявляется в текстах разных жанров. Как отмечает Е.И.Шейгал (Шейгал, 200 : 308), новостные сообщения реализуют в основном категории Главное Событие и Развязка, аналитические статьи и передачи - Комментарии и Фон, жанры интервью и опросов - Комментарии и Последствия, телеграммы и письма граждан - Вербальные Реакции. Так происходит функциональная закрепленность разных жанров за определенными нарративными категориями. Таким образом, темпоральное развитие политического скандала уже частично показано нами в логике развертывания жанровой структуры от жанра информационного сообщения до жанра разговоров о политике.

В данном параграфе мы постараемся проследить дискурсивные особенности двух основных темпоральных фаз скандала - фазы обвинения и фазы реакции на него. Такой подход, по нашему мнению, представляет взгляд «изнутри», со стороны дискурса, акцентируя внимание на внутренних закономерностях развития скандального нарратива. Разумеется, в реальной коммуникации эти две фазы «накладываются» друг на друга во времени в том смысле, что во время реакции обвинение не прекращается. Однако между этими фазами, на наш взгляд, существует четкая причинно-следственная связь - вряд ли можно реагировать на обвинение еще до его произнесения.

При рассмотрении языкового материала мы опирались на концепцию дискурс-стимула и дискурс-реакции (Лассан, 1995). Основываясь на изучении дискурса власти и инакомыслия в СССР Э. Лассан делает вывод о неоднородности политического дискурса. Базой для его разграничения служит интенция, определяемая фактором адресата. Так, интенцией дискурс-стимула власти являлась подготовка и формирование общественного мнения, а дискурс-реакции - отклики, либо солидаризировавшиеся с позицией власти, либо выражающие инакомыслие. Мы считаем подобный подход развитием идей

М.М. Бахтина о диалогичности дискурса, и полагаем, что данное разграничение дискурсов на базе критерия интенции может быть применено по отношению к темпоральному развитию политического скандала как нарратива и сложного коммуникативного события. Так, конфликтная природа общения в рамках скандала предполагает интенцию обвинения в первичном дискурсе, и интенцию защиты от обвинения во вторичном дискурсе. Как показывает языковой материал, функция защиты может быть выражена не только через дискурс защиты как таковой, но и через дискурс контрудара и примирения. Таким образом, темпоральная структура политического скандала включает в себя первичный дискурс-стимул скандала (первое упоминание, стимулирующее дальнейшее развитие нарратива), и вторичные дискурс-реакции - контрудара, защиты и примирения. Эта структура представлена в следующей схеме:

Пары терминов, представляющих темпоральное развитие политического скандала: «дискурс-стимул» - «дискурс-реакция», «первичный дискурс» - «вторичный дискурс», мы будем считать синонимичными в контексте нашего исследования.

Дискурс-стимул

Стадия вброса компрометирующей информации через одно или несколько СМИ начинается с первого упоминания о скандале. Для первичного дискурса скандала характерны следующие особенности:

) Повышенная включенность в контекст политической ситуации. (Получило неожиданное продолжение расследование генпрокуратурой дела о компании «Русское видео»: в Москве был арестован Владимир Гусинский («Общая газета», июль 2000); Разгорается очередной скандал в цепи громких дел генеральной прокуратуры; Еще один министр попал в эпицентр нового скандала; получил продолжение скандал об отмывании денег в Bank of New York («Известия», апрель 2001)).

Зачастую скандал рассматривается новостным дискурсом как явление вполне привычное для современной политической жизни, подчеркивается связь нового скандала с предыдущими (часто они имеют одних действующих лиц и сходный сюжет)

) Эмоциогенность, в частности, достигаемая подчеркиванием срочности информации. У зрителя или слушателя создается ощущение включенности в события, причастности к происходящему:

Как только что передали наши корреспонденты, следователи Генеральной прокуратуры прибыли в министерство по делам чрезвычайных ситуаций («Сегодня», НТВ). И вот уже в течение этого выпуска мы получили срочное сообщение из Нью-Йорка, где только что был задержан Павел Бородин. («Вести», РТР)

) Анонимность или неопределенность источников информации. Этот принцип реализуется не всегда, но в последние несколько лет, в связи с получившим большое распространение так называемым черным пиаром, сообщение о скандале часто приписывают неким конфиденциальным источникам. Очевидно, это позволяет избежать прямой ответственности в случае, если информация не соответствует действительности. (По сведениям некоторых информированных источников, близких к окружению генпрокурора Устинова, уголовное дело против Сергея Шойгу может быть заведено уже в ближайшее время («Московский комсомолец», октябрь 2001 г.)

) Одним из проявлений стратегии дистанцирования является такой прием, как «ссылка на авторитет». Он может принимать самые разные формы, и одним из проявлений является тот факт, что, публикуя разоблачения политиков регионального масштаба, региональные издания ссылаются на более крупные федеральные органы печати. Таким образом, региональные политические элиты дистанцируются от начинающегося скандала, и придают ему видимость беспристрастности, безотносительности к местным интересам. Разновидностью этой стратегии дистанцирования является отсылка к зарубежным авторитетам, таким, как Совет Европы, Гаагский трибунал, НАТО, государственный департамент США. Авторитетный аналитический фонд «Джеймстаун» при государственном департаменте США опубликовал данные, проливающие свет на темные дела молодого волгоградского олигарха Е. Ищенко (газета «Народные известия», апрель 2002 г.)

) Сращение первичного и вторичного дискурсов на уровне отдельного высказывания. Сообщение о скандале часто совпадает с сообщением о первой реакции действующих лиц, либо же с сообщением о том, что они воздерживаются от комментариев (что тоже является формой реакции). Так, с первых минут существования скандал превращается в сверхтекст, прирастая уже практически в момент своего рождения дискурсом реакции, которую иногда трудно отличить от собственно сообщения. (Министр Аксененко призвал не раздувать скандал из происходящего вокруг МПС и обвинил Генеральную прокуратуру в попытке провалить намечающиеся реформы внутри министерства. («Коммерсантъ», октябрь 2001 г.) Генеральная прокуратура никак пока не прокомментировала разгорающийся скандал вокруг неожиданного ареста П.Бородина («Радио Маяк», июль 2000).

Любопытно, что некоторые отмеченные нами особенности первичного дискурса политического скандала (в частности, ссылка на авторитет, анонимность источников, эмоциогенность) обнаруживают схожесть с характеристиками речевого жанра молвы, выделенными Е.В. Осетровой (Осетрова, 1998). В связи с этим встает вопрос о том, как соотносятся жанр слухов и дискурс масс-медиа. Е.В. Осетрова по этому поводу замечает: «в настоящее время следует признать мнение, суть которого - в признании очевидной разомкнутости границ между коммуникативным пространством масс-медиа и бытовой сферой общения. Следствием этого является не только всеобщая поддержка молвы электронными и печатными масс-медиа в форме постоянных ссылок и цитат, но и активное продуцирование ими разнообразных сплетен и слухов» (Осетрова, 1998). Таким образом, схожесть перечня характеристик жанра молвы и особенностей первичного дискурса скандала в СМИ подтверждают отмеченную исследователем «разомкнутость границ» между институциональным дискурсом СМИ и бытовым дискурсом.

Все большее развитие получает прием неявного привязывания имени (человека или компании) к негативному контексту. Сначала как бы непреднамеренно, но день за днем все более агрессивно, каждое упоминание имени той или иной публичной фигуры СМИ сопровождается негативным ассоциативным рядом: бизнесмен N. - скандальный - банкрот или Кох - книжный скандал - гонорар, или Ельцин - семья - коррупция. Затем очень быстро, еще до того, как пострадавший успел публично это опровергнуть, клишированные и зачастую тенденциозные характеристики, данные несколькими средствами массовой информации, инициировавшими начало скандала, подхватываются всеми остальными масс-медиа как сенсация, и тиражируются, надолго закрепляя в памяти потребителя информации связь определенного имени и компрометирующих его характеристик. Зачастую имя (человека или компании) уже не живет в прессе иначе, как в сопровождении таких клише.

В начальной стадии скандала постулируется либо факт совершения политиком неблаговидного поступка, порочащего его репутацию, либо, если эта информация уже предположительно содержится в пресуппозиции у потребителя, делается акцент на возможных неприятных последствиях такого поступка для политика. К первому случаю относятся такие варианты выдвижения обвинений, как Степашин унизил Волошина в предбаннике, генпрокурор Устинов получил элитную квартиру в Москве из рук подследственного Бородина, и т.п. Некоторые фразы, иллюстрирующие второй случай: Американцы подозревают Кобзона, Немцов и Чубайс на крючке госдепа (polit.ru, gazeta.ru, октябрь 1998). По всей видимости, авторы последних двух заголовков посчитали непродуктивным ставить информацию, компрометирующую И.Д. Кобзона или А.Б. Чубайса в рематический центр высказывания, так как многочисленные разоблачения о связях известного певца с российским и международным преступным миром давно уже не являются новостью, также, как и также как и коррупционные скандалы вокруг деятельности А.Б. Чубайса и Б.Е. Немцова в правительстве. Поэтому нет необходимости прямо в заголовке информировать публику еще раз по поводу того, в чем именно подозреваются эти люди - это содержится в пресуппозиции, оформляя высказывание тематически.

Дискурс-реакция

Дискурсы защиты и контрудара

Исследование материала показало, что в дискурс-реакции на разворачивающийся скандал функции защиты, как правило, выполняет ответное нападение, либо коммуникативная мимикрия (Кашкин, 2000), маскирующаяся под примирение. Дискурс защиты как таковой, без ответного нападения на оппонента или видимости примирения с ним, встречается крайне редко - так, его реализация не была отмечена нами в основном рассматривавшемся нами примере (скандал с телеканалом НТВ и информационным холдингом «Медиа-Мост»). Думается, это обусловлено тем, что оправдывающийся, как правило, находится в слабой позиции: оправдываясь, он вынужден заново эксплицировать обвинения своих противников, то есть, в некотором роде, фактически, свидетельствовать против самого себя. Поэтому дискурс защиты весьма лаконичен и просто отрицает предъявленные обвинения. Часто это выглядит довольно беспомощно и алогично:Ms. Lewinsky performed oral sex on the President, then - under this interpretation - she engaged in sexual relations but he did not (cnn.com, Feb. 1999).

Защищаясь, жертва скандала действует против самой себя еще и потому, что вынуждена пользоваться отрицанием, а оно плохо воспринимается на подсознательном уровне, и оправдания, таким образом, фиксируют в подсознании аудитории нечто прямо противоположное (Панченко, 2001). Одна из распространенных ошибок в применении дискурса защиты - отрицание того, что некий компрометирующий факт имел место, и одновременные попытки его менее конфликтного истолкования. Такая «защита» окончательно губит репутацию политика, показывая аудитории, что он окончательно «заврался»:

Сегодня посольство Франции было вынуждено давать комментарии по поводу слов посла Бернарда: вина за разрушение нынешней системы международной безопасности может лечь на «эту маленькую дерьмовую страну Израиль». По словам пресс-атташе, посол Бернар «не помнит, чтобы говорил что-то подобное. Он не собирается извиняться, поскольку не считает это необходимым». В то же время, касаясь непосредственно самого комментария Бернарда, он отметил, что «посол, обсуждая, в частности, с редактором ближневосточный конфликт, хотел всего лишь сказать, что Израиль - территориально маленькая страна» (ntv.ru, 19.12.2001).

Таким образом, дискурс защиты не является часто встречающимся развитием скандального нарратива. Наши выводы подкрепляет мнение «практикующих экспертов»: «У нас нет технологии защиты. Только технология атаки... Дайте мне любой объект - и я сделаю из него просто котлету» (Н. Сванидзе, «Известия», 22.10.99). Так же, как не существует реальной защиты против массированного ядерного удара, нет ее и против организованной скандальной кампании - единственной защитой служит «гарантия взаимного уничтожения». Реакцией на скандальные обвинения, как правило, служат не оправдания и не судебные иски (поскольку обвинения запоминаются лучше, и мало кто из читателей газеты обратит внимание на опровержение, в их сознании на репутации политика остается несмываемое пятно), а ответные обвинения в адрес тех или иных социально-политических групп (чиновники, спецслужбы, крупные финансово-промышленные группы), которые нанесли первый удар. Существует психологическое обоснование этого феномена. Согласно «закону предшествования», любое первое сообщение о том или ином событии оказывает более сильное воздействие на аудиторию, чем последующие. «Тому, кто первый сообщил информацию, принадлежит приоритет в удовлетворении имеющейся потребности и, как следствие, формирование первичной психологической установки к событию. К.Ховланд, Н.Джанис и Л.Доуб из Йельского университета считали, что успех пропагандиста в значительной мере обеспечен, если информация достигла аудитории раньше, чем информация его противников. Изменять мнение аудитории воздействия и отношение, сложившееся благодаря первичной информации, особенно в политической сфере, труднее, чем формировать это отношение» (Hovland, 1957; Janis, 1953; Doob, 1956; цит. по: Кунина, 2001).

