Александр Богданов об объективных мыслительных формах

Александр Богданов об объективных мыслительных формах

Н.Н. Полуян

Согласно официальной, широко распространенной точке зрения, берущей свое начало со времен ленинского «Материализма и эмпириокритицизма», Александр Богданов и еще целый ряд русских философов рубежа XIX-XX вв. принадлежат к так называемым «русским махистам», или, говоря другими словами, к последователям идей Эрнста Маха и Рихарда Авенариуса основоположников направления эмпириокритицизма в науке и философии. В то же время сегодня высказывается и иная версия по данному вопросу.Сошлемся, в частности, на мнение академика

В.С. Степина, который указывает на то, что большинство идей «русских махистов» А. А. Богданова, В. А. Базарова, П. С. Юшкевича, Н. В. Валентинова и других нельзя отнести к эмпириокритицзму. Он пишет: «Те, кого вслед за Лениным называют русскими эмпириокритиками, махистами, развивали идеи Маркса. В этом отношении более правильно их именовать марксистами» [1]. Это звучит тем более убедительно еще и потому, что сами указанные выше представители русской философской мысли считали себя именно марксистами, о чем неоднократно упоминают в своих работах.

Мы можем сказать, что развиваемые ими идеи были нацелены на применение в теории познания, в частности, и в науке, в целом, одного из основных принципов теории Маркса, согласно которому объект дан познающему субъекту не в форме «созерцания», а в форме «практики» [2]. Конечно, мы не в праве называть исследовательскую программу «русских эмпириокритиков» чистым марксизмом, это было бы не совсем верно. Скорее ее можно определить как одну из его форм. Мы хотим сказать, что эта программа ставила своей целью развить марксистский подход с учетом достижений науки конца XIX начала ХХ в. и найти ответ на те методологические проблемы науки, которые обсуждал эмпириокритицизм.

В связи со всем сказанным выше не удивительно, что А. Богданов, развивая свою теорию о видах социальной причинности, которая главным образом и будет нами в дальнейшем рассматриваться, ссылается на высказывание Маркса об объективно-мыслительных формах. Именно Маркс, пусть мимоходом, но вполне определенно сформулировал интересующую нас мысль по проблеме объективности знания. Мы имеем в виду положение о том, что объективность имеет не абсолютное, а социально-практическое значение.

По словам Богданова, в первый раз Маркс указывает на это еще в тезисах к Фейербаху, где предлагает понимать действительность, объективный мир как человеческую практику, и притом социальную (общественную). Однако в своей работе «Философия живого опыта» Богданов приводит другую цитату, уже из «Капитала». Вот она: «Это общественно значимые, следовательно объективные формы мышления для данного, исторически определенного способа производства, именно товарного» [3]. Данное положение взято из первой главы «Капитала», там, где Маркс раскрывает и объясняет товарный фетишизм, свойственный меновому обществу. Процитируем точно место в «Капитале», которое имеет в виду Богданов:

«Такого рода формы как раз и образуют категории буржуазной экономии. Это общественно значимые, следовательно, объективные мыслительные формы для производственных отношений данного исторически определенного общественного способа производства товарного производства. Поэтому весь мистицизм товарного мира, все чудеса и привидения, окутывающие туманом продукты труда при господстве товарного производства, все это немедленно исчезает, как только мы переходим к другим формам производства» [4].

Речь идет о способе мышления, который представляет отношения людей, разделение труда между ними в виде отношений между вещами-товарами, а именно, их «стоимостей», то есть способности к обмену. Если мы продолжим чтение «Капитала», то увидим, что далее Маркс прибавляет: «...весь мистицизм товарного мира, все чудеса и привидения, окутывающие туманом продукты труда при господстве товарного производства, все это немедленно исчезает, как только мы переходим к другим формам производства» [5].

Можно предположить, что под другими формами производства Маркс подразумевает древнюю общинную организацию труда и «будущее» социалистическое общество на началах общественной собственности. Получается: то, что выступает общественно значимым, т. е. объективным, при одних социальных условиях, перестает быть таковым при других социальных условиях.

Мы можем сказать, что А. Богданов, разрабатывая свою теорию об особых формах причинности, в контексте которой он цитирует слова Маркса об объективных мыслительных формах [6], продолжает то направление, которое Маркс не мог исследовать в экономической работе.

