Основные этапы развития геополитики

 

Министерство образования Российской Федерации

Ставропольский Государственный Университет


Юридический факультет

Кафедра: геополитики и политической истории


              


РЕФЕРАТ


На тему: «Основные этапы развития геополитики»


Выполнила:

Студентка 3-го курса

Очного отделения

Группы №37

Токалова

Анна Николаевна


Ставрополь-2004 г.


     Идеи, которые в наше время принято причислять к геопо­литическим, в тех или иных формах, по-видимому, воз­никли одновременно с феноменом государственной экс­пансии и имперского государства. В современном понимании они сформировались и получили популярность на рубеже XIX и XX вв. Возникновение именно в тот период геополитических идей и самой геополитики как самостоятельной области исследования международных отношений и мирового сообщества было вы­звано целым комплексом факторов. Предвосхищая некоторые вы­воды, которые будут более подробно разработаны ниже, здесь от­метим лишь некоторые из них.

Это, во-первых, наметившиеся к тому времени тенденции к постепенному формированию глобального рынка, уплотнению ой­кумены и «закрытию» мирового пространства. Во-вторых, замед­ление (не в малой степени в силу этого закрытия) европейской, чисто пространственно-территориальной экспансии вследствие за­вершения фактического передела мира и ужесточение борьбы за передел уже поделенного мира. В-третьих, перенесение в ре­зультате этих процессов неустойчивого баланса между европей­скими державами на другие континенты «закрывшегося» мира. В-четвертых, образно говоря, история начинала переставать быть историей одной только Европы или Запада, она превраща­лась уже в действительно всемирную историю. В-пятых, в силу только что названных факторов именно тогда начали разрабатывать­ся теоретические основы силовой политики на международной арене, послужившие в дальнейшем краеугольным камнем поли­тического реализма.

Необходимо учесть и то, что геополитические идеи и сама ге­ополитика возникли и развивались в общем русле эволюции научной мысли того периода. В целом она представляла собой не что иное, как перенесение на сферу международных отношений гос­подствовавших в тот период как в естественных, так и социаль­ных и гуманитарных науках идей и концепций, а именно детер­минизма (в его географическом варианте), строгих естественно- ис­торических законов, социал-дарвинизма, органицизма и т.д.

Традиционные представления о международных отношени­ях основывались на трех главных китах — территории, сувере­нитете, безопасности государств — факторов международной по­литики. В трактовке же отцов-основателей геополитики централь­ное место в детерминации международной политики того или ино­го государства отводилось его географическому положению. В их глазах мощь государства прочно коренится в природе самой земли. Смысл геополитики виделся в выдвижении на передний план пространственного, территориального начала. Поэтому главная задача геополитики усматривалась в изучении госу­дарств как пространственно-географических феноменов и по­стижении природы их взаимодействия друг с другом.

Иначе говоря, традиционная геополитика рассматривала каждое государство как своего рода географический или прост­ранственно-территориальный организм, обладающий особыми физико-географическими, природными, ресурсными, людски­ми и иными параметрами, собственным неповторимым обликом и руководствующийся исключительно собственными волей и интересами.

Поэтому естественно, что первоначально геополитика пони­малась всецело в терминах завоевания прямого (военного или по­литического) контроля над соответствующими территориями. Во многих своих аспектах традиционная геополитика возникла в рус­ле географического направления или географического детерми­низма в социальных и гуманитарных науках XIX—XX вв. Гео­графический детерминизм основывается на признании того, что именно географический фактор, т.е. месторасположение страны, ее природно-климатические условия, близость или отдаленность от морей и океанов и другие параметры определяют основные на­правления общественно-исторического развития того или иного народа, его характер, поведение на международно-политической арене-и т.д. Другими словами, географическая среда рассматри­вается в качестве решающего фактора социально-экономическо­го, политического и культурного развития народов.

Мысль о том, что общественно-исторические явления опре­деляются условиями среды, составляет стержневой элемент материалистического понимания истории. В данном контексте ге­ографический детерминизм является частью этого философско­го направления. Идеи об обусловленности жизни людей и обществ географической средой высказывали еще древние мыслители, та­кие как Демокрит, Геродот, Страбон, Полибий и др. Подобные идеи выдвигались средневековым арабским мыслителем Ибн Хальдуном.

Одним из основателей современной географической школы можно считать французского философа и политического ученого XVIII в. Ш.-Л. Монтескье. Монтескье пытался вывести из геогра­фических условий характер, нравы и обычаи народов, их хозяй­ственный и политический строй. Эту проблематику в тех или иных аспектах затрагивали многие ученые и исследователи XIX в. Не­мало в этом направлении сделали известный английский историк Г.Т.Бокль, французский географ Р.Элизе, американский географ Э.Хантингтон, известный русский ученый Л.И.Мечников и др.

Но все же признанным патриархом направления географиче­ского детерминизма в социальных и гуманитарных науках счи­тается германский этнограф и географ, зачинатель политической географии конца XIX — начала XX в. Ф.Ратцель. Главная за­слуга Ратцеля состояла в том, что он предпринял попытку свя­зать между собой политику и географию, изучить политику то­го или иного государства исходя из географического положения занимаемого им пространства.