По этой причине в дискурсе скандала возникает необходимость вновь и вновь продуцировать первичную информацию, не повторяя ни слова из обвинений оппонента, даже в защитной речи. Легче всего выполнить такую задачу, выступив с коммуникативным контрударом. Рассмотрим некоторые примеры механизма его действия. Так, министр Н.А. Аксененко в ответ на обвинения в финансовых нарушениях обвинил прокуратуру в попытке провалить реформы МПС. В свою очередь, президент В.В. Путин на вопрос испанского журналиста не нарушаются ли базовые принципы свободы слова в ходе скандала с «Медиа-Мостом», заявил, что Гусинский ведет антигосударственную деятельность, подкупает определенные круги в США для лоббирования антироссийских настроений («Коммерсантъ», май 2001). При выборе ответного обвинения важным моментом становится выбор эксплуатируемой базовой ценности - необходимо, чтобы она была более значима для адресата, чем та, что использовалась в первичном дискурсе скандала. Ответный ход В.В. Путина может произвести впечатление только на ту часть аудитории, для которых понятия «государственность» и «отечество в опасности» являются более важными и актуализированными в сознании, чем понятие «свобода слова». Так создается новая «сверхдоминанта» (Ухтомский, 1966) и оправдываться вынуждена уже атаковавшая сторона. Летом 1996 года, незадолго до выборов Президента РФ, произошло скандальное задержание на выходе из здания российского правительства двух людей с пресловутой «коробкой из-под ксерокса», полной долларами. Задержание произвела служба безопасности, напрямую подчинявшаяся силовым министрам, а задержанные были обвинены в расхищении государственных средств и коррумпированных связях с А.Б. Чубайсом (Лисовский, 2000). А.Б. Чубайс немедленно созвал экстренную пресс-конференцию, на которой обвинил силовых министров в подготовке к государственному перевороту накануне выборов. Так доминанта «расхищение бюджетных средств» была с успехом перекрыта сверхдоминантой «угроза государственного переворота». Когда против предприятия, владельцем которого является крупный промышленник, налоговой инспекцией было открыто несколько уголовных дел, в СМИ тотчас же появилась скандальная информация о фактах продажи в зарубежные страны детей-сирот, в чем были замешаны чиновники областной администрации. Очевидно, что при сравнении таких ценностей, как «законопослушание, уплата налогов» и «безопасность детей» выигрывает вторая.

Дискурс примирения

Еще один вариант респонсивного дискурса предполагает, что подвергнувшаяся нападению сторона парирует обвинения, лежащие в сути скандала, примиряясь с оппонентом. Он употребляется стороной, которой необходимо сбить накал страстей и выглядеть миролюбиво. Под примирительные заявления, эта сторона, тем не менее, зачастую продолжает активно развивать агрессивные действия, то есть, прибегает к «коммуникативной мимикрии». Суть этого явления заключается в использовании средств коммуникации не по прямому назначению. Так, в примере, приведенном В.Б. Кашкиным, «агрессивная фатика (гадалок и нищих. - М.К.) притворяется вопросом или просьбой» (Кашкин, 2000 :156) Подобное расхождение интенции и вербалики наблюдается и в респонсивном дискурсе политического скандала. Так, во время скандала с НТВ в 2001 г., а потом с ТВ-6 в 2002 г. представителям власти важно было показать беспочвенность обвинений оппонентов в нарушении свободы слова и личных счетах со строптивыми журналистами. Поэтому прозвучала серия заявлений, выражающих симпатию по отношению к журналистскому коллективу, призванных успокоить общественность и обеспечить прикрытие процессу национализации. По числу публичных объяснений своих симпатий к журналистам НТВ первое место - за Президентом РФ, так как именно он был главной мишенью критики в скандале. Так, В.В. Путин заявил:

Необходимо сохранить журналистский коллектив НТВ вне зависимости от того, кому именно будет принадлежать контрольный пакет акций или из кого будет состоять Совет директоров телекомпании (www.memonet.ru <#"justify">И есть только один способ решения проблемы - правовой, т.е. судебный. (В.В. Путин)

Силовая захватка НТВ будет, по моему мнению, уничтожение будущей репутации не только менеджмента этой компании, но самой компании. (Б. Йордан, стиль автора высказывания сохранен)

Здесь наблюдается диссонанс риторических и политических действий власти - «свободолюбивые» заявления ее представителей и социально-политический фон, в рамках которого они проходят, вступают в антагонизм. Официально озвученный курс на компромисс с журналистским коллективом и судебный путь решения конфликта увенчался силовым захватом телеканала в ночь с 14-го на 15-е апреля 2001 года, за месяц до вынесения вердикта судом высшей инстанции. Метод дискурс-анализа предполагает, в частности, «выявление скрытых смыслов, приемов, используемых авторами для убеждения политической аудитории» (Алтунян, 1999 : 5, цит. по Шевченко, 2002). Для этого необходимо соотносить вербальные и невербальные действия игроков на политическом поле. Таким образом, несмотря на то, что языковая реализация заявлений власти совпадает по форме с речевыми актами примирения, с учетом экстралингвистических факторов (ночная смена руководства НТВ) они не могут быть интерпретированы как примирительные.

Показательно, что дискурс примирения употребляется в данном случае стороной, которой невыгодно конфликтное освещение происходящего, так как оно представляет власть в стране и мире как душителя свободы слова. В.А. Гусинский же, в чьих политических интересах было создание широкомасштабного батального медийного полотна, в любой фазе скандала использовал только содержащий обвинения дискурс контрудара, и о своих личных симпатиях к В.В. Путину открыто не высказывался.

Подобная коммуникативная мимикрия видна и в заявлении Дж. Буша Iraqi oil will serve Iraqi people and only them (СNN.com, апрель 2003 г.). Оно не может интерпретироваться как уступка мировому общественному мнению в серии скандалов вокруг получения американскими корпорациями прав на разработку иракских месторождений. На фоне невербальных действий (полным ходом разрабатываемый администрацией Буша проект приватизации нефтяных ресурсов Ирака), такие заявления не имеют ничего общего ни с примирением, ни с уступкой, являясь пропагандистским прикрытием агрессии.

К сожалению, такой принцип полного разделения вербальных и невербальных действий в политическом поле стал доминантным в связи с бурным развитием отрасли манипулирования сознанием, известной под названием «связи с общественностью» («public relations»). Как отмечает по этому поводу В. Гудов, «Самое интересное в публичной политике последних лет - полное отсутствие связи - прямой или обратной - между тем, что власть говорит и тем, что она делает. Прежде власть отчего-то считала себя обязанной разъяснить народу свои намерения или, наоборот, скрывать их, мороча людям головы. Нынешние «паблик рилэйшнз» существуют как бы сами по себе, вне связи с политическими и экономическими обстоятельствами. С этого момента в обывательском представлении о публичной политике знаковый ряд начинает осознаваться как совершенно независимый от практики. Семиотический джинн выбрался из бутылки» (Гудов, 2001).


Выводы к главе 2


Во второй главе исследования нами решались задачи описания сложного дискурсивного образования на примере политического скандала в русле семиотического подхода. Политический скандал был рассмотрен как сверхтекст, нарратив и сложное коммуникативное событие. Для этого были выявлены жанровая, ролевая и темпоральная структура политического скандала.

Жанровая структура политического скандала включила в себя жанры, принадлежащие к политическому, бытовому, художественному дискурсу, а также дискурсу СМИ. Прототипными для политического скандала являются жанры информационного сообщения и политического комментария. Околоядерными жанрами являются следующие жанры: интервью, публичное выступление, разговоры о политике, слухи. Периферийными жанрами политического скандала являются: открытое письмо, политическая карикатура, анекдот, пародия, эпиграмма, поэтические фольклорные жанры.

Жанр информационного сообщения в политическом скандале характеризуется тем, что, наряду с информативной коммуникативной целью, приобретает и оценочную интенцию. Институциональные признаки жанра проявляются в стратегии дистанцирования. Данная стратегия реализуется через персонифицирующую метафору (скандал воспринимается как одушевленное лицо и самостоятельная действующая сила) и отсутствие грамматической формы первого лица. В образе автора были обнаружены черты модальности отношения к описываемым событиям, что является проявлением личностных смыслов. Модальность реализуется в номинациях, делигитимизирующих референта, применении квантора неопределенности для усиления драматичности описываемых событий, а также в разной степени экспликации доводов противоборствующих сторон (аргументы стороны, которой симпатизирует автор, представлены более развернуто).

Жанр политического комментария характеризуется применением широкого спектра языковых приемов, не являющихся стандартными для политического дискурса и дискурса масс-медиа. Среди них: сниженная разговорная тональность, стилизации под волшебную сказку или историческую летопись, и др. Они выполняют экспрессивную и аттрактивную функции. По сравнению с новостным жанром политический комментарий отличается меньшей категоричностью в реализации модальности уверенности и достоверности по отношению к ссылкам на источники информации. Это является проявлением стратегии дистанцирования и выполняет функции косвенного убеждения и ухода от ответственности. В языковой реализации жанра политического комментария противоборствующие стороны политического скандала используют общие лингвориторические приемы. В частности, среди них отмечаются: инвективная и обсценная лексика, авторские метафоры-инвективы, архаизмы, спекулятивные апелляции к прецедентным историческим феноменам, риторические приемы, характерные для жанра выступления на митинге (призывы к сторонникам, заочное обращение к противнику, ритуальная финальная констатация будущего успеха, и т.д.), мифологизация и демонизация оппонента за счет эксплуатации концептуальной оппозиции «сила - слабость».

Жанр интервью в политическом скандале выполняет функцию прямого обращения к аудитории. Действующие лица стремятся при помощи интервью донести до реципиента свою позицию в максимально неискаженном СМИ виде. Кроме того, большая риторическая сила прямой речи приводит к использованию этого жанра для взаимных обвинений.

Жанр открытого письма призван воздействовать на массовую аудиторию, а не на формально заявленного адресата. Событийное содержание жанра проявляется либо в ярко эксплицированной эмотивной оценке уже известной информации, либо в обнародовании одним из участников конфликта новой скандальной информации.

Для жанра разговоров о политике характерна дискредитация всех фигурантов скандала, в том числе и обвиняющей стороны. Главная семиотическая оппозиция политического дискурса «свой - чужой» проявляется в интеграции и дифференциации групповых агентов политики. Противопоставление мира политики и бизнеса с одной стороны, и мира «простых людей», с другой, осуществляется, в частности, при помощи активного использования кванторов социально-политической идентичности «мы - они». Разговоры о политике несут функцию сублимации социальной агрессии, а также функцию регулирования политического процесса. Характерным признаком неинституциональной коммуникации по поводу политических скандалов является доминирование эмоций, низкий уровень фактологической информативности.

Ролевая структура политического скандала, отличаясь подвижностью ролей и их амбивалентностью, является производной от ролевой оппозиции «Обвиняемый - Обвинитель». Данные роли являются прототипными для политического скандала как разновидности конфликтного общения. Тем не менее, в речевой реализации роли Обвиняемого часто используются агрессивные коммуникативные тактики, и эта роль становится формально неотличима от Обвинителя. Таким образом, большинство значимых и частотных ролей в выявленной ролевой структуре являются производными от роли Обвинителя. Роль Обвинителя реализуется в следующих вариантах: «Стратег», «Миротворец», «Герой», «Боец», «Следователь», «Прокурор», «Трибун», «Ироничный наблюдатель», «Нигилист», «Эксперт». Как показал сравнительный анализ ролевой структуры нескольких политических скандалов, роли «Миротворца» и «Эксперта» могут также служить реализацией прототипной роли Обвиняемого.

Дискурсивная темпоральная динамика скандала характеризуется фазой обвинения (дискурс-стимулом), и фазой респонсивных дискурсов, которые представляют собой разновидности реакций действующих лиц. Дискурс-стимул политического скандала характеризуется следующими признаками: повышенная включенность в контекст политической ситуации, эмоциогенность, использование приема ссылки на авторитет, анонимность источников, сращение первичного и вторичного дискурсов на уровне отдельного высказывания. Эти признаки обнаруживают сходство с признаками жанра молвы, что доказывает отсутствие четких барьеров между институциональными и неинституциональными типами дискурсов.

Респонсивный дискурс подразделяется на дискурсы контрудара, защиты и примирения.

Респонсивный дискурс защиты реализуется редко из-за коммуникативных преимуществ позиции обвиняющей стороны перед оправдывающейся. В респонсивном дискурсе контрудара ключевым условием коммуникативного успеха является выбор эксплуатируемой ценности, которая должна быть сильнее актуализирована в языковом сознании аудитории, чем ценность, применявшаяся в первичном дискурсе обвинения. В этом случае она становится сверхдоминантой, вытесняя из массового сознания доминанту обвинения.

Языковая реализация дискурса примирения является примером коммуникативной мимикрии. Наличие таких экстралингвистических факторов, как эскалация агрессивных политических действий стороной, использующей примирительные заявления, свидетельствует о маскировке под примирение. Таким образом, совпадая с речевым актом примирения в плане выражения, по своей содержательной сути дискурс примирения выступает в функции защиты.


