"Русская Идея" в доктрине неославянофилов

Министерство образования Республики Беларусь

Учреждение образования

«Гомельский государственный университет

имени Франциска Скорины»

Исторический факультет

Кафедра истории славян и специальных исторических дисциплин

«Русская Идея» в доктрине неославянофилов

Курсовая работа

Исполнитель:

студентка группы ИА-43 Рачкова Т.В.

Научный руководитель:

старший преподаватель Бровкин Е.А.

Гомель 2013

Учреждение образования

«Гомельский государственный университет имени Франциска Скорины»

Факультет ______________________________________________

Кафедра ________________________________________________

ОТЗЫВ - ДОПУСК

научного руководителя на курсовую работу (проект) студента

специальности__________ «____________________________________»

шифр название специальности

_____________________________________________________________

(фамилия, имя, отчество студента)

на тему _____________________________________________________

_____________________________________________________________

Оценка1 ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА КУРСОВОЙ РАБОТЫ (проекта)от 1 до 10- актуальность темы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- логичность и структурированность изложения материала1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- качество обзора и анализа литературы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- корректность цитирований и ссылок на заимствования из работ других авторов1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- определение терминов и понятий, корректность их использования1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- корректность формулирования собственных выводов1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- соответствие выводов и заключения целям и задачам курсовой работы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- качество оформления курсовой работы (проекта)1 2 3 4 5 6 7 8 9 10Средняя по разделу2 ХАРАКТЕР ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СТУДЕНТА- самостоятельность составления плана курсовой работы (проекта)1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- реализация советов научного руководителя1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- своевременность выполнения заданий каждого этапа работы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10- активность и инициатива студента в проведении исследования1 2 3 4 5 6 7 8 9 10Средняя по разделу

3 ЗАМЕЧАНИЯ И ПРЕДЛОЖЕНИЯ

_________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1 Считаю, что курсовая работа (проект) соответствует требованиям, предъявляемым к курсовым работам (проектам) по специальности ________ «_______________________________________________» шифр название специальностиа нет2 Курсовая работа (проект) заслуживает оценки _____________________

«___» _______________ 200__ г.

Научный руководитель,

ученая степень, звание ______________________ Ф.И.О.

подпись

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

.Источники и историография

.Феномен неославянофильства: базовые концепты, очерк генезиса

.Знаковые представители неославянофильского течения

.1Н.Я. Данилевский, Н.Н. Страхов

.2Константин Леонтьев

.3Фёдор Михайлович Достоевский

Заключение

ВВЕДЕНИЕ

Долгое время (в период большевицкого ига) само понятие «русская идея» подвергалось шельмованию (именно за то, что русская), труды мыслителей славянофильского лагеря не издавались, даже произведения такой величины мирового масштаба, как Фёдор Михайлович Достоевский, изымались из фондов и запрещались - за «антисемитизм», «национализм», «великорусский шовинизм»…Лишь в 1990-е годы ситуация стала меняться, в 2000-х мы наблюдаем не просто всплеск интереса к истории русской мысли, к истории нашей страны в целом - а, можно смело сказать, начало процесса возрождения, возврата к истокам, осмысления, кто мы, откуда и куда идём.

В этом процессе обретения русскости (русским мало родиться - им надо стать) нам помогают возвращающиеся теперь из забвения запретные ранее авторы, которые имеют непреходящее значение для укрепления самосознания русского народа: те, кто раскрыли сущность нашего предназначения, выявили глубинные архетипы русской души.

Сейчас эти авторы и их мысли как никогда актуальны. В раскрытии русской самоидентичности мы можем опираться на эти столпы, так как их осмысление исторического процесса, особой миссии России, её уникальной самобытности выдержало проверку временем. Многие их прозрения оказались пророческими.

Цели этой работы - выявить суть многопланового явления, артикулированного понятием «Русская Идея», дать ему комплексную характеристику и проследить его преломление в доктрине неославянофилов. Следует оговорить, что неославянофильское течение весьма неоднородно, а, следовательно, о некой единой и незыблемой доктрине неославянофильства говорить можно только условно. Однако в этом течении присутствует чёткая сердцевина, т.е. некие структурообразующие компоненты, общие для различных представителей данного направления. Второстепенные моменты варьируются в достаточно широком диапазоне, вплоть до противоположных точек зрения у разных авторов.

При достижении поставленных целей решались следующие задачи:

)изучить литературу и источники по теме;

)дать характеристику идейной базы неославянофильства;

)исследовать сущность «Русской Идеи» и раскрыть её основополагающие утверждения в контексте доктрины неославянофилов;

)проследить преломления «Русской Идеи у различных представителей неославянофильства; дать анализ модификаций данного комплекса идей.

Надо сказать, что тема является малоизученной. Есть отдельные исследования по конкретным персоналиям (наиболее крупным в движении); существуют работы по русской философии, со своей специфической направленностью, затрагивающие данную проблематику. Но, к примеру, такой маститый автор как В.В.Зеньковский в своём монументальном произведении «История русской философии» (почти на 900 страниц!) проходит мимо Н.Я.Данилевского (!), личность и труды которого были эпохальными для России - и даже для всего мира (об этом ниже). А, например, произведения Н.Н.Страхова вообще не выходили отдельным изданием вплоть до 2007 (!) года. А ведь это крупнейшие представители неославянофильства… Зато в интернет-пространстве есть доступ к дореволюционным изданиям, в рунете идёт активное обсуждение вопросов по данной тематике. Множатся национал-патриотические сайты, на форумах которых идёт оживленная дискуссия о нашей истории, предстоящем пути, возможном развитии… На очень многих сайтах «Русская Идея» присутствует как отдельная рубрика. Существует издательство с одноименным названием. Печатаются труды авторов-неославянофилов, в том числе и «новой волны».

Очевидно, что исследования подобного рода сейчас очень востребованы в связи с пробуждением национального самосознания - это, во-первых; в связи с поиском путей развития, так как мы действительно стоим сегодня на перепутье, а от правильности выбора будет зависеть судьба не только наша - это, во-вторых; идеи славянофилов дают нам ключ к решению сегодняшних проблем - это, в-третьих; и наконец, эта традиция, идущая из глубины веков через концепцию Третьего Рима к славянофилам и далее от консервативной волны к постсовременным неославянофилам, - эта традиция по-прежнему жива, цепь преемственности сохранилась. Мы сейчас замыкаем эту цепь, осознанно восстанавливая разорванные богоборческой властью звенья, потому что наша вера («Почему мы верим в Россию») должна быть зрячей и сознательной. Данное исследование - малая лепта в общее дело национального возрождения.

В силу того, что главной категорией отечественной историософии является русская идея, то именно в её адекватной интерпретации содержится "логический ключ" к пониманию целого ряда духовных проблем современной России (России не в ее нынешнем территориально-государственном положении, а, шире, как духовного пространства Третьего Рима).

Мы сейчас наблюдаем широкий научный и общественный интерес к данной проблематике, в том числе за рубежом. Причём интерес не «музейный», как к некой реликвии прошлого, а глубочайшую заинтересованность как в чём-то насущном, актуальном, злободневном. Примеров множество: в 2007 году А.В.Смирнов, профессор, член-корреспондент РАН, заместитель директора Института философии РАН, выступил с докладом «Глобализация и национальная культура: чему может нас научить Н.Я.Данилевский сегодня». Смирнов в своём докладе поставил проблему взаимоотношений между нациями и культурами в процессе глобализации. По его мнению, теория культурно-исторических типов имеет весьма актуальное значение в сегодняшнем глобализирующемся мире. Что касается одного из магистральных тезисов славянофилов, а именно славянского единства, то эта тема привлекает внимание и сочувствие на самых верхах власти. В частности, Президент А.Г.Лукашенко поддержал идею создания в Белоруссии Международного Славянского Центра. Обсуждается необходимость создания Международной лиги славянских государств, проходят Всеславянские съезды (например, Восьмой съезд состоялся в 2001 году в Москве, на нём присутствовали делегации от 12 стран), действует Всеславянский Собор, его активно поддерживают: Международная славянская Академия, Славянский Комитет России, Славянский Военно-патриотический союз, общественный комитет содействия союзу Белоруссии и России, информационное агентство «Славянский мир» и другие общественные организации. И так далее и тому подобное. То есть идеи славянофилов живут, находят своих последователей и в наше время, потому что они, эти идеи, глубоко верны в своей основе, дают концептуальное видение мироздания - и это неоспоримый факт.

Даже в Китае, столь чуждом нам по менталитету, изучают творчество русских философов славянофильской волны. Проходят международные конференции по этой теме. Лучшие умы современной России включены в поиск посильной реализации данной концепции; Институт российской истории Российской Академии Наук публикует исследования (в рамках научно-исследовательской программы), посвящённые «Русской Идее»; доктора исторических наук, академики, изучают русскую историю с позиций православного универсализма (например, А.Н.Боханов) - а это есть позиция славянофильская.

В рамках данной работы исчерпывающее и всеохватное исследование невозможно, мы прикасаемся к целой вселенной. Поэтому остановимся на основополагающих моментах, дадим очерк этого направления мысли, подробнее остановившись на самых ярких её выразителях и ограничив исследование временными рамками второй половины XIX века.

1. ИСТОЧНИКИ И ИСТОРИОГРАФИЯ

К сожалению, обобщающей работы по обозначенной теме пока не существует, но вышло много публикаций по конкретным аспектам «Русской Идеи», в частности о Самодержавии как идеальной форме правления с особой функцией катехона - работы А.Н.Боханова [6], Л.Тихомирова, М.Назарова [29], К.Зайцева и др.; изданы материалы (в том числе биографическо-описательного характера) о деятелях стана славянофилов (ранних, поздних, постсовременных). Нас будут интересовать такие масштабные личности, как Данилевский, Страхов, Леонтьев, Достоевский. Остальных коснёмся лишь вскользь, для полноты картины.

В честь Н. Страхова даже названо существующее ныне в России Русское Философское Общество, роль этого незаурядного мыслителя подробно освещена Н. Ильиным [22], которому по преимуществу и принадлежит заслуга «открытия» Страхова. Свидетельством всё возрастающего интереса к наследию Н. Страхова явилась в т.ч. и состоявшаяся чуть больше года назад (2008) международная научная конференция, приуроченная к 180-летию со дня его рождения, в которой принял активное участие Н. Ильин; издательство МГУ выпустило исследование «Русские мыслители: Ап.А. Григорьев, Н.Я. Данилевский, Н.Н. Страхов»; отдельной книгой вышли произведения Н. Страхова «Мир как целое» (2007) - спустя столетие (его труды вообще не издавались с дореволюционного времени). Теперь мы наконец-то имеем возможность черпать из первоисточника.

В советское время если что-то и писалось о неославянофилах, то с обязательными обличениями их «заблуждений», «ретроградства», «утопичности» их учения. Такая позиция верных учеников Мордохея Леви, именем которого они клялись, понятна. Ведь славянофильство основывалось на Православии, что само по себе было нестерпимо для антихристианских сил, захвативших власть в 1917г. Однако в это же время в русской эмиграции идёт напряженное осмысление прошлого, издаются труды, в том числе посвященные русским мыслителям [19], [44], [8], [40], [45]. В. Зеньковский, придерживаясь хронологического принципа, исследует мир идей русской философии. Эта работа масштабная, имеет внутреннюю диалектическую связность, но серьезным недостатком, применительно к нашей теме, является необъяснимое игнорирование автором творчества Н. Страхова. Этот недостаток восполнен другим, уже современным российским, философом - Н. Ильиным [22], который, можно сказать смело, «открыл» для современного читателя Страхова. Книга является революционной в плане трактовок русской философии и оценок ее творцов. Должное место в системе русской мысли наконец занимает почвенническая идеология (от И. Киреевского до Н. Страхова).

В книге, посвященной развёртыванию «Русской Идеи» в историческом плане [5], мы находим комплексный подход, основанный на широкой научной эрудиции автора (д.и.н.) и концептуальном видении проблематики, чего недостаёт другому исследователю, прикасающемуся к той же теме [4]. А. Боханов рассматривает манифестации «Русской идеи» в органической целостности с позиций православного универсализма, что является единственно верным подходом для данной тематики.

А. Гулыга дает характеристику славянофильскому учению в контексте универсума «Русской Идеи» [10].

Имя Достоевского не нуждается в комментариях, это «Имя России» для очень многих людей [15]. Прекрасную, тонкую характеристику его мировоззрению и всей сложности натуры великого писателя даёт отец Сергий (Булгаков) [8] и А.Н. Боханов [5]. У Булгакова здравые и проницательные суждения о Достоевском перемежаются иногда с предрассудками интеллигентской образованщины (по меткому определению А. Солженицына) того времени: касаемо «ахиллесовой пяты», как считает Булгаков, идеологии великого писателя - его монархизма [8, c.205] (для других авторов монархизм Достоевского расценивается как его достоинство [6, c.131]); также о. Сергий, имеющий экуменические наклонности, отвергает трактовку католицизма как ереси, выродившейся в антихристианство - хотя в подтверждение своей позиции Достоевский приводит неотразимые доводы; ну и конечно, пресловутый «антисемитизм» величайшего русского гения: не пытаясь разобраться в сути проблемы, критики Достоевского вешают на него ярлык юдофоба.