Идеи самого Ратцеля в свою очередь восходили своими корня­ми к воззрениям И.Канта, В. фон Гумболдта, К. Риттера и других немецких мыслителей, которые значительное внимание уделяли физическому окружению и его влиянию на общественно-истори­ческое развитие. Например, по мнению Гумболдта, элементы ланд­шафта, повторяясь в бесконечных вариациях, оказывают немало­важное влияние на характер народов, живущих в тех или иных регионах земного шара. В соответствии с этим Ратцель рассматри­вал земной шар как единое, целое, неразрывной частью которого является человек. Он считал, что человек должен приспосабливать­ся к своей среде точно так же, как это. делают флора и фауна.

В своей «Политической географии», опубликованной в 1897 г., он обосновывал тезис о том, что государство представляет собой биологический организм, действующий в соответствии с биоло­гическими законами. Более того, Ратцель видел в государстве про­дукт органической эволюции, укорененный в земле подобно де­реву. Сущностные характеристики государства поэтому опреде­ляются его территорией и месторасположением, а его процветание зависит от того, насколько успешно оно приспосабливается к условиям среды.

Как правило, введение в научный оборот самого термина «геополитика» связывают с именем шведского исследователя и политического деятеля Р.Челлена (1846-1922), который изучил системы управления для выявления путей создания сильного го­сударства. В своей главной работе «Staten som Lifsform» он предпринял попытку проанализировать анатомию силы и ее ге­ографические основы. Челлен говорил о необходимости органи­ческого сочетания пяти связанных между собой элементов поли­тики, понимаемой в самом широком смысле этого слова: экономополитики, демополитики, социополитики, кратополитики и геополитики. При этом он характеризовал геополитику как «на­уку, которая рассматривает государство как географический организм или феномен в пространстве". Будучи германофилом и сознавая слабость скандинавских стран перед лицом потенци­альной внешней угрозы, он предлагал создать германо-нордиче­ский союз во главе с Германской империей.

Наряду с Челленом отцами-основателями и главными адеп­тами геополитики в ее традиционном понимании считаются американский историк морской стратегии Великобритании и певец морской мощи А.Т.Мэхен, британский географ и политик сэр Г.Макиндер, британский географ сэр Дж.Фейргрив, который дополнил схему Макиндера, американский исследователь меж­дународных отношений Н.Спайкмен, германский исследователь К.Хаусхофер и др. Свои геополитические видения современно­го мира в первые десятилетия XX в. предлагали Л.С.Эмери, лорд Керзон, Й.Парч и др. Но в целом их работы носили эпигонский характер и не внесли ничего качественно нового по сравнению с "классиками" геополитики.

Одной из важных вех в формировании геополитических идей считается появление в конце XIX в. работ американского адми­рала А.Мэхена, среди которых центральное место занимает кни­га «Влияние морской силы на историю (1660-1783)», опублико­ванная в 1890 г. В тот период эта книга имела огромный успех. Только в США и Англии она выдержала 32 издания и была пе­реведена почти на все европейские языки, в том числе и на рус­ский (в 1895 г.). Английские рецензенты называли работы Мэхена «евангелием британского величия», «философией морской истории». Кайзер Германии Вильгельм II утверждал, что он старается наизусть выучить его работы и распорядился разослать их во все судовые библиотеки Германии. Необычайный успех вы­пал на долю этих работ в Японии. Симптоматично, что у нас так­же предпринимались попытки применить идеи Мэхена к исто­рии России. В этом контексте интерес представляют, например, статьи С.А.Скрегина и В.Ф.Головачева, появившиеся в 1889 г. в журнале «Морской сборник».

Суть главной идеи Мэхена, настойчиво проводимой во всех его работах, состояла в том, что морская мощь в значительной мере определяет исторические судьбы стран и народов. Объясняя превосходство Великобритании в конце XIX в. над други­ми государствами ее морской мощью, Мэхен писал: «Должное ис­пользование морей и контроль над ними составляет лишь од­но звено в цепи обмена, с помощью которого (страны.) аккуму­лируют богатства, ...но это центральное звено». Мэхен вы­делял следующие условия, определяющие, по его мнению, основ­ные параметры морской мощи: географическое положение страны, ее природные ресурсы и климат, протяженность терри­тории, численность населения, национальный характер и госу­дарственный строй. При благоприятном сочетании этих факто­ров, считал Мэхен, в действие вступает формула: N+NM+NB=

=SP, т.е. военный флот + торговый флот + военно-морские базы =

- морское могущество.

Свою мысль он резюмировал следующим образом: «Не захват отдельных кораблей и конвоев неприятеля, хотя бы и в большом числе, расшатывает финансовое могущество нации, а подавля­ющее превосходство на море, изгоняющее с его поверхности не­приятельский флаг и дозволяющее появление последнего лишь как беглеца; такое превосходство позволяет установить контроль чад океаном и закрыть пути, по которым торговые суда дви­жутся от неприятельских берегов к ним; подобное превосходст­во может быть достигнуто только при посредстве больших флотов». Исходя из подобных постулатов, Мэхен обосновывал мысль о необходимости превращения США в могущественную военно-морскую державу, способную соперничать с самыми крупными и сильными, государствами того периода.