Глава 3. Прагмалингвистические характеристики политического скандала


Третья глава нашего исследования посвящена выявлению прагмалингвистических характеристик политического скандала. Прагматика в лингвистике исследует отношения «человек ? знак». Прагмалингвистический подход к политическому скандалу как знаковому комплексу предполагает рассмотрение следующих феноменов: а) восприятие феномена скандала массовым сознанием, б) характер эмоциональной вовлеченности участников событий и аудитории, в) средства для достижения коммуникантами поставленных целей. Особенности восприятия политического скандала массовым сознанием (образы скандала) выявляются через анализ метафорических представлений и метаязыковой рефлексии по поводу скандала. Характер эмоциональной вовлеченности коммуникантов проявляется в специфике эмотивности и эмоциогенности скандального дискурса. Говоря же о средствах для достижения целей, мы имеем в виду определенный набор манипулятивных тактик, используемых в политическом скандале.


.1 Метафорические модели политического скандала


Лингвокультурологические исследования эпохи информационного бума показывают, что тексты масс-медиа являются одновременно как порождением массового сознания и современных им когнитивных стереотипов восприятия, так и фактором, серьезно их модифицирующим (ван Дейк, 1989; Baudrillard, 1993; Водак, 1997). В этой связи важным представляется описать языковые предпосылки для создания таких стереотипов.

Одним из наиболее значимых феноменов в языке, навязывающим сознанию некий стереотипный образ, является метафора. Современная лингвистика рассматривает метафору как стилистический прием, средство номинации и способ создания языковой картины мира (Арутюнова, 1981; Баранов, 1991; Виноградов, 1994; Покровская, 1997; Чудинов, 2001; Вершинина, 2002). Помимо информационной, метафора, выполняет и прагматическую функцию, влияя на мнения и убеждения, вызывая «определенные психологические и действенные реакции со стороны воспринимающего текст. Создание и интерпретация метафоры зависит от концептуальной организации коммуникантов, их мнений, убеждений, их системы оценок, которые реализуются в социальной действительности и находят отражения в текстах» (Покровская, 1997:146). Важной для нашего исследования является мысль П. Рикера: «метафору можно считать моделью изменения нашего способа смотреть на вещи, способа восприятия мира» (цит. по: Покровская, 1997:146).

Исследователи отмечают особую роль метафоры в современном политическом дискурсе и дискурсе СМИ. Как отмечает О.В. Дитрих, «масс-медиа активно используют метафору для построения картины мира в политической сфере, и используют настолько эффективно, что ее присутствие, ставшее неотъемлемой частью политических текстов, незаметно массовому потребителю. Метафора является не только средством привлечения внимания потенциальных избирателей. Ее роль в политической коммуникации не ограничивается только художественной стороной. Это, в свою очередь, позволяет воздействовать не на его сознание, а на бессознательные компоненты его психики. Метафора в политической сфере СМИ оказывается средством формирования представлений. Язык политики - особый язык, насыщенный абстракциями, эвфемизмами и иносказаниями» (Дитрих, 1998).

Таким образом, в применении к политическому скандалу интересным представляется проследить набор метафор, сопровождающих зарождение и развитие скандала. Описание персонифицирующих метафор, употребляемых по отношению к политическим скандалам, а также конкретных метафорических моделей скандала может показать способы отражения событий политики в массовом сознании, а также некоторые ценностные ориентиры современного общества,

Далее мы попытаемся описать наиболее частотные метафорические представления о скандале и классифицировать их по тематическому признаку.

Поскольку политический скандал является разновидностью конфликтного общения, в его сверхтексте можно найти много аналогий с военным дискурсом - в обоих видах коммуникации присутствуют противоборствующие стороны и коммуникативные стратегии противостояния. Неудивительно поэтому обилие в текстах политических скандалов военных метафор:

К тому же для политизированного топ-менеджмента НТВ и ушедшего ядра творческой команды, верного экс-гендиректору Евгению Киселеву, субботний «аншлюс» создал экстраординарные, почти непреодолимые производственные трудности (grani.ru, 16.04.2001). Journalists have barricaded themselves inside the TV station after a Kremlin-backed group moved to seize control of NTV («Time», time.com, April 6, 2001). Неуклюжий путч Кремля, нападающего на независимый телеканал, ставит власть в заведомо проигрышное положение (Time,12.04.2001, inopressa.ru). Причина настоящей войны на уничтожение, которую власть ведет против «Медиа-моста» и его владельца, заключается в том, что принадлежащие нашей корпорации медиа стали наиболее последовательными критиками «семейно-олигархической» системы» (Из письма руководителей «Медиа-Моста» в министерство юстиции Испании, news.ru, 21.12.2000). Я не хочу раскрывать врагу координаты запасных аэродромов, чтобы не прилетели и не разбомбили (из интервью Евгения Киселева еженедельнику "Коммерсантъ-Власть», 20.04.2001). А тем временем наступление на главного соперника Колмогорова на выборах - действующего президента Якутии Михаила Николаева - идет на всех фронтах. Так, в его предвыборном штабе прокуратура сегодня утром проводила обыски, надеясь найти листовки «порочащие честь и достоинство Колмогорова <file:///G:\russia\27Nov2001\skandal.html>»(NTVRU.com, 27 ноября 2001 г.).

Характерно, что коммуниканты, интересам которых происходящий скандал вредит, склонны говорить о нем как о раздуваемом (часто в прибавлением лексемы искусственно, что, на наш взгляд, является тавтологией, так как сам по себе скандал раздуваться вряд ли может):

и раздувают, и раздувают, ищут все чтобы раздуть…сколько можно? давайте же работать (В.С. Черномырдин по поводу журналистов, выступление в Госдуме, 12.09.1998).

В то же время коммуниканты, чье отношение к скандалу положительное либо нейтральное, говорят о нем, как правило, как о разгорающемся. Это противодействие стихий воздуха и огня в метафорике политического дискурса связано с тем, что метафора воздуха подразумевает некую активную силу, приводящую этот воздух в движение, в данном случае подчеркивается авторство скандала, его сделанность. В русском языке (и не только в нем) метафоры чего-либо раздуваемого говорят о низкой степени доверия коммуниканта к предмету, общая отрицательная оценка чего-то авантюрного, не имеющего под собой либо оснований, либо твердой почвы (лопнул как мыльный пузырь, раздули сплетню до события). В то же время метафора огня подчеркивает, напротив, стихийность и отсутствие активных факторов, повлиявших на распространение скандала. Огонь, как известно, горит сам по себе, если есть чему гореть - так выделяется наличие скандальной составляющей, объективность выдвинутых обвинений. С этим языковым явлением ассоциируется и такое метафорическое клише, как жареные факты, ставшее газетным штампом.

Скандал часто предстает в метафорике дискурса масс-медиа как стихийное бедствие, не зависящее от воли человека. Скандал метафорично представлен как широкий спектр видов неблагоприятных природных явлений:

·землетрясение (Якутия содрогается от политических скандалов. «Завтра», 15.02.2000; Тульский «Белый дом» сотрясает очередной политический скандал. «Независимая газета», 6.01.2003; The scandal of Enron, Americas largest energy trader, has sent shock waves in every direction, exposing vast corruption. «Drillbits&Tailings», 31.01.2002);

·пожар (Главный петербургский коррупционно-политический скандал этого сезона продолжает тлеть, обрастая все новыми подробностями. www.afi.ru, 28.08.2002, Скандал в «Яблоке» продолжает разгораться. «Независимая газета», 12.09.2001);

·наводнение (Fortunately for Bill Clinton, his polished professional mastery in sidestepping responsibility will most likely keep him dry of the latest rising tide of scandal washing over Vice President Al Gore. www.tulane.edu <#"justify">Из других примеров метафорических представлений о скандале отметим следующие:

·паутина, в которой нетрудно запутаться незадачливым политикам (But the web of scandal and corruption becomes more tangled with a look at the relationship between Enron and the Bush administration. «Drillbits&Tailings», 31.01.2002);

·театр - метафора, подчеркивающая необходимость «игры на публику», так же, как и процессуальность, фазовость происходящего (Скандал в Красноярске: акт второй. «Комсомольская правда», 05.02.2003);

·пища, необходимая для жизнедеятельности современного информационного общества (Жадно хватаем любые политические зрелища, боимся, что завтра не приготовят нам новой порции бодрящего скандала, чтобы отвлечь от мыслей. «Завтра», 28.12.98; As far as juicy and nutritious scandals go, Phonegate is pretty lame. «The Cincinnati Enquirer <#"justify">Проанализированный корпус материала составил около 300 метафор политического скандала. Наиболее частотными оказались метафоры войны (около 35%), далее следуют метафоры различных неблагоприятных природных явлений: стихийных бедствий, болезней, несчастных случаев (таких, как попадание в трясину) (около 30%), заметны также метафоры театра (10%), локомотива или других механизмов (10%). Остальные 15% метафор приходятся на реже встречающиеся, но все же типизированные метафоры паутины, пищи (около 5% каждая), а также на разовые, авторские метафоры, такие, как столкновение с айсбергом.

Набор выявленных метафорических представлений о скандале иллюстрирует мысль О.В. Дитрих: «метафора, используемая в сфере политики, используется для усиления отрицательного воздействия на потребителя, орудием эмоционального влияния. СМИ, являясь главным источником подачи информации, пользуются сильными образными метафорами в сфере политики, которые рождаются чаще при отрицательном отношении к объекту политической сферы» (Дитрих, 1998).

Выявленные нами метафоры политического скандала обнаруживают общие черты с описанными А.Н. Барановым и Ю.Н. Карауловым «метафорическими моделями политической реальности» (Баранов, Караулов, 1991 : 3). Так, исследователи выделяют метафоры войны (боевые действия, армия, оружие и др.), игры (выигрыш, игрок и др.), механизма (машина, работа машины и др.), организм (болезни), растения, спорта, театра, цирка. Этот набор метафор проявляется в речевом поведении участников скандала. В частности, он используется в рамках реализации таких ролей, как «Герой», «Боец», «Стратег»; в построении мифологем, характерных для жанра политического комментария; в экспликации представлений о мире политики в жанре разговоров о политике, комических жанрах.

Для обобщения примеров метафор воспользуемся термином «эмотивный топос», под которым мы понимаем «общее место» эмоций, их средоточие, эмотивный инвариант метафор скандала. Так, доминирующим эмотивным топосом рассмотренных метафор политического скандала является опасность (война, стихийное бедствие, паутина, движущийся состав и др.). Дополняет его эмотивный топос брезгливости (театральный фарс, пища как «жвачка для мозгов», скандал как отталкивающее месиво, трясина). Эти два топоса не только близки друг к другу, но и в некоторых элементах пересекаются - так, трясина или паутина ассоциируются не только с опасностью, но также с эмоцией отвращения. Вместе опасность и брезгливость (отвращение) образуют связку, своеобразный кортеж негативно заряженных эмотивных смыслов политического скандала. При этом, топос опасности относится по большей части к непосредственным участникам скандалов - политикам, чью репутацию он может разрушить (Набирает обороты скандал вокруг Бородина, Администрация Клинтона погрязла в очередном скандале, и пр.). Мы полагаем, что в таких примерах, как Вену лихорадит от политического скандала или Якутия содрогается от политических скандалов имеет место метонимия, и под Веной и Якутией понимаются в первую очередь не город или регион в целом, а их властные структуры. Топос брезгливости же, напротив, иллюстрирует стороннее отношение наблюдателя. Для наивных коммуникантов скандал предстает развлечением, зрелищем, одновременно притягивающим и отталкивающим, на которое они взирают с брезгливостью и осуждением.


.2 Специфика эмотивности политического скандала


Политический дискурс представляет собой эмотивную и эмоциогенную среду во многом из-за того, что в его пространстве сталкиваются различные, зачастую противоположные ценности. В любой кризисной общественной ситуации это качество усиливается: «Эта эмоциональность объясняется эмоционально-напряженной политической агитацией в России, которая фактически в течение длительного времени является кризисной, т.е. психологически стрессовой для всей страны» (Шаховский, 2000).

Квинтэссенцией этой негативно заряженной эмотивности являются политические скандалы - периоды открытых противостояний и мощного эмоционального напряжения. К сожалению, российские СМИ являются скорее информационным оружием в процессе экономического и политического передела страны, чем эффективным общественным механизмом контроля над властью. Это обуславливает и тональность эмоций: «Все СМИ уже в течение многих лет настроены только на одну политическую волну. Эта волна по сути дела является информационной войной: друг с другом, с народом, с правительством, с администрацией президента. В своей интерактивной войне все СМИ стерли морально-этический порог и все нравственные устои России - и больше не несут никакой социальной ответственности перед обществом, которое они больше не обслуживают, они его обливают зловонием лжи и давно уже лишили его и каждого отдельного человека как социальной личности право на достоверную и объективную информацию» (Шаховский, 2001).

В.И. Шаховский отмечает такую тенденцию, как значительная экспрессивизация эмоций в российском политическом дискурсе. Мы разделяем его мнение о том, что вербальная агрессия стала основной чертой языка политики, а экспрессивность стала нормой российского политического дискурса (Шаховский, 2001). Политический скандал является своеобразным передним краем политического дискурса, в нем агональность языка политики выражена наиболее остро. Именно поэтому для эмотивности политического скандала эти два признака (вербальная агрессия и экспрессивность как норма) являются определяющими.

