Анархические идеи - от начала XIX века до смерти Прудона (1865)

Анархические идеи - от начала XIX века до смерти Прудона (1865)

Неттлау М.

В Великобритании, уже раздраженной потерей американских колоний, старой системе преобладания аристократии угрожало народное демократическое восстание, назревавшее после 1789 года под влиянием событий Французской Революции. Только тогда подымавшаяся буржуазия, укрепившаяся и разбогатевшая, благодаря развитию машинного производства и морской торговли, стала на сторону правительства, которое дало ей вооруженную защиту против фабричного пролетариата и демократически-настроенных городских ремесленников, и дало флот для охраны морских торговых путей.

Начались судебные преследования против тех, кто сочувствовал делу французских революционеров, и эти преследования стали многочисленны и жестоки. Только оправдание судом присяжных намеченных жертв большого лондонского процесса (1791) предотвратило, к счастью, дальнейшее ухудшение положения, остановив дальнейшие преследования. Однако, была инсценирована одна из тех больших газетных кампаний, какие мы наблюдаем и в наши дни: "анти-якобинская" кампания, на протяжении целых годов настраивавшая общественное мнение против всего реформистского и революционного, народного и демократического, французского и иностранного. Разумеется, некоторые убежденные и упорные демократы, социалисты и свободомыслящие стойко сопротивлялись. Но идеи, для своего распространения требовавшие спокойного и открытого обсуждения, как, например, анархические идеи, впервые изложенные Вильямом Годвином в 1793 г., не могли уже более обсуждаться, их гнусно извращали антиякобинцы, а революционеры, доведенные преследованиями до таких настроений, которые в наше время назвали бы большевицкими, считали анархические идеи слишком умеренными и мягкими. Они были более склонны к террористическим выступлениям, к устройству заговоров и другим предприятиям трагического характера, кончавшимся казнями и ссылками, начиная с заговора полковника Деспара (1803) и до двух дел Артура Тислвуда (1817, 1820).

Сам Годвин отошел от этой борьбы к менее компрометирующим литературным трудам и только, много лет спустя, был несколько затронут беспредельным энтузиазмом молодого Шелли, ненадолго вызванном в поэте идеями "Политической справедливости" и хорошо обоснованными Годвином принципами свободомыслия. Но Шелли, подобно более сильному Байрону, подвергся преследованию со стороны тогдашнего общественного мнения и кончил жизнь в добровольном изгнании. Роберт Оуэн, со своей цепкой настойчивостью, практической складкой и материальными средствами, занимал более прочную позицию, чем кто бы то ни было из других ранних социалистов. Но и он был, в конце концов, внесен, в каталог общественного мнения, как изменник и человек безнравственный, опасный для религии и семьи и таким образом был вытеснен из круга людей, привлекавших к себе общественное внимание. Таким путем было подорвано влияние либертарных идей в Англии.

Позднее оно возродилось только однажды, благодаря великодушному Вильяму Томпсону, автору "Исследования о принципах распределения благ, наиболее способных сделать людей счастливыми..." (Лондон, 1824, XXIV+600 стр.) и подробно разработанного труда о конструктивном социализме, выпущенного в 1830 году под заглавием "Практические указания". Он преждевременно умер в 1833 г. Его учение приняло позднее формальный характер под влиянием холодных резонеров, ограничившихся идеями добровольного экономического сотрудничества на основе строгой взаимности, как, например, Джон Грей, автор книги "Социальная Система: трактат о принципе обмена" (Эдинбург, 1831, XV 4-374 стр.) и других произведений. Иногда эти резонеры приходили к мысли о постепенном и добровольном устранении государства, подобно Герберту Спенсеру ("Социальная статика," 1850 г.), Джону Стюарту Миллю ("О свободе," 1859 г.) и другим. Позднее, еще более формальный индивидуализм, без всякого социального содержания, развился из этих идей. Это направление лучше всего представлено произведениями Оберона Лерберта, младшего сына лорда Кэрнарвона. Эти произведения не совсем лишены некоторого антигосударственного содержания. Эти же идеи повлияли на многих радикалов, помешали им, — когда они стали социалистами, — некритически уверовать в государственный социализм, особенно в марксизм. Этот полезный результат нашел себе, однако, противовес во многих других результатах, вследствие возраставшего влияния националистического патриотизма и теократического этатизма Мадзини, которыми прониклись молодые английские радикалы пятидесятых и шестидесятых годов. Это влияние Мадзини разрушало либертарную традицию, в течение полувека выросшую из великого произведения Годвина.

В Соединенных Штатах — особенно в восточных штатах — социальные условия все более ухудшались. Городской пролетариат был поглощен экономической самозащитой, организацией чисто-профессиональных союзов и борьбой за условия труда. В то же время в западных штатах сохранялись еще почти нетронутыми условия жизни первых пионеров, а в средней полосе все еще оставалось место для социальных опытов, добровольных общин всякого рода и для соответствующих этому положению разнообразнейших религиозных, экономических, сексуальных, либертарных и других идей.