Существенный вклад в разработку геополитической трак­товки внешней политики государств внес английский исследо­ватель сэр Макиндер. 25 января 1904 г. Макиндер выступил на заседании Королевского географического общества с докладом «Ге­ографическая ось истории». Определенные коррективы в концеп­цию, сформулированную в этой статье, были внесены им в 1919 и 1943 гг. Как считал Макиндер, вначале в качестве осевой об­ласти истории — серединной земли или хартленда — выделилась Центральная Азия, откуда татаро- монголы, благодаря подвиж­ности их конницы, распространили свое влияние на Азию и зна­чительную часть Европы. Со времени Великих географических открытий баланс сил изменился в пользу приокеанических стран, в первую очередь Великобритании. Однако, считал Макин­дер в 1904 г., новые средства транспортных коммуникаций, прежде всего железные дороги, снова изменят баланс сил в пользу сухопутных держав.

Исходя из этой постановки он сформулировал свою концеп­цию хартленда, каковым считал евразийское пространство или Евразию. Макиндер оценивал последнюю как гигантскую есте­ственную крепость, непроницаемую для морских империй и бо­гатую природными ресурсами, и в силу этого считал ее «осью ми­ровой политики». В 1919 г., выступив против вильсоновского иде­ализма, на основе которого США вступили в первую мировую вой­ну, чтобы «положить конец всем войнам» и «спасти демократию для мира», Макиндер отмечал: «идеалисты являются солью зем­ли», но «демократия несовместима с организацией, необходи­мой для войны против автократических режимов». При этом Макиндер сетовал на то, что политические моралисты вроде Вильсона «отказываются считаться с реальностями географии и экономики».

Он сформулировал свою позицию в ставшем известным тези­се: тот, кто контролирует Восточную Европу, контролирует хартленд; кто контролирует хартленд, тот контролирует мировой остров; кто контролирует мировой остров, тот контролирует весь мир. Поэтому, утверждал Макиндер, для предотвращения следующей мировой войны необходимо создать блок независи­мых стран, расположенных между Германией и Россией, для со­хранения баланса сил на евразийском континенте.

В 1943 г., в разгар второй мировой войны редактор журна­ла "Форин аферс» пригласил престарелого Макиндера (тогда ему было уже 82 года) порассуждать относительно его идей в кон­тексте тогдашнего положения в мире. В статье «Круглый мир и завоевание мира (peace)», написанной по этому поводу, Макин­дер утверждал, что если Советский Союз выйдет из войны побе­дителем над Германией, то он превратится в величайшую сухо­путную державу на планете. Вместе с тем он подверг значитель­ной ревизии свою первоначальную концепцию.

Теперь, по его схеме, хартленд включал помимо громоздко­го массива суши северного полушария Сахару, пустыни Централь­ной Азии, Арктику и субарктические земли Сибири и Северной Америки. В этой схеме Северная Атлантика стала «средиземным океаном». Это пространство он рассматривал как опорную точ­ку Земли, как регион, отделенный от другого главного региона — муссонных территорий Индии и Китая. По мере наращивания мощи этот регион, говорил Макиндер, может стать противовесом северному полушарию. Предложенную в статье версию Макин­дер назвал «второй географической концепцией».

Несомненно, здесь автор отказался от прежнего жесткого дихотомического противопоставления сухопутных и морских держав. Это и не удивите но, если учесть, что в обеих мировых войнах континентальные и морские державы находились во взаимных союзах. Собственно говоря, англо-русская Антанта 1907 г. никак не укладывалась в рамки первоначальной концеп­ции Макиндера. Тем более противоречила ей тройственная ось Берлин — Рим — Токио. А пребывание океанических держав США и Великобритании в антигитлеровской коалиции с континенталь­ным Советским Союзом вовсе подрывало его конструкции.

Очевидно, что несмотря на различия между Мэхеном и Макиндером, которые делали упор соответственно на морскую и сухопут­ную мощь, они были едины в своих основополагающих позициях. Оба презрительно оценивали демократию и враждебно относились к свободной торговле и самому коммерческому классу. Мэхен мог одобрительно говорить об использовании морской торговли в ка­честве источника английской экономической мощи, но в его схе­ме именно контроль над морями играл решающую роль в восхож­дении и могуществе Британской империи. А Макиндер был убеж­ден в том, что экономическая мощь государства никак не зависит от свободной торговли. По его мнению, классические теории раз­деления труда не только вредны, но и попросту опасны, посколь­ку свободная конкуренция на мировых рынках чревата войной.

Таким образом, с точки зрения как приверженности осново­полагающим принципам географического детерминизма, так и враж­дебности демократии и свободной торговле, т.е. тем принципам, которые составляют несущие конструкции современного миропо­рядка, оба исследователя принадлежали уходящей эпохе. В каче­стве основы своих экономических выкладок они брали мерканти­лизм, в то время как магистральным направлением развития ми­ровой экономики XX в. стали свободная торговля и принятие все более растущим числом стран и народов рыночной экономики.

Определенный вклад в разработку проблем геополитики в по­следние годы внесли российские исследователи. В одной недавно вышедшей работе геополитика характеризуется как дисцип­лина, имеющая своим предметом «использование государства­ми пространственных факторов при определении и достиже­нии политических целей». В этом контексте наиболее соответ­ствующей нынешним реальностям представляется формулиров­ка, предлагаемая К.В.Плешаковым. По его мнению, геополити­ка может быть «определена не просто как объективная зависи­мость внешней политики той или иной нации от ее географического местоположения, а как объективная зависимость субъекта международных отношений от совокупности мате­риальных факторов, позволяющих этому субъекту осуществ­лять контроль над пространством».