В.И. Жельвис объединяет все средства выражения вербальной агрессии термином «инвектива». Исследователь определяет инвективу в узком смысле слова как способ существования словесной агрессии, воспринимаемый в данной социальной группе как резкий или табуированный. В несколько ином ракурсе В.И. Жельвис называет инвективой вербальное нарушение этического табу, осуществленное некодифицированными (запрещенными) средствами (Жельвис, 2000). Мы уже отмечали особую роль инвективы в политическом скандале - так, употребление соответствующей лексики является одним из главных особенностей жанра политического комментария и открытого письма, а также таких элементов ролевой структуры, как «Боец», «Нигилист», «Прокурор».

Говоря о политическом скандале как об эмотивном и эмоциогенном тексте, интересно проследить факторы эмоциогенности, задействованные в его реализации. Психологи, описывая явление эмоциогенности, подчеркивают, что «не существует эмоциогенной ситуации как таковой. Она зависит от отношения между мотивацией и возможностями субъекта. Сама мотивация зависит от отношений индивида с его окружением. Эмоция возникает часто потому, что субъект не может или не умеет дать адекватный ответ на стимуляцию. Нерешительность человека, захваченного врасплох, превращается в эмоциональные реакции под прямым влиянием побуждения к действию, которое не находит выхода в реальной ситуации» (Фресс, 1975). Такое «побуждение к действию при отсутствии выхода» и «неумение дать адекватный ответ на ситуацию» и происходит у среднего реципиента скандального дискурс-стимула. Он не всегда может эмоционально абстрагироваться от ситуации, поскольку ключевые события в сфере политики влияют на жизнь каждого, и, в то же время, не способен к адекватному ответу, не имея рычагов воздействия на ситуацию.

П. Фресс группирует эмоциогенные ситуации по трем рубрикам: новизна, необычность, внезапность. Исследователи говорят об удивлении, как о важной причине эмоций (Janet, 1928; цит. по: Фресс, 1975). Реакции на новизну, необычность, внезапность сходны между собой. Наиболее простая их форма соответствует генерализованному возбуждению. Интересно, что отмеченные известным психологом рубрики пересекаются с выделенным нами важнейшим свойством скандального дискурса-стимула: необычность и внезапность коррелирует с подчеркиванием срочности и важности происходящих событий, которое способствует эффекту сопричастности реципиента. Полагаем, что эти особенности дискурса-стимула являются триггерами эмоций, развивающихся затем по описанным в психологической науке закономерностям.

В психологии принято считать, что возбуждение дифференцируется по двум полюсам - состояние депрессии и душевного подъема (Stratton, 1928; цит. по: Фресс, 1975). Такая дифференциация находит свое выражение и в речи коммуникантов, с той поправкой, что на месте душевного подъема в политическом скандале стоит эмоция более активного возмущения, а депрессии соответствует апатия, раздражение и безразличие. Одним из важных аспектов эмотивности является эмотивный радикализм мнений, выражающийся в речевом экстремизме коммуникантов. Он проявляется, в частности, в эмоции возмущения. Как показало исследование материала, именно она является доминантной эмоцией политического скандала как разновидности конфликтного общения: прототипная роль Обвинителя в ролевой структуре во многом построена на возмущении, эта же эмоция превалирует и в ключевом для поддержания скандала жанре разговоров о политике. В дискурсе политического скандала выделяются, таким образом, две основных эмотивных доминанты:

·возмущениеI and all Americans are hoping and praying that the critical meeting at Camp David will be the beginning of a new era of peace for the Middle East, some are shamelessly playing politics with this historic opportunity («Manchester Guardian», 13.07.2000).

Российские спортсмены не позволят превратить себя в безропотную жертву издевательств псевдоолимпийских функционеров (зам. руководителя аппарата правительства РФ А. Волин).

Моему возмущению вообще нет предела. Государственной думе надо собраться по итогам Олимпийских игр и вынести вердикт. Так нельзя до бесконечности: создали один раз прецедент в случае с парным фигурным катанием, и теперь идет продолжение. По этому прецеденту надо внести постановление, обсудить все на заседании Госдумы (лидер думской фракции «Единство» В.Пехтин).

·усталость, раздражениеare tired of hearing this crap all the time. If it's a blatant violation, that's one thing. But when campaigns start nitpicking at each other, that's what turns people off («Cincinnati Enquirer», Аugust 1998).

По-моему, это ерунда какая-то! Не могу поверить, что этому делу придается такая важность... Меня вся эта история начинает злить, уж слишком она раздута... Ну, это же типично американская история: ругают президента за неприличное поведение, а сами смакуют подробности, пишут книги, фельетоны... Я уверена, они еще и телесериал сделают. Смех да и только!

(«Эхо планеты», № 39, 1998)

Достаточно частотными являются высказывания, не поддерживающие ни одну из противоборствующих сторон, однако и их эмотивная окраска является негативной:

Все это цирк для даунов. А режиссеры известны (rbc.ru, январь 2002).

Исследование языкового материала политических скандалов показывает, что для этого типа общения характерен повышенный градус негативных эмоций, было выявлено лишь крайне незначительное число эмотивно нейтральных высказываний. Это еще раз показывает роль эмоций в мотивационной сфере языковой личности (Шаховский, 2000), а также иллюстрирует эмотивную и эмоциогенную природу политического скандала.


.3 Коммуникативные тактики манипуляции в политическом скандале


Манипулятивные тактики широко применяются в политическом дискурсе, и в первую очередь - на его «переднем рубеже атаки», в текстах политических скандалов, представляющих собой особый тип конфликтного общения. Многочисленные работы последних лет были посвящены манипуляции в дискурсе вообще, и в языке политики, в частности: (Николаева, 1985; Карасик, Сентенберг, 1993; Воеводин, 2000; Почепцов, 2000; Доценко, 1996; Шиллер, 1980; Кочкин, 1999; Панченко, 2001; Музыкант; 1998). Обобщим некоторые характеристики манипуляции и манипулятивных тактик, релевантные для условий политического скандала.

Так, Н.Н. Панченко выделяет четыре наиболее существенных характеристики манипуляции: 1) принципиальная разнородность и многоаспектность базовых оснований манипуляции; 2) интенциональность, направленная на сокрытие истинных намерений; 3) конститутивный признак воздействия на психику индивида; 4) возможность применения манипуляции во всех сферах человеческой деятельности (Панченко, 2001). Думается, что сокрытие истинных намерений является непременным сопутствующим инструментальным условием манипуляции, а интенциональная база явления многообразнее и в каждом конкретном случае во многом будет зависеть от прагматических задач, ставящихся манипулятором. Так, по Г. Шиллеру (Шиллер, 1980) конечная цель манипулирования масс заключается в их пассивности и инертности. Это инактивирование применяется для снижения личностного начала масс, внушения мысли о том, что «за вас думают правители», в отличие от межличностной манипуляции, где ответственность за принимаемые решения по преимуществу перекладывается на адресата. Манипуляторы сознанием считают, что природа человека, как и весь мир, неизменна. П. Фрейре (цит. по: Шиллер, 1980 : 256) по этому поводу пишет: «Угнетатели разрабатывают целый ряд аргументов, исключающих наличие в мире нерешённых проблем, они изображают мир как некий устоявшийся организм, нечто данное свыше, нечто, к чему люди, будучи всего лишь зрителями, должны приспосабливаться».

С этим наблюдением можно согласиться, когда речь идет о тоталитарном режиме, и, до некоторой степени, когда говорится о демократии в период между выборов. В предвыборный же период цель манипулирования заключается в возбуждении максимальной выборной активности масс, ведь только через голоса избирателей возможно исполнение цели дискурса, каковой является захват и удержание власти. Поэтому избирателям навязывается тезис об их ответственности. «Власть ныне заинтересована в массах. Но не потому, что она хочет учитывать мнение простого человека, а потому, что сегодняшняя политическая машина не может обойтись без легитимации, удостоверения своих решений волей масс. Да, решение принимают без учета мнения масс, его вкладывают в головы массы и заставляют идти к урнам. Но без этой чисто формальной процедуры, почти условности, политическая машина сегодня обойтись не может. Это одно из главных правил игры. Собственно, это и есть демократия» (Приепа; 2000: 5). Здесь манипуляция заключается в придании выборному процессу видимость захватывающей интриги, что позволяет сделать громкий политический скандал.

Все коммуникативные тактики убеждения в рамках политического дискурса должны рассматриваться как служащие единой цели дискурса - борьбе за власть (Водак, 1997). Таким образом, единственное «сокрытое намерение», которое имеют манипуляторы в политическом дискурсе - жажда власти. Феноменологический подход к этой теме представлен М.Хайдеггером: «борьба между теми, кто у власти, и теми, кто хочет к власти, с обеих сторон есть борьба за власть. Повсюду определяющим оказываются сама же власть. Благодаря этой борьбе за власть принцип власти с обеих сторон возводится в принцип абсолютного господства власти. Одновременно, однако, здесь остается скрытым то одно, что эта борьба стоит на службе у власти и угодна ей» (Хайдеггер, 1993 : 186). «В этом обеспечивании воли к воле изначальное существо истины утрачивается. Поэтому ей присуще также всестороннее, постоянное, полное исследование средств, причин, помех, расчетливая замена и эксплуатация целей, обман и маневр, инквизиторская хитрость, вследствие чего воля к воле недоверчива и скрытна даже по отношению к себе и не нацелена ни на что другое, как на обеспечение себя самой в качестве власти» (там же).

В условиях современной демократии борьба за власть проявляется в воздействии на избирателя, внушении тезиса о правильности той или иной позиции, то есть, является ни чем иным, как манипуляцией. Согласно определению Е.Л. Доценко, манипуляцией является «вид психологического воздействия, исполнение которого ведет к скрытому возникновению у другого человека намерений, не совпадающих с существующими желаниями» (Доценко, 1996 : 59). Возникает вопрос о том, чем принципиально отличается убеждение в своем мнении от манипулирования.

В этой связи представляются весьма интересными выводы, которые сделал В.Л. Музыкант, сравнивая явления манипуляции и влияния. Согласно точке зрения данного исследователя, для манипуляции характерны следующие признаки: 1) в большинстве случаев исход желателен для влияющего; 2) часто исход нежелателен для объекта влияния; 3) информация, расходящаяся с желанием влияющей стороны, не оглашается; 4) объекту влияния не предоставляется возможность свободного самостоятельного выбора. В процессе влияния же, напротив, 1) исход может затрагивать или не затрагивать интересы влияющего; 2) учитывается согласие человека или отсутствие такового; 3) объекту влияния предоставляются все факты; 4) объекту влияния предоставляется свобода выбора. Таким образом, в языке современной политики не приходится говорить о «влиянии», а, скорее, о манипуляции, так как: а) ее исход всегда желателен для влияющего, б) не учитывается отсутствие согласия человека быть объектом манипуляции, в) адресату практически никогда не предоставляются все факты, г) как следствие первых трех пунктов, объект манипуляции фактически лишается свободы выбора (Музыкант; 1998 : 50). Согласно П. Фрейре, манипуляция разумом человека «есть средство его порабощения, один из способов, с помощью которых правящие элиты пытаются подчинить массы своим целям» (цит. по: Шиллер, 1980 : 124).

Лингвисты выделяют следующие языковые способы проявления манипуляции: 1) большая группа методов, связанных с целенаправленным преобразованием информации; 2) «универсальные высказывания»; 3) генерализации; 4) неявное указание как бы общепризнанной нормы; 5) маскировка под пресуппозиции; 6) неопределенный референтный индекс; 7) умножение действий, имен, ситуаций; 8) коммуникативный саботаж; 9) двусмысленность (размытость критерия); 10) замещение субъекта действия; 11) подмена нейтральных понятий эмоционально-оценочными коррелятами; 12) ложная аналогия; 13) тематическое переключение; 14) пресуппозиции; 15) модальные операторы долженствования и возможности (Карасик, Сентенберг, 1993; Николаева, 1985).

К перечисленным функциям манипуляции и способам ее проявления необходимо добавить эмоциональный фактор в манипулятивном воздействии, ведь рассудочная и эмоциональная сферы восприятия органически взаимосвязаны (Шаховский, 1987; 2001).

В этой связи интересны механизмы, в которых происходит манипулятивное воздействие на более глубоком уровне, чем фактологическая информация. Так, французский исследователь Ж. Лакан полагает, что «любой дискурс воздействует через бессознательное» (Лакан; 1997 : 182). Для решения этой проблемы в аспекте политического дискурса, на наш взгляд, необходимо еще много сделать в направлении, указанным М. Пешё (Пешё; 1975 : 259), говорящем о «тягостном отсутствии разработанной понятийной связи между идеологией и бессознательным». Нельзя игнорировать взаимодействие этих двух важнейших понятий, так как эти структуры обнаруживают сходство - они «скрывают свое существование внутри их собственное функционирования, создавая цепочку субъективных очевидных истин» (там же).