Что же заключает в себе понятие «объективная мыслительная форма»? Очевидно, речь идет об особенностях мировоззрения, т. е. особого способа восприятия мира, окружающей действительности, присущем обществу на определенной ступени развития. И если Маркс затрагивает в этом контексте лишь «меновое общество», то Богданов подробно анализирует три этапа эволюции общественных отношений, из которых меновое, рыночное, общество лишь является одним из них.

Следуя Богданову, который в свою очередь опирается на Маркса, можно говорить о нераздельности общественных форм, или социальных отношений, с одной стороны, и соответствующих форм сознания, как именно определенных объективно-мыслительных способах восприятия действительности с другой. То есть социальность мы не можем рассматривать изолированно, вне связи с формами сознания, и наоборот. Это выражается и в частности положением Богданова о «тождественности» общественного сознания и общественного бытия, которое он формулирует в статье «Развитие жизни в природе и в обществе». За это положение он, кстати, и был подвергнут жесткой критике со стороны автора «Материализма и эмпириокритицизма» [7].

Таким образом, мы выяснили, что речь пойдет о мировоззрении. Всякое мировоззрение имеет некий центральный момент, главную характеристику, которая составляет его отличие от других мировоззрений. Таким центральным моментом, по Богданову, является особая форма причинной связи, о которой он пишет в работе «Философия живого опыта» так: «На различных этапах общественного мышления причинность явлений понимается людьми весьма различно» [8].

Он объясняет происхождение связи причина-следствие следующим образом: «Человек первоначально нашел ее готовую в своей социальной среде» [9]. То есть, говоря другими словами, причинная связь в качестве теоретического осмысления фактов не была выдумана людьми, они могли взять ее только в уже имеющемся виде и применить к своему непосредственному жизненному опыту. Но взять не из природы, не из опыта восприятия явлений окружающего мира, известно, что опыт дает только представление о смене явлений в пространстве и во времени, например день-ночь, зима-лето, но не знание, почему происходит именно так, а не иначе. Причинная связь представляет нечто более глубокое и содержательное, чем хронологическая последовательность явлений. Она привносит в опыт необходимость и всеобщность (вспомним Канта).

Богданов обращается к анализу отношений внутри человеческого коллектива, а именно, к отношениям в родовой общине.

Он пишет так: «По мере того как производство общины расширялось и усложнялось, распределение работ между ее членами становилось все более трудной задачей. Оно уже не могло выполняться всей общиной непосредственно и стихийно, как прежде, а должно было мало-помалу выделиться как специальность особого распорядителя, организатора; таковым являлся большей частью старейший в роде, человек наибольшего опыта. Он указывал другим, что они должны делать, и они исполняли его указания... Родовое общество стало авторитарным, то есть построенным на власти и подчинении» [10].

Данное описание представляет особый способ связи между двумя актами трудового процесса организаторским и исполнительским. Выражение властной воли одного влекло за собой строго соответствующее действие другого, то есть первое являлось причиной, второе следствием. И между ними существовала не простая последовательность во времени, а «внутренняя», закономерная связь: «социальная причинность».

Подобного рода отношения организатор исполнитель и были перенесены в качестве особой мыслительной формы на весь «опыт», на все явления не только внутри человеческого коллектива, но и во внешней природе. «Находя постоянную связь между процессами природы, человек неизбежно объяснял ее себе таким образом, что представлял ее как соотношение между актом властной воли и актом исполнения» [11], пишет Богданов. Так, по его мнению, возникает первичная, авторитарная форма причинности. И именно она формирует первые мировоззрения, которые отличались «анимистическим» и «религиозным» характером.

Используя сложившийся тип причинной связи в виде своеобразного шаблона, «примитивное мышление» приходит к «удвоению» и самого человека: как организатор он называется «душа», как исполнитель «тело». Так как в действительности то и другое представляло лишь одного индивида, то вполне понятно, что на первых порах «душа» была простым повторением «тела» со всеми его физическими и биологическими свойствами. Известно, что различия между ними со стороны их «природы» развиваются значительно позднее. Тем же способом происходит «удвоение» в природе: животных, птиц, растений и прочих явлений и вещей. Все они получают собственные «души», являющиеся точными повторениями их «тел». А это и есть универсальный анимизм, который до сих пор свойственен некоторым «диким» племенам. По мнению Богданова, именно анимизм являлся началом всех «дуалистических» мировоззрений, которые в природе видят две сущности: духовную и телесную, «активно-организаторскую» и «пассивно-подчиненную», используя терминологию автора. При этом развитие шло от самых «грубых» примитивных форм до «утонченных» философских. Здесь Богданов указывает на учение о двух независимых друг от друга телесной и мыслительной субстанциях Рене Декарта.