Роберт Оуэн и здесь был глашатаем идей. Он организовал колонию "Новая Гармония" в 1825 г. В этом опыте приняли участие около 800 человек, получивших в свое распоряжение около 28,000 акров хорошей земли, свыше миллиона долларов и землю, уже возделанную продолжительной работой одной религиозной колонии. Однако, результаты были неудовлетворительны. Исходя от этих результатов, один из членов колонии, Джошуа Уоррен из Бостона (1798-1879), пришел к резкому отрицанию обычных для таких коммун принципов: безграничной солидарности и сотрудничества. Он выдвинул принципы единоличной работы, прямого обмена по себестоимости и строгой взаимности. Эти принципы Уоррен стал применять на практике, создав в 1827 г. в Цинциннати распределительный склад. Он стал рекомендовать повсеместную организацию точно таких же складов колониями, основанными на справедливом обмене продуктов и услуг. В этом духе он вел пропаганду на страницах первой анархической газеты в Соединенных Штатах — "Мирный Революционер" ("The Peaceful Revolutionist") в Цинциннати (1830), написал книгу "Справедливый товарообмен" (1846), "Практические подробности справедливого товарообмена" (1852) и проч. В течение больше, чем пятидесяти лет, он неутомимо вел пропаганду. Идеи Уоррена привлекли на его сторону Стефана П. Эндрюса, который разработал эту систему индивидуализма, главным образом, вопросы о политической и сексуальной независимости в книгах: "Наука об обществе: истинная конституция правительства при суверенитете личности" и "Стоимость, как предел цены..." (1851), а также "Любовь, брак и развод" (1852). Эти идеи настойчиво развивались очень упорными пропагандистами и пропагандистками, как Лизандр Спунер, В. Б. Грин, Эзра М. Хейвуд, Мозес и Лилиан Харман. Они достигли наибольшего распространения, благодаря деятельности Б. Р. Таккера (родился в 1854 г.), автора, переводчика, издателя и редактора "The Radical Review" в 1877 г. и "Liberty" (Бостон, позднее Нью-Йорк, 1881-1907).

Эти идеи в той или иной степени оказали влияние на' движение в пользу земельной реформы, начиная с сороковых годов и вплоть до выступления Генри Джорджа, а также на движение в пользу монетной реформы. Они повлияли также на многие прогрессивные движения в антигосударственном направлении. Однако, эти идеи совсем не были наполнены социальным содержанием, и хотя они должным образом отвергли государственный социализм, зато они же одновременно отвергли и все социальные реформы анархизма (коллективистический и коммунистический анархизм) и — особенно идеи Б. Р. Таккера — были направлены к решительному дискредитированию этих форм анархизма. Это кончилось тем, что движение анархистов-индивидуалистов было отрезано от общего социально-революционного движения, а раскол лишил эти идеи возможности оказывать постоянное и растущее влияние, как раз в настоящее время, когда каждое антигосударственное движение так необходимо.

Факты свидетельствуют о том, что эти идеи, естественно выраставшие в пионерскую эпоху Джошуа Уоррена, сто лет назад, искусственно и чисто отвлеченным путем прививались Таккером и его поколением позднейшей и современной нам капиталистической Америки. Во время Уоррена на Западе, при обилии земель и минимуме государственного вмешательства и экономического давления, люди могли подниматься до среднего уровня экономического равенства. Они могли бы применять на практике принцип добросовестной взаимности и взаимной солидарности, если бы они этого действительно хотели. Но даже и при таких условиях ненасытная жадность немногих или многих увековечила бы взаимное недоверие. Сознательные люди, ведущие себя честно, были бы обречены на разочарование и изоляцию, если не на исчезновение. При всяких иных условиях современной жизни самые элементарные попытки встречали препятствие со стороны привилегии и монополии, государства и всемогущего капитала, и взаимность становилась невозможной. Это лишило индивидуалистический анархизм, проповедовавшийся Таккером, всякой почвы для действия, закрыло для него всякую социальную среду, где он мог бы применяться, отняло у него возможность связи с жертвами общественного строя, для которых свобода соглашения и надежда на взаимность были не более, как насмешкой.

В Европе Прудон (1809-1865), хорошо знакомый с французским централизованным государством, на его глазах подавлявшим местную жизнь, и с социалистическими системами, носившими принудительный и попечительный характер, в равной степени отрицавшими свободу личности, уже в 1840 г. отверг и государство, и эти системы ("Что такое собственность?" Париж, 1840) и стал проповедовать экономическую организацию индивидов и ассоциаций для применения на практике принципов справедливого обмена и создания, путем федерации и соглашения, частного экономического общества, которое могло бы также практически организовать социальные функции государства, в то время, как не-социальные, принудительные функции современного государства были бы признаны просто вредными и упразднены путем отнятия у государства общественной поддержки; таким способом, государство было бы ликвидировано, как бесполезный и вредный организм.

Прудон, сам будучи рабочим, видел перед собой высоко развитый французский буржуазный и государственный режим и знал силу ассоциации и сочетания сил, практикуемых буржуазией и — в сороковых годах — все еще недоступных рабочим. Он, кроме того, всегда был настоящим социалистом, чувствовавшим гнет привилегированных и требовавших равенства условий жизни. Прежде всего он был ученым, в течение 25-ти лет своей социалистической деятельности с 1839 до 1864 г., постоянно погруженным в социальные проблемы и всегда изучавшим новые возможности великого перехода от власти к свободе, от вынужденного подчинения к соглашению равных, от монополии к переходу продуктов в пользование самих производителей. Его острый взор пронизывал вопрос о национальностях ("О федеративном принципе и необходимости восстановить Партию Революции", Париж, 1863, XVIII+324 стр.), и в своем посмертном труде он наметил новую политику рабочего класса ("О политической способности рабочего класса", Париж, 1865, VI+465 стр.).