Являясь главной стратегией современного политического дискурса, манипуляция играет большую роль в реализации политического скандала. Рассмотрим некоторые способы ее проявления.

Тактика комплимента является весьма распространенной в политическом дискурсе. В условиях скандала она особенно актуальна, так как противоборствующим сторонам необходимо заручиться поддержкой общественного мнения.

Пусть стараются пиарщики, льют на меня грязь, обвиняют во всех смертных грехах. Я точно знаю - люди не дураки, они все равно разберутся, кто прав, кто виноват, и вынесут свое решение, единственно справедливое (Ю. Скуратов, март 1999 г., НТВ, «Итоги»).

Коммуникативная тактика лжи характерна для таких эпатажных фигур, как В.В. Жириновский. Вот, например, что он успел сказать в течение только одного дня 11 октября 1998 г. в Государственной Думе, во время обсуждения кандидатуры Председателя правительства РФ:

Весь мир сегодня за вас, это тоже настораживает. Весь мир против Ельцина и Черномырдина, но вдруг за сутки весь мир за Евгения Максимовича Примакова. И кто? Все наши враги. Все, кто разрушает страну семьдесят лет, пятьдесят лет, последние десять лет: вот этот нам нужен, вот это хороший, он выведет, выедет.

В тот же день, немного позднее, обращаясь к кандидату на должность председателя Центрального банка РФ В. В. Геращенко:

Вы член Сингапурского клуба. Членом этого клуба может быть человек, имеющий наличными (выделено интонацией) капитал в пятьдесят миллионов долларов.

Очень трудно поверить в то, что абсолютно весь мир без исключения против Ельцина и Черномырдина и тем более, что у любого человека в любой стране, могут быть пятьдесят миллионов долларов наличными. Думается, что В.В. Жириновский и не рассчитывает на то, что ему поверят. Его цель иная: попасть в скандальные заголовки, в очередной раз привлечь к себе внимание зрителей и посеять сомнения в умах депутатов. Парадоксальным образом коммуникативная тактика лжи, не убеждая никого в истинности слов политика, работает на имидж и поднимает его популярность у определенной части электората, симпатизирующей эпатажным заявлениям любого рода.

Серия скандалов вокруг генетически измененных продуктов и массовые протесты движения зеленых в Европе заставили министра продовольствия Еврокомиссии высказаться в таком ключе:

It is simply not true that we are against the green movement. No, they have done many great things. We just want them to be a little bit more mature and responsible (BBCWorld.com, апрель 2000 г.)

На наш взгляд, здесь имеет место манипулятивная тактика отеческого покровительства противнику. Адресант уходит от открытой конфронтации и, отзываясь об оппоненте в положительном ключе, но с оттенком пренебрежения, снижает драматизм происходящего в глазах общественности.

В последнее время стала заметна такая манипулятивная тактика, как деперсонификация субъекта обвинения. Так, на обвинения одного из депутатов фракции КПРФ в расхищении бюджетных средств, В.Л. Пехтин, бывший в то время лидером фракции партии «Единая Россия», ответил:

Неконструктивные силы, не занимающиеся ничем, кроме демагогии и популизма, пытаются вставлять палки в колеса, когда мы начинаем заниматься делом («Зеркало», канал РТР, декабрь 2002).

Помимо очевидной поляризации и противопоставления «мы - люди дела, они - безответственные популисты» эта фраза интересна тем, что обвиняющая сторона лишена обвиняемым имени. Обороняющейся стороне в политическом скандале иногда выгодно обозначить оппонента не конкретной личностью (например, депутатом с именем и фамилией), а представителем и агентом неких туманных, но крайне опасных сил, имеющих свои корыстные интересы в нагнетании страстей, практически эмиссаром Хаоса.

В эпизодах политических скандалов, связанных с масс-медиа и судебными перипетиями выделяется такая тактика манипуляции, как подмена сути дела его формальной стороной.

Разве имеет право прокурор получать подарки от подследственного? - задал я, надо признать, вполне риторический вопрос. - Вы имеете в виду Бородина? - уточнил Путин. Я подтвердил его догадку. - Ну что вы, - успокоил меня президент России. - Устинов не получал квартиру от Бородина! Одиннадцать журналистов сильно удивились. - Он получил квартиру от Управления делами президента! (Шендерович, 2002).

Как известно, П.П. Бородин являлся начальником Управления по делам президента, и, несмотря на то, что действительно был подследственным, бесплатное получение генпрокурором Устиновым элитной квартиры в Москве стоимостью в полмиллиона долларов чисто формально можно представить как заботу о госчиновнике высокого ранга со стороны Управления.

Данная тактика позволяет применяющему ее дистанцироваться от происходящих скандальных событий в глазах общественного мнения. Думается, именно поэтому ее достаточно часто использует президент В.В. Путин:

на напоминание о своей как минимум моральной ответственности за действия назначенного им генпрокурора Путин среагировал мгновенно: - Я Устинова не назначал. Неполная дюжина журналистов, услышав такое, удивилась еще сильнее. - Его назначил Совет Федерации, - пояснил президент. - А я им его только представил... И развел руками. Ап! (Шендерович, 2002).

Таким образом, были выделены следующие манипулятивные тактики, употребляющиеся в политическом скандале противоборст-вующими сторонами: тактика комплимента, тактика отеческого покровительства противнику, тактика деперсонификации оппонента, тактика лжи, тактика акцентирования формальной стороны событий. Разумеется, в реальной коммуникации вокруг политического скандала применяется несравнимо большее число манипулятивных коммуникативных тактик. Мы остановились лишь на нескольких примерах, поскольку подробное исследование стратегии манипуляции не входило в задачи нашей работы.

Выводы к главе 3


Третья глава исследовала прагмалингвистические характеристики политического скандала. Нас интересовали вопросы о том, как политический скандал представляется в массовом сознании, в чем специфика эмотивности политического скандала как эмотивного и эмоциогенного текста, а также - какие манипулятивные тактики используются в рамках скандала.

Были выделены следующие метафорические модели политического скандала: война, театр, разнообразные виды стихийных бедствий, болезнь, движущийся состав, пища, паутина. В спектре эмоций, мотивирующих данные метафоры, выделяются два эмотивных топоса, составляющих ядро эмотивных смыслов политического скандала: топосы опасности и брезгливости.

Специфика эмотивности политического скандала заключается в доминировании негативных эмоций, вербальной агрессии и экспрессивности как норме общения. Эмоциогенная природа скандала заключается в побуждении реципиента к действию при помощи дискурса-стимула скандала. Дальнейшее генерализированное возбуждение находит выражение в эмотивной доминанте возмущения или усталости и раздражения. Отличительной чертой политического скандала является эмотивный радикализм общения, проявляющийся в речевом экстремизме.

Ведущей коммуникативной стратегией политического дискурса является манипуляция. В рамках ее реализации нами выделены следующие коммуникативные тактики, применяющиеся в политическом скандале: тактика комплимента, тактика отеческого покровительства противнику, тактика лжи, тактика деперсонификации оппонента, тактика акцента на формальной стороне событий.


Заключение


В данном исследовании феномен политического скандала рассматривался с позиций таких научных парадигм, как лингвокультурология, социолингвистический анализ дискурса, критический дискурс-анализ, жанроведение, исследования по теории политического дискурса и дискурса СМИ.

Под политическим скандалом мы понимаем получившее многократную вариативную разножанровую реализацию публичное конфликтное общение вокруг события, нарушающего этические нормы и влияющее на политическую ситуацию.

В ходе работы подтвердилась гипотеза о том, что политический скандал как сложное дискурсивное образование принадлежит к разным типам дискурсов - институциональным (политический дискурс, дискурс СМИ), и неинституциональным (бытовой, художественный дискурсы), реализуясь на их пересечении.

Взаимодействие языковой личности и социальных систем, таких, в частности, как институциональные дискурсы, приводит к появлению содержательно и ситуативно объединенных текстовых сообществ, принадлежащих к разным типам дискурса. Исследование таких макроречевых форм в их целостности является важной научной проблемой в силу того, что понимание отдельного текста недостижимо без знания экстралингвистических факторов общения, других связанных текстов. Мы пользуемся базовым термином «дискурсивные образования» и предлагаем взгляд на них в ракурсе семиотического треугольника - семантика, прагматика, синтактика. Объект изучения интерпретируется как сверхтекст, что представляет синтактику - отношения между элементами системы, то есть, текстами разных жанров. При рассмотрении объекта исследования как сложного коммуникативного события внимание акцентируется на функционировании в реальной коммуникации (описание речевых действий, коммуникативных стратегий, ситуаций, сюжетно-ролевой структуры) и отношении знаковых комплексов к говорящим субъектам, т. е. на прагматике. Интерпретация такого текстового единства как нарратива выявляет отношение знаков системы к представлениям об объектах окружающей действительности, существующих в сознании языковой личности, т. е. представляет его семантический ракурс.

В ходе работы было уточнено содержание термина «сверхтекст». Это содержательное и ситуативное единство текстов разных жанров представляет собой разновидность текста, которая должна рассматриваться с учетом универсальных текстовых критериев цельности и связности. Локальная ограниченность и цельная модальная установка как конститутивные признаки сверхтекста (вывод Н.А. Купиной и Г.В. Битенской) не являются релевантными по отношению к сверхтексту политического скандала. В отличие от макроречевого акта, для сверхтекста характерна множественность коммуникантов и их иллокутивных целей. В отличие от гипертекста для сверхтекста не является обязательной формальная связь между элементами текстов на уровне плана выражения, т. е. механическое совпадение отдельных фраз или слов; для сверхтекста ведущим конститутивным признаком является содержательное и ситуативное единство.

Сложное коммуникативное событие является единицей дискурса, описывая «речь, погруженную в жизнь»: участников, наблюдателей, экстралингвистический контекст. В отличие от терминопонятия «факт», «событие» предполагает определенную нарративную структуру со своей динамикой. Сложное коммуникативное событие также является дискурсо-образующей единицей, так как сама семантика этого термина подразумевает модальность отношения к факту действительности, которое побуждает адресанта к продуцированию текстов. Термины «сложное коммуникативное событие» и «коммуникативный акт» состоят в отношениях инклюзивности.

Политический скандал относится к числу сложных дискурсивных образований, обладающих высокой общественно-политической значимостью. Конститутивными признаками политического скандала как сложного дискурсивного образования являются: 1) наличие элемента опозоривания главных действующих лиц в силу нарушения ими этических норм; 2) влияние скандала на политический процесс; 3) жанровая вариативность скандала, в частности, присутствие текстов художественного дискурса (включая фольклор), а также бытового дискурса в виде жанра разговоров о политике и слухов. Он может быть интерпретирован как сверхтекст, так как образует совокупность текстов разных жанров, объединенных тематически, ситуативно и темпорально. В плане структуры сверхтекст политического скандала представляет собой мозаику, т.е. переходную по степени организованности структуру между строгой иерархией и ризомой.

Политический скандал также может быть интерпретирован как политический нарратив, поскольку обладает его главными свойствами: сюжетно-ролевой структурой, множественностью изложений, взаимодействием оппозиций этических ценностей и идеологий, протяженностью во времени, и т. д.

Подход к политическому скандалу как сверхтексту предполагает анализ его жанровой структуры, рассмотрение же политического скандала как сложного коммуникативного события и нарратива предполагает анализ его ролевой и темпоральной структуры.

Жанровая структура политического скандала включила в себя жанры, принадлежащие к политическому, бытовому, художественному дискурсу, а также дискурсу СМИ. Прототипными для политического скандала являются жанры информационного сообщения и политического комментария. Околоядерными жанрами являются следующие жанры: интервью, публичное выступление, разговоры о политике, слухи. Периферийными жанрами политического скандала являются: открытое письмо, политическая карикатура, анекдот, пародия, эпиграмма, поэтические фольклорные жанры.

Жанр информационного сообщения в политическом скандале характеризуется тем, что, наряду с информативной коммуникативной целью, приобретает и оценочную интенцию. Институциональные признаки жанра проявляются в стратегии дистанцирования. Данная стратегия реализуется через персонифицирующую метафору (скандал воспринимается как одушевленное лицо и самостоятельная действующая сила) и отсутствие грамматической формы первого лица. В образе автора были обнаружены черты модальности отношения к описываемым событиям, что является проявлением личностных смыслов. Модальность реализуется в номинациях, делигитимизирующих референта, применении квантора неопределенности для усиления драматичности описываемых событий, а также в разной степени экспликации доводов противоборствующих сторон (аргументы стороны, которой симпатизирует автор, представлены более развернуто).