Что касается религиозного характера рассматриваемого миропонимания, то он, по Богданову, возникает в результате своеобразного процесса, который он называет «накоплением авторитета» и в основе которого лежит «общинная традиция». Автор имеет в виду не что иное, как культ предков в виде целого ряда поднимающихся один над другим авторитетов, вырастающий в сознании общины до гигантских, сверхчеловеческих размеров. Так возникают, к примеру, образы «героев» и «богов» у древних греков.

То есть мы, вслед за Богдановым, можем утверждать, что культ предков «организаторов» положил начало всем религиозным системам. С другой стороны, тот же культ предков, как логично будет предположить, развивает до соответствующей силы те чувства, о которых пишет автор: покорность, преклонение, слепую веру и прочие религиозные эмоции. «Если религиозное мышление имеет в своей основе авторитет и традицию, то затем оно естественным образом становится опорой того и другого» [12]. Действительно, данный процесс мы можем наблюдать во всех религиях, он составляет сущность религиозного миропонимания, причем «авторитет» всегда тяготеет к охране «традиции», и поэтому он всегда консервативен.

Итак, до появления науки и философии, согласно точке зрения Богданова, развитие авторитарного сотрудничества впервые дает людям определенную модель, или «схему постоянной связи явлений». Вслед за процессами социальной активности, где акт организаторский необходимо влечет за собой акт исполнения, по той же схеме люди начинают представлять всякую устойчивую последовательность фактов в природе и в самих себе. Это и есть то, что Богданов называет авторитарной формой причинности. богданов социальный причинность мыслительный

Таким образом, данная форма причинности, или, если использовать выражение Маркса исторически первая объективно мыслительная форма, явилась первым способом миропонимания, общезначимой объективной формой мышления. «Религиозное мышление охватывает весь опыт людей, пока авторитарная связь охватывает всю их общественно-трудовую жизнь. В это время нет еще ни науки, ни философии; всякое знание, всякая мысль подчинены религиозной логике, входят, как элементы, в религиозное мировоззрение», пишет Богданов [13].

Постепенное же обособление научно-философской мысли от религиозной происходит благодаря новым общественным условиям, а вместе с ними и новому пониманию причинной связи явлений, глубоко отличающемуся от первичной, авторитарной формы причинности. Как пишет Богданов, гораздо более «отвлеченное» понимание причинности зародилось еще при авторитарном быте. По его мнению, начало его лежит в так называемых «меновых» отношениях, которые, как известно, дали толчок и к обособлению светского, нерелигиозного мышления в целом. Эту вторую форму причинной связи явлений автор называет «отвлеченной необходимостью» и характеризует следующим образом:

«На рынке экономическая необходимость стихийно и властно определяет результаты действий человека. Но она же обусловила и самые эти действия, привела человека на рынок. Он товаропроизводитель ...необходимо должен идти на рынок продавать товар и покупать орудия.., чтоб продолжить производство... Итак, в меновых отношениях экономическая необходимость, внешняя для человека и ему чуждая, определяет и его поступки, и объективные следствия этих поступков. В чем она состоит, откуда происходит, это для него остается неизвестным... Значит, власть социальных отношений, которая над ним тяготеет, не может быть им понята как живая экономическая связь людей и представляется ему как необходимость, и только: пустая голая отвлеченная необходимость, без всякого конкретного социального содержания. Такой является для товаропроизводителя экономическая причинность» [14].