В то время, как в Америке анархический индивидуализм окостеневал на пути от Уоррена до Таккера, сочинения Прудона, его столь разнообразная переписка, посмертные произведения и анализ тактики авторитарных революционеров, напечатанные в его больших периодических журналах в 1848-50 г.г., до сих пор сохраняют жизненность своих либертарных идей и вдохновляют всех европейских анархистов. Смело можно сказать, что подобно тому, как в Англии распространялись идеи Годвина, а в Соединенных Штатах, в описанных выше узких пределах, — идеи Уоррена, так во всех других странах анархическая мысль распространялась и развивалась, главным образом, на основе интеллектуальных влияний, более или менее исходивших от Прудона.

На деле, однако, деятельность Прудона всегда встречала огромные препятствия среди передовых групп и партий во Франции. В сороковых годах все авторитарные социалисты были его ожесточенными противниками, а он был таким же их противником. В революционный и республиканский период 1848-1851 г.г. критика Прудона не привлекла к себе внимания, ибо народ был увлечен идеями государственного социализма Луи Блана, революционеры вообще — нейтралистским якобинством, крестьяне и другие широкие слои народа — бонапартизмом, и все вместе — верою в правительство. Только молодой журналист Ансельм Белльгарриг, побывавший в Соединенных Штатах, Нью-Орлеане и в районе Миссисипи и пораженный тогдашней простотой американского городского и правительственного механизма, особенно по сравнению с французской бюрократией, выступил с мыслью о ликвидации правительственного аппарата и самоуправления, основанного на суверенитете муниципалитета (общины). Ежедневная газета "Цивилизация", издававшаяся в Тулузе в период с марта до декабря 1849 года, два больших номера журнала "Анархия" (Париж, апрель и май 1850 г.), несколько брошюр и других издании Белльгаррига и его друзей проповедовали это отрицательное отношение к французскому правительственному организму. В то же время эти издания воздерживались от поддержки какой бы то ни было социальной доктрины. Они, таким образом, отрывались от народных движений, но ими не пренебрегали политические мыслители: ибо иллюзорность веры в правительство и избирательной политики все более и более влияла на передовых мыслителей. Взамен парламентаризма они изобрели прямое представительство (Риттингаузен, Консидеран, Ледрю-Роллен в период 1850-51 г.г.) и другие способы упрощения и децентрализации правительственного организма. В то же время, в области экономики, государственному социализму Луи Блана были противопоставлены планы федеративных ассоциаций (Константин Пекер) в сороковых годах. Еще раньше того, в тридцатых годах, фурьеристами была выдвинута идея о "сосьетарной коммуне", блестяще изложенная Консидераном в его "Судьбе общества" (1837, 38, 44), и т.д.

Однако, все эти даровитые, образованные меньшинства не могли помешать Луи Бонапарту собрать урожай с посева идей авторитарной республики и объявить себя императором Наполеоном III, действуя по образцу своего дяди, императора Наполеона I, сделавшего свою добычу из авторитарной республики 1792 г. При Наполеоне III националистическая политика получила преобладание. Буржуазные и якобинские демократы и республиканцы поддерживали этот национализм, как их отцы поддерживали политику завоевания, проводившуюся первым Наполеоном.

Только Прудон с честью противостоял этому искушению и предостерегал против национальных войн и неурядиц, начавшихся с 1859 г. и до сих пор рвущих Европу на, куски и разоряющих ее. Прудон проповедовал федерацию, как это делал позднее и Бакунин, в 1867 г. Таким образом, в 1859-1863 годах, как и в 1848-1851 годах, Прудон возвысил свой предостерегающий голос и стал самым ненавистным человеком как раз для тех партий, которые считали себя наиболее передовыми в социальном и политическом отношениях.

Но много рабочих прислушивалось к нему (1863-1864 годах), и он резюмировал свои советы им в посмертном произведении, указанном выше. Его безвременная смерть (19 января 1865 года) оставила после себя пустоту, ибо все его друзья и ученики специализировались на отдельных частях его учения, ни один из них не мог заместить и дополнить его, подобно тому, как Анфантэн и Базар дополнили Сен-Симона, как Консидеран дополнил Фурье, и так далее. Верморель и Левердей обладали величайшими способностями, но обстоятельства помешали полному признанию их заслуг в то время. Кроме того, здесь надо упомянуть, что коллективизм победоносно развивался в те годы, в конце 60-х годов, заполняя пустое место, оставленное последователями. Прудона, и пропитывая все движение социалистическим духом, как это будет показано ниже.

Прудон привлек к себе большое внимание в Германии со стороны всех выдающихся социалистов того времени, от Карла Маркса до Макса Штирнера, а также радикальных философов вроде Арнольда Руге, социалистических философов и радикальных политиков вроде М. Гесса и Карла Грюна, ученых и музыкантов, вроде Карла Фохта и Рихарда Вагнера, и многих других. Все они считали государство вредным и ненавистным и все надеялись увидеть его устраненным, ликвидированным и исчезнувшим, хотя они и расходились по вопросу о способах и ближайших шагах для достижения этой цели. Мы видим, что таким же образом государство осуждалось и пренебрежительно оценивалось Пи-и-Маргалем в Испании (1854), английскими писателями в 50-х годах, писателем Писаканэ в Италии и т.д. Свое огромное развитие идея государства получила только благодаря политическому честолюбию бонапартистской Франции, национальному патриотизму Кавура, Мадзини и Гарибальди, благодаря польскому восстанию 1863 года, благодаря роли Пруссии в датской и австрийской воинах и американской гражданской войне (1859—1866 годов). В те годы изучение принудительного характера государственной власти, которым занимались почти все передовые мыслители от 30-х до 50-х годов, было придавлено густым слоем национализма. Позднее, начиная с 70-х годов, ту же роль играло открытие социально-охранительного характера государства. Государству стали щедро приписывать всякого рода социальные функции, чтобы создать впечатление, что оно необходимо. С того времени развитие непрерывно шло ретроградным путем вплоть до всепоглощающего и всем управляющего фашистского государства.