Жанр политического комментария характеризуется применением широкого спектра языковых приемов, не являющихся стандартными для политического дискурса и дискурса масс-медиа. Среди них: сниженная разговорная тональность, стилизации под волшебную сказку или историческую летопись, и др. Они выполняют экспрессивную и аттрактивную функции. По сравнению с новостным жанром политический комментарий отличается меньшей категоричностью в реализации модальности уверенности и достоверности по отношению к ссылкам на источники информации. Это является проявлением стратегии дистанцирования и выполняет функции косвенного убеждения и ухода от ответственности. В языковой реализации жанра политического комментария противоборствующие стороны политического скандала используют общие лингвориторические приемы. Среди них: инвективная и обсценная лексика, авторские метафоры-инвективы, архаизмы, спекулятивные апелляции к прецедентным историческим феноменам, риторические приемы, характерные для выступления на митинге (призывы к сторонникам, заочное обращение к противнику, ритуальная финальная констатация будущего успеха, и т.д.), мифологизация и демонизация оппонента за счет эксплуатации концептуальной оппозиции «сила - слабость».

Жанр интервью в политическом скандале выполняет функцию прямого обращения к аудитории. Действующие лица стремятся при помощи интервью донести до реципиента свою позицию в максимально неискаженном СМИ виде. Кроме того, большая риторическая сила прямой речи приводит к использованию этого жанра для взаимных обвинений.

Жанр открытого письма призван воздействовать на массовую аудиторию, а не на формально заявленного адресата. Событийное содержание жанра проявляется либо в ярко эксплицированной эмотивной оценке уже известной информации, либо в обнародовании одним из участников конфликта новой скандальной информации.

Для жанра разговоров о политике характерна дискредитация всех фигурантов скандала, в том числе и обвиняющей стороны. Главная семиотическая оппозиция политического дискурса «свой - чужой» проявляется в интеграции и дифференциации групповых агентов политики. Противопоставление мира политики и бизнеса с одной стороны, и мира «простых людей», с другой, осуществляется, в частности, при помощи активного использования кванторов социально-политической идентичности «мы - они». Разговоры о политике несут функцию сублимации социальной агрессии, а также функцию регулирования политического процесса. Характерным признаком неинституциональной коммуникации по поводу политических скандалов является доминирование эмоций, низкий уровень фактологической информативности.

Ролевая структура политического скандала, отличаясь подвижностью ролей и их амбивалентностью, является производной от ролевой оппозиции «Обвиняемый - Обвинитель». Данные роли являются прототипными для политического скандала как разновидности конфликтного общения. Тем не менее, в речевой реализации роли Обвиняемого часто используются агрессивные коммуникативные тактики, и эта роль становится формально неотличима от Обвинителя. Таким образом, большинство значимых и частотных ролей в выявленной ролевой структуре являются производными от роли Обвинителя. Роль Обвинителя реализуется в следующих вариантах: «Стратег», «Миротворец», «Герой», «Боец», «Следователь», «Прокурор», «Трибун», «Ироничный наблюдатель», «Нигилист», «Эксперт». Как показал сравнительный анализ ролевой структуры нескольких политических скандалов, роли «Миротворца» и «Эксперта» могут также служить реализацией прототипной роли Обвиняемого.

Дискурсивная темпоральная динамика скандала характеризуется фазой обвинения, или дискурс-стимулом, и фазой респонсивных дискурсов, которые представляют собой разновидности реакций действующих лиц. Дискурс-стимул политического скандала характеризуется следующими признаками: повышенная включенность в контекст политической ситуации, эмоциогенность, использование приема ссылки на авторитет, анонимность источников, сращение первичного и вторичного дискурсов на уровне отдельного высказывания. Эти признаки обнаруживают сходство с признаками жанра молвы, что доказывает отсутствие четких барьеров между институциональными и неинституциональными типами дискурсов.

Респонсивный дискурс политического скандала подразделяется на дискурсы контрудара, защиты и примирения.

Респонсивный дискурс защиты реализуется сравнительно редко из-за коммуникативных преимуществ позиции обвиняющей стороны перед оправдывающейся. В респонсивном дискурсе контрудара ключевым условием коммуникативного успеха является выбор эксплуатируемой ценности, которая должна быть сильнее актуализирована в языковом сознании аудитории, чем ценность, применявшаяся в первичном дискурсе обвинения. В этом случае она становится сверхдоминантой, вытесняя из массового сознания доминанту обвинения.

Языковая реализация дискурса примирения является примером коммуникативной мимикрии. Наличие таких экстралингвистических факторов, как эскалация агрессивных политических действий стороной, использующей примирительные заявления, свидетельствует о маскировке под примирение. Таким образом, совпадая с речевым актом примирения в плане выражения, по своей содержательной сути дискурс примирения выступает в функции защиты.

Были выделены следующие метафорические модели политического скандала: война, театр, разнообразные виды стихийных бедствий, болезнь, движущийся состав, пища, паутина. В спектре эмоций, мотивирующих данные метафоры, выделяются два эмотивных топоса, составляющих ядро эмотивных смыслов политического скандала: топосы опасности и брезгливости.

Специфика эмотивности политического скандала заключается в доминировании негативных эмоций, вербальной агрессии и экспрессивности как норме общения. Эмоциогенная природа скандала заключается в побуждении реципиента к действию при помощи дискурса-стимула скандала. Дальнейшее генерализированное возбуждение находит выражение в эмотивной доминанте возмущения или усталости и раздражения. Отличительной чертой политического скандала является эмотивный радикализм общения, проявляющийся в речевом экстремизме.

Ведущей коммуникативной стратегией политического дискурса является манипуляция. В рамках ее реализации нами выделены следующие коммуникативные тактики, применяющиеся в политическом скандале: тактика комплимента, тактика отеческого покровительства противнику, тактика лжи, тактика деперсонификации оппонента, тактика акцента на формальной стороне событий.

Перспективы исследования мы видим в дальнейшем изучении взаимодействия институциональных и неинституциональных дискурсов, выявлении этнокультурной специфичности политического скандала, а также в углубленном изучении маргинальных жанров политического дискурса.

Список литературы:

политический скандал манипулятивный

1.Автономова, Н. Деррида и грамматология // Деррида Ж. О грамматологии. М., «Ad Marginem», 2000. - 513 с., c.92

2.Агеева Г.А. Homo Religious // Языковая онтология семантически малых и объемных форм / Вестник ИЛГУ Сер. Лингвистика. - Иркутск: ИГЛУ, 2000. - Вып. 1. - С. 5-15.

.Адорно, Т., Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М. - С.-Пб.: «Медиум», «Ювента», 1997. - 311 с.

4.Александрова О.В. Проблема дискурса в современной лингвистике//Когнитивно-прагматические аспекты лингвистических исследований. - Калининград, 1999. - С. 9-13.

.Алтунян А.Г. От Булгарина до Жириновского: Идейно-стилистический анализ политических текстов. М., 1999

6.Аналитическая философия: становление и развитие (антология). Общая редакция и составление А.Ф. Грязнова. М.: «Дом интеллектуальной книги», «Прогресс-Традиция», 1998. - 528 с.

7.Антипов Г.А. и др. Текст как явление культуры, - Новосибирск: Наука, 1989. - 196 с.

.Артемова Е.А. Карикатура как жанр политического дискурса. Дисс. … канд. филол. наук, Волгоград, 2002

9.Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М., : Сов. энциклопедия, 1990. С. 136-137.

10.Арутюнова Н.Д. Жанры общения//Язык и мир человека - М.: Языки русской культуры, 1999. - С. 649-653.

11.Арутюнова Н.Д. Фактор адресата. // Изв. АН СССР, сер. лит. и языка, т. 40, 1981, № 4.

.Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. - М.:Наука,1988. - 341 с.

.Арутюнова Н.Д., Падучева Е.В. Истоки, проблемы и категории прагматики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.16. Лингвистическая прагматика. - М.:Прогресс,1985. - С.3-42.

14.Бакумова Е.В. Ролевая структура политического дискурса. Дисс. … канд. филол. наук, Волгоград, 2002

15.Балла О. Власть слова и власть символа. Лингвистический поворот // Знание - сила. - 1998. - №11/12. - С.27-38.

<#"justify">16.Баранов А.Н. Очерк когнитивной теории метафоры // Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю. - М.: Институт русского языка АН СССР, 1991. - С. 184-193.

17.Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского государственного университета, 1993. - 182 с.

.Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1994. - 523 с.

.Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. - 312 с.

.Бахтин М.М. Проблема текста. Опыт философского анализа// Вопросы литературы. - 1976. № 10. - С. 122-151.

.Бахтин М.М. Проблема речевых жанров//Собрание сочинений, 5 т., М.: Русские словари, 1996. - С. 159-207.

.Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. - М.: Художественная литература, 1979. - 412 с. - С. 237-280

.Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности//Эстетика словесного творчества, - М.: Искусство, 1986.

.Бейлинсон Л.С. Медицинский дискурс // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: Сб. науч. тр. - Волгоград: Перемена, 2000. - С. 103-117.

25.Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика: Учебник для вузов. - М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. - 439 с.

26.Бенвенист Э. Общая лингвистика, М.: УРСС, 2002. - С. 296

27.Блакар Р.М. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Прогресс, 1987. - С. 88-120.

.Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с фр. и вступ. ст. С.Н. Зенкина. - М.: Добросвет, 2000. - 389 с.

.Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. - М.: Изд-во АН СССР, 1963. - Т.1 - 384 с.

30.Борботько В. Г. Общая теория дискурса (принципы формирования и смыслопорождения). Автореф. дис. … докт. филол. наук. - Краснодар, 1998. - 32 с.

.Борхес Х.Л. Четыре цикла. Собр. соч. в трех томах, т. 2. М.: Полярис», 1994. - с. 260

32.Бурдье П. Социология политики. <#"justify">34.Буряковская В.А. Признак этничности в семантике языка (на материале русского и английского языков). - Дис. … канд. филол. наук. - Волгоград, 2000. - 200 с.

.Бютор М. Роман как исследование. Изд-во МГУ, 2000. - 208 с.

36.Васильев, А.Д. Слово в телеэфире: Очерки новейшего словоупотребления в российском телевещании. Красноярск, 2000. <#"justify">37.Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи. - Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997. - С. 99-111.

38.Вендлер З. Иллокутивное самоубийство // Новое в зарубежной лингвистике, Лингвистическая прагматика, вып. XVI. - М.: Прогресс, 1985.

39.Вендлер З. Факты в языке // Философия, логика, язык. Общ. ред. Д.П. Горского и В.В. Петрова. -М.: Прогресс. -1987. - 336 с.

40.Вершинина Т.С. Зооморфная, фитоморфная и антропоморфная метафора в современном политическом дискурсе. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. - Екатеринбург, 2002. - 24 с.

41.Виноградов С.И. Выразительные средства в парламентской речи // Культура парламентской речи. - М.: Наука, 1994. - С. 66-77.

.Винокур Т.Г. Устная речь и стилистические свойства высказывания // Разновидности городской устной речи. М.: 1988.

43.Витгенштейн Л. Философские исследования. М.: Гнозис,1994. - 207 с.

44.Водак Р. Язык. Дискурс. Политика/ Пер. с англ. и нем.- Волгоград: Перемена, 1997. - 139 с.

45.Воеводин А.И. Стратагемы - стратегии войны, манипуляции, обмана. Красноярск, общество «Кларетариум», 2000.

.Волкова И. Слово Путина: Что показал психолингвистический анализ устных выступлений и. о. президента России // Эксперт. - 2000. - № 6. - C. 53-57.

.Вольф Е.М. Оценочное значение и соотношение признаков «хорошо»/ «плохо» // «Вопросы языкознания». - 1986. №3. - С. 98-106.

.Вольф Е.М. Метафора и оценка // Метафора в языке и тексте. -М.: «Наука», 1988. -С. 52-65.

.Воркачев С.Г., Кусов Г.В. Концепт «оскорбление» и его этимологическая память. // Теоретическая и прикладная лингвистика. Выпуск 2. Язык и социальная среда. Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. С. 90-102.

.Воркачев С.Г. К семантическому представлению дезидеративной оценки в естественном языке // «Вопросы языкознания». -1990, № 4, С. 86-92.

.Воркачев С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрических парадигм я языкознании //Фил. науки, 2001, № 1, С. 64-72.

.Гаджиев К.С. Введение в политическую науку. - М.: Изд. корп. «Логос», 1997. - 544 с.

53.Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования, - М.: Наука, 1981. - 138 с.

.Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. - М., 1996. - 352 с.

.Герасименко Н.А. Информация и фасцинация в политическом дискурсе (к вопросу о функционировании бисубстантивных предложений) // Политический дискурс в России - 2: Материалы раб. совещ.(Москва, 29 марта 1998 года) /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. - М.: Диалог-МГУ, 1998. - С. 20-23.

.Гийому Ж., Мальдидье Д. О новых приемах интерпретации, или Проблема смысла с точки зрения анализа дискурса / Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса: Пер. с фр. и португ./Общ. ред. и вступ. Ст. П. Серио - М.: ОАО ИГ "Прогресс", 1999. - С. 124-137.

.Гольдин Е.В. Проблемы жанроведения//Жанры речи, Сборник научных статей. - Саратов: Изд.-во Гос. учебно-научного центра «Колледж», 1999. - С. 4-7.

58.Грачев Г., Мельник И. Манипулирование личностью: Организация, способы и технологии информационно-психологического воздействия. <#"justify">59.Гудков Д. Б., Красных В. В. Русское культурное пространство и межкультурная коммуникация // Научные доклады филологического факультета МГУ. Вып. 2. - М.: Диалог-МГУ, 1998. - С.124-129.