Поставив задачу выяснить, «в чем данная научная дисцип­лина устарела и какие поправки на современность ей необхо­димы, как данная дисциплина могла бы, быть использована для удовлетворения конкретных российских государственных по­требностей», К.Э.Сорокин пришел к выводу, что в ней сущест­вуют два раздела — «геополитика "фундаментальная", изуча­ющая развитие геополитического пространства планеты, со сво­ей, разумеется, точки обзора, и "прикладная", вырабатываю­щая принципиальные рекомендации относительно генеральной линии поведения государств или группы, государств на мировой сцене». Причем последнюю К.Э.Сорокин считает возможным именовать «геостратегией».

Очевидно, что такой подход позволяет выйти за традицион­ные чисто пространственные параметры, оторваться от пупови­ны географического детерминизма и разработать геополитику как самостоятельную политологическую дисциплину, призванную все­сторонне исследовать основополагающие реальности современно­го мирового сообщества.

В целом соглашаясь с такой постановкой вопроса, главную проблему все же я вижу в том, чтобы решительно отмежевать­ся от традиционного понимания геополитики как дисциплины, призванной изучать исключительно или преимущественно про­странственный аспект международных отношений и лежащий в основе этого подхода географический детерминизм, а также от трактовки геополитики как внешнеполитической стратегии, на­правленной на экспансию и достижение гегемонии с помощью военно-силовой политики.

Необходимо признать, что география и месторасположение государства имеют немаловажное значение для исторических судеб и перспектив любого государства или народа. Более того, в древнейший период истории человечества, когда природа в букваль­ном смысле слова продолжала диктовать людям формы жизне­устройства и хозяйственной организации, географический фак­тор играл определяющую роль в жизни людей и государств. Как писал Л.И.Мечников, «четыре древнейшие великие культуры, все зародились и развились на берегах больших рек. Хуанхэ и Янцзы орошают местность, где возникла и выросла китайская ци­вилизация; индийская, или ведийская, культура не выходила за пределы бассейнов Инда и Ганга; ассиро-вавилонская цивилиза­ция зародилась на берегах Тигра и Евфрата — двух жизненных артерий Месопотамской долины; наконец. Древний Египет был, как утверждал еще Геродот, "даром" или "созданием" Нила».

При этом важно учесть, что география и месторасположение имеют множество аспектов — размеры и масштабы территории конкретного государства, место его расположения, топография, климат, условия для сельскохозяйственного производства, нали­чие природных ресурсов, доступ к морям и океанам и т.д. Эти аспекты определяют целый ряд параметров, которые указыва­ют на потенциальные и реальные возможности государства, оп­ределяющие его место в мировом сообществе стран.

Как показывает исторический опыт, сама земля, территория государства составляет тот стратегический ресурс, который по зна­чимости, возможно, превосходит все остальные ресурсы. Реаль­ные размеры территориальных владений в той или иной форме и мере оказывают влияние как на характер, так и на основопо­лагающие параметры интересов государства.

Сам ландшафт, степень плодородия почвы, природные ресур­сы и т.д. непосредственным образом сказываются как на струк­туре и отдаче народного хозяйства, так и на плотности населе­ния. Топография и климатические условия страны крайне важ­ны для развития путей сообщения, размещения ресурсов и на­роднохозяйственной инфраструктуры, внутренней и внешней торговли. Положение относительно океанов и морей определя­ет близость или удаленность от важнейших рынков, центров си­лы и очагов конфликтов. Немаловажное значение для безопас­ности и национальных целей имеет также близкое окружение го­сударства. Очевидно, что от географического положения зависит решение государством не только многочисленных внутриэкономических и внутриполитических, но также основополагающих внешнеполитических задач.

На протяжении всей истории, вплоть до недавнего времени, главная цель государств состояла в завоевании территорий для

реализации своих экономических интересов, безопасности и т.д.» будь то средствами империалистического подчинения одно­го народа другим или путем аннексии прилегающей территории. Со времени Вестфальского мира 1648 г. территориальные грани­цы государств считались священными хранителями стабильно­сти и жизнеспособности международной системы. Государства, особенно великие или мировые, во все времена руководствова­лись императивом расширения своего контроля над соседними странами и народами, а при возможности и над всей междуна­родной системой.

По этой причине теорию изменений в международной поли­тике следовало бы назвать одновременно теорией империализма и территориальной экспансии. Вплоть до промышленной рево­люции в условиях господства традиционной технологии и низ­кой производительности в сельском хозяйстве и промышленно­сти то или иное государство могло увеличить свои богатство, мощь и власть лишь путем установления контроля над чужими тер­риториями или завоевания других стран и народов. Фактичес­ки мощь и богатство государства во многом определялись разме­рами контролируемой им территории.

По-видимому, основные постулаты традиционной геополити­ки, особенно географический, пространственно-территориаль­ный детерминизм в той или иной форме, применимы к реально­стям евро(западно)центристского мира. И то с некоторыми суще­ственными оговорками. Что касается современного мира, то на­чиная с конца второй мировой войны эти принципы безнадеж­но устарели.