В 40-х годах Макс Штирнер опубликовал (декабрь 1844 года) свою книгу "Единственный и его собственность". В этом произведении он дал теорию совершеннейшего индивидуализма. При ближайшем рассмотрении эта теория оказывается глубже и богаче социальными чувствами, чем это принято думать. Неправильно выводить какой-нибудь вульгарный эгоизм из учения Штирнера. Он считал, что социальное освобождение зависит от интеллектуального и морального подъема личности, понимающей, чего требует ее личный интерес, как не способна какая бы то ни было внешняя власть позаботиться о нуждах личности и как добровольное социальное сотрудничество лучше всего это может сделать. Другие, как Гесс и В. Марр, соединили учение Прудона с коммунистической экономикой и приблизились к анархическому коммунизму, или пропагандировали прудоновский мутуализм.

Пи-и-Маргаль, молодой каталонский республиканец, в период временной политической свободы, которая могла бы быть названа испанским 1848 годом, а именно, в период в 1854-1855 годов, напечатал знаменитую книгу "Реакция и Революция", политические и социальные наброски (Мадрид, 1854 г., 424 стр.) — первый и единственный том, заключительная часть которого, однако, датирована 27 августа 1855 года. Эта редкая книга пыла перепечатана в 1928 году в "Revista Blanca" (Барселона, 478 стр.). Автор доказывает суверенность личности и заключает из этого, что ни один человек не должен обладать властью над другим человеком, ибо между суверенными существами могут быть только соглашения, договоры. Власть и суверенитет (автономия) друг другу — противоречат. Власть, как социальный базис, должна быть заменена договором в качестве социального базиса. Этого требует логика. Демократия, говорит он, начинает допускать суверенитет личности в качестве своей единственной возможной основы, но все еще отвергает ту анархию, которая является следствием, не могущим быть отвергнутым. Поступая так, она приносит логику в жертву интересам минуты. Человек суверенен, власть же есть отрицание суверенности. Таково мое революционное понимание. Я должен уничтожить власть. Такова моя цель. Таким образом я знаю, какова моя исходная точка и какова моя цель, и я не колеблюсь.

В этом рассуждении Пи-и-Маргаль и его памятная книга стоят рядом с тремя наиболее замечательными книгами начала 50-х годов: "Социальная статика" Герберта Спенсера (Лондон, 1850), "Наука об обществе: истинная конституция правительства в суверенности личности" С. П. Эндрюса (Нью-Йорк, январь 1851 г.) и "Общая идея революции в XIX веке" Прудона (Париж, 1851). Совершенно не вероятно, чтобы Пи-и-Маргаль не знал этих книг и не был бы под влиянием их, не вдохновлялся бы ими прямо или косвенно, пополняя их своим богатым испанским опытом и своими прирожденными каталонскими склонностями к автономии.

В 60-х годах Пи-и-Маргаль и другие перевели важнейшие произведения Прудона, и эти произведения, вместе с книгой "Реакция и революция", были умственной пищей испанских федералистов-республиканцев, часть которых, в большинстве состоявшая из очень развитых ремесленников, была также затронута движением в пользу социальных ассоциаций, которое созрело среди испанских рабочих уже в 40-х годах. Таким образом, эти рабочие, стоявшие между Пи-и-Маргалем (который впоследствии втянулся в республиканскую политику) и Прудоном (социальное учение которого не удовлетворяло их), были хорошо подготовлены к восприятию чистого анархизма, связанного с, полным социализмом (коллективизмом), который Бакунин изложил им в 1868-1869 годах, как мы это увидим ниже.

50-ые годы дали еще другое замечательное социальное произведение, — итальянские "Saggi sulla Rivoluzione" (Очерки революции в книге Карло Писаканэ "Saggi storia politici-military" — Исторические, политические и военные очерки, Женева 1859 и Милан I860, 4 части). Писаканэ, офицер и участник итальянских войн и восстаний 1848— 1849 годов, независимый мыслитель и критик, стоявший в стороне от Мадзини, погиб, сражаясь в отчаянной попытке поднять революцию в тогдашнем неаполитанском королевстве (Июнь 1857 года). Он оставил после себя упомянутые очерки, которые были правильно редактированы, но так как они не понравились централистам, сторонникам власти и буржуазным националистам, то они были искусно изъяты из обращения. Как раз в период б0-х и 70-х годов, когда они особенно были бы полезны, чтобы показать, как дороги были либертарные воззрения признанному национальному герою, — их сделали недоступными. Но Джузеппе Фанелли, товарищу Писаканэ, в 1857 году эти воззрения были хорошо известны, и в середине б0-х годов Фанелли стал ближайшим итальянским товарищем Бакунина. Фанелли был также тем человеком, который зимою 1868—1869 годов получил от Бакунина и его друзей поручение ознакомить с их идеями испанские кружки в Мадриде и Барселоне, — как раз те круги ремесленников и промышленных рабочих, где идеи Пи-и-Маргаля, Прудона и других социалистов пользовались большим уважением и которые были вполне подготовлены к восприятию бакунинских идей в изложении Фанелли, друга Писаканэ. "Свобода и ассоциация" — такова формула, резюмирующая цели Писаканэ. Он отвергает традиционные формы правительства, как непозволяющие истинной свободе развиваться. Лучшими гарантиями свободы для него являются автономные общины с соответствующими участками земли и ассоциации рабочих, которым доверяются надлежащие средства производства, но земля и средства производства остаются во владении коллектива.