Лишь в России постсоветского периода стали выходить оригинальные тексты неославянофилов [18], [11], [13]. [21], [26], [17], [30], [36], [47], а также работы, им посвященные, публикуемые в том числе в рунете [7], [24], [27], [31], [34], [35], [46]. Можно даже говорить о некоем буме, грандиозном всплеске интереса к наследию славянофилов. К фигуре Константина Леонтьева проявляется особое внимание, этот загадочный автор до сих пор по-настоящему не понят и не оценен. Мнения исследователей о нем и его наследии расходятся диаметрально. Впрочем, как и о других славянофилах.

Отдельно следует сказать о книге М. Назарова [29], так как данный автор обладает редким даром проникать в самую сердцевину явлений, обширность его познаний и глубина анализа могут быть эталоном для прикасающихся к «Русской Идее» исследователей. Книги Назарова выходят в издательстве с одноименным названием - «Русская идея».

В современной России существует журнал «Русское самосознание», посвященный исключительно русской идее в прошлом и настоящем, истории становления русского духа, ибо «история народа есть история становления его духа» [3]. Здесь опубликованы работы Страхова [37], выходят статьи о проблемах славянофильства, национального возрождения, осмысления «русской Идеи» на постсовременном этапе [1], [2], которое в своих выводах совпадает с тем, что проповедовали неославянофилы второй половины XIX века: «Символ веры русского человека включает четыре высшие ценности: Православие, Государство, Отечество, Нацию - и соответственно, четыре качества русского человека, выражающие его полноту: православность, государственность, патриотизм и национализм» [3].

Большая работа в этом направлении ведётся в интернет-пространстве. Православные сайты, исторические и патриотические ресурсы публикуют данные по этой проблематике. Ведутся форумы (на russia-talk.com, polemics.ru, rusidea.org и др.), интернет-конференции по этой тематике.

Мы наблюдаем возрождение русского самосознания, поэтому так важно сегодня восстанавливать преемственную связь с идеологией славянофилов, которые и явили собой наиболее полное выражение этого самосознания.

2. ФЕНОМЕН НЕОСЛАВЯНОФИЛЬСТВА: БАЗОВЫЕ КОНЦЕПТЫ, ОЧЕРК ГЕНЕЗИСА

неославянофильский русский идея самосознание

Прежде чем приступать к теме, следует дать определения основным понятиям, разобраться в формулировках, чтобы не было разночтений в понимании.

Итак, что есть «неославянофильство» и что такое «русская идея»?

Неославянофилы (или поздние славянофилы)- последователи славянофилов, выступившие во второй половине 19 в. Заимствовав у своих предшественников тезис о противоположном общественном развитии Востока и Запада и идею об особой исторической роли славян, особенно России, неославянофилы дали консервативным сторонам славянофильства новое теоретическое обоснование [43, c.295]. Все неославянофилы являлись приверженцами Самодержавия, отстаивали тезис об «особых началах» русской истории, утверждали, что только Православие и Самодержавие являются залогом спасения России от пагубного влияния гниющего Запада [47, с.232], [26, с.31]. Но следует иметь в виду, что славянофильство отнюдь не было упрощенным антизападничеством. «Основной пафос славянофильства лежит в чувстве найденной опоры - в сочетании национального сознания и правды Православия; в развитии этой религиозно-национальной идеи заключался творческий путь славянофилов…отсюда же определилось и их отношение к Западу» (Зеньковский В.В. «Русские мыслители и Европа). Такая позиция укреплялась христианским универсализмом славянофилов и их последователей, в духе которого они и понимали культурно-историческое значение Православия, стремясь религиозно осмыслить судьбы европейских народов и культур. Органическое соединение национального и религиозного мироощущений в итоге является не антизападническим, а внезападническим, что существенно меняет акценты при анализе идентичности [34, с.46].

Русская идея укоренена в Православии, но говорит философским языком, а поэтому доступна и человеку рационалистически мыслящему [10, c.290]. И славянофильство разрабатывало философию Православия, раскрывало идею соборности в Церкви и народе, обосновывало идею плодотворного сотрудничества «земли» с государством; раскрывало сущность русского Духа и призвания России; утверждало, что Истина постижима только через любовь («истина доступна только совокупности мышлений, связанных любовью» - Хомяков), при этом гарантии против заблуждений - надежда и вера. Отправная точка экклесиологии славянофилов (ранних и поздних) в том, что они стоят перед Церковью как перед великой тайной, опыт познания которой может дать только благодать [45, c.186]. Но благодать, или благодатный факт, познается только благодатью, а поэтому и само знание об ее (Церкви) существовании есть также дар благодати, даруемой свыше и доступной только вере, а не разуму. В Церковь веруют и о Церкви знают только облагодатствованные умом [45, c.204-205]. Причём «вера…не есть акт одной познавательной способности отрешённой от других, но акт всех сил разума…Вера не только мыслится или чувствуется, но, так сказать, и мыслится и чувствуется вместе; словом, - она не одно познание, но познание и жизнь», «вера есть акт всех сил разума, охваченного и плененного до последней его глубины живою истиною откровенного факта…Вера, испытующая тайны Божии, есть ведение, познание внутреннее. Она есть дар благодати» [45, c.211].

Итак, один из признаков русской идеи, разработанный славянофилами: здесь знание сливается с верой [10, c.282]. При этом хотя вера есть истинное познание, дверь, открывающая нам ведение тайн Божиих, но источник этого познания все-таки любовь [10, c.212]. Христианская любовь, по мнению неославянофилов, - главная черта русского национального характера, а любовь к Богу, собственно, и составляет суть загадочной русской души. Представляя религиозность как национальную черту народа, неославянофилы утверждают, что возрождение русской государственности и русского народа возможно лишь через возрождение Православной Церкви. А. Дугин, например, замечает, что само понятие русского народа нельзя свести к современным понятиям «этнос», «нация» и др. Русские, по его мнению, воспринимают свою национальную принадлежность как религиозный фактор, как конфессию. «Быть русским - значит принадлежать к особой загадочной религии, чьи контуры совпадают с бесконечностью русских границ».

Ранние славянофилы до эпохи Великих реформ своим творчеством выявили и обосновали культурный антагонизм России и Запада (в этом с ними согласны и русские мыслители ХХ в., в частности, И.Ильин говорит о «бессердечной культуре» Европы. «…Западноевропейская культура сооружена как бы из камня и льда…Человек человеку - прохожий. Человечество творит свою культуру неверным внутренним актом, из состава которого исключены: сердце, совесть и вера…» [21, c.742]). Политический антагонизм выдалось обосновать уже неославянофилам, выдвинувшим цельную политическую концепцию правого фланга русской политической мысли. Этих деятелей стали называть «охранителями» (буквальный перевод латинского слова консерватор пореформенной эпохи). Идеология и политическая практика охранителей (т.е. неославянофилов) являются одной из важнейших составных частей идейных воззрений современных национально-патриотических организаций и русских правых XX-XXI вв. вообще. Черносотенцы и праворадикальные группировки последних лет царской России с полным основанием считали себя продолжателями дела пореформенных охранителей, тем более что многие из деятелей русской правой начала XX в. были учениками и последователями неославянофилов в прямом смысле этого слова. Наконец, появившаяся на рубеже 80-90-х гг.. национально-патриотическая пресса начинала с того, что отводила целые полосы на перепечатывание отдельных произведений охранителей, особенно те места из их произведений, где содержалась критика западной демократии, российского либерализма и революционных идей.

Школа славянофилов, как ранних, так и поздних, (название очень узкое и едва ли точно выражающее смысл школы) - это «единственная у нас школа оригинальной мысли» [15, с.13]. Её представителями «были указаны высшие начала в народе нашем (в противоположность романо-германским народам): начало гармонии, согласия частей, взамен антагонизма их, какой мы видим на Западе в борьбе сословий, положений, классов, в противоположении Церкви государству; начало доверия как естественное выражение этого согласия, которое при его отсутствии заменилось подозрительным подсматриванием друг за другом, системою договоров, гарантий, хартий, - конституционализмом Запада, его парламентаризмом; начало цельности в отношении ко всякой действительности, даже к самой истине, которую народ наш различает и ищет не обособленным рассудком (рационализм, философия), но и нравственною стороною своею, полнотою своего существа; наконец, в Церкви - начало соборности, венчающая всё собою любовь, слиянность с ближним - что так противоположно римскому католицизму, с его внешним механизмом папства, подавляющим собою, но не организующим в себе жизнь духа, - и не похоже также на протестантизм, который, отвергнув это давящее извне единство, не поняв начала внутреннего согласия, кинулся в разрозненность, думая в ней сохранить свободу и сохраняя только произвол» [15, c.14].

Поздние славянофилы ясно осознали фундаментальное метафизическое значение категории народности, или национальности. Страхов окончательно связывает народность с самобытностью, понимаемой не публицистически, а метафизически, как имманентная сила самостоятельного развития [22, c.563]. Также у неославянофилов получает свое завершение философское осмысление принципиального единства веры и разума, идущее от ранних славянофилов.

Империя - фундаментальный принцип исторической философии неославянофилов, но они боролись не за «величие Империи» как геополитического образования (как то делала, скажем, «русская националистка немецкого происхождения» Екатерина II), а за утверждение вселенского духовного призвания России [5, c.290].

Славянофилов Адрианов сравнивает с «особого рода камертонами, настраивающими нашу душу на русский лад» [1].

Главный представитель течения Н. Я. Данилевский (1822-85), основываясь на методах естествознания, развил органическую теорию локальных культурно-исторических типов. Единомышленниками Данилевского были К.Н.Леонтьев и Н. Н. Страхов (1828-96), пропагандировавшие в 60-х гг. с позиции славянофильства т. наз. теорию почвенничества (Достоевский) - о сближении народа (почвы) и образованных сословий [37]. К неославянофилам иногда причисляют и Вл.Соловьева, на которого (как и на других русских религиозных философов) оказали влияние ранние славянофилы (идея мессианизма и др.) [43, с.296]. В молодости Вл.Соловьев разделял взгляды славянофилов, был очень близок и дружен с Достоевским. Он считал Россию и Славянство «третьей силой», несущей миру «великий синтез», спасение и возрождение. Затем он усмотрел вселенскую теократическую миссию России в единении русского Царя с римским первосвяшенником. Позднее, в 90-х годах, разочаровавшись в церковно-государственной теократии, В.Соловьев призывал христианскую общественность к борьбе, на путях социального христианства, за Царствие Божие

Также на позициях славянофильства стояли Дебольский, Ламанский, Гильфердинг, Пасхалов, Гиляров-Платонов, Тихомиров и др. В этой работе будут затронуты самые значимые представители, с именами которых главным образом и ассоциируется понятие «неославянофильство».

Приступая к анализу русской идеи необходимо сразу же подчеркнуть, что в отечественной философской традиции это понятие имеет два основных значения: широкое и узкое. В широком смысле под русской идеей подразумевается весь комплекс особенностей русского духа и русской культуры. В более узком смысле русская идея представляет собой телеологию России, учение о конечной цели ее национально - исторического бытия. Нас будет интересовать, в первую очередь, именно этот - специальный смысл, так как только он наиболее конкретно выражает историософский характер проблемы [4]. Те определения, которые даются «русской идее», как правило, не раскрывают ее содержания. Но вот И.А.Ильин [20] подробно пишет о «русской идее», делая следующий вывод: русская идея есть свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура. Следует признать - объяснение довольно убедительное, более того, принимающее вид реалистической программы деятельности [34, с.124].

Понятие «русская идея» охватывает собой целый спектр идеологем, имеет столь широкое смысловое поле, что не так просто обозначить её контуры и сердцевину. Разные исследователи по-разному решали эту проблему. Большинство из них сходится в нижеследующем. Основными категориями «Русской идеи» являются: Православие как синоним «русскости»; Самодержавие как актуализация Священного Царства; народность как основа русского духовного поля; Святая Русь как нравственно-религиозный идеал русского народа; мессианизм как вселенская спасительная миссия России; эсхатологизм, выражающийся в идее Третьего Рима; священная особа Монарха как «образ Отечества» (Карамзин) [36, c.105]; теократия как религиозно-общественный идеал; универсализм, ибо русская национальная идея есть идея вселенская: воплощение Христианства в жизни человечества; ибо Россия - народ Божий, народ мессианский, народ-богоносец [36, с.271]. В формулировке Бойко П.Е. это звучит так: «русская идея выражала себя в философии истории в принципах провиденциализма, мессианизма, универсализма и эсхатологизма, которые и есть её существенные определенности. Все эти определения образуют нераздельное органическое единство, внешним выражением которого является сама эмпирическая история России, проходящая под знаком указанных духовных начал. Эти начала и есть главные категории русской историософии, её формы и способы осмысления жизненного пути России, её трудно постижимой судьбы» [4]. Итак, интерпретации «русской идеи» многообразны, но центральный пункт при этом - эсхатология, задающая тот универсум, который пронизывает все начала русской жизни и составляет сущность «русской идеи», осознания русским человеком чуждости своей этому миру и устремленности его к концу, к «Новому Иерусалиму» [34, c.124].

Категориально «русская идея» раскрывается через соотношение индивидуального и социального, что наиболее явно выражается в таком значимом для русской мысли концепте, как соборность, сформулированном славянофилами [34, c.125]. «Соборность религиозного сознания есть качество сознания, соборность ничего общего не имеет с количествами, с коллективностью, она может быть у нескольких более, чем у миллионов» [34, c.117].