Помимо всех прочих аспектов, которые подробно будут про­анализированы в учебнике, необходимо учитывать, что условия среды, географическое месторасположение, которые несомненно оказывали существенное влияние, особенно в период до промы­шленной и научно-технической революций, на исторические судьбы и характер народов и стран, со временем изменялись, из­менялась и их общественно-историческая роль. Как писал еще Р.Элизе в 1889 г., «океаны, которые являются в наше время ору­дием международного единения и путем торговых и идейных сношений, некогда вселяли в человечество только чувство ужа­са и служили средством разъединения народов».

То же самое можно сказать о дальних расстояниях, преодо­ление которых в наше время с изобретением и широкомасштаб­ным введением новейших средств транспорта, таких как скоро­стные поезда, авиация, ракетная техника, способная доставить в любую точку земного шара оружие массового уничтожения, ста­ло просто рутинным делом. Очевидно, что влияние географиче­ского месторасположения на геополитику государства не может быть столь фатальным, каким оно было в период преобладания аграрного хозяйства или гужевого транспорта и в постиндустри­альную эпоху при господстве информационной технологии и новейших средств транспорта и коммуникации.

В современном же мире, как уже отмечалось в предисловии и более подробно будет показано в соответствующих разделах учеб­ника, научно-технический прогресс второй половины XX в. име­ет своим результатом качественную модификацию самих геогра­фических факторов функционирования и развития обществ.

Все это свидетельствует о том, что назрела необходимость ра­дикального пересмотра фундаментальных и методологических прин­ципов изучения современного мирового сообщества. Другое де­ло, как и на каких путях этого можно достичь. В качестве од­ного из направлений решения данной проблемы я и предлагаю интерпретировать префикс «гео» в термине «геополитика» не как картографическое измерение международно-политических ре­альностей, а как восприятие мирового сообщества в качестве еди­ной «завершенной» системы в масштабах всей планеты.

Политика теснейшим образом связана с идеологией. Иде­ологию можно определить как некий строительный про­ект или эскиз, на основе которого конструируются струк­туры и функции власти в том или ином обществе. Все идеоло­гии, независимо от их содержания, касаются проблем авторите­та, власти, властных отношений и т.д. Они основывается на признании определенной модели общества и политической сис­темы, путей и средств практической реализации этой модели.

Идеология выполняет одновременно интегративную и разгра­ничительную функции: первую, скажем, для сплачивания чле­нов той или иной партии, а вторую — для отделения этой пар­тии от других партий. Идеология ориентирована на непосредст­венные политические реалии и действия, на политический про­цесс и исходит из соображений привлечения наивозможно боль­шей поддержки. Поэтому, естественно, она носит ярко выраженный тенденциозный характер.

Идеология призвана придавать значимость институциональ­ным отношениям между людьми, институтами, партиями, сооб­ществами и т.д. как субъектами политики, объяснять, обосно­вывать, оправдывать или отвергать те или иные политические реальности в конкретных общественно-исторических условиях. Важнейшая функция идеологии состоит в том, чтобы отделить то или иное сообщество или группу от остальных сообществ и групп. Как отмечал германский исследователь О.Ламберг, защитное действие этой функции наиболее эффективно проявляется в тех случаях, когда остальной окружающий мир видится как враждебная сила, что и провоцирует инстинкты обороны, страха, агрессивности у членов соответствующей группы. Каждая идеологическая конструкция содержит в себе развернутое представление об антиподе или противнике. От образа противника во многом зависит степень интегрированности группы.

С этой точки зрения политика представляет собой арену столкновения различных идеологических систем, идейно-политических течений и направлений. Однако констатация этого по­ложения сама по себе еще мало что объясняет. Дело в том, что при всей своей верности знаменитая формула «политика есть искусство возможного» сохраняет правомерность и действенность и в современных условиях. С одной стороны, «искусство возможного» ставит определенные пределы идеологизации политики, а с другой,  идеология, в свою очередь, определяет возможные пределы, за которые та или иная политическая партия или пра­вительство при проведении своего политического курса может выйти без ущерба основополагающим принципам своего политиче­ского кредо. Все это имеет самое непосредственное отношение к сфере международных отношений.

 Считая установку современных исследователей от марксис­тов до экзистенциалистов, согласно которой человек есть суще­ство, живущее в необратимом историческом времени, упрощенной, румынский историк религии М.Элиаде утверждал, что человек живет еще и вне исторического времени, а именно, в своей мечте, своем воображении и т.д. Иначе говоря, человек, общество, государство и соответственно межгосударственные отно­шения и мировое сообщество в целом имеют мировоззренческое измерение. Именно это измерение и определяет содержание гос­подствующей в определенный исторический период парадигмы. Еще известный немецкий философ конца XIX в. Ф.Ницше предупреждал, что XX столетие станет веком борьбы различных сил за мировое господство, осуществляемой именем философских прин­ципов. Предупреждение Ницше оказалось пророческим с той лишь разницей, что все многообразие и сложность мировоззренческого начала были заменены идеологическим измерением, идеологические принципы взяли верх над философскими.  Наметившееся на рубеже третьего тысячелетия окончание европоцентристского мира совпало с началом разрушения двухполюсного мирового порядка в его военно-политическом и идеолого-политическом измерениях, а также концом цементировавшей этот порядок холодной войны. В евро-центристской  конфигурации геополитических сил, контуры которой сформировались начиная

Вестфальской и Венской систем, основополагающие вопросы меж­дународной политики, по сути дела, решались «концертом» нескольких великих держав Европы, а примерно с испано-американской войны в число этих держав вошли и США. Первая мировая война подорвала преимущественно или исключительно европейский характер системы баланса сил. В ходе и по окончании войны европейцы вынуждены были признать де-факто законность притязаний США и Японии на роль великих держав и вершителей судеб современного мира.