Для более полного понимания характера новой причинной связи попробуем сравнить ее с прежней авторитарной причинностью в обществе. Если властитель «организатор» (царь, патриарх, рабовладелец) говорит своему подчиненному «исполнителю»: сделай то-то и то-то, и последний повинуется, то здесь мы имеем простое соотношение: приказ причина, исполнение следствие. Причина и следствие неразрывно связаны в данной общественной организации, то есть причина прямо и безусловно определяет свое следствие. При торге же на рынке мы не видим ни властности, ни подчиненности. Все зависит от «конъюнктуры» рынка. И продавец, и покупатель «подчиняются» цене, существующей в данный момент на рынке, причем находят ее «готовой», независимой от своей воли. А это, собственно и есть та экономическая «необходимость» рынка, о которой пишет Богданов. По его мнению, она стоит и над причиной, и над следствием или, как он говорит, «связывает их, как невидимая, но непреодолимая закономерность» [15]. И далее: «Ее (экономическую необходимость. -

Н.П.) нельзя отождествить с той или иной вещью, с тем или иным явлением, нельзя сказать: вот она здесь или вот она там; она всюду скрывается за ними, но не сливается с ними так, как власть организатора сливается с его личностью; она есть отвлеченная необходимость, а не конкретная связь сотрудничества в авторитарной общине» [16].

Подобно первой форме причинности, вторая также распространяется на все другие сферы жизнедеятельности, и как готовая модель применяется к соотношениям вещей и процессов природы. Так как ранее мы уже установили взаимную зависимость между способом мышления и социальной связью, то вполне возможно увидеть, что между двумя схемами различие состоит не только в самом значении, которое дается здесь и там связи событий. Дело в том, что в авторитарном понимании связи цепь причин всегда имеет определенное начало. Богданов пишет: «Как бы ни удлинялась цепь авторитарных причин, она неизбежно приводит к начальному звену в образе какого-нибудь личного произвола, творческого или разрушительного, но представляющего безапелляционную власть» [17].

И действительно, если мы обратимся к области религии, то найдем неоспоримым тот факт, что история мира во всех развитых религиозных системах начинается с творящей его первопричины, для которой искать дальнейших причин не только бесполезно, но даже безумно. Однако к отвлеченной причинности необходимости такое ограничение не относится, потому что она связана с совершенно другими социальными отношениями. Богданов говорит об этом так: экономическая необходимость «не дает пункта остановки для человеческой мысли, не приучает ее успокаиваться в исканиях на каком-либо личном произволе» [18]. Он имеет в виду, с одной стороны, то, что меновые связи могут развертываться без конца, они не тяготеют ни к какому конечному звену. Скрытая в них экономическая необходимость никому не подчиняется. А с другой стороны, не может также быть предела исследованию, в том числе и научному.

Кроме того, нужно иметь в виду тот факт, что между двумя типами причинности в истории развития резкой границы не было, то есть один постепенно переходил в другой через промежуточные смешанные формы. Например, у древних греков самая «необходимость», которую они называли Мойрой, представала не просто безличной связью событий, а суровым, сильным божеством с неясными чертами. А в деизме XVII-

XIXвв., наоборот, божество, создавшее природу с ее законами, настолько обезличено и лишено всякой определенности, что его трудно уже отличить от «отвлеченной необходимости».

Подведем итог вышесказанному. В соответствии с мыслью Богданова, религиозное мировоззрение охватывало весь опыт людей, пока вся жизнь их лежала в рамках авторитарной традиции. Но когда меновые связи различных народов стали заметно расширять их «опыт» и выводить за пределы этой традиции (например, греки заимствовали у египтян знания в области геометрии), тогда наряду с религиозной «системой опыта» стала зарождаться «светская». Со временем эта последняя принимает формы разных наук и философии. Расхождение этих двух систем, форм мышления усилилось благодаря выработке новой формы причинности «отвлеченной необходимости».

В качестве подтверждения теории Богданова, которую мы пытались более или менее четко изложить, хотелось бы привести ряд ссылок на работу философа А. С. Арсеньева, который писал спустя более полувека после опубликования богдановских работ. В статье под названием «Наука и человек» Арсеньев оспаривает обычный взгляд на развитие науки в виде схемы: античность как начало развития науки; европейское средневековье застой; эпоха Возрождения пробуждение интереса к науке; новое время ее победоносное шествие, продолжающееся и в наше время. Понятно, что данная схема рассматривает науку как непрерывный процесс накопления знаний. Автор же видит ее недостаток в отсутствии историчности.

Он пишет: «Способ мышления каждой эпохи не берется здесь как исторически эволюционирующее, своеобразное целое. Ныне господствующая научная форма мышления, взятая некритически (или неисторически, что одно и то же), делается абсолютным основанием и мерой для суждения о прошедших эпохах и предположения о будущих» [19]. И далее: «Наука, будучи саморазвивающейся, органической системой, не могла возникнуть из элементов или частей (как, например, здание из кирпичей). Подобным образом возникают только так называемые механические системы. Она должна была родиться как целое, сначала еще недостаточно определенное и дифференцированное» [20]. Чем же было, по мнению автора, детерминировано возникновение «ныне господствующей научной формы мышления», рассматривающей все явления через сетку причинно-следственных отношений?