Коллективистический анархизм, излагавшийся в б0-х годах Бакуниным и другими, близко подходит к системе Писаканэ. С этой системой учение Бакунина расходится в одном пункте: по мнению Бакунина необходим промежуточный организм между коммуной и коллективом для защиты изолированной коммуны, а именно — округа или провинциальная федерация коммун, в то время как Писаканэ, помня о вражде и соперничестве многочисленных итальянских подразделений, стремился положить конец всякому роду подразделений и хотел осуществить это путем коммунальной автономии.

Из этого краткого обзора серьезных, антигосударственных тенденций в Англии, Соединенных Штатах, Франции, Германии, Испании, Италии, вплоть до I860 года, в произведениях подлинного цвета политических мыслителей, социальных ученых, социалистов и выдающихся деятелей искусства и науки, мы можем заключить, что эти тенденции были и до сих пор остаются подлинным результатом, цветом прогрессивной мысли, несмотря на временные остановки в ее развитии, вызванные общим ходом событий, начиная с 1860 года. Препятствия были и до сих пор остаются очень серьезными.

Исторически эти препятствия были неизбежными последствиями усиления капитализма путем развития техники, фабричной системы и других факторов, начиная с конца XVIII века. Это развитие капитализма доставило большие преимущества в области промышленности в западной Европе: Англии, Франции, Бельгии. Политически разъединенные и слабые государства Германии и Италии стремились к государственному единству и национальной независимости, к экономическому развитию, свободному от английского импорта и от французской политической опеки. Отсюда эра национальных войн с 1859 г. до 1871 года. Отсюда столкновение национальных чаяний на востоке Европы, главным образом славянских народностей, нашедших себе выражение в мировой войне, и создание новой карты Европы после 1918 года с 36 государствами вместо 25, с 20 тысячами километров пограничной линии вместо 13 тысяч, с 30 образцами монет вместо 18. Эти перемены за время с 1918 по 1930 год принесли такие результаты, что в настоящее время дальнейшее деление считается нежелательным. Наоборот, коллективные группировки в форме пан-Европы, или в менее крупные объединения являются предметом серьезного обсуждения. Экономическая жизнь требует простора, а деление по национальному признаку не всегда может обеспечить этот простор. Экономически удушаемые страны создают международную депрессию. Прудон в своих произведениях и письмах 1859-1863 годов предвидел все это. Приближается время, когда справедливая федерация станет очередным вопросом.

Рабочие были физически ослаблены, и духовно искалечены грубой жестокостью развивавшейся машинной цивилизации. В то время, как британские тред-юнионы, делая огромное усилие, защищали рабочих не без успеха, в других странах, с другой исторической основой, это казалось невозможным, и единственным фактором, способным регулировать и смягчать худшие эксцессы эксплуатации, было государственное управление путем законодательства и охраны интересов граждан. Это объясняет поспешность, с которой континентальные социалисты стали добиваться на выборах влияния в парламенте, с целью проведения реформ и законодательной охраны труда, начиная от Луи Блана и Люксембургской комиссии в Париже в 1848 году и от агитации Лассаля за всеобщее избирательное право и государственную помощь в 60-х годах в Германии. После того, как события шли таким ходом в течение 70 лет, нам ясна теперь обманчивость этой отчаянной попытки доверить интересы рабочих государству, которое в первую очередь является опорой власть и капитал имущих и, в равной степени, оказывается защитником своих собственных интересов, т.е. интересов огромной и крепко организовавшейся бюрократии. Государство лишило силы все социалистические партии, которые на него опирались и дало рабочим, в обмен на их социалистический энтузиазм, выразившийся в миллионах избирательных бюллетеней только жалкую подачку в виде кой-какого законодательства, которое рабочие, при других обстоятельствах, с таким же успехом завоевали с помощью тред-юнионистской политики и синдикалистского прямого действия. Кроме того, там, где государству присвоены еще более широкие социальные функции путем частичной социализации, или, как в России путем управления всего, что жизненно в экономической и социальной жизни, или, как в современной Италии путем разделения населения на средневековые категории, результаты оказываются плачевными и нестерпимыми. Таким образом и здесь, если мы окажем разумно организованное противодействие, то окажемся почти у конца неудачной эволюции и могли бы избавить себя от необходимости испить до дна горькую чашу государственного всемогущества, в то время как неспособность государства так очевидна. Здесь также 70 лет опыта в ложном направлении создали невозможное положение: раздувшийся организм государства, производящий наименьшее количество полезного труда с наибольшими издержками и громоздкость бесполезной государственной машины с огромной бюрократией и милитаризмом, постоянная опасность войны и удушения нормального хода экономической жизни. Поэтому, должны быть основания для надежды, если анти-государственная идея вновь станет проповедоваться с той же силой и талантом, как в дни Прудона, Герберта Спенсера и многих других, к которым должны быть причислены лучшие представители либертарной этики, — такие люди, как Торо, Уолт Уитмен, Эдуард Карпентер и Л. Н. Толстой.