60.Гудов В. Дом с привидениями. Политический реванш семиотики. Доклад на Курицынских чтениях. #"justify">66.Дементьев В.В. Фатические речевые жанры//Вопросы языкознания, 1999, № 1. - С. 37-55.

.Дементьев В.В., Седов К.Ф. Социопрагматический аспект теории речевых жанров: Уч. пособие. - Саратов: Изд-во Саратовского педагогического института, 1998. - 107 с.

68.Дергачева И.Л. Коммуникативная манипуляция в политических комментариях // Языковая личность: система, нормы, стиль: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-6 февр. 1998 г./ВГПУ. - Волгоград: Перемена, 1998. - С. 30-31.

69.Деррида Ж. О грамматологии. М., «Ad Marginem», 2000. - 513 с.

70.Дерябин А. Средства Массовой Интерпретации или Мыльная опера для мужчин. «Русский Журнал», 1998. <www.russ.ru/journal/media/98-07-16/deryab.htm <#"justify">73.Домовец О.С. Манипуляция в рекламном дискурсе // Языковая личность: аспекты лингвистики и лингводидактики. Волгоград, 1999. - с. 61-65.

74.Донсков С.В. Классификация жанров в журналистике // Филология и культура. Материалы IV Международной научной конференции 6-18 апреля 2003 г., Тамбов, изд-во ТГУ, 2003. 526 с.

75.Достоевский Ф. М. Нечто о вранье // Дневник писателя. М., 1989. С. 84-93

76.Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. - М.: ЧеРо, Изд-во МГУ, 1997. - 344 с.

77.Дубровская О.Н. Имена сложных речевых событий в русском и английском языках. - Дис. … канд. филол. наук. - Саратов, 2001. - 236 с.

78.Енина Л.В. Современный российский лозунг как сверхтекст. Дис. … канд. филол. наук. - Екатеринбург, 1999. - 186 с.

79.Ершова С.Л. Метафорические средства выражения культурных смыслов // Филология и культура. Материалы IV Международной научной конференции 6-18 апреля 2003 г., Тамбов, изд-во ТГУ, 2003. -526 с.

80.Желтухина М.Р. Реализация комического в дискурсивных стратегиях борьбы за власть.// Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. Волгоград - Саратов, 1998. - с. 68-77.

81.Жельвис В.И. Эмотивный аспект речи. Психолингвистическая интерпретация речевого воздействия. Ярославль: ЯГПИ им. Ушинского, 1990. - 81 с.

82.Жельвис В. И. Слово и дело: юридический аспект сквернословия // Юрислингвистика-2. Русский язык в его естественном и юридическом бытии. - Барнаул, 2000. - С. 194-206.

.Жижек, С. Возвышенный объект идеологии. М.: Изд-во «Художественный журнал», 1999. - 236 с.

.Жуков И.В. Война в дискурсе современной прессы. <#"justify">85.Залевская А.А. Текст и его понимание: Монография. - Тверь: Тверской государственный университет, 2001. - 177 с.

86.Захаренко И.В., Красных В.В., Гудков Д.Б., Багаева Д.В. Прецедентное высказывание и прецедентное имя как символы прецедентных феноменов // Язык, сознание, коммуникация. - Вып. 1. - М.: Филология, 1997. - С. 82-103.

87.Ильин И.П. Словарь терминов французского структурализма // Структурализм: «за» и «против». М.: «Прогресс», 1975. - С. 453.

88.Какорина Е.В. Стилистические заметки о современном политическом дискурсе // Облик слова. Сборник статей. М.: 1997.

89.Карасик А.В. Лингвокультурные характеристики английского юмора. Дисс. … канд. филол. наук. Волгоград, 2001. - 189 с.

90.Карасик В.И. О категориях дискурса // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты: Сб. науч. тр. ВГПУ; СГУ, Волгоград: «Перемена», 1998. - С. 238.

91.Карасик В.И. О типах дискурса // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: Сб. науч. тр. - Волгоград: Перемена, 2000 - С. 5-19.

92.Карасик В.И. Структура институционального дискурса//Проблемы речевой коммуникации, - Саратов, Изд-во Саратовского ун-та, 2000. - С. 25-33.

93.Карасик В.И. Религиозный дискурс//Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики, - Волгоград: Перемена, 1999. - С. 5-19.

.Карасик В.И. Язык социального статуса. - М.: Ин-т языкознания РАН; ВГПУ, 1992. - 330 с.

.Карнап Р. Преодоление метафизики логическим анализом языка // Аналитическая философия: становление и развитие (антология). Общая редакция и составление А.Ф. Грязнова. М.: «Дом интеллектуальной книги», «Прогресс-Традиция», 1998. - 528 с.

.Кашкин В.Б. Введение в теорию коммуникации: Учеб. пособие. - Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. - 175 с.

97.Кашкин В.Б. Кого класть на рельсы? ( к проблеме авторства в политическом и рекламном дискурсе) <<#"justify">99.Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Речевые жанры и социальные роли // Русский язык в контексте современной культуры: Тез. докл. междунар. науч. конф., Екатеринбург, 29-31 октября 1998 г. - Екатеринбург: УрГУ, 1998. - С.73-74.

100.Коротеева О.В. Дефиниция в педагогическом дискурсе. - Дис. … канд. филол. наук. - Волгоград, 1999. - 208 с.

.Коротеева О.В. Цели и стратегии педагогического дискурса // Языковая личность: система, нормы, стиль: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-6 февр. 1998 г./ ВГПУ. - Волгоград: Перемена, 1998. - С. 55-57.

102.Кочкин М.Ю. Манипуляция в политическом дискурсе.//Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики. Сборник научных трудов. Волгоград, 1999. с. 29 -34.

103.Кравченко А.В. Знак, значение, знание. Очерк когнитивной философии языка. - Иркутск: Издание ОГУП «Иркутская областная типография №1», 2001. - 261 с.

104.Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? (Человек. Сознание. Коммуникация). - М.: Диалог-МГУ, 1998. - 352 с.

.Красных В.В., Л.Н. Булгакова, И.Н. Захаренко. «Пиар»: миф или реальность, или кто кем виляет // Политический дискурс в России-4. - М.: 2000. - С. 31-35.

.Крысин Л.П. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. - М.: Наука, 1989. - 186 с.

107.Кубрякова Е С. О понятиях дискурса и дискурсивного анализа в современной лингвистике // Дискурс, речь, речевая деятельность: функциональные и структурные аспекты: Сб. обзоров / РАН. ИНИОН. - М., 2000. - 232 с.

108.Кунина М.Н. Когнитивно-прагматические характеристики террористического дискурса. Дисс. … канд. филол. наук.. Краснодар, 2001. - 176 с.

109.Купер И.Р. Гипертекст как способ коммуникации. <#"justify">110.Купина Н.А., Битенская Г.В. Сверхтекст и его разновидности //Человек - Текст - Культура. Екатеринбург, 1994. С.214-233.

111.Кухаренко В.А. Интерпретация текста. М.: «Просвещение», 1988. - 188 с.

112.Лассан Э. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: когнитивно-риторический анализ. - Вильнюс: Изд-во Вильнюсского ун-та, 1995. - 232 с.

.Лейбов, Р. Разговоры о погоде как речевой жанр. «Русский журнал», 29.08.2001. <www.russ.ru/netcult/20010829_leibov.html>

.Лисовский С.Ф. Политическая реклама. - М.: ИВЦ «Маркетинг», 2000. - 256 с.

.Лотман, Ю.М. Культура и взрыв. М.: «Гнозис», 1992. - 180 с.

116.Лотман, Ю.М. Семиосфера. - С.-Пб: «Исскуство» - СПБ», 2000. - 704 с.

117.Майнхоф У. Дискурс // Контексты современности: Хрестоматия. - Казань, 1998. - с. 11-13.

118.Макаров М.Л. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. - Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1998. - 200 с.

.Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание: Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке / Под общ. ред. Ю.П. Сенокосова. - М.: Шк. "Языки рус. культуры", 1999. - 216 с.

.Маркузе Г. Односторонний человек. М.: Знание, 1994. - 425 с.

.Маслова В.А. Введение в лингвокультурологию. - М.: «Наследие», 1997. - 208 с.

122.Межкультурная коммуникация и проблемы национальной идентичности // Сборник научных трудов. - Воронеж: Воронежский государственный университет, 2002. - 648 с.

.Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. - Вып. 1 / Под. Общ. Ред. И.Ф. Ухвановой-Шмыговой. - Мн.: Белгосуниверситет, 1998. - 283 с.

124.Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. - Вып. 2 / Под. Общ. Ред. И.Ф. Ухвановой-Шмыговой. - Мн.: БГУ, 2000. - 479 с.

.Мечковская Н.Б. Язык и религия. М.: Изд-во «Торговый дом Гранд», 1998. - 350 с.

126.Михальская А.К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике. - М.: Изд. центр «Академия», 1996. - 192 с.

127.Моль А. Социодинамика культуры. М.: Прогресс, 1973. - 406 с.

128.Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов: Изд. 2-е, испр. и доп. - М., Академический Проект, 2001. - 720 с.

.Московичи С. Наука о массах // Психология масс. Хрестоматия. Самара, 2001. - с. 513.

130.Музыкант В.Л. Теория и практика современной политической рекламы. М., 1998, - с. 50.

131.Мур Д. Э. Защита здравого смысла // Аналитическая философия: становление и развитие (антология). Общая редакция и составление А.Ф. Грязнова. М.: «Дом интеллектуальной книги», «Прогресс-Традиция», 1998. - 528 с.

132.Муратов С.А. ТВ - эволюция нетерпимости (история и конфликты этических представлений). М.: Логос, 2001. - 240 с.

.Мурзин Л.Н., Штерн А.С. Текст и его восприятие. Свердловск, 1991. - 172 с.

.Мухаев Р.Т. Политология. М.: «Приор», 2000. - 400 с.

135.Никитин М.В. Знак, значение, язык. С-Пб., РГПУ им. Герцена, 2001.

136.Никитин М.В. Предел семиотики. - Вопросы языкознания. - 1997. - №1. - С. 3-14.

137.Николаева Т.М. Лингвистическая демагогия. // Прагматика и проблемы интенсиональности. М., 1988.

138.Новикова-Грунд М.В. «Свои» и «чужие»: маркеры референтной группы в политическом дискурсе // Полис. - М., 2000. - №4. - С. 82-93.

.Овчинников В.Г. Автоматизированные ГТС: назначение, архитектура и перспективы развития // Научно-техническая информация. Сер. 1. 1990. № 12.

140.Ортега-и-Гассет, Х. Избранные труды. - М.: Изд-во «Весь мир», 2000. - 704 с.

141.Осетрова Е.В. Речевой жанр молвы в современной политической практике. Материалы III Параславянских чтений. <file:///C:\DOCUME~1\Colonel\LOCALS~1\Temp\Rar$DI00.350\Мои%20документы\FLINT\THESIS\index.htm> Красноярск, 24 мая 1999 г. <#"justify">142.Падучева Е.В. Говорящий: субъект речи и субъект сознания // Логический анализ языка. Культурные концепты. - М.: Наука, 1991. - С.164-169.

143.Падучева Е.В. Семантика нарратива. М.: Языки русской культуры, 1996. - 464 с.

144.Панченко Н.Н. Манипулятивность политической рекламы // Языковая личность: проблемы когниции и коммуникации Сб. науч. тр. - Волгоград: Колледж, 2001. - С. 225 - 230

.Паршин П. Б. Идиополитический дискурс // Труды международного семинара Диалог '96 по компьютерной лингвистике и ее приложениям. - М., 1996.

146.Паршин П. Б. Об оппозиции системоцентричности и антропо-центричности применительно к политической лингвистике (1999).

.< #"justify">.Пешё М. Прописные истины. Лингвистика, семантика, философия // Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М.: ОАО ИГ «Прогресс», 1999. - 416 с., - С. 225-291.

149.Пирс Ч. Логические основания теории знаков / Перевод с англ. В.В. Кирющенко и М.В. Колопатина, - СПб.: Лаборатория метафизических исследований философского факультета СПб ГУ; Алетейя, 2000. - 352с.

.Плуцер-Сарно А. «Ритуал» и «миф» в современной политике // «Логос». - М., 2000. - №2. - С. 14-21.

151.Плуцер-Сарно А. Государственная Дума как фольклорный персонаж: пародия, плач, исповедь как жанры российской политики. // «Логос». - М., 1999. - № 8.

152.Плуцер-Сарно А. Языковые основы информационной войны на Кавказе // «Логос». - М., 1999. - № 8.

153.Покровская Е.В. Роль метафоры в политическом тексте // Функциональные исследования. - М., 1997. - Вып. 4. - С. 145-148

.Попова А.В. Отражение субъективной ситуации в текстах СМИ: теоретический аспект // Язык и социум. Ч. I. Минск, 1998. С. 128-129.

.Попова Е. А. О лингвистике нарратива // Филологические науки, 2001. - № 4. - С. 87-91.