«Нам представляется, пишет он, что таким всеобщим результатом, определившим преобразование общественного процесса познания в ту его форму, которую мы называем научным познанием и, соответственно, научным мышлением, было возникновение мира вещных отношений как самостоятельного, независимого от человека и даже господствующего над ним» [21]. В своих выводах Арсеньев ориентируется на Маркса, который описывает процесс развития товарного производства, в результате которого человеческая деятельность и человеческий мир предстают как мир вещей, где «вещи» находятся в самостоятельных, объективных, «вещных» отношениях. Дальнейшая логика рассуждений Арсеньева выглядит следующим образом. Когда собственная деятельность человека явилась ему как деятельность вещная, тогда и вещный мир в его сознании отделился от мира духовного как самостоятельный. Тогда же становится возможным и необходимым эксперимент как средство исследования отношений между вещами самими по себе, и естествознание постепенно приобретает форму науки.

Таким образом, согласно Арсеньеву, современная наука, рассматривающая мир через призму вещных отношений, принадлежит исторически определенному этапу развития человечества. За его пределами развитие теоретического знания необязательно должно принимать форму особой общественной системы, общественного института, профессиональной области деятельности и т. д., то есть не обладать теми характеристиками, которые определяют современную науку как особый феномен.

В свою очередь, эти характеристики связаны с определенной формой мышления, формой знания о вещах. Арсеньев пишет в заключении: «Важно... отличать исторически определенную, преходящую форму производства теоретического знания, называемую современной наукой (или наукой нового времени), от качественно иных форм, свойственных другим эпохам, входящих в другие системы культуры» [22]. То есть мышление (в том числе и научное), мировоззрение, формы восприятия мира, или «духовное производство» каждой эпохи обладает полнотой как качественно своеобразная неповторимая историческая система.

На наш взгляд, здесь можно увидеть очевидный параллелизм с теорией социальной причинности Александра Богданова.

Завершая наше отступление, хотелось бы обратить внимание еще на один важный момент. Арсеньев в своей работе упоминает и о «науке будущего», которая должна будет представлять иную форму знания по сравнению с той, которую мы называем современной наукой. Он не приводит, конечно же, каких-либо детальных ее характеристик, указывая лишь, что она существенным образом будет отличаться от современной науки и по своему предмету, по своей внутренней логической структуре, по своей общественной организации и т. д. Вслед за Марксом он называет ее «единой всеобщей наукой», которая «поглотит все»: естествознание, общественные науки и философию. Мы можем предположить, что именно такую науку имел в виду и Богданов, разрабатывая принципы своей Всеобщей науки

оборганизации, или Тектологии.

Ранее мы выяснили, что, как считает Богданов, полной самостоятельности новое миропонимание может достигнуть только тогда, когда сложилась и отчетливо выяснилась новая форма причинной связи, ему свойственная, так как именно причинность является основным принципом, «организующим началом» любой системы мышления. Мы вслед за автором уже охарактеризовали две формы причинной связи.

Что касается третьей формы, то здесь Богданов, в силу того что речь должна необходимо идти о неблизких будущих перспективах, мог лишь делать предположения.

Отправным пунктом новой социальной организации, а следовательно, и нового типа мышления, он называет машинное производство. Сущность машинной техники он видит в «систематическом и планомерном превращении сил», или в превращении энергии. В зависимости от выбранного человеком способа «силы природы» могут стать для него источниками «производительной энергии», а также могут заменять и замещать друг друга. То есть практика машинного производства заключает в себе новую точку зрения. Богданов пишет: «... всякое явление, всякий процесс природы есть возможный... источник получения каких угодно других процессов. В этом состоит практическая связь явлений, практическое единство природы» [23]. И далее: «Перед нами новая модель причинности. Если А есть причина, В следствие, то это значит, что А переходит в В таким же образом, как техническая энергия каменного угля или текущей воды переходит в работу машин, вообще, как одна сила, применяемая в производстве, превращается в другую. ...В практике коллектива энергия не создается и не уничтожается, а только меняет свои формы. Отсюда еще одна черта новой причинной связи: причина равна следствию» [24].