Русская идея выражает историческое своеобразие народа и в то же время - его историческое призвание. В чем состоит сущность этой идеи? «Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца…Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа» [36, с.403]. Предрасположенность к чувству, сочувствию, доброте - не идеализация и не миф, а живая сила русской души и русской истории [10, c.226], «любовь есть основная духовно-творческая сила русской души» [36, c.404]. Немецкий философ В.Шубарт так охарактеризовал русскую национальную идею: «Можно без преувеличения сказать, что русские имеют самую глубокую по сути и всеобъемлющую национальную идею - идею спасения человечества» [29, c.56]. Он же в произведении «Европа и душа Востока»: «Англичанин хочет видеть мир - как фабрику, француз - как салон, немец - как казарму, русский - как церковь. Англичанин хочет зарабатывать на людях, немец - ими командовать, - и только один русский не хочет ничего. Он не хочет делать ближнего своего - средством. Это есть ядро русской мысли, и это есть Евангелие будущего» [9, c.372].

Таков основной смысл русской идеи. Её возраст есть возраст самой России. А если мы обратимся к ее религиозному источнику, то мы увидим, что это есть идея православного христианства [36, c.414].

Неославянофилы полагали, что смысл «Русской идеи», истинный путь и судьба России зключаются в создании целостной и самобытной православной культуры. «Интуиция Святой Православной Руси - Третьего Рима приобретает в учении славянофилов свой законченный вид» [4].

Славянофилы выразили «русскую идею» в категориях философского мышления; неославянофилы, продолжая эту линию, создали и нечто принципиально новое (культурно-исторические типы Данилевского, которым К.Леонтьев придал новую направленность, существенно переосмыслив её: жизнь культурно-исторических организмов Леонтьев рассматривал с точки зрения стадиальности их развития), творчески обогатив при этом наследие своих предшественников. Работа русского самосознания не могла остановиться на одном из фазисов (ранние славянофилы). В числе причин этого Тихомиров указывает то обстоятельство, что «Россия во времена первых славянофилов еще многого не переживала. Много очень важного, типичного не было еще дозревшим и в европейской жизни. Одним теоретическим напряжением мысли, даже самой гениальной, нельзя предусмотреть того, на что необходим опыт, наблюдение, сопоставление. Они (славянофилы) очень чутко усматривали особенность русского типа, его отличия от европейского. Это делает им великую честь. Но предусмотреть того, что еще не дано фактами даже в виде посылки, они, конечно, не могли. Своеобразия русского типа они совершенно не могли бы понимать в тех тонкостях, которые мог впоследствии понять, например, Достоевский. Эти же тонкости типа психологического бросают свет и на особенности социальные. Понятно поэтому, что в 1890 году многое становится более ясно, нежели в 1840-м» [41]. «Русская идея», как и само славянофильство, как и любая органическая система, - видоизменяется и корректируется в соответствии с накопленным опытом, в соответствии с историческими реалиями: «Идея» нации не есть начало, раз навсегда зафиксированное и поддающееся точному определению. Напротив, она является как бы вечной задачей, процессом, постоянно созидающим самого себя [30, c.247]. Итак, главное отличие неославянофилов от славянофилов ранних в том, что, усвоив уроки истории (а период второй половины 19 в. был бурным как в плане социально-политическом, так и в плане духовно-нравственном), они переосмыслили некоторые моменты славянофильства, отказались от некоторых положений как ошибочных и утопических. В целом можно сказать, что неославянофилы принадлежат к флангу консерваторов. Это смещение «вправо» было неизбежно и продуктивно, мы стали, если можно так выразиться, более русскими - в том смысле, что не желали больше жертвовать национальными интересами России, что раньше делали постоянно, во имя абстрактного «человечества» (а по сути - враждебного Запада, который оказался в иудейском пленении, и именно вследствие этого так непримирим антагонизм между Западом и Россией: «Борьба антихриста против Христа является первопричиной этого антагонизма» [33, c.6]. «Та общая (поглощающая все различия партий и интересов) ненависть к России, которую и словом и делом обнаружила Европа, начала наконец открывать нам глаза…Ненавидела нас не какая-либо европейская партия, а, напротив того,- что, каковы бы ни были разделяющие Европу интересы, все они соединяются в общем враждебном чувстве к России. В этом клерикалы подают руку либералам, католики - протестантам, консерваторы - прогрессистам, аристократы - демократам, монархисты - анархистам, красные - белым» [11, c.298]. «Не надо себя обманывать. Враждебность Европы слишком очевидна: она лежит не в случайных комбинациях европейской политики, не в честолюбии того или другого государственного мужа, а в самых основных ее интересах» [11, c.401]. Данилевский провидит грядущее нападение Европы на Россию: «При доказанной долговременным опытом непримиримой враждебности Европы к России, можно смело ручаться, что, как только Европа устроит свои последние домашние дела,…первого предлога будет достаточно для нападения на Россию» [18, c.202].

Многие авторы объясняют такую русофобию Запада в том числе тем, что «только Евразия-Россия, несмотря на ее соседство с Западом и отсутствие отделяющих ее от него океана или хотя бы горного хребта, не была покорена (хотя Запад подчинил себе обе Америки, Африку, Австралию и преобладающую часть Азии) - несмотря на то, что натиск на Россию с запада начался еще в ХI веке! Эта «непокоряемость» в конечном счете породила русофобию - в буквальном смысле страх перед Россией, - хотя последняя никогда не предпринимала агрессивных походов на Запад». [23, c.855].

Всеславянский Союз - гарантия всемирного равновесия: «Но бороться с соединённой Европой может только соединенное Славянство. Итак, не всемирным владычеством угрожает Всеславянский Союз, а, совершенно напротив, он представляет необходимое и вместе единственно-возможное ручательство за сохранение всемирного равновесия» [11, c.424], [18, c.202].

Стало очевидным, что именно с Запада идет зловонная, тлетворная, разрушительная волна (это так называемый «нигилизм» и «революционное движение» - детище мирового еврейства, порождение еврейского духа, орудия мирового кагала по расшатыванию Русского Царства). Поэтому неославянофилы становятся на охранительные позиции, громко и внятно заявляя об опасностях для России (за это К.Леонтьева травили как «реакционера» (Тихомиров протестует против этого ярлыка) [42], Достоевского - как «антисемита» - и т.д.). О «хищных засилиях, угнетающих нацию» (т.е. то, о чем более ста лет тому назад провидчески предупреждал великий Достоевсккий: «жиды сгубят Россию и станут во главе анархии. Жид и его кагал - это заговор против русских» [12]) говорят все русские патриоты, в том числе и неославянофилы. Наконец-то пробуждается здоровый русский национализм, который активно исповедуют неославянофилы. Это особый национализм, который не возносится и не презирает другие народы, не изолирует себя в карантине, и в то же время остерегается религиозного, культурного, бытового смешения. Но прежде всего он утверждает право своего народа на неповторимость, и в этой своей устремленности подчиняет себе все прочие задачи и цели, рассматривая их с одной основной точки зрения: способствуют ли они или нет воспитанию и развитию русской самобытности [3]. Патриотическое движение России второй половины ХIX - начала ХХ века, выразителями которого были неославянофилы, носило здоровый характер, вызывалось чувством самосохранения русской нации [32, с.89]. В этом смысле поздние славянофилы (нео-) переосмысливают наследие ранних, критикуя их (ранних) за «мечтательный политический романтизм, в котором обленился и завял когда-то могучий русский дух…По мнению маниловского национализма мы, Русские, почему-то обязаны поражать весь свет своим великодушием, должны как пеликан дитё - кормить своею кровью всех - даже не собственных детей. Не кто иной, а мы должны отвоевывать права для чужих народов, мы обязаны освобождать угнетенные племена, мы же должны награждать их конституциями, мы же обязаны давать полный доступ на своё тело паразитным племенам и устраивать для них государства в своем государстве (имеется ввиду паразитарное еврейское племя)… Наш новый национализм, прислушивающийся к сердцу народному, уже тем выше старого славянофильства, что не тратит, а собирает силы. Знайте, господа космополиты, - вновь начинается наша древность! Вновь начинается эпоха «собирания земли русской», эпоха строения ее - хоть и с новым материалом, но по органическому и естественному плану… Новая Россия, как в древности, хочет жить для самой себя: не для евреев…, а для себя и своего потомства» [30, c.72]. И вот - русский национализм объявил борьбу за русское господство, и это «есть борьба за жизнь России. Враги ее это чувствуют - и бьют тревогу…» [30, c.42]. Эта реакция (национализм) свидетельствует о том, что организм России успешно борется с пытающимися разрушить его инородческими клетками. К сожалению, эта инфекция впоследствии подточила здоровье нашей нации, почему и стал возможен жидо-большевистский переворот.

Тема о «русском национализме» давно служит объектом злонамеренных искажений и откровенных инсинуаций. «Между тем своей вселенской духовной открытостью православный национализм не только качественно отличается от французского, немецкого, английского и прочих замкнутых этнокультурных «национализмов», но и прямо им противоположен. Данный очевидный факт стойко и целенаправленно игнорируется западоцентричной историографией» [5, c.290].

Сам термин «славянофильство/неославянофильство» неадекватен сути явления. И.С.Аксаков ещё в 1849 году писал в своих "показаниях", в которых, конечно, старался выяснить Государю самые интимные свои взгляды: "Люди, всеми силами, всеми способностями души преданные России, смиренно изучавшие сокровище духовного народного богатства, свято чтущие коренные начала его быта, неразрывные с православием, люди эти Бог весть почему прозваны были славянофилами". Очевидно, кличка кажется ему неподходящей [41].

Во взглядах славянофилов много утопичного, ряд идей устарел. И не смотря на то, что славянофильству неоднократно наносили смертельные удары и объявляли это учение архаическим хламом, оно оставалось элементом общественной жизни, во многом способствующем развитию русского национального самосознания и культуры. Можно согласиться с В.В. Розановым, можно его отвергать, но его оценку славянофильства трудно обойти, а он писал: Друзья мои: разве вы не знаете, что любовь не умирает, а славянофильство есть просто любовь русского к России. И она бессмертна.

Славянофилы справедливо считали, что преобладание на Западе материальных интересов над духовными неизбежно ведет к потере веры, к социальной разобщеннности, индивидуализму, противостоянию человека человеку. Чтобы спасти мир от духовной катастрофы, Россия должна встать в центре мировой цивилизации и на основе Православия принести свет Истины западным народам. Однако это может произойти только тогда, когда сам русский народ проявит свои духовные силы, очистится от наносного псевдопросвещения, «чужебесия» и построит в своей стране жизнь по учению Нового Завета [33, c.131].

Что касается славянского единства, то этот вопрос вызывает разногласия в среде неославянофилов. Проблематика «славянского единства» рассматривалась в поле столкновения концепций панславизма (Н.Я. Данилевский) и византизма (К.Н.Леонтьев). Так, c одной стороны, заметен отход от традиционно понимаемого отношения России к славянству как некоего «долга». Теперь во главу угла ставится русский национализм как здоровая охранительная тенденция, как право русского народа на собственное развитие, а не только на постоянные жертвы с нашей стороны, которые выгодны исключительно мировому кагалу и губительны для русских. Ещё И. С. Аксаков писал Государю: "В панславизм мы не верим и считаем его невозможным", потому что славяне уже не единоверцы, потому что "большая часть славянских племен уже разложена влиянием пустого западного либерализма". "Признаюсь, - замечает И. С. Аксаков, - меня гораздо более всех славян занимает Русь, а брата моего, Константина, даже упрекают в совершеннейшем равнодушии ко всем славянам, кроме России, и то даже не всей, а собственно Великороссии". Любопытна заметка Императора Николая Павловича против этого места: "И дельно, - писал Государь, - потому что все прочее - мечта. Один Бог может определить, что готовится в Дальнем будущем; но ежели бы стечения обстоятельств и привели к этому соединению, то оно будет на гибель России" (ту же мысль высказывал и К.Леонтьев [26, c.88, c.91]). «В самом славянофильстве / неославянофильстве наиболее типична была русская идея, а не славянская, пристегнутая к ней довольно искусственно» [41]. Этой позиции придерживается К.Леонтьев, который выступает резко против панславизма и вообще считает идеи такого рода не просто утопичными, а губительными для России, для русской идеи в мире [34, c.92]. «Я понял, что все славяне, южные и западные, именно в том, столь дорогом для меня культурно-оригинальном смысле, суть для нас, русских, не что иное, как неизбежное политическое зло, ибо народы эти до сих пор в лице «интеллигенции» своей ничего, кроме самой пошлой и обыкновенной современной буржуазии, миру не дают» [27, c.64]. «Идея православно-культурного русизма действительно оригинальна, высока, строга и государственна. Панславизм же во что бы то ни стало - это подражание и больше ничего. Это идеал современно унитарно-либеральный…Это всё та же общеевропейская революция» [27, с.136-137], [26, c.756]. Под конец у него звучит зловещее предчувствие, что славяне «лопнут, как мыльный пузырь, и распустятся немного позднее других всё в той же ненавистной всеевропейской буржуазии, а потом будут (туда и дорога!) попраны китайским нашествием» - предвидение! [27, c.152] «Долг, - и притом вечный, - Россия действительно имеет, но лишь перед своим народом» [30, c.86].

Данилевский, однако, полагает, что славянское единство - задача России, которую наша страна должна непременно решить (но и он упрекал славянофилов в «увлечении общечеловеческим» и в том, что их учение «было не чуждо оттенка гуманитарности» [27, c.75]. «Для всякого славянина…после Бога и Его святой Церкви, - идея Славянства должна быть высшей идеей, выше свободы, выше науки, выше просвещения, выше всякого земного блага, ибо ни одно из них для него не осуществимо без ее осуществления - без духовно, народно и политически самобытного, независимого Славянства; а, напротив, того, все эти блага будут необходимыми последствиями этой независимости и самобытности» [11, c.135], [18, c.200].