* * *

Анархизм имел еще другой источник роста в первой половине XIX века, а именно: он развился из наиболее законченного и свободного истолкования и осуществления коммунизма.

Если коммунизм назначает "от каждого по его способностям, каждому по его потребностям", то для понимания этого требуется самая полная свобода. Это делает всякий регулированный и авторитарный коммунизм противоречием, нелепостью. Это и был наиболее значительный недостаток "икарианского" коммунизма Кабэ, так настойчиво пропагандировавшегося со времени напечатания "Путешествия в Икарию" (Париж 1840), а также и коммунизма Бабефа и Буонарроти, несколько более либерального коммунизма Дезами и проч. Группа парижских рабочих провозгласила это во всеуслышание и подняла знамя свободнейшего коммунизма, т.е. анархического коммунизма. "Гуманист, орган социальной науки", два больших номера которого вышли в июле и августе 1841 года, был их органом. Этот журнал был запрещен, группа была предана суду и разбита путем преследований, к которым присоединилась вражда со стороны Кабэ и всех других респектабельных, авторитарных коммунистов, которые считали, что их коммунистическая монополия нарушена этими коммунистами, анархистами, атеистами, врагами семьи, людьми, стремившимися сделать из жизни наслаждение. Жан Жозеф Мей, Ж. Шаравэй, Паж — наиболее известные члены этой маленькой группы. Им хорошо был знаком анархизм, обоснованный в XVIII веке Сильвеном Марешалем. Их газета содержит чрезвычайно тщательно написанную его биографию.

По всей вероятности, им известно было также аббатство, описанное в книге Рабле, с его правилом: "делай, что хочешь". Такая жизнь предполагает изобилие, а при всеобщем изобилии такое правило жизни само собою разумелось бы. Так в горных округах, при изобилии родников и ключей, само собою разумеется неограниченное и бесконтрольное пользование водой, в то время как в безводных равнинах, где с водой приходится бережно обращаться, может потребоваться работа, и здесь обычай, вероятно, установил бы границы для свободного пользования даже водой.

"Гуманисты" знали все это и намеревались выступить в качестве пропагандистов с целью распространения идей, которые они считали правильными. Они отказывались преклониться перед мнениями невежественных и слепых меньшинств, но их усилия оказались безрезультатными. Мне не ясно, придерживалась ли таких же взглядов другая группа "Друзья народа" в 1842 году, которую орган рабочих ассоциаций "L'Atelier" резко критиковал и назвал ее "достойною господина Прудона, анархиста". Во всяком случае, этот свободный коммунизм захирел и уже не был более представлен в ежедневной парижской печати и литературе _в 1848-1851 годах когда, особенно с марта до июня 1848 года, каждый оттенок социалистической мысли представлен был публике в печати или в речах ораторов. Я просмотрел довольно значительное количество этих материалов и не встретил никакого отражения взглядов "гуманитарных" групп. Кроме того, известно, что Ж. Ж. Мей умер уже к тому времени, пав жертвою африканского климата в качестве солдата, сосланного в Африку после нескольких лет изгнания, проведенных в Англии.

В те годы лишь очень немногие доходили до идей свободного коммунизма. До некоторой степени это сделал независимый фурьерист Эдуард де Помпери, в единственном вышедшем номере его газеты "L'Humanite" (25 октября 1845 года), где он описывает общество, в котором изобилие продуктов сделало бы ненужными все ограничения, предусмотренные фурьеризмом.

Никогда, однако, в те годы во Франции анархизм Прудона не связывали с законченной формой коммунизма — ни в литературе, ни в устной пропаганде. Это было сделано лишь М. Гессом в его знаменитых очерках "Социализм я Анархия" и "Философия действия" в немецком эмигрантском издании в Цюрихе (июль 1843 года), а также Карлом Грюном в немецких журналах 1844 года. Кроме того, в противоположность авторитарному коммунизму немецкого портного Вейтлинга и его товарищей (1843—1845) Вильгельм Марр и его товарищи проповедовали среди немецких рабочих в Швейцарии свободный коммунизм, соединенный с антигосударственными идеями Прудона и с атеизмом, противопоставлявшимся библейским симпатиям многих авторитарных коммунистов. Период преследований устранил эту пропаганду летом 1845 года, и хотя Марр оставался активным и даже напечатал историю этого движения (1846), однако настоящая пропаганда никогда уже больше не возобновлялась, даже Гесс и Грюн изменили свои взгляды в 1843 и 1844 годах. Прекрасные мысли в этом духе встречаются в произведении Рихарда Вагнера "Искусство в будущем" (Лейпциг, 1850 г., стр. 216—218) и в других его произведениях.

* * *

Каждый может легко убедиться в том, что, анархизм, ясно изложенный в теориях индивидуализма и мутуализма, а также коммунистический вариант этой теории до 1848 года и в произведениях 50-х годов, упомянутых выше, был мирным учением, сознававшим, что перед ним стоят огромные трудности в смысле преодоления воспитанного в массах предубеждения, и пренебрежительно относившийся к завоеванию власти авторитарными методами, с помощью которых можно добиться послушания, но нельзя добиться убежденности и сознательности. "Мирный революционер" — таково было название первого индивидуалиста, "Гуманист" — было имя первых коммунистических, анархических газет 1833 и 1841 годов.