Мы можем сделать вывод, что основные элементы третьей объективной мыслительной формы, которую Богданов называет «технической причинностью», заключаются в следующем. Во-первых, следствие получается из причины так же, как в производстве практический результат получается из затраченной на него энергии; во-вторых, следствие равно причине, как в производстве практические результаты исчерпывают затраченную на них энергию.

Получается, что помимо машинного производства еще одним основанием для новой формы причинности, по Богданову, явился закон сохранения энергии, однако только если рассматривать энергию как «практическое отношение общества к природе». Итак, третья форма причинной связи «социально-техническая». Новая точка зрения, согласно которой всякое явление представляет для коллектива в его практике «технический источник» других явлений, складывается на основе машинного производства, принимаемого в качестве новой объяснительной модели. Это соотношение становится особым типом связи причин с их следствиями. Причина и следствие одна и та же сумма энергии, то есть они равны.

В итоге в работах Богданова мы получаем развернутую историю смены форм причинной связи в человеческом мышлении, или основных объективно мыслительных форм, если воспользоваться терминологией Маркса.

В заключение Богданов пишет: «В настоящее время дело идет о том, чтобы сознательно и неуклонно, пользуясь идеей трудовой причинности, посредством нее построить целостное, ясное, научное миропонимание» [25].

Осмелимся предположить, что в силу своих возможностей данную задачу Богданов решает путем построения единой науки об организации, или тектологии. Дело в том, что он выделял два главных отрицательных явления, характерных для современной науки, это чрезмерное нагромождение материала и разнородность приемов познания. Очевидно, что мы вполне можем их объединить и обозначить термином «научная специализация», которая годится для непрерывного «совершенствования в мелочах», но сильно затрудняет процесс в «основах», принципах науки. Поэтому основную задачу научного развития Богданов видел в планомерном стремлении к сближению, объединению различных наук, выработке единства познавательных методов. Говоря словами Богданова, необходимо такое единство, которое смогло бы дать «целостную, гармонически стройную организацию общественного опыта». Это станет возможным осуществить в рамках общей науки об организации, которая по существу имела бы статус универсальной. Эта «наука будущего» должна будет систематизировать все те способы и приемы организации, которые фактически применяются в обществе, в жизни, в природе.

Совершенно точно можно сказать, что эти характеристики в полной мере применимы к тектологии. Таким образом, Богданов, если отвлечься от его представлений о будущих путях развития человеческого общества, так как об этом речь сейчас не идет, выдвигает совершенно четко актуальную и реальную программу построения «всеобщей науки об организации». Примечательно, что только к концу XX в. «тектология» Богданова становится объектом детального изучения, в ходе которого выяснится, что ряд современных концепций теорий катастроф, функциональных систем, самоорганизующихся систем и т. д. можно представить как особые приложения тектологической концепции Богданова. А его самого можно по праву считать «пионером системологии» не только в России, но и в мире.

Примечания

1.Степин В. С. Философия науки. Общие проблемы. М., 2006. С. 39.

2.См. первый и второй тезисы к Фейербаху К. Маркса.

3.Цит. по: Богданов А. А. Философия живого опыта. М., 1920. С. 223.

4.Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: 2-е изд. Т. 23. С. 86.

5.Там же.

6.Мы принимаем в качестве несущественного расхождение в формулировках между богдановской цитатой из Маркса «объективные формы мышления» и цитатой из Маркса по 23-му тому (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: 2-е изд.) об «объективных мыслительных формах» и в дальнейшем будем использовать вторую формулировку.

7.Ленин В. И. ПСС. Изд. 5. М., 1961. Т. 18. С. 342.

8.Богданов А. А. Философия живого опыта. С. 20.

9.Там же.

10.Там же. С. 20-21.

11.Там же. С. 21.

. Там же. С. 25.

13. Там же. С. 31.

14. Там же. С. 38-39.

15. Там же. С. 39.

16. Там же. С. 39-40.

7. Там же. С. 41.

. Там же. С. 42.

. Арсеньев А. С. Наука и человек (Философский аспект) // Наука и нравственность. М., 1971. С. 123.

20. Там же. С. 124.

21. Там же. С. 128-129.

22. Там же. С. 149-150.

23. Богданов А. А. Указ. соч. С. 210.

. Там же.

25. Там же. С. 214.ИСТОРИЯ