Если славянофилы отвергали западную цивилизацию как индивидуалистическую и противопоставляли ей коллективистскую славянскую (русскую, различия обычно не проводили) форму общежития, то у Леонтьева отличие русской культуры от западной состоит только в разности этапов исторического развития и общего движения к конечной деградации. С точки зрения Данилевского и Леонтьева, все культуры представляют собой организмы и в этом смысле равноправны, у каждой из них свой тип развития и формообразования. Но, как и всякий организм, ни одна культура не является вечной. Ускоряют же гибель культуры некритические заимствования из других культур.

Итак, при всей неоднородности неославянофильского течения его представители сходятся в следующих базовых положениях:

Православие есть альфа и омега русского самосознания, синоним «русскости»;

признание за Россией вселенской спасительной миссии, обусловленной истиной Православия, вверенной русскому народу;

приверженность Самодержавию;

отстаивание тезиса об «особых началах» русской истории;

противопоставление России Западу (основа этого - прежде всего религиозная);

тезис о необходимости развития целостной и самобытной православной культуры и цивилизации.

Современные авторы безоговорочно признают своеобразие России и её принадлежность к византийско-православной культуре, а также то, что «всеми своими высшими достижениями Россия обязана Христианству» [40, 102], о чём и говорили всегда славянофилы.

3. ЗНАКОВЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ НЕОСЛАВЯНОФИЛЬСКОГО ТЕЧЕНИЯ

3.1 Н.Я. Данилевский, Н.Н. Страхов

Николай Яковлевич Данилевский (1822-1885) - естествоиспытатель, философ, социолог, создатель теории «культурно-исторических типов», теории исторического плюрализма (основной труд «Россия и Европа»), отрицал единство всемирно-исторического процесса, считая, что каждый исторический тип порождает свою неповторимую культуру и проходит все фазы биологического развития, от рождения до смерти. Общечеловеческой истории и прогресса - не существует. Европейский культурно-исторический тип близится к своему концу. Наступает час Славянства, создающего новую культуру. Данилевский исключал Славянство из Европы и видел исторический долг России и Славянства - в борьбе с Европой за свое объединение во Всеславянский Союз, - во имя славянской культуры (советуя настойчиво тесный союз лишь с Пруссией) [18, c.195]. Подытоживая книгу, Данилевский выразил надежду, что «славянский тип будет первым полным четырехосновным культурно-историческим типом» [11, c.508].

Эту эпохальную книгу Н.Страхов назвал «катехизисом или кодексом славянофильства; так полно, точно и ясно в ней изложено учение о славянском мире и его отношении к остальному человечеству» [38], [11, c.510], так что славянофильство теперь существует «в форме строгой, ясной, определенной, в такой точной и связной форме, в какой едва ли существует у нас какое-нибудь другое учение» [38], [11, c.511]. Она содержит в себе новый взгляд на всю историю человечества, новую теорию Всеобщей Истории [39], [11, c.513]. От книги Данилевского "был в восторге" Федор Михайлович Достоевский [11, c.565], что неудивительно: они родственные души.

Леонтьев называет книгу Данилевского «истинно великой» [26, c.641], теорию культурных типов - истинным открытием, принадлежащим исключительно русскому мыслителю [26, c.668-669].

Культурно-исторический тип - это целостная система, определяемая культурными, психологическими и иными факторами, присущими народу или совокупности близких по духу и языку народов. Особое внимание Данилевский уделяет романо-германскому и славянскому типам. Последний еще находится в стадии формирования. По Данилевскому, отнюдь не обязательно, чтобы все страны и народы проходили в своем развитии одни и те же этапы, в этом смысле единой истории человечества не существует, а есть история возникновения, развития и упадка отдельных культурно-исторических типов. История человечества представляет собой своеобразное "поле", на котором "произрастают" отдельные культурно-исторические типы. Каждый из них является самобытным организмом, развивающимся по определенным естественным законам. Модель выстроенного в одну линию человечества не более чем абстрактное представление. Но это не означает, что у истории нет никакого единства и конечной цели. "Прогресс,- пишет Данилевский,- состоит не в том, чтобы идти всем в одном направлении (в таком случае оно скоро бы прекратилось), а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях". Цель истории есть, таким образом, достижение такого состояния, при котором все возможности культурной деятельности (в рамках какого-либо исторического типа) оказываются полностью реализованными.

Когда определенный исторический организм осуществит синтез всех возможных типов культурной деятельности (по Данилевскому - религиозной, собственно культурной, политической и социально-экономической), тогда и будет достигнута высшая провиденциально определённая цель истории. "Историческое поле", таким образом, будет пройдено во всех направлениях. Данилевский полагал, что подобным всесторонним культурно-историческим типом станет славянский мир во главе с Россией. Предлагая свою интерпретацию славянского мессианизма, Данилевский писал: «Со стороны объективной, фактической, русскому и большинству прочих славянских народов достался исторический жребий быть вместе с греками главными хранителями живого предания религиозной истины - Православия и таким образом быть продолжателями великого дела, выпавшего на долю Византии,- быть народами богоизбранными» [4]. Культурный тип в своих первоосновах определен той или иной религией, и «наш "культурный тип" есть создание собственно православного миросозерцания» [42]. Более того: только у русского народа Церковь - это его душа («Кто любит русский народ - не может не любить Церкви. Потому что народ и его Церковь - одно. И только у русских это одно» (Розанов «Опавшие листья») [5, с.304]. «Национальное и религиозное образовали у русских, по аналогии с двумя природами Христа, неслиянно-нераздельное единство, в котором русскость была немыслима без Православия» [29, с.57], [9, c.346].

Данилевский чутко уловил своеобразие России, осознав её как живой организм. "Россия есть организм природы и духа-Россия есть живой организм: географический, стратегический, религиозный, языковый, культурный, правовой и государственный, хозяйственный и антропологический... " [2]. Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить все что угодно, не считаясь с законами ее духовного организма. «Россия есть живая духовная система со своими историческими дарами и заданиями. Мало того, - за нею стоит некий божественный исторический замысел» [34, c.393]. Об особом служении России, об её мессианском призвании как одном из аспектов «Русской «Идеи» славянофилы говорили всегда, но заслуга Данилевского в том, что он дал научное обоснование этому мировоззрению.

Если ранние славянофилы ещё питали какие-то иллюзии по отношению к Европе, то события XIX века наглядно показали всю лживость и злонамеренность Запада, которую уже нельзя оправдать якобы «незнанием» России Европой: «Еще в моде у нас относить все к незнанию Европы, к ее невежеству относительно России. Европа не знает, потому что не хочет знать, или, лучше сказать, знает так, как знать хочет, то есть как соответствует ее предвзятым мнениям, страстям, гордости, ненависти и презрению» [11, c.50, 53]. Вешатели, кинжальщики и поджигатели становятся героями, коль скоро их гнусные поступки обращены против России [11, c.49]. Стало очевидно всем, что «Европа со стальной последовательностью стремится к одной и той же цели. Цель эта - подчинение себе славяно-греческого православного мира какою бы то ни было ценою» [11, c.320]. Россия же не честолюбивая, не завоевательная держава, в новейший период своей истории она большею частью жертвовала своими очевиднейшими выгодами, самыми справедливыми и законными, европейским интересам [11, c.44]

Противостояние России и Запада неискоренимо, его причины лежат в конфликте цивилизаций, а не в каких-то временных противоречиях интересов. Россия и Запад - это разные суперэтносы. Разные цивилизации, разные культурно-исторические типы. «Давайте четко зафиксируем факт, который на Западе и не отрицается: между Западом и Россией издавна существует напряженность, неизбежная в отношениях между двумя разными цивилизациями, одна из которых очень динамична и агрессивна (Запад немыслим без экспансии)» [9, с.294]. О насильственности как основной черте европейского характера Данилевский говорит неоднократно [11, c.180, 185]. Напротив, Русский народ отличается мягкостью (некоторые исследователи даже определяют это качество как «женственный тип характера») и миролюбием, по словам Данилевского - «прирожденной гуманностью» [11, с.89], русские чужды всякой насильственности по отношению к подвластным России народам «до такой степени, что это нередко обращается в несправедливость к самому коренному русскому народу. Тот же характер имеет и вся внешняя политика России, также нередко к ущербу России. Эта чересчур бескорыстная политика» [11, c.190]. Покойный К. С. Аксаков сказал, что историю русского народа можно назвать его житием, и это глубокая истина [11, c.190]. Доктор исторических наук А.Н.Боханов согласен с таким утверждением: «Россия отрекалась от собственных интересов ради пользы других» [5, c.293]. Достоевский выразил эту мысль как всегда точно и афористично: «В Европе выгода - у нас жертва» [5, c.320]. Россия всё время своей европейской жизни жила не для себя, а для чужих, именно для «общечеловеческих интересов» (Достоевский Ф.М.) [5, с.320].

Итак, Европа не случайно, а существенно нам враждебна [11, c.443]. И сколько ни проявляла Россия великодушия, а Европа была и будет нам чуждой и враждебной. Данилевский делает вывод, что интересы Европы «не только не могут быть нашими интересами, но в большинстве случаев прямо им противоположны. Из этого, однако, еще не следует, чтобы мы могли или должны были прервать всякие сношения с Европой, оградить себя от нее Китайской стеной; это не только невозможно, но было бы даже вредно, если бы и было возможно. Всякого рода сношения наши с нею неизбежно должны быть близкие; они только не должны быть интимными, родственными, задушевными. В политическом отношении не может быть другого правила, как око за око, зуб за зуб, - отмеривание тою же мерою, которою нам мерят». Понятно, что с нашей стороны это ответная мера, вынужденная и здравая в таком положении, в которое нас ставит Запад. Однако не все разделяли столь трезвую политику, г-н Соловьев хотел бы возложить на Россию «великую обязанность нравственно послужить и Востоку и Западу, примиряя в себе обоих». Мессианские мотивы, столь часто звучавшие в ранних философско-исторических работах В. С. Соловьева, приобретают теперь качественно иной смысл: роль России заключается в способности к "национальному самоотречению" [11, c.562-63], но почему-то такое бремя возлагается на одну Россию, а мы знаем, к чему приводит игра в одни ворота - к поражению. Этого ли жаждал г-н Соловьев? А Данилевский, конечно, в любом случае отвергал мысль о том, что в интересах достижения "вселенской" задачи - создания всемирного человеческого сообщества (цель устремлений Вл.Соловьёва, попахивает глобалистским концлагерем наших дней) - следует пожертвовать славянским (русским) культурно-историческим типом. После смерти Н. Я. Данилевского вопрос об отношении общечеловеческого к народному (национально-русскому) стал стержневым пунктом той полемики, которая в течение ряда лет велась на страницах "Вестника Европы" и "Русского вестника" между В. С. Соловьевым и Н. Н. Страховым [11, c.563]. Этот вопрос издавна волновал умы, для славянофилов же он традиционно был в центре внимания, так как они последовательно отстаивали национально-русское. Но в то же время Православию присуща вселенскость, а понятия «русский» и «православный» стали тождественны, отсюда - целый пласт вопросов: как соединимы (и сочетаемы ли вообще) универсализм и национальная особенность, всемирная миссия и самобытность, «всечеловечность» (по Достоевскому) и исключительность и т.п. Данилевский писал о том, что "общечеловеческого не только нет в действительности, но и желать быть им - значит желать довольствоваться общим местом, бесцветностью, отсутствием оригинальности, одним словом, довольствоваться невозможною неполнотою". Однако, отвергая "общечеловеческое", Н. Я. Данилевский не только признавал "всечеловеческое", но и подчеркивал, что "оно, без сомнения, выше всякого отдельно человеческого, или народного". Всечеловеческое "неосуществимо в какой бы то ни было народности", представляя собой совокупность всего народного, во всех местах и временах существующего и имеющего существовать". Все дело в том, что всечеловеческое в своем разноместном и разновременном существовании всегда заключает в себе элемент национально-особенного. "Общечеловеческое" же, лишенное этого элемента, представляет собой всего-навсего "пошлость в полнейшем значении этого слова".

«Русская Идея» в славянофильской интерпретации парадоксальным (?) образом соединяет в себе активно исповедуемый национализм (но надо учитывать, что русский национализм - особого свойства) и универсализм, всемирную открытость, без чего невозможна сама реализация призвания России.

Данилевский указывает ещё на одно кардинальное отличие русских, подмеченное давным-давно: особенность развития нашего народа «состоит в огромном перевесе, который принадлежит в русском человеке общенародному русскому элементу над элементом личным, индивидуальным» [11, c.197].

Здесь прямая отсылка к важнейшей категории, разработанной славянофилами, - имеется в виду соборность как противовес западному раздробленно-эгоистичному индивидуализму. Соборность как выражение духовно-нравственного единения русского народа (единения во Христе, в Истине - это важнейший момент) представляет собой неотъемлемую часть «Русской Идеи». Соборность понимается славянофилами в христианской традиции как единение в любви, вере и жизни, как целостное сочетание свободы и единства [33, c.130].

Огромная разница в менталитете европейцев и русских не может быть нивелирована ничем. В западной ментальности преобладают три основные черты: это ее материализм, ее индивидуализм и свойственное Западу противопоставление человека окружающему миру [9, c.286]. Опора на нравственное чувство в противовес рассудочному рационализму вообще является важнейшей особенностью русского этноса. Как писал С.Г.Кара-Мурза, «…главный устой русской культуры - существование совести, скрепляющей людей в народ» [9, c.344].