Ожесточение и обострение революционных настроений были вызваны в этом мирном течении, не сходившем вначале с путей опыта и убеждения, грубыми преследованиями, главным же образом — бойней, учиненной над парижским пролетариатом на баррикадах восстания в июне 1848 года.

Эти события преобразили никому неизвестного художника и декоратора Жозефа Дежака. В начале 1848 года мы видим его связанным с наиболее умеренной из этих групп и пишущим стихи в газете. В июне он стал борцом, а потом заключен был в тюрьму на продолжительное время. Он был, пожалуй, первым революционным анархистом. Ничто не может превзойти крайности тех способов, которые он проповедовал в своей книге "Революционный вопрос", написанной им в 1852-1853 годах в Джерси и прочитанной им в 1854 году в одном нью-йоркском французском обществе, а затем и напечатанной в том же году. Он разработал очень полную теорию коммунистического анархизма и изложил ее в утопии "Мир человечества, анархическая утопия", напечатанной в 1858-1859 годах в его газете "Libertaire," орган социального движения, (Нью-Йорк, 1858-1861) 27 номеров чрезвычайно тщательно изданной анархической газеты, написанной по большей части им самим. Даже он, готовый пустить в ход самые прямые разрушительные методы, примирился с необходимостью постепенной эволюции, в ходе которой прямое законодательство народа было бы мостом от распада существующего общества к обетованной земле будущего. Дежак, живя в изгнании в Джерси, в Лондоне, в Новом Орлеане, в Нью-Йорке и опять в Лондоне в начале 60-х годов, оставил по себе след и бросил вызов Прудону, как слишком умеренному мыслителю. Однако, Дежак едва ли имел друзей, стоявших на высоте его энтузиазма и преданности делу. Он всегда был очень беден и измучен заботами и умер в результате расстроенного здоровья или умственного переутомления в Париже в 60-х годах. Начиная с 1889 года я усиленно пытался найти сведения о его жизни, и мой первый очерк теории анархизма рассматривает Дежака, как "предшественника коммунистического анархизма" (в газете Моста "Фрайгайт", Нью-Йорк, январь-февраль 1890 года). Однако, даже путем бесед со старыми друзьями Дежака в Лондоне я не мог восстановить историю ни первых его шагов, ни его конца. Но главный период его деятельности с 1848 года до 1861 года ясно описан в его редких произведениях и других источниках.

Меня привлекал даже другой забытый французский коммунист-анархист того периода — Эрнест Кердеруа (1825-1862) из Авалона в Бургундии, сын врача и сам врач, работавший в большом госпитале в центре Парижа, куда привозили раненых на июньских баррикадах 1848 года. Выходец из буржуазной среды, Кердеруа с этого времени почувствовал в своем сердце ожесточение против современного строя и стал искать силы, способной разрушить его. Он был очень активен в 1848-1849 годах в деле защиты республики против угрожавшего ей бонапартистского заговора и принял участие в попытке поднять народ на восстание 13 июня 1849 года. Он был наказан за это пожизненным изгнанием, во время которого он близко присмотрелся к честолюбию, интригам, неспособности авторитарных вождей — республиканцев и социалистов. Две брошюры и 4 книги, написанные в 1852-1855 годах, представляют собой литературный труд, относящийся к периоду его определенно анархических воззрений. Наиболее замечательные части его произведений заключаются в двух томах книги "Дни изгнания" (Лондон 1854-1855, 300 и 577 стр. Перепечатано, с приложением подробной биографии, мной, Париж 1910-1911, в 3-х томах) и в чрезвычайно любопытной и, вместе с тем, чрезвычайно редкой, как и другие его произведения, его книге "Ура, или казачья революция" (издано на французском Языке в Лондоне, октябрь 1854, XI+437 стр.).

Кердеруа дает уже вполне отчетливое предвидение свободнейшего коммунистического анархизма и очень едкую революционную критику современного социального рабства. Влияние его произведений, запрещенных всеми сторонниками власти и их последователями, было ослаблено его настойчивым выдвиганием гипотезы, подсказанной ему, главным образом, его неверием в существование подлинно революционных сил в обществе, подчиненном власти правительства и буржуазии. Он надеялся на разрушительное завоевание Западной Европы казаками Николая I, на всеобщее разрушение, на смешение рас, на возникновение последнего бунта из крайней нищеты и на обновление и возрождение разложившегося современного общества. Здесь не хватает двух его намеченных, может быть, написанных произведений (т.е. они не были напечатаны): "Казачья революция" должна была последовать за книгой "Революция личности" и "Социалистическое преобразование". Только отчаяние и мысль о сходстве современности — с периодом падения древнего мира и нашествия варваров привели его к этим взглядам, которые он изложил, между прочим, в письме к Александру Герцену (напечатано в "Сборнике посмертных статей", Женева, 1870). И Дежак, и Кердеруа, также и Бельгарриг, хотя иногда и цитировавшиеся мимоходом там и здесь, были совершенно не известны анархистам Интернационала и позднее, в 60, 70 и 80-х годах. Они были вновь открыты только коллекционерами и любителями, случайно пришедшими в соприкосновение, главным образом, в Лондоне и Женеве, с очень немногими лицами, знавшими о них. Коммунистический анархизм, упоминающийся на стольких страницах книг и газет 50-х годов, был совершенно не разработан и не мог дойти до людей 60 и 70-х годов — Бакунина, Кропоткина и других. Это — небеспочвенное предположение, я его доказал в отношении названных трех писателей и положительным и отрицательным способами настолько основательно, насколько это оказалось возможным, начиная с 90-х годов, когда многие, ныне ушедшие от нас, были еще живы.