Кардинальные изменения в расклад европейских и мировых сил были внесены постепенным восхождением в 30-х годах Советского Союза и особенно второй мировой войной, после окончания которой мир разделился на два противоборствующих блока: утвердилась двухполюсная структура международных отношений в виде двух общественно-политических систем как бы персонифицированных в НАТО и Варшавском пакте центрами которых были противостоящие супердержавы — СЩА и СССР.

По-видимому, называя XX столетие «веком идеологии», мы допускаем определенное упрощение ситуации. Дело в том, что господствовавшие в тот период основные идейно-политические течения — марксизм, национал-социализм, либерализм и т.д. — функционально выполняли, в сущности, ту же роль, что и ве­ликие религиозные системы — католицизм, протестантизм, ис­лам и др. — в прошлом. С данной точки зрения они являлись своеобразными секулярными религиями. Но религиозное нача­ло проявлялось в них по-разному и в разных дозах. Тем не ме­нее идеология в собственном смысле слова в качестве одного из определяющих факторов мировой политики в наиболее завершен­ной форме проявила себя именно в XX в.

Вестфальская и затем Венская системы, которые лежали в основе межгосударственных отношений, базировались на прин­ципах национального суверенитета и легитимности. Они не предписывали той или иной стране форму правления и внутрен­ней социальной организации. В эти системы на равных правах входили, с одной стороны, самодержавная Россия, монархия Габ­сбургов, а с другой — либеральная Англия, т.е. авторитарные и либеральные режимы. Согласие касалось лишь того, что до­пустимо и недопустимо во внешнеполитическом поведении го­сударств.

Таким образом, одним из важных условий для законного или легитимного международного порядка считалось более или ме­нее жесткое разграничение между установленной тем или иным государством формой правления и его поведением на международной арене. Каждый участник международных отношений был вправе установить у себя любой социальный и политический режим, пока он ведет себя на мировой арене в соответствии с общепризнанными правилами поведения. Тем самым в рамках одной и той же системы межгосударственных отношений допускалось сосуществование различных политико-идеолопгческих систем.

Положение радикально изменилось в XX в., когда борьба за умы людей стала важной составной частью международной понятии. Проанализировав это положение, известный американ­ский исследователь Г.Моргентау в предисловии ко второму из­данию своей получившей популярность книги «Политика меж­ду нациями; борьба за власть и мир» подчеркивал, что "борьбу за умы. людей в качестве нового измерения международной по­литики следует добавить к международным измерениям дип­ломатии и войны». При этом Моргентау сетовал на то, что эта борьба за умы людей нанесла последний фатальный удар той социальной системе международного общения, в рамках ко­торой в течение почти трех веков народы, жили вместе в по­стоянных ссорах, но под общей крышей разделяемых всеми . ценностей и всеобщих стандартов действия... Под руинами той 'крыши оказался похороненным механизм, который поддержи­вал стены того общего дома народов, а именно баланс сил».  Выше уже говорилось о том, что уже в первые десятилетия ХХ в. развернулся бескомпромиссный конфликт между тремя 'главными альтернативными политико-идеологическими направ­лениями перестройки современного мира: социал-реформизмом, фашизмом и большевизмом. В ходе второй мировой войны в результате военного разгрома Германии и ее союзников фашизм как сколько-нибудь эффективная и дееспособная альтер­натива перестал существовать. В качестве главных противоборствующих альтернатив сохранились социал-реформистский капитализм и революционный социализм (коммунизм). Свою за­конченную форму идеологический конфликт принял после второй мировой войны между двумя блоками, возглавлявшимися США и СССР.

. Особенность второй мировой войны в данном контексте состояла в том, что традиционный комплекс факторов, лежащих в ее основе, возможно впервые со времен религиозных войн XVI в. дополнялся идеологическим компонентом. Она представляла собой одновременно войну за территориальное господство и идеологическую войну, призванную навязать противной стороне определенный образ жизни, систему ценностей, форму жизнеустройства, политический режим и т.д. Обоснованность этого тезиса отнюдь не опровергается тем фактом, что одна из воюющих тоталитарных держав (СССР) находилась в союзе с либерально-демократическими странами (Великобританией, США и несколько позже Францией). Во-первых это была война не на жизнь, а на смерть между двумя неприми­римыми тоталитарными режимами — большевистским и на­цистским, в основе политической стратегии которых явно или неявно была заложена установка на глобальную экспансию. Здесь необходимо сделать ту "существенную оговорку, что для на­родов Советского Союза эта война являлась именно Великой Отечественной войной против неприкрытой нацистской агрессии.