Ещё Киреевский указывал на различия в характере просвещения России и Европы. Данилевский же, продолжая славянофильские идеи, видит причины этого в том, что «русские и большинство других славянских народов исповедуют Православие, а народы германо-романские - римский католицизм или протестантство». Данилевский задается вопросом, не составляет ли это различие «малосущественную особенность, так сказать, исчезающую в общем понятии христианской цивилизации?» Ответ недвусмыслен: «отличие истины от лжи бесконечно» [11, c.199]. Однако он не уравнивает вполне папскую власть и внутреннее содержание Католической церкви: «Католическое вероисповедание, будучи католическим, вместе с тем, однако же, и христианское. Поэтому не все в католичестве ложь, многое истинное, действительно церковное в нем сохранилось» [11, c.209]. То есть в католицизме есть элементы истины, полнота же истины заключена в Православии. Это - основополагающий пункт, в котором сходятся все славянофилы. Православие является альфой и омегой русского духа, «Православие - важнейший источник русской идеи» [10, с.23], Православие стало синонимом России [34, c.47]. В записной книжке Достоевского есть запись: «Русский народ весь в Православии и в идее его. Более в нём и у него ничего нет - да и не надо, потому что Православие всё. Православие есть Церковь, а Церковь - увенчание здания: и уже навеки» [44, c.111], [5, c.320].

Другая сквозная для славянофильства тема - это вопрос о Церкви-государстве, точнее - о Священном Царстве, актуализации в форме Православной Монархии религиозно-общественного теократического идеала, уходящего корнями в древнюю Византию и обозначенного понятием «симфонии». Согласно этому учению, Церковь и православное Царство существуют в таком же единстве как душа и тело, образуя единый живой организм. Данилевский, как и все славянофилы, придерживается этого церковного учения: «во многом также эти сферы, церковная и государственная, столь же тесно связаны, столько же проникают друг друга, как дух и тело» [11, c. 209].

Разумеется, Данилевский, как и все славянофилы, был убежденным монархистом. «Русская Идея» постулирует следующие положения: Царь является синонимом русской государственности, её воплощением, персонификацией; Царская власть есть та точка, в которой происходит встреча исторического бытия с волей Божией; такое восприятие Самодержавия является выражением мистического понимания истории. Поэтому отношение к личности Царя у русского человека всегда особо трепетное - из-за осознания его сакральной миссии, прямого водительства Божия. Славянофилы всегда возражали против конституции и какого-либо формального ограничения власти Царя, отстаивая при этом идею Земского собора, органа, зримо воплощающего единство Царя и народа. Данилевский считал Самодержавие единственно возможной формой государственного устройства России. Самодержавный характер Русского государства - это данность всей русской истории, обусловленная "коренным народным политическим воззрением". Однако это обстоятельство отнюдь не свидетельствует о врожденной "рабской психологии" русских. В статье "Несколько слов по поводу конституционных вожделений нашей 'либеральной прессы"" (1881) Данилевский выступил против обвинений русского народа, в соответствии с которыми народ будто бы всегда был рабом верховной власти. Дело в том, писал Данилевский, что такое возвышенное понимание Царской власти народом - не утопия, не сервилизм, а своеобразная историософия. К слову, даже либеральный Соловьев, обладая всё-таки мистическим чутьём, высказвл мысли совершенно в том же духе: Монархия в России именно христианская, и как таковая она есть «Самодержавие совести (блестящее определение!). Носитель верховной власти, порученной ему от Бога правды и милости, не подлежит никаким ограничениям, кроме нравственных» (Соловьёв В. С. «Россия и вселенская Церковь», с.1105). Итак, один из важнейших аспектов «Русской Идеи», а именно: Православная Монархия (это нерасчленимое двуединство) - отражен и развит в славянофильской идеологии до уровня детально разработанной концепции, с тончайшим пониманием сути и смысла этого феномена. Такое всеохватное понимание могла дать только опора на православное учение. Это положение является, пожалуй, доминантой «Русской Идеи».

Мысли, изложенные в книге «Россия и Европа», вызвали ожесточённую полемику со сторoны г-на Соловьева. Он превратно истолковал некоторые идеи автора, и против искажающих трактовок выступил Н.Страхов, который изложил свои доводы с безупречной аргументацией. В великих надеждах, которые автор "России и Европы" возлагал на славянский мир, В.Соловьев увидел «какое-то поползновение к единому и неразделенному владычеству над всем миром» [39], [11, 528]; Страхов обращается к Соловьеву с такими словами: «Вы говорите о смене всех типов одним, о слиянии всех потоков в одном море и т. п. Но подобные предположения невозможны по самой сущности теории культурно-исторических типов, утверждающей, что развитие этих типов совершается и разновременно, и разноместно. Н. Я. Данилевский даже прямо, как на одно из сильных и ясных доказательств своей теории, указывает на то, что в силу ее невозможна какая-нибудь единая всесовершенная цивилизация для всей земли [11, c.123] и устраняется всякая мысль о мировладычестве [39], [11, c.528-529]. Далее: Соловьев доходит до того, что приписывает Данилевскому призывы к войне с Европой (!) во имя тожества славянства. Страхов видит в этом «глубокое недоразумение, глубокое извращение дела» [39], [11, c.528] и поясняет, казалось бы, очевидное: «Когда Данилевский говорил о грядущей борьбе между двумя типами, то он именно разумел, что Европа пойдет нашествием еще более грозным и единодушным: давнишний Drang nach Osten» [39]. Как раз для противодействия этой агрессии и необходим Всеславянский Союз - как гарант сохранения всемирного равновесия. Этот союз нисколько не угрожал бы окружающему миру, а был бы "мерою чисто оборонительной".

Значительное внимание в своей книге Данилевский уделил так называемому «Восточному вопросу», но мы в это вдаваться не будем, так как прямого отношения к базовым постулатам «Русской Идеи» он не имеет.

Творчество единомышленника и последователя Данилевского - Н.Н.Страхова долго предавалось забвению, конец которому приходит только сегодня [22, c.455]. Это же касается и К.Леонтьева, всплеск интереса к которому выразился в издании «Полного собрания сочинений и писем» в 2007г. В серии номеров журнала «Русское самосознание» публикуются замалчиваемые до того труды русских мыслителей. В изданных в 2004 году «Материалах всероссийской международной конференции» по проблемам российского консерватизма Н.Страхов заявлен как «русский философ XXI века» (как видим, отнесён к стану «консерваторов», «охранителей», как и Леонтьев и другие поздние славянофилы - мы уже говорили о смещении раннего славянофильства, не лишённого либеральных предрассудков, - вправо, к консерватизму, с учётом произошедших в мире изменений, открывших многим глаза на «тайну беззакония»; отныне «неославянофильство», «почвенничество», «консерватизм», «национализм» - это практически синонимы).Философ Н.Ильин один из параграфов свой книги даже озаглавил так: «Н.Н.Страхов как «наше всё» в философии» [22, c.529], он видит заключённую в наследии Страхова «парадигму дальнейшего развития русской национальной философии, модель ее творческих поисков, программу плодотворных исследований» [22, c.529].

Творчество Данилевского стало предметом особых забот Страхова. Он способствовал изданию «России и Европы» и «Дарвинизма». А затем энергично отстаивал значение этих книг в полемике с отечественными дарвинистами и В.С.Соловьевым [22, c.454]. Воздерживаясь от критики концепции, объединяющей русский народ с другими славянскими народами в общую «славянскую цивилизацию» (Данилевский), Страхов тем не менее постоянно подчеркивал самобытность именно русской цивилизации [22, c.481]. Только следует учитывать, что критерий самобытности не уравнивает все народы между собою; «народы различаются по ясности и мощи проявлений своего народного духа, и это различие имеет весьма существенное значение для народных судеб» [22, c.482].

Основное убеждение Страхова в том, что понимание России неотделимо от веры в Россию, от преданности русскому народному духу [22, c.243] - явная перекличка с Иваном Ильиным [20]. А в качестве несомненной черты русского духа Страхов отметил его нравственную стойкость по отношению к попыткам подчинить его чуждым, подавляющим самобытное развитие, влияниям. И совсем не случайно Страхов говорит при этом о «русском элементе», то есть о собственно русском в русских людях, а не о русских людях «вообще» [22, c.485]. Идея актуализации русского духа, раскрытия его ещё не использованных возможностей, или потенциала, - составляет основную идею Страхова, связанную с «русской судьбой и русским назначением» [22, c.487]. В этом он солидарен с Н.Я.Данилевским.

В русле славянофильской критики европейского типа мышления (Запад - это рационализм, формализм знаний, односторонняя рассудочность) Страхов особенно подчёркивает самобытность русской культуры, основанной на цельности мировоззрения и верности христианскому преданию [31, c.47]. При этом для Страхова не могло быть «культуры вообще» (или «мировой культуры») как настоящего органического целого; «культура во всех своих проявлениях, включая самые отвлеченные науки, имеет национальный характер» [22, c.446]. Стоявший на славянофильских позициях Н.Г.Дебольский также подчеркивал этот момент: «Всё общечеловеческое достояние есть не что иное, как собрание национальных продуктов: чистую науку пустили в мир не люди вообще, а греки; реформацию - не люди вообще, а немцы; революцию - французы, парламентаризм - англичане» [22, c.249].

Главный объект философской полемики Страхова - именно западноевропейский рационализм, который он называет «просвещенством». Под этим, последним, он понимает, прежде всего, патологическую веру во всесилие человеческого рассудка и доходящее до идолопоклонства преклонение перед достижениями и выводами естественных наук. Русский философ считал, что единственным противоядием против заразы «просвещенства» является живое соприкосновение с родной почвой, с народом, сохранившим, по его мнению, здоровые религиозно-моральные начала. А в своей критике «рационалистического» Запада Страхов опирался на теорию культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского, в которой он увидел подлинно научное и философское опровержение европоцентризма. А в наше время важно и то, что книга Данилевского содержит немало мыслей, ценность которых ощутимо возросла с конца XX столетия. Одна из них - это предостережение автора "России и Европы" об опасности денационализации культуры. Установление всемирного господства одного культурно-исторического типа, по мнению Данилевского, было бы гибельным для человечества, поскольку господство одной цивилизации, одной культуры лишило бы человеческий род необходимого условия совершенствования - элемента разнообразия. Считая, что самое большое зло - это потеря "нравственной народной самобытности", Данилевский решительно осуждал Запад за навязывание им своей культуры (под фиговым листком "общечеловеческих ценностей") всему остальному миру.

С возрастанием темпов глобализации нетрудно заметить, что теория Данилевского приобретает всё болшую значимость, так как способна отстаивать самобытность национальных культур, которым грозит исчезновение и растворение в обезличенном глобализирующемся мире. Ли Хайянь замечает в придачу, что «значимость идей Данилевского важна и как противодействие национальному эгоизму так называемых «передовых» наций, выдвигающих свои национальные интересы в качестве всеобщих» [46, c.21].

Итак, в творчестве Данилевского выразился один из тезисов «Русской Идеи». Теория культурно-исторических типов явилась прорывом в философии истории, стала основой цивилизационного подхода. Данилевский подвёл прочную научную базу под убеждения славянофилов о самобытности России, её особом культурно-историческом призвании, основанном на преемственности от Византии и том факте, что Православие стало душой русского народа.

3.2 Константин Леонтьев

Место К. Леонтьева в истории русской мысли совершенно особенное. Начнём с того, что подходящего «места» ему никак не подберут. Одни считают его славянофилом, делая некоторые оговорки (Тихомиров); другие ему в этой принадлежности отказывают (С.Трубецкой). В. Розанов считал, что Леонтьев, хоть и принадлежит к славянофилам, «но не умещается в схему славянофильства» [26, c.38]. В «Философском словаре» Леонтьев назван «одним из представителей неославянофилов» [43, c.219] и.т.д. Однако же все сходятся в признании своеобразия Леонтьева [19, c.421], отдают должное его парадоксальному уму и восхищаются его способностью предвидения. Тихомиров обозначает «самое центральное место его личности, его значения» так: «В Леонтьеве русский человек резче, яснее, отчетливее, чем в ком бы то ни было, сознал свое культурно-историческое отличие от европейца и именно поэтому увидал, какой страшной опасностью грозит ему тип европейский. Сознание высоты своего русского типа у Леонтьева дозрело до полной ясности. Это уже не какие-нибудь предчувствия, не произвольные гадания. Он видит и показывает, что именно во имя культуры должен протестовать против европеизма, отстоять себя, победить его. И в то же время он видит, что европеизм, понижаясь, опошляясь, теряя все, чем заслужил свое историческое значение, сохраняет, однако, страшную силу, которую, по-видимому, ничем не свергнешь. Это - центральное объяснение Леонтьева» [42]. Главным же достоинством Леонтьева Л.Тихомирову видится то, тчо «Леонтьев как проповедник и, надеюсь, пророк нашего будущего имеет то достоинство, что глубоко понял Православие» [42] - ведь для русской души, цивилизации, культуры Православие - это основа всего. Личное христианство Леонтьева - жгучее, пылкое. По мнению М.Брода наиболее подходящей формулой, которая позволяет адекватно анализировать концепцию К.Леонтьева, является, понятие homo religious [7, c.133].