156.Попова Е.А. Культурно-языковые характеристики политического дискурса (на материале газетных интервью). Дис. ... канд. филол. наук. - Волгоград, 1995. - 187 с.

157.Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. - Воронеж, 2001. - 192 с.

158.Почепцов Г.Г. Психологические войны. - М.:Рефл-бук, К.: Ваклер - 2000. - 528 с.

159.Приепа А. Задача дня: «продавливать» и «не подставляться». // «Логос». - М., 2000. - № 1.

160.Пропп В. Я. Морфология сказки. - Ленинград: «Academia», 1928. - 151 с.

.Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. М.: Лабиринт, 1999. - 288 с.

162.Психология толп. - М.: Институт психологии РАН, Изд-во «КСП+», 1998. - 416 с.

163.Рекламный текст: семиотика и лингвистика. - М.: Изд-во «Издат. дом Гребенникова», 2000. - 269 с.

164.Романов А.А. Конфликтный дискурс политика // Политический дискурс в России - 3: Материалы раб. совещ. (Москва, 27-28 марта 1999 года) / Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. - М.: Диалог-МГУ, 1999. - С. 123-126.

.Руднев В.П. Прочь от реальности. Исследования по философии текста. М.: «Аграф», 2000. - 432 с.

.Русская разговорная речь как явление городской культуры. Екатеринбург, 1996. - 193 с.

.Самойлов А.Н. О понятии пресуппозиции в лингвистике // Вест. Междунар. славянс. ун-та. - Харьков, 1999. - Т. 2, № 2. - С. 61-64.

.Седов К.Ф. Становление дискурсивного мышления языковой личности: психо- и социолингвистический аспекты. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1999. - 180 с.

.Сентенберг И.В., Карасик В.И. Псевдоаргументация: некоторые виды речевых манипуляций. С.-Пб., 1993. с. 30-38

170.Сепир Э. Статус лингвистики как науки // Избранные труды по языкознанию и культурологии. Изд. группа «Прогресс», «Универс». - М., 1993. - 655 с.

171.Серио П. О языке власти: критический анализ // Философия языка: в границах и вне границ. - Харьков: Око, 1993. - Т.1. - С. 83-100.

172.Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ номинализаций // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса: пер. с фр. и порт. - М.:ОАО ИГ «Прогресс», 1999. - С. 337-383.

.Сиротинина О.Б. Некоторые размышления по поводу терминов «речевой жанр» и «риторический жанр» // Жанры речи: Сб. науч. статей. - Саратов: Изд-во Гос УНЦ «Колледж», 1999. - С. 26-31.

174.Слышкин Г.Г. Культурные концепты и проблемы интертекстуальности// Языковая личность: жанровая речевая деятельность. Тезисы докладов научной конференции. Волгоград, 6-8 октября, - Волгоград, Перемена, 1998. - С. 86-88.

175.Слышкин Г.Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе. М.: Academia, 2000. -128 c.

176.Сорокин Ю.А. Статус факта (события) и оценки в текстах массовой коммуникации // Политический дискурс в России - 4: Материалы раб. совещ. (Москва, 22 апреля 2000 года) // Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. - М.: Диалог-МГУ, 2000. - С. 89-101.

177.Сосланд А. Путин: разгадка секрета // «Логос». - М., 2000. - №2. - С. 22-27.

.Сосланд А. Харизма современного политика и как ее создавать // «Логос». - М., 1999. - № 9. - С. 87-95.

179.Социальная власть языка. Сб. науч. тр. - Воронеж: Воронежский государственный университет, 2001. - С. 208-213.

180.Степанов Ю.С. Семиотика. Изд. «Наука». - М., 1971. -164 с.

181.Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Изд. 2-е, испр. и доп. - М., Академический Проект, 2001. - 990 с.

182.Стернин И.А. Введение в речевое воздействие. Воронеж, 2001, - 252 c.

.Структурализм: за и против. Сборник статей. М.: Прогресс, 1975. - 467 с.

184.Сухих С.А. Зеленская В.В. Прагмалингвистическое моделирование коммуникативного процесса. - Краснодар: Изд-во Кубанского ун-та, 1998. - 160 с.

.Тарасенко Т.В. Речевой жанр как социальный знак. Красноярск, 2000

<#"justify">186.Тертычный А.А. Жанры периодической печати. - М.: Аспект Пресс, 2000.

.Толочко О.В. Образ как составляющая концепта «школа» // Языковая личность: проблемы лингвокульторологии и функциональной семантики: Сб. науч. тр. / ВГПУ. - Волгоград: Перемена, 1999. - С. 178-182

.Ухтомский А.А. Доминанта. М.: Мысль, 1966.

.Феденева Ю.Б. Функции метафоры в политической речи // Художественный текст: структура, семантика, прагматика. - Екатеринбург, 1997. - С. 179-188.

.Федосюк М.Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров // Вопросы языкознания, 1997, № 5. - С. 102-120.

.Филинский А.А. Солидаризация в политическом дискурсе // Лингвистические исследования 2001 г.: Сб. науч. тр. - СПб, ИЗД ИЛИ РАН, 2001. - С. 93-100.

.Фуко, М. Слова и вещи. М.: Прогресс, 1993.

.Хайдеггер М. Время и бытие, - М.: Республика, 1993. - 445 с.

.Хлынова В.В. Способы выражения оценочности в телевизионной политической речи. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. - Саратов, 2000. - 20 с.

195.Чудинов А.П. Спортивная метафора в современном российском политическом дискурсе // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: лингвистика и межкультурная коммуникация. 2001. №2. - С.20-24.

196.Шатин Ю. В. Риторика как область дискурсоведения (лекция). Международная летняя школа «Коммуникативные стратегии культуры», Новосибирск, 27 июля - 16 августа, 1998. <www.psu.ru/news/2000/05/03.html>

.Шаховский В.И. Запахи русского политического дискурса // Политический дискурс в России - 4: Материалы раб. совещ. (Москва, 22 апреля 2000 года) // Под ред. Ю. А. Сорокина и В. Н. Базылева. - М.: Диалог-МГУ, 2000. - С. 108-111.

.Шаховский В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. Воронеж: Воронежский государственный университет, 1987. - 192 с.

.Шаховский В.И., Желтухина М.Р. Роль комического в дискурсивном портрете политика: разоблачительная функция языка // Политический дискурс в России - 3: Материалы раб. совещ. (Москва, 27-28 марта 1999 года) // Под ред. Ю. А. Сорокина и В. Н. Базылева. - М.: Диалог-МГУ, 1999. - С. 101-114.

.Шевченко А.Ю. Дискурс-анализ политических медиа-текстов. «Полис», 2002, № 6, - C. 18.

201.Шейгал Е. И. Политический скандал как нарратив // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты: Сб. науч. тр. / ВГПУ; СГУ. - Волгоград, 1998. - С. 55-68.

202.Шейгал Е.И. Политическая мифологема как средство социальной идентификации // Межкультурная коммуникация и проблемы национальной идентичности. Сборник научных трудов. Воронеж: Изд.-во Воронежского государственного универститета, 2003. - С.230-239.

203.Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса: Монография/Ин-т языкознания РАН; Волгогр. Гос. пед. ун-т. - Волгоград: Перемена, 2000. - 368 с.

204.Шейгал Е.И., Бакумова Е.В. Идеологема как средство идентификации политика // Язык и мышление: Психологический и лингвистический аспекты. Материалы Всероссийской научной конференции (Пенза, 15-19 мая 2001 г.). - М., Пенза: Институт психологии и Институт языкознания РАН; ПГПУ им. В.Г. Белинского; Пензенский ИПКиПРО, 2001. - С. 227-230.

205.Шендерович В. Здесь было НТВ. «Еженедельный журнал», 24.09.02.

206.Шибаева Л.В. Речевые жанры в теории и практике журналистики. <#"justify">207.Шмелева Т.В. Ключевые слова текущего момента // Collegium. - Киев, 1993. -№1. - С. 33-41.

.Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Жанры речи. Саратов, 1998. - С.88-98.

209.Шмелева Т.В. Речевой жанр: опыт общефилологического осмысления // Collegium. - 1995. - № 1-2.- С. 57-65

.Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию, - ТОО ТК "Петрополис", 1998. - 432 с.

211.Яцутко Д.Н. Политическая метафора в языке СМИ. <#"justify">212.M. Agar. Institutional Discourse. - Amsterdam: Mouton Publishers, 1985. - Pp. 147-168.

.Baudrillard, J. The Mirror Of Terrorism. In: Baudrillard, J. The Transparency of Evil: Essays on Extreme Phenomena. London: Verso, 1993. Pp. 75-80.

214.Battle of Seattle: The New Challenge to Capitalist Globalisation. NYC: Soft Skull Press, 2001. - 392 p.

.Bourdieu P. Language and Symbolic Power. - Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1991. - 301 p.

.Brown J. Jerry Brown on Political Scandal: Thats the way I see it. North Coast Xpress, 1996

<www.sonic.net/~doretk/Issues/96-08%20AUG/jerrypolitical.html>

217.Burke K. Language as Symbolic Action. - Berkeley, CA: Univ. of California Press, 1966. - 514 p.

218.Chomsky N. Language and Politics. - Montreal and New York: Black Rose Books, 1988. - 638 p.

219.Deleuze, Guattari 1976 - Deleuze G., Guattari F. Rhizome. P., 1976.

.Dijk T. A. van. Discourse, Opinion and Ideologies // Discourse and Ideologies. - Clevedon: Multilingual Matters LTD, 1996. - P. 7-37.

221.Dijk T. A. van. Discourse Semantics and Ideology // Discourse and Society. Vol.6, No.2, 1995. - P. 243-285.

222.Doob L.W. Public Opinion and Propaganda. New York, 1956.

.Edelman M. Constructing the Political Spectacle. - Chicago: University of Chicago Press, 1988. - 137 p.

224.Edelman M. Political Language: Words that Succeed and Policies that Fail. - New York: Academic Press, 1977. - 164 p.

.Feldman O. Politically Speaking: a Worldwide Examination of Language Used in the Public Sphere. - Westport: Praeger, 1998. - 212 p.

226.Foucault M. The archaeology of knowledge. Tavistock Publications, 1972.

.Fowler R. Language in the News: Discourse and Ideology in the Press. - London, New York: Routledge, 1991. - 254p.

.Goddard T. The anatomy of political scandal. «National Journal», 20.12.2002.

229.Guespin L. Problématique des travaux sur le discourse politique, - Languages, 1971, № 23, p. 10.

230.Hovland C. et al. Order of presentation persuasion. New Haven, 1957

231.Hovland C., Janis I.L., Kelley H. Communication and persuasion. New Haven, 1953.

232.Hymes D. Foundations in Sociolinguistics. An ethnographic approach. Philadelphia, 1974. - 248 р.

.Janet P. De l'angoisse a l'extase, 2 vol., Paris, Alcan, 1928.

234.Knight G. Honourable Insults. A Century of Political Invective. London: Arrow books, 1991.

235.Lakoff G. The Bulletin of the Santa FE Institute // mcs. hea. htm // astarticle. welcome. htm / table of contests. econom. htm / next. article

236.Landow, George P. Textual openness. Hypertext and Intertextuality (1997). <#"justify">237.McEwan I. Amsterdam. - London: Vintage Random House, 1999. 178 p.

238.McQuail D. Mass Communication Theory. - London: Sage Publications, 1996. - 345 p.

239.Mower M. Political scandal is no recent phemomenon. «The Daily Cougar», 17.08.1996

.Nelson T.N. A file structure for the complex, the changing, and the indeterminate // in: ACM 20th National Conference - Proceedings (Clevelend, Ohio, 1965) pp. 84-100.

.Riggins S. The Language and Politics of Exclusion: Others in Discourse. - Thousand Oaks: Sage Publications, 1997. - 294 p.

.Rosenblum C. God, let there be a political scandal over «Enron». ChronWatch, 2002

.Sériot P. Analyse du discourse politique Sovétique. Institut dÉtudes slaves, Paris, 1985.

244.Slembrouk S. What is meant by «discourse analysis»? <#"justify">245.Stratton G. M. Excitement as an indifferentiated emotion.- In: Reymert M. L. Feelings and emotions, 1928, p. 215-221.

246.Young M., Madonna T. Not your fathers political scandal. Millersville Universtity, 1998.


Список источников


Интернет-источники:

1. #"justify">Лексикографические источники:

1. Collins English Dictionary, Harper Collins Publishers, 1992

. Longman Dictionary of English Language and Culture. - Essex: Longman, 1992. - 1528 p.

3. Толковый словарь Ушакова. <<#"justify">5. Lingvo 8.0 (Большой англо-русский, русско-английский словарь)

. Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Словарь русских политических метафор. - М.: Помовский и партнеры, 1994. - 330 с.

. Толковый словарь русского языка. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю., - М.: «Азъ», 1995.


Теги: Политический скандал как лингвокультурный феномен современной массовой коммуникации  Диссертация  Политология
Просмотров: 19108
Найти в Wikkipedia статьи с фразой: Политический скандал как лингвокультурный феномен современной массовой коммуникации
Назад