Во-вторых, это была война западных демократий против фа­шистских и милитаристских режимов Германии, Италии и Япо­нии, которые стремились к мировому господству. По множест­ву причин западные демократии нашли в Советском Союзе ес­тественного союзника в борьбе с общим врагом. В идеологичес­ком плане этот союз облегчался тем, что коммунистический ин­тернационализм, проповедовавший равносущность пролетариев всех стран и континентов, все же был ближе к либеральному ин­тернационализму с его лозунгами свободы и прав всех людей, не­зависимо от их национальной, социальной и культурной принад­лежности, нежели идеология нацизма с ее откровенным нацио­нал- шовинизмом и расизмом.                           „,

Во время холодной войны идеологический конфликт приоб­рел самодовлеющее значение. Сила, военная мощь оказались по­ставленными на службу распространения образа жизни, мировидения, собственной легитимности двух противоборствующих сверхдержав и военно-политических блоков. Холодная война представляла собой уже масштабную идеологическую войну, в которой вопрос о территориях затрагивался постольку, посколь­ку речь шла об уничтожении или установлении на территории того или иного государства соответствующего режима — социалистического или капиталистического.

Иными словами, холодная война была своего рода борьбой про­тивостоящих политических и экономических систем за выжива­ние. Показательно, что в территориальном контексте послевоен­ный миропорядок основывался на признанных всеми сторонами известных ялтинских соглашениях о неприкосновенности государственных границ как на Западе, так и на Востоке.

Возможность идеологического или системного конфликт» была заложена в самой парадигмальной инфраструктуре европоцентристской (или западоцентристской) цивилизации. Он вытекал, в частности, из аугсбурского принципа cujus regio, ejus religio, т.е. принципа, согласно которому в стране господствует та вер»' которой придерживается ее правитель. Из него можно было сделать вывод, что правитель или правящий режим вправе учредить в подчиненной ему стране ту вероисповедную систему, которая, до его мнению, соответствует букве и духу «истинного» учения. В ХХ в. место вероисповедания заняла идеология, которая при­няла форму демократического национализма, национал-социализма марксистского интернационализма.

В наиболее законченной и чистой форме идеологический или системный конфликт имел место после второй мировой вой­ны между двумя блоками, возглавлявшимися США и СССР.

Идейно-политическому обоснованию национального государ­ства в течение последних двухсот лет служил и продолжает слу­жить национализм. Национализм и идеология теснейшим образом связаны друг с другом, дополняют и стимулируют друг друга. Не случайно они возникли почти одновременно и выражали прессы поднимающегося третьего сословия пли буржуазии, что,  в сущности, на начальном этапе представляло собой одно и тоже. В XX столетии оба феномена приобрели универсальный характер и стали использоваться для обозначения широкого спектра явлений. Появившиеся понятия «буржуазный национализм», либеральный национализм», «мелкобуржуазный национализм», е. «национал-шовинизм», «нацизм» и т.д., по сути дела, использо­вались в качестве идеологических конструкций для оправдания и обоснования политико-партийных и идеологических программ соответствующих социально-политических сил. В Советском Союзе идеология интернационализма была поставлена на службу за­щиты государственных интересов и, став фактически государст­венной идеологией, выполняла, как это не парадоксально, роль и функции национал- социализма в гитлеровской Германии.

Большинство авторов признают, что XIX в. является пери­одом «сотворения национализма». Однако нет единого мнения что понимать под национализмом. Еще английский исследова­тель прошлого века У.Бейджгот отмечал: «Мы знаем, что это (национализм) такое, когда нас об этом не спрашивают, но мы не можем без запинки объяснить или определить его". Суще­ствует также мнение, которое вообще ставит под сомнение сам факт существования национализма как реального феномена. Например, известный современный английский исследователь Э.Хобсбаум утверждал, что «национализм требует слишком большой веры в то, что не существует».

Вместе с тем были и такие авторы, которые, будучи убежден­ными в реальности и силе национализма, выступали с радикаль­ными лозунгами предоставления всем нациям возможности со­здать собственное государство. Так, в определенной степени вы­ражая популярные в тот период умонастроения, швейцарский ис­следователь международного права И.К.Блюнчли писал в 1870 г.:

«Б мире должно быть столько же государств, сколько в нем раз­личных наций. Каждая нация должна иметь свою государст­венность, а каждое государство должно строиться на нацио­нальной основе».

Поэтому понятно, почему споры и дискуссии по данному во­просу в наши дни не только не прекратились, но и приобрели но­вый импульс. Они концентрируются вокруг вопросов о том, что такое национализм и национальная идея, когда они возникли, какую роль (положительную или отрицательную) сыграли в об­щественно-историческом процессе, какова их роль в современ­ном и грядущем мире, что первично — нация или государство, как они соотносятся друг к другу и т.д.