Бойко считает Леонтьева «ближайшим последователем Данилевского» [42] (Тихомиров, напротив, полагает, что К.Леонтьев был совершенным «одиночкой», своеобразным, красочным явлением, хотя и считал себя учеником Данилевского [18, c.206]). Однако у К. Леонтьева провиденциально-мессианские и, особенно, эсхатологические аспекты «Русской Идеи», становятся более выразительными, нежели у его учителя. Теории культурно-исторических типов Леонтьев придал новую направленность, существенно переосмыслив её. В стадиальности их развития он выделяет тройственный ритм : 1) первичная простота; 2) "цветущая сложность" и дифференцированность; 3) вторичное уравнительное смешение. Любой культурно- исторический тип с необходимостью проходит все эти стадии и затем погибает. Жизненность и историческая устойчивость того или иного народа определяется разнообразием, дифференцированностью и выразительностью всех форм его культурной жизни, т.е. эстетическим принципом. Кстати, его часто обвиняют в «эстетическом аморализме», сближая в этом с Ницше. Но, как справедливо замечает Бердяев, «ни тот, ни другой не были аморалистами. В конце концов К.Н.Леонтьев видел в красоте - добро, а в уродстве - зло…Вернее было бы сказать, что он утверждает не аморализм в общественой и исторической жизни, а иную мораль, несоизмеримую с моралью индивидуальной» [27, c.85], «oн утверждает тождество эстетики и морали», «это мораль жизни в красоте» [27, c.86]. «Мораль К.Н. стоит не за всякую личность. А за личность высокого качества, за высокое качество в личности, за подбор качеств. Это - мораль качеств в противоположность морали количеств» [27,c.91].

Основные идеи Леонтьева можно свести (очень приблизительно) к нескольким постулатам. Среди них: 1. Сохранение самодержавной монархии в России (Леонтьев - убежденный монархист [36, c.474]); 2. Сохранение сословий и чинение препятствий на пути воплощения либерально- демократических идеалов; 3. Сохранение патриархального народного быта в российском государстве; 4. Сохранение византийских основ Православия; 5. Обновление российской культуры путем интеграции западного славянства на началах единоверия [24]. Мы видим, что это вполне соответствует учению славянофилов, выражая некоторые аспекты «Русской Идеи» (византийское начало, православно-монархическая государственность, особый путь России - вне либерально-демократического разложения). Фундаментальные составляющие «Русской Идеи» - Православие и Самодержавие, таковыми они и являются для Леонтьева. Настолько, что он даже восклицает: «На что нам Россия не Самодержавная и не Православная?» [18, c.217], [27, c.141]. Такую бы Россию, по мысли Леонтьева, и любить не стоило. Это радикальный подход, разделяемый немногими, Розанов, к примеру, говорит иное: «До какого предела мы должны любить Россию?.. До истязания самой души своей», - эти слова Розанов писал, когда создавал «Апокалипсис нащего времени» [10, c.136], когда «предел» любви к России для Леонтьева был бы уже пройден (Православную Монархию уничтожили). Но такие слова Леонтьева основаны на его историософской концепции: он убежден, что отдаляет сроки пришествия антихриста (т.е. конца земной истории, которая не имеет для Леонтьева самодовлеющего значения, но ценна в конечном счёте именно как сотериологический процесс; т.о. отдаление эсхатологических сроков и есть увеличение числа спасаемых душ) именно - и только - Россия: в первую очередь как Царство-«удерживающий», но и как потенциальное «месторазвитие» будущего - последнего, «славяно-туранского» - культурно-исторического типа (который она способна - «может быть!» - породить из своих недр по разрешении Восточного вопроса и освобождении Царьграда) [27, с.685]. «Удерживающая» функция Православного Царства чётко обозначена в «Русской Идее» в рамках концепции Третьего Рима (Россия - Третий Рим, как в историческом, так и в сакрально-метафизическом смысле [28, c.136]). Оба этих аспекта (монархический и культурно-историософский) связаны очевидной взаимосвязью.

По верной мысли Леонтьева, «Православие, независимо от своего прямого и личного религиозного смысла, который может быть открыт человеку всякого племени и подданному всякого государства, имеет для России ещё, сверх того, и особый смысл национально-государственный и национально-культурный. Одним словом, Православие есть сущность русской народности» [26, c.831]. Этот тезис, развиваемый неославянофилами - неотъемлемый компонент «Русской Идеи».

К. Леонтьев отвергал унификацию национальных форм. Европа виделась ему безнадёжно устаревшей, благодаря смешению косных, жалких, мещанских благ и добродетелей. Её гибельность выражается в одурманенности достижениями технического и материального прогресса. Буржуазное мещанство, демократизм и социализм ведут к формированию безрелигиозного человека, к гибели прекрасной индивидуальности и творчества. В отличие от ранних славянофилов он видел будущее России не в развитии соборности и народной самостоятельности, а в укреплении государственного начала, в закреплении сословного строя, в усилении роли Самодержавия (что здраво) - чтобы удержать Россию от гибельного пути всемирной революции и социализма, что он, наряду с Достоевским, предвидел. Он хотел остановить процесс разложения посредством консервативных институтов, способных «подморозить» начавшую разлагаться почву [36, c.474].

Бесспорно, что Константин Леонтьев предвосхитил экзистенциализм [36, c.475]. Он к тому же обладал особым историческим чутьем, в частности, предсказал современные интеграционные процессы в ЕС: «Европейские государства сольются действительно в какую-нибудь федеративную, грубо рабочую республику, не будем ли мы иметь право назвать этот исход падением прежней европейской государственности? Мне скажут: «Но они никогда не сольются!» Я же отвечу; «Блажен, кто верует: тепло ему на свете!»

Я полагаю: наш долг - беспрестанно думать о возможности, по крайней мере, попыток к подобному слиянию, к подобному падению частных западных государств» [25]. Для России в этом случае возможны два исхода: «или 1) она должна и в этом прогрессе подчиниться Европе, или 2) она должна устоять в своей отдельности?

Если ответ русских людей на эти два вопроса будет в пользу отдельности, то что же следует делать? Надо крепить себя, меньше думать о благе и больше о силе. Будет сила, будет и кой-какое благо, возможное» [25]. Как Данилевский провидел нападение Европы на Россию, так и Леонтьев опасается того же, говорит, что России нужна будет внутренняя сила и крепость организации, чтобы «защитить от натиска (Запада) последние охраны нашей независимости, нашей отдельности» (какие актуально!) [25].

Что касается идеи свободы, этого идола, поклонение которому стало чуть ли не обязательным для «прогрессивного» человека, то Леонтьев резонно вопрошает: «Свободы от чего? Для чего? И во имя чего? Идея свободы есть лишь понятие чисто отрицательное» [26, c.656].

При изучении идей Леонтьева очень часто делают ту ошибку, что главную и основную суть их видят в его историософских построениях, в его учении о «триедином процессе». Но эти взгляды не образуют исходной основы в идейных исканиях его. Вся умственная работа Леонтьева шла в границах его религиозного сознания - «и здесь надо искать главный корень его построений» [20, с.421]. Само эстетическое восприятие мира и жизни вдохновляется у Леонтьева религиозным сознанием. Леонтьев пылал «философской ненавистью» к современной культуре, то етсь не одним только эстетическим отталкиванием, но и философским отвержением её, то есть отвержением ее «смысла», построяемого вне идеи спасения, вне идеи вечной жизни. Современность, заполненная суетливыми заботами о том, как на земле, и только на земле, устроить жизнь, отрывающая дух от мысли о вечной жизни, стала чужда Леонтьеву прежде всего религиозно. «Эстетическая мизерность упоения здешней жизнью могла открыться только христианскому сознанию. Должно признать всю силу и глубину религиозного сознания Леонтьева» [19, c.427].

Леонтьев отталкивался от современности, от современного человека не только во имя эстетического идеала, сколько, наоборот, его эстетическая «придирчивость» определялась слишком высоким представлением религиозного порядка о «настоящем» человеке (это оч. важное наблюдение Зеньковского). В антропологии Леонтьева мы видим борьбу религиозного понимания человека с тем обыденным в секуляризме его пониманием, которое не ищет высоких задач для человека, не измеряет его ценности в свете вечной жизни, а просто поклоняется человеку вне его отношения к идеалу [19, c.428]. В Леонтьеве идея Православия выступает с редкой чистотой и ясностью.

Леонтьев указывает на византизм как основу русского национального типа и русского строя. Но при этом он смотрит на Россию не как на какую-то копию Византии, а как на страну, в которой византийские основы послужили условием зарождения ее типа. И Леонтьев хочет, чтобы Россия стала на свои основы, для уяснения которых он напоминает о Византии, а вовсе не для простой реставрации Византии [42, c.88]. Леонтьев поясняет, в чём для него сущность византизма: «Византизм, то есть Церковь и Царь», «всё живое у нас сопряжено органически с родовою монархией, освящённою Православием, которого мы естественные наследники и представители во вселенной» [25]. Леонтьев утверждает, что русская Монархия «окрепла под влиянием православия, под влиянием византийских идей, византийской культуры», «византизм дал нам силу нашу в борьбе с Польшей, со шведами, с Францией и с Турцией. Под его знаменем, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиски и целой интернациональной Европы, если б она, разрушив у себя всё благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости» [25], [18, c.210]. Ибо «сильны, могучи у нас только три вещи: византийское православие, родовое и безграничное самодержавие наше и, может быть, наш сельский поземельный мир», а «византийский дух, византийские начала и влияния, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь великорусский общественный организм» [25]. Итак, византизм - это сложное явление, некая общая идея, которая «слагается из нескольких частных - религиозных, государственных, нравственных, философских, художественных…» [25]. Леонтьев был философом, возродившим византизм и напомнившим русским о его значении в истории самой России [28, c.120].

Тема отчуждения высшего сословия от народа и поиск путей преодоления этого отчуждения была одним из главных лейтмотивов у славянофилов. Леонтьев также затрагивал эту тему, видя сущность антагонизма - в европеизме (с одной стороны) и народности - с другой [26, c.72]: «Господствующие в интеллигенции идеи и политические вкусы все заимствованные, а у народа идеи и вкусы все свои; поэтому польза (или даже спасение наше) - не в смешении с народом, а в сходстве с ним, в некотором, так сказать, подражании ему» (перекличка с Достоевским) [26, c.531]. Дело теперь в развитом восстановлении идеалов народа, верных и самобытных. Нужно быть с ним схожим в основах [26, c.532-533].В этом глубоком понимании проблемы он солидарен с остальными славянофилами. Но Леонтьев не призывает к полному изоляционизму и отвержению Европы как таковой, он только считает необходимым «принимая (что-то полезное) европейское, употреблять все усилия, чтобы перерабатывать его в себе так, как перерабатывает пчела сок цветов в несуществующий вне тела ее воск» [26, c.82]. Вопрос стоит так: «если культурная солидарность наша с Западом неотвратима и неисцелима, то национальное дело наше раз навсегда проиграно» [26, c.528]. Наружное политическое согласие с Европой необходимо до поры до времени; но согласие внутреннее, согласие идей - это наша смерть! [26, c.515]. Мы западу не ученики и не учителя. Мы ученики Бога и учителя себе самим [20].

Его критика современной европейской культуры остра и беспощадна, едка и сурова. Он очень остро и зло подмечает все тревожные признаки «умирания» Европы. Еще резче и настойчивее эстетическая критика современной культуры, - в этой критике Леонтьев углубляет и заостряет то, что было сказано о «неистребимой пошлости мещанства» у Герцена. [19, c.433]. Для него толки о равенстве и всеобщем благополучии это - «исполинская толчея, всех и все толкущая в одной ступе псевдогуманной пошлости и прозы…Приемы эгалитарного прогресса - сложны; цель - груба, проста по мысли. Цель всего - средний человек, буржуа, спокойный среди миллионов таких же средних людей, тоже покойных». Ненависть, отвращение к «серому» идеалу равномерного благоденствия диктуют Леонтьеву постоянно самые острые, непримиримые формулы. «Никогда еще в истории до нашего времени не видали такого уродливого сочетания умственной гордости перед Богом и нравственного смирения перед идеалом однородного, серого рабочего, только рабочего, и безбожно бесстрастного всечеловечества» [19, c.434]. Леонтьев восклицает в негодовании и почти отчаянии: «Гнилой Запад (да! - гнилой! ) так и брызжет, так и смердит отовсюду» [26, c.62]. О, ненавистное равенство! О, подлое однообразие! О, треклятый прогресс! Самодовольная карикатура на прежних людей: средний рациональный европеец, с умом мелким и самообольщенным, со своей ползучей по праху земному практической благонамеренностью!

Возможно ли любить такое человечество!? [26, c.817].

Это настолько отвратительно Леонтьеву, что он предпочёл бы «лучше поцеловать туфлю Папы, чем идти рука об руку с космополитизмом, либеральным и нигилистическим» [26, c.851].

Как актуальнейше в наше время звучит замечание Леонтьева о том, что «всегдашняя опасность для России - на Западе; не естественно ли ей искать и готовить себе союзников на Востоке? Если этим союзником захочет быть и мусульманство, тем лучше». А вот это существенный момент. «Христианский» Запад (т.е. Европа и США) на самом деле представляет из себя орудие «неисправимого мiрового зла» [29, c.623], зла, которое имеет себе материальное воплощение «в народе, избравшем себе отцом диавола и служащем построению царства антихриста» [29, c.21]. Извечная русофобия демонократического мiра коренится в том, что Запад чувствует духовную чужесть России. Это противостояние кратко и исчерпывающе можно выразить так: третий храм против Третьего Рима - то есть против России в первую очередь. Но и мусульманский мир является препятствием для установления нового мiрового порядка (мечеть Омара!), что делает мусульман нашими естественными союзниками, - и это Леонтьев хорошо понимал, как христианин, которому православным учением открыт духовный смысл мировой истории. «Мы стоим у какого-то страшного предела...» [25]. И Леонтьев провозглашает задачу «служить национализму - настоящему, оригинальному, обособляющему и утверждающему наш дух и бытовые формы наши» [26, c.756].

Леонтьев развенчивает мифы социализма, его соблазны «свободой, равенством, братством», ведущие лишь в казарменный мир посредственности и разнузданности животных инстинктов. Невозможность царства блага и всеобщей правды на земле лежит в том очевидном факте, что «зло так же присуще нравственной природе человека, как боль и страдания его телу». И «никакая конституция не сделает людей добрее, умнее, честнее…» [26, c.410]. Преобразования нужно начинать не с политической сферы, а с духовно-нравственной. A «благоденствие земное вздор и невозможность; царство равномерной и всеобщей человеческой правды на земле - вздор и даже обидная неправда, обида лучшим. Божественная истина Евангелия земной правды не обещала, свободы юридической не проповедовала, а только нравственную, духовную свободу, доступную и в цепях. Мученики за веру были при турках; при бельгийской конституции едва ли будут и преподобные» [26, c.393], [18, c.208].

Что касается панславизма, то позиция Леонтьева недвусмысленна: «То, что вы зовете нашим призванием, мы зовем опасным бременем или еще хуже - быть может, печальной неизбежностью, насилием истории, а если хотите, то и полным падением петровской Руси, неизвестно еще чем заменимой… Если вы этого желаете то что же? Спешите на пути призвания; а если нет, то старайтесь удерживать всеславянское движение, ибо западное славянство ни на Русь Кремля, ни даже на Россию Адмиралтейской площади нисколько не похоже…Национальное начало, лишенное особых религиозных оттенков и формы, в современной, чисто племенной наготе своей, есть обман…И какая же нам выгода, спрашиваем мы, спешить соединением нашей истории с историей этих западных славян, в которых истинно славянского так мало, а либерального и конституционного так много? (а это означает, по Леонтьеву, разложение и смерть) [26, c.436]. Идеалом надо ставить не слияние, а тяготение на рассчитанных расстояниях (из боязни заразиться чем-либо смертоносным - ведь Леонтьев считает славян Запада поддавшимися заразе иудо-европеизма и утерявшими то особое, славянское, что делало их в какой-то мере причастными миссии Третьего Рима). Более того: «Если бы в каком-либо Тибете или Бенгалии существовали бы православные монголы или индусы с твердой и умной иерархией во главе, то мы эту монгольскую или индустанскую иерархию должны предпочесть даже целому миллиону славян с либеральной интеллигенцией a la Гамбетта или Тьер» [25, c.257].

Булгаков констатирует, что «он (Леонтьев) развеял сладкую грезу панславизма и балканского единения, когда все были ею охвачены. Лучше и беспощаднее Герцена умел он увидеть на лице Европы черты торжествующего мещанства» [9, c.83]. Действительно, насчёт западных славян Леонтьев не питал никаких иллюзий, будучи с этими самыми славянами знаком не понаслышке. Он вообще отрицал самостоятельность славянства и единство славянской культуры. Как и в верховенство национального принципа не верил, считая панславизм опасным для России и русской идеи [34, c.92]. Русский православный национализм, позиций которого придерживался Леонтьев, ставит христианское начало неизмеримо выше кровно-племенного [5, c.320]: И все христиане восточные нам одинаково братья… [26, c.239]. Итак, для К.Леонтьева истинное братство - не по крови, а по духу: во Христе. Отсюда - его симпатии грекам (в том числе в греко-болгарском разрыве, когда болгарский раскол отделил болгар от Вселенской Церкви), потому что: «Россия и Греция обвенчаны историей духовным союзом, и расторжение этого союза было бы губительно для обеих сторон» [26, c.241]. «Главные два столпа Православия - это Русское государство и греческая нация. Это две качественные силы - всё остальное лишь количественный контингент» [26, c.241].

Россия всё-таки имеет призвание на Востоке, и оно религиозно оправдано: Россия не может отказаться от древнего призвания, от своего давнего «Drang nach Sud-Osten», за который она пролила столько драгоценной крови своей…Не болгары, не сербы там, не фрачишки афинской «говорильни»… Чёрт бы их взял совсем. Там «Святые Места», там Царьград, Афон, Синай… Там близко и Гроб Господень… Там ещё не угасли вполне - святые и великие очаги Православия…Не можем мы отдать всей этой нашей Святыни и древних источников Силы нашей - на пожрание мадьярам, жидам и немцам… [26, c.761]. Итак, для Леонтьева Восток - это прежде всего Церковь, это духовные начала, исток и смысл. Это «Правда» и «Идеал». Это «Константинополь» - заветная мечта и образ вселенского центра Священной Империи. Святая София Цареградская - первый православный храм в мире, таковым навсегда и оставшийся. Эти представления выразительно отражены в стихотворении 1850 года «Пророчество»:

Не гул молвы прошел в народе,

Весть родилась не в нашем роде -

То древний глас, то свыше глас:

«Четвертый век уж на исходе, -

Свершится он - и грянет час!

И своды древние Софии,

В возобновленной Византии,

Вновь осенят Христов Алтарь».

Пади пред ним, о Царь России, -

И встань как всеславянский Царь![5, c.294].

И этого жаждал Леонтьев, весь «Восточный вопрос», как и проблема единения славян, имел для него именно такой - религиозный - смысл. В свете этого справедливо замечание Боханова о проблеме славянского единения: она для неославянофилов выходит за рамки политической и чисто этнической проблематики, имеет «сугубо православное звучание» [5, с.319].

А чем же может быть наш идеал (если он только не простой либерально-политический панславизм)? Леонтьев заявляет себя пламенным приверженцем идеала Данилевского: «полная, высшая, небывалая до сих пор - четырехосновная, самобытная славянская культура (разумеется, при сильном государстве)» [26, c.845].

Итак, Леонтьев - один из наиболее загадочных наших мыслителей, не понятых по-настоящему и доныне (он с тоской говорил, как ему «надоело быть гласом вопиющего в пустыне»). Мережковский по этому поводу заметил: «Участь всех Кассандр - пророчествовать и не быть внимаемым, пока не совершатся пророчества. Леонтьев - Кассандра православно-самодержавной России» [47, c.29].

Объявив себя учеником и последователем Данилевского, он придал новую направленность теории культурно-исторических типов, переосмыслив ее. В своих основных идеях Леонтьев совпадает с магистральной направленностью славянофильства, отвергая, однако, панславизм как пагубный для России и выдвигая в качестве альтернативы византизм. Основные идеи Леонтьева можно свести к нескольким постулатам. Среди них: 1. Сохранение самодержавной монархии в России; 2. Сохранение сословий и чинение препятствий на пути воплощения либерально- демократических идеалов; 3. Сохранение патриархального народного быта в российском государстве; 4. Сохранение византийских основ Православия; 5. Обновление российской культуры путем интеграции западного славянства на началах единоверия [24].

3.3 Фёдор Михайлович Достоевский

Достоевский - личность грандиозного масштаба и сложности, с истинно русской неохватностью души. Его творчество сосредоточено вокруг вопросов философии духа, в основе всей идейной жизни, всех исканий и построений Достоевского были его религиозные искания [19, 401], охарактеризовать его мировоззрения и идеалы можно одним только словом: Достоевский был христианин [8, c.189]. Для него есть только одна правда жизни, одна истина - Христос. Известно биографически, что Достоевский намечал себе написать книгу о Христе, как завершение своего жизненного дела; то была, так сказать, литературная проекция всех его религиозных устремлений, мыслей и чувств. Хотя все им написанные книги, в сущности, написаны о Христе, и разве же он мог писать о чем-либо ином, кроме как о Нём, Его познав и Его возлюбив? Основная идея, которая двигала и воодушевляла все творчество Достоевского, была христианская идея, и главная его любовь - Христос [8, c.146]. Достоевский веровал не в отвлеченный образ Иисуса, стерилизованный Кантом и отпрепарированный новейшей критикой протестантизма, не в еврейского раввина, учителя морали, но в воплотившееся Слово, в Бога, пришедшего во плоти, и в этой вере видел всю сущность христианства [8, c.191].

Достоевский, провидевший весь ход истории на целый век («в его «пятикнижье» предугадано всё: и торжество коммуны в России, и появление культа личности, и обоготворение нации, и смычка западного христианства с социализмом, и все кумиры ХХ века» [40, c.80]), ошибался лишь в частностях. Он предвидел опасность для России и всего мира от еврейства, кровавую бойню революции. Роман «Бесы» - гениальное художественное предвидение грядущего. Сам автор, говоря о революционных бесах, подробно разъясняет концепцию романа в письме к наследнику престола Александру Александровичу 10 февраля 1873 года, посланному вместе с отдельным изданием «Бесов»: «Это почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем обществе таких чудовищных явлений. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, а - прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни» [13, c.14]. Отрыв от «почвы», от корней, когда «настоящее образование заменяется лишь нахальным отрицанием с чужого голоса» (имеется в виду - с еврейской подачи), «дети воспитываются без почвы, вне естественной правды, в неуважении или равнодушии к Отечеству и в насмешливом презрении к народу» [13, c.15]. А «кто теряет свой народ и народность, тот теряет и веру отеческую и Бога» (из письма к А.Н.Майкову) [13, c.16].

Достоевский облекает в евангельскую символику свои размышления о судьбах России и Запада. Болезнь безумия, беснования, охватившая Россию, - это, в понимании писателя, болезнь увлеченности ложным (ожидовленным) европеизмом [13, c.16]. И писатель зовёт на борьбу с ними: «Неужели же всё предоставить жидам?» [14, c.396]. Это роман-трагедия, роман-предвидение, роман-предупреждение. Бесовская зараза губит Россию, но Достоевский верит (и мы вместе с ним), что великая Россия исцелится и «сядет у ног Иисусовых» (эпиграф к роману: цитата Евангелия от Луки, глава VIII, 32-36)… и будут все глядеть с изумлением… [13, c.600].

Спасёмся мы в годину наваждений,

Cпасут нас крест, святыня, вера трон!

[16, c.344]

Достоевский убеждённо повторяет: «А Россию спасёт Господь, как спасал уже много раз. Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его» [14, c.324], «спасёт Бог Россию» [14, c.324], «спасёт Бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим» [14, c.325]. Кто верит в Русь, тот знает, что «вынесет она всё решительно и останется в сути своей такою же прежнею, святою нашей Русью, как и была до сих пор, и, сколь ни изменился бы, пожалуй, облик её, но изменения облика бояться нечего. Её назначение столь высоко, и её внутренне предчувствие этого назначения столь ясно, что тот, кто верует в это назначение, должен стоять выше всех сомнений и опасений. «Здесь терпение и вера святых», как говорится в священной книге» [17, с.645].

Булгаков называет роман «Бесы» «отрицательной мистерией» [8, c.4] на том основании, что Христос как нравственный и эстетический идеал незримо присутствует в романе и является его настоящим героем [8, c.16].

Достоевский имел несокрушимую мистическую веру в исключительное историческое призвание русского народа, народа-богоносца [14, c.324] и «всечеловека». Достоевский тонко почувствовал и развил коренящуюся в глубинах народного духа, в его собственной глубине - Русскую идею о мировой спасительной миссии нашего народа, основанной на том, что русский народ как хранитель Истины, призван явить ее всему миру для его спасения: Воссияет миру народ наш, и скажут все люди: «Камень, который отвергли зиждущие, стал главою угла» [14, c.327]. «Душа русского народа всегда молилась и молитва всегда составляла живое естество его духа» [21, c.6], прикоснуться к которому можно тоже только молитвенно и с верой: «Кто не верит в Бога, тот и в народ Божий не поверит. Кто же уверовал в народ Божий, тот узрит и святыню его, хотя бы и сам не верил в неё до того вовсе» [14, c.303].

Достоевский говорит про «неустанную жажду в народе русском , всегда в нём присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово… Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм русского народа: он верит, что спасётся лишь в конце концов всесветлым единением во имя Христово. Главная идея народа нашего и состоит в чаянии им грядущей, зиждущейся в нём, судьбами Божьими, Церкви вселенской» [8, c.199].

Его общественный идеал (который непреложно и навсегда дан в христианстве)- это Церковь [8 c.201], соединение людей во Христе, введение всей жизни человечества в сферу жизни церковной, устроение ее сообразно высшему идеалу, открывшемуся нам во Христе. К этому идеалу устремляет нас и «Русская Идея», здесь стоит вопрос о цельности: для славянофила (и вообще для христиан) невозможно ограничиваться областью храмового благочестия, предоставляя все остальные сферы жизни мирским стихиям, т.е. ложным богам и идолам. В теперешнем христианстве идолам отдана вся так называемая светская жизнь, ушедшая из-под влияния христианства, - государственность, общественность и культура. Такое ограничение сферы влияния христианства принципиально является недопустимой уступкой языческому политеизму. Достоевский исповедовал вселенское и универсальное христианство в сознательной противоположности господствующему многобожию, и «его постановка вопроса в религиозной области была: всё или ничего» [8, 189].

По мнению Достоевского, безбожный мир, надеющийся устроить свое земное благополучие, обречен: «Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью» [14, c.327]; «провозгласил мiр свободу, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство (греху)» [14, c.322]. Потому что «без Бога нет света на земле, без Христа не существует подлинного смысла в жизни человека. Без Христа - нет исторического содержания и у России» (обращаю ваше внимание на то, что это слова современного историка, доктора исторических наук, академика, чьё исследование выполнено в рамках научно-исследовательской программы Института российской истории Российской Академии Наук - почувствуйте уровень; и почувствуйте разницу с научным убожеством в РБ) [5, c.344].

Достоевский, как и остальные славянофилы, полагал, что свобода и благо русского народа гораздо вернее обеспечиваются Самодержавием, нежели парламентским режимом. Это приверженность Самодержавию поддерживалась, с одной стороны, верой в творческие силы Царской власти и самобытное политическое развитие народа, с другой - недоверием к возможному в России парламентаризму, разочарованием в западном парламентаризме. Обсуждая вопрос о возможной конституции, Достоевский выражает глубокое сомнение в демократизме будущего русского праламента. Он говорит по этому поводу следующее: «А что, коль у белых жилетов выйдет лишь одна говорильня?» - и опять он оказался провидцем.

Достоевский развивает мысль о своеобразном земском соборе (народосовещательное самодержавие; по определению Солоневича - «соборная монархия» - красиво!). От этого союза власти с народом, основанного на доверии, подобно остальным славянофилам, Достоевский ждал наибольшего торжества политической и гражданской свободы: «У нас гражданская свобода может водвориться самая полная, полнее, чем где-либо в мире… Не письменным листом утвердится, а созиждется лишь на детской любви народа к Царю, как к отцу, ибо детям можно многое такое позволить, что и немыслимо у других, у договорных народов. Детям можно столь многое доверить и столь многое разрешить, как нигде ещё не бывало видано» [17, с.22]. Достоевский - последовательный монархист, отстаивал самодержавие как наиболее соответствующую народному политическому мировоззрению и вместе наиболее демократическую форму правления. Да, именно так: монархия даёт максимальную свободу, в отличие от так называемой демократии, в которой ещё ученик Сократа Платон видел «жесточайшее рабство». Кант во всем был антиподом Платона, но сходился с ним в неприятии демократии: «Демократия неизбежно есть и деспотизм» [12, c.59]. Cовременный философ Гулыга утверждает: «Монархия обладает для нас целым рядом несомненных достоинств. Прежде всего это символ единства страны. Монарх возвышается над партиями и национальностями. Дореволюционная Россия была содружеством народов благодаря Царю. Смертельная национальная вражда - порождение послеоктябрьской диктатуры» [10,c.61]. Но Достоевский видел более глубинную суть, понимал сакральность Царского служения. Самодержавие вытекает из Православия, Царь - помазанник Божий. Он носитель не только высшей власти, но и высшей благодати. И «Царь для народа не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя, а всенародная, всеединящая сила…воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его… Если хотите, у нас в России и нет никакой другой силы, зиждущей, сохраняющей и ведущей нас, как эта органическая, живая связь народа с Царем своим, и из неё у нас всё и исходит» [17, с.21-22]. Именно в этом отношении русского народа к Царю «есть самый особливый пункт, отличающий народ наш от всех других народов Европы и всего мира; что это не временное только дело у нас, не преходящее, не признак лишь детства народного, например, его роста и проч… но вековое, всегдашнее… народ наш носит в себе органический зачаток идеи, от всего света особливой. Идея же эта заключает в себе такую великую у нас силу, что, конечно, повлияет на всю дальнейшую историю нашу, а так как она совсем особливая и как ни у кого, то и история наша не может быть похожею на историю других европейских народов, тем более её рабской копией» [8, c.207-208]. Русский народ имеет веру в Царя как носителя не только власти, но и правды, представителя не только права силы, но и силы права, не восточного деспота, но отца, пекущегося о детях своих. В самом факте зарождения такой веры Булгаков вслед за Достоевским видит «отпечаток особенного теократического избрания, особой помазанности русского народа» [8, c.209].

Малоизвестно, что Достоевский писал верноподданнические стихи, что, кстати, «вызвало возмущение в радикально настроенных кругах» [16, c.440]:

Царю вослед вся Русь с любовью

И с тёплой верою пойдёт…

Благослови, Господь, Царя! [16, c.344]

Много внимания Достоевский уделял славянству, ему он отводил во главе с Россией ведущую роль - ведущую прежде всего в вопросах духа: «Россия, вкупе со славянством и во главе его, скажет величайшее слово всему миру, которое тот когда-либо слышал, и что это слово именно будет заветом общечеловеческого единения» [17, c.560]. Достоевский, утверждая, что он сам убеждений «чисто славянофильских» [17, c.673], обоснованно полагает, что «идеалом славянофилов было единение в духе истинной широкой любви, без лжи и материализма и на основании личного великодушного примера, который предназначено дать собою русскому народу во главе свободного всеславянского единения Европе» [17, c.560]. Россия же для славянского мира служит единящим центром, без которого, по мысли Достоевского, «не бывать славянскому согласию, да и не сохраниться без России славянам, исчезнуть славянам с лица земли вовсе, - как бы там ни мечтали люди сербской интеллигенции или там разные цивилизованные по-европейски чехи...» [17, c.582]. Писатель выражает, как он говорит, свою общую со всеми славянофилами веру в то, что «великая наша Россия, во главе объединенных славян, скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое, здоровое и еще неслыханное миром слово. Слово это будет сказано во благо и воистину уже в соединение всего человечества новым, братским, всемирным союзом, начала которого лежат в гении славян, а преимущественно в духе великого народа русского [17, c.674].

Великий русский писатель-провидец Ф.М. Достоевский уже более ста лет тому назад обратил внимание на роль евреев. В своих произведениях он неоднократно высказывал свои мысли по этому вопросу, пророчески предвидя всё то, что произошло в России впоследствии: «Жидовский Интернационал распорядился, чтобы европейская революция началась в России. И начнется… Бунт начнется с атеизма и грабежа всех богатств. Начнут низлагать религию, разрушать храмы и превращать их в казармы, в стойла, зальют мир кровью… Евреи сгубят Россию и станут во главе анархии. Жид и его кагал - это заговор против русских. Предвидится страшная, колоссальная революция, которая потрясет все царства мира с изменением лика мира сего. Но для этого потребуется сто миллионов голов» [12]. «Да, новый дух придёт, новое - еврейское - общество восторжествует. В этом не может быть никакого сомнения. И этот злой дух близко. Наши дети узрят его…» [12].

Достоевский задаётся вопросом: «что двигает евреем и что двигало им столько веков?» и отвечает - безжалостность: «двигали им столько веков одна лишь к нам безжалостность и одна только жажда напиться нашим потом и кровью» [12]. Достоевский, как и все неославянофилы, видя «тайну беззакония», возвысил свой голос, чтобы громко сказать правду, невзирая на еврейский визг: «близится их царство, полное их царство! Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов. Наступает, напротив, матерьялизм, слепая, плотоядная жажда личного матерьяльного обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами - вот всё, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения людей. Верхушка евреев воцаряется над человечеством всё сильнее и тверже и стремится дать миру свой облик и свою суть. Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди <в чём я лично сомневаюсь>. О боже! да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской» [12].

Отметим этот момент как чрезвычайно важный: именно со второй половины XIX века нарастает сила зла (в причины этого не место здесь вдаваться), что приведёт к борьбе носителя мирового зла - сатаноизбранного народа [29, c.857] с народом-Богоносцем на территории Третьего Рима. Именно почувствовав опасность от этого зла, представители славянофильства значительно «поправели», перейдя на позиции охранительства и национализма. И это тоже аспект «Русской Идеи»: заключительная битва на земле сил добра и зла (см. Апокалипсис) отождествляется с противостоянием Третьего Рима как последнего оплота сил, верных Богу, - и царства антихриста (третьего храма) [29, c.916].

Достоевский - пророчественный вождь русского народа, а с ним и человечества на пути к Новому Иерусалиму [9, c.192].

Значение Достоевского для России огромно, не только и не столько из-за его художественного гения, сколько из-за силы его воздействия как пророка Святой Руси, как тайнозрителя мистической сути исторических процессов, как человека, исследовавшего непостижимые глубины русского духа и начертавшего на своем знамени: «Русская Идея».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, изучив литературу и источники по данной теме, мы выявили сущность такого явления, как неославянофильство, дали комплексную характеристику его идейной базы; проследили преломление концептуальной «Русской Идеи» через призму славянофильства; охарактеризовали творческое наследие различных представителей неославянофильства; исследовали отдельные аспекты «Русской Идеи», применительно к неославянофильскому учению; дали анализ модификаций этого комплекса идей у разных авторов течения неославянофильства.

Перед нами предстала целостная идеология, восходящая к христианскому мировоззрению, которая стала базовой для русского самосознания и оказала влияние на формирование национальной идеологии. Она не потеряла своего значения и в наше время, скорее наоборот: катастрофический опыт, пережитый нами, открыл нам глаза на многое, и в этом прозрении нам помогают неославянофилы, чьи пророчества часто сбывались с математической точностью. Через приобщение к их наследию мы обретаем свою истинность, свою «русскость», свои корни. На вопрос, можно ли понять настоящее без связи с прошлым, ответ однозначен: конечно, нет [3]. Наша задача - восстановить эту связь, потому что вне «почвы» органическое развитие невозможно; противостоять вызовам современности, не обладая концептуальным видением духовной сущности исторических процессов, - тем более невозможно. А это видение даёт нам «Русская Идея» как ключ к глобальному пониманию происходящего. «Русская идея переживает сегодня второе рождение, становится культурной реальностью нашего времени» [10, c.6].

Исследование показало, что неославянофильство базируется на «Русской Идее», немыслимо вне её. Сама же «Русская Идея» есть целостная органическая система, а ее религиозный источник - идея православного христианства [36, c.414]. Цепь преемственности «Русской Идеи»: начало ее исследователи видят в самом принятии Христианства Русью [5], далее от осознания себя Третьим Римом - к славянофилам/почвенникам («почвенничество есть раскрытие идей славянофильства» [6, c.138])/охранителям, от консервативной волны неославянофильства - к русским националистам ХХ века - и к постсовременным неославянофилам.

Итак, мы видим, что неославянофильство является звеном в цепи преемственности манифестаций «Русской Идеи».

Если «современная трагедия русского народа - утрата национального самосознания. Большевики добились своего» [10, c.53], то «необходимо прежде всего возродить национальное самосознание, истреблённое, задавленное, опозоренное и униженное коммунистами и посткоммунистами» [10, c.289]. И в этом незаменимую помощь нам может оказать наследие неославянофилов как мыслителей глубоко русских по духу. Ведь именно русскость становится главной доминантой нашего времени [3]. Настоящее не может существовать без прошлого, и вместе они составляют основу будущего. Русская духовность - одна из важнейших основ, на которых была создана Великая Россия, главный духовный ресурс существования государства Российского [33] и условие выполнения Третьим Римом своего призвания.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1Адрианов, Б. Заметки о сущности русского человека / Б. Адрианов. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Адрианов, Б. Россия: Родина и нация (к проблеме народного духа) / Б. Адрианов. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Адрианов Б. Русская идея в прошлом и настоящем / Б. Адрианов. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Бойко, П. Е. Этапы эволюции русской идеи в отечественной историософской мысли / П. Е. Бойко. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Боханов, А. Н. Русская идея от Владимира Святого до наших дней [Текст] / А. Н. Боханов. - М. : Вече, 2005. - 400 с.: ил. - (Великая Россия).

Боханов, А. Н. Самодержавие. Идея Царской власти [Текст] / А. Н. Боханов. - М. : ТИД «Русское слово» - РС, 2002. - 352 с.

Брода, М. Неузнанный феномен Константина Леонтьева [Текст] // Вопросы философии, 2006, № 7

Булгаков, С. Н. Тихие думы [Текст] / С. Н. Булгаков. - М. : Республика, 1996. - 509 с. - (Библиотека этической мысли).

Владимиров, В .В. Смысл русской жизни [Текст] / В. В. Владимиров. - М. : Алгоритм, Эксмо, 2006. - 544 с. - (Философский бестселлер).

Гулыга, А. В. Творцы русской идеи [Текст] / А. В. Гулыга. - М.: Молодая гвардия, 2006. - 316[4] с., ил. - (Жизнь замечательных людей: Серия биографий; Вып. 1013).

Данилевский, Н. Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому [Текст] / Н. Я. Данилевский; [сост., послесловие и комментарии С.А.Вайгачева]. - М. : Книга, 1991. - 574 с. - (Историко-литературный архив).

Дикий, А. Русско-еврейский диалог / А.Дикий. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Достоевский, Ф. М. Бесы [Текст] / Ф. М. Достоевский; [подгот. текста, вступ. ст., примеч. Н. Будановой]. - М. : Художественная литература, 1990. - 672 с.

Достоевский, Ф. М. Братья Карамазовы [Текст] / Ф. М. Достоевский. - М. : Эксмо, 2006. - 800 с. - (Русская классика).

Достоевский Ф. М.: Имя Россия. Исторический выбор [Текст]. - М.: АСТ: Астрель, 2009. - 127[1] с.: ил.

Достоевский, Ф. М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Том десятый [Текст] / Ф. М. Достоевский. - Ленинград: «Наука» Ленинградское отделение, 1991. - 448 с. - (Академия Наук СССР, Институт русской литературы).

Достоевский, Ф. М. Post Scriptum. Сборник [Текст] / Фёдор Достоевский. - М.: Эксмо, 2007. - 848 с. - (Антология мысли).

Жаба, С. П. Русские мыслители о России и человечестве. Антология русской общественной мысли [Текст] / С. П. Жаба. - Париж