Можно сказать, таким образом, что, начиная с "Гуманиста" 1841 года и до Жозефа Дежака 1861 года, коммунистический анархизм, хотя и полностью продуманный и изложенный талантливо и с пламенным энтузиазмом, не имел дальнейшего распространения какими бы то ни было известными путями, за исключением случайных бесед отдельных мирных людей в тех редких случаях, когда им приходилось говорить с активными людьми, интересовавшимися историей. Именно эти люди и рассказали Бенуа Малону об этих забытых авторах и дали ему возможность посвятить им страницу в его "Истории социализма", куда лишь очень немногие анархисты заглядывали и где эти авторы вновь были похоронены и забыты. Еще один анархист должен быть отмечен в этом периоде 1848—1851 годов — Элизе Реклю (1830-1905). Относительно Реклю рукопись, помеченная 1851 годом, дает возможность с точностью установить факты. Эта рукопись содержит следующие слова:

"...Наше назначение состоит в том, чтобы достигнуть того состояния идеального совершенства, при котором народы не будут более нуждаться в опеке правительства или другого народа. Это — отсутствие всякого правительства, — это анархия, высочайшее выражение порядка; кто думает, что на земле никогда нельзя будет жить без опеки, тот не верит в прогресс и является реакционером".

От социализма молодой Реклю требует, чтобы он гарантировал одновременно и права личности, и права всех. Это прежде всего тенденция, пребывающая в сердцах людей, а не система, покоящаяся в книгах Прудона или Луи Блана.

Только тот, кто равно любит свободу и солидарность, кто признает, что права налагают обязанности, и обратно, и что человек сам, а не другие люди за него, должен устанавливать равновесие между тем, что он берет от общины и что дает ей, может понять, что Реклю жил этими идеями, начиная с 1851 года, когда ему было 21 год отроду, до своего последнего дня, а также в течение невыясненного числа лет до 1851 года. Остается вопрос, познакомился ли он с социалистической литературой в 16 или 17 лет, или еще раньше, но это уже второстепенная подробность: когда бы это ни случилось, эта литература заставила зазвучать некоторые струны в одно и то же время в его сердце и в сердце его брата Эли (1827-1904). Так произошло то, что не социалистические системы Фурье, Пьера Леру или Луи Блана и не анархическая теория Прудона целиком захватила собою Элизе Реклю, а либертарная сторона учения Прудона, пропитанная духом свободного коммунизма. Это последнее сочетание, составленное из свободы и любви, свободы и солидарности, получило преобладание во взглядах Реклю.

Характерно, однако, для Реклю, что еще на протяжении многих лет, даже после ужасного опыта Парижской Коммуны, утопленной в крови, Реклю готов был помогать каждому доброму делу, к которому он примкнул частным образом, войдя в кружок интимных друзей Бакунина в 1864 году. Свою принадлежность к этому направлению он публично признал в своей речи на Бернском Конгрессе в 1868 г.

* * *

Таким образом, я привел сведения о главных анархических мыслителях и борцах, за исключением Бакунина, за период до первых годов Интернационала, основанного в 1864 году. Мы видим, что бок о бок с поднимающимся в XIX веке социализмом очень часто на передовых постах встречается в 50 и 60-х годах и анархизм. Прямо или косвенно, он оказывал влияние на многих социалистов, среди которых были и теоретики строго государственного и диктаторского социализма, как Буонарроти, Бланки, Луи Блан, Маркс и деспотические системы, подобные позитивистским системам или полуавторитарному коммунизму типа Кабэ.

За анархистов был дух ассоциации, федерации, волюнтаризма, прежде всего требовавший свободы, взаимности, справедливости и личной ответственности. Если бы обе тенденции слились, как они слились во взглядах Реклю, то были бы созданы элементы широко задуманного мирового социалистического анархизма, или анархического социализма.

Этого не случилось, ибо настроения Реклю были исключением, а в 60-х годах Прудон стоял в первом ряду, Маркс был еще мало известен, Бланки считался отчаянным фанатиком, с небольшим числом равно фанатических последователей, а другие социалистические системы почти сошли на нет. После смерти Прудона открыт был путь к тому, чтобы пропитать анархическое учение новым социалистическим духом: результатом был коллективистический анархизм.

Коммунистический анархизм очень ясно был формулирован в период 1841-1861 г.г., но дальше он не распространился, и его создатели были преданы забвению. Уже они чувствовали, что делу анархизма не суждено быть вопросом ближайшего дня. Дежак относит свою утопию к 2858 году, а Кердеруа понадобился страшный катаклизм и всеобщая гибель, чтобы в его представлении стало возможным возрождение общества. С другой стороны, Прудон всегда неутомимо искал точек приложения прямого действия и инициативы. К несчастью, он умирал как раз в то время, когда возник Интернационал. Но в то же самое время огромная фигура Бакунина уже появилась и на каких-нибудь 10 лет анархизм получил мощный толчок от этой замечательной личности

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.gumer.info/


Теги: Анархические идеи - от начала XIX века до смерти Прудона (1865)  Статья  Политология
Просмотров: 50911
Найти в Wikkipedia статьи с фразой: Анархические идеи - от начала XIX века до смерти Прудона (1865)
Назад