Не совсем верно рассматривать религиозный фундаментализм, национализм, расизм, нетерпимость во всех ее проявлени­ях только через призму истории, как некие реликты прошлого, несовместимые с настоящим и тем более с будущим. Причем зачастую, не имея четкого представления о природе появления этих феноменов в современных реальностях, их изображают в каче­стве неких возрождений или пробуждений, давно преодоленных тем или иным сообществом феноменов. Говорят, например, о воз­рождении религиозного фундаментализма, национализма, тра­диционализма и т.д. В результате они предстают в качестве не­ких фантомов, не имеющих почвы в современном мире. При этом часто предается забвению то, что каждая эпоха вырабатывает и исповедует собственные «измы», например собственные либера­лизм, консерватизм, радикализм и т.д., нередко присовокупляя к ним префикс «нео». В действительности же в большинстве слу­чаев мы имеем дело с совершенно новыми явлениями, порожден­ными именно современными реальностями, хотя к ним и при­меняются названия, ярлыки и стереотипы, заимствованные из прошлого. Чтобы убедиться в этом достаточно сравнить между собой, консерватизм конца XX века с его прототипом прошлого века или классический либерализм XIX в. с современным соци­альным либерализмом.

На первый взгляд парадоксально может звучать утверждение, что национализм при всей своей внешней обращенности в про­шлое, традициям, мифам и т.д. является ровесником и близне­цом модернизации и теснейшим образом связан с промышлен­ной революцией, урбанизацией, становлением гражданского об­щества и современного государства. То, что национализм и про­мышленная революция порой как бы противопоставляли себя друг Другу, никоим образом не должно вводить в заблуждение.  Хотя некоторые авторы и говорят, что нация представляет собой феномен, старый как сам мир, национально-государственное  строительство началось с Ренессанса и Реформации. Оно было сти­мулировано кризисом Священной Римской империи и противо­борством между возникавшими одной за другой монархиями. Но все же в современном понимании сами понятия «нация», «на­ционализм», «национальное государство», «национальная идея» сложились только в ХУШ-Х1Х вв.

И действительно, национальное государство в строгом смысле слова лишь в течение последних примерно 200 лет выполняет роль главного субъекта власти и регулятора общественных и политических отношений, в том числе и международных. Как выше отмечалось, Германия и Италия вышли на общественно-политическую авансцену лишь во второй половине XIX в. Целый ряд национальных государств — Югославия, Чехословакия, Финляндия, Польша, прибалтийские страны и др. — появились на политической карте современного мира лишь после первой мировой войны в результате распада Австро-Венгерской, Оттоман­ской и отчасти Российской империй.

Сама проблема нации и национализма стоит в точке пересе­чения социально-экономических, технологических и политиче­ских изменений. Очевидно, что формирование национального язы­ка невозможно рассматривать вне контекста этих изменений, по­скольку его стандарты могли формироваться только после появ­ления книгопечатания, развития средств массовой информации и массового образования.

Но опять же парадокс состоит в том, что ряд важнейших ус­тановок национализма, особенно те, которые призваны обосновать притязания или требования национального самоопределения всех без исключения народов на началах создания самостоятельных национальных государств, на первый взгляд, противоречат тен­денциям современного мирового развития. Тем не менее в глазах миллионов и миллионов людей он сохраняет притягательность и в этом качестве служит мощным мобилизирующим фактором. Но такова участь всех великих мифов, верований и идеологий. Ведь до сих пор среди исследователей, занимающихся данной пробле­матикой, нет единого мнения относительно того, что было рань­ше — национализм, нация или национальное государство. В этой связи ряд авторов совершенно справедливо указывают на то, что лишь в нескольких странах образование нации послужило ос­новой государственного строительства. Речь идет прежде всего об Италии, Германии и Греции. Как отмечал Г.Ульрих, специали­сты до сих пор не могут придти к согласию относительно того, что именно преобладало в процессе объединения Италии: государственное строительство под руководством Кавура или же станов­ление новой нации — процесс, который возглавили Мадзинй Гарибальди. Что касается Германии, то здесь задолго до объеди­нения существовало сильное национальное движение. Нельзя» признать, что во многом объединенная Германия явилась детищем железного канцлера О.Бисмарка.

Многие исследователи не без основания отмечают, что не нации создают государства и национализм, а наоборот, они созда­ется государством. По-видимому, есть резон в позиции Э.Геллвера, который считает, что «именно национализм порождает на­ции, а не наоборот». И действительно, во многом прав извест­ный 'английский экономист и историк Э.Хобсбаум, который под­черкивал, что нации представляют собой «дуалистический фе­номен. создаваемый преимущественно сверху, но который невозможно понять без изучения процессов, шедших снизу, т.е. без чаяний, надежд, потребностей, желаний и интересов про­стонародья, которые не всегда были национальными, но от этого не становились менее националистическими».

В данной связи показательно, что распространение рыночных отношений, расширение зон свободной торговли, с одной сторо­ны, ведут к сближению и усилению интеграции стран, а с дру­гой стороны, поощряют изоляционистские силы, способствующие воскрешению национализма и этнических конфликтов.

Как показывает исторический опыт, национализм может выступать в качестве фактора мобилизации народов на борьбу за свое освобождение, источника творческого порыва. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что националистическая идея  миропорядка оказалась довольно устойчивой в течение послед­них полтора—двух столетий. В то же время он может служить в качестве катализатора разного рода конфликтов, холодных и горячих войн.


Теги: Основные этапы развития геополитики  Реферат  Политология
Просмотров: 34865
Найти в Wikkipedia статьи с фразой: Основные этапы развития геополитики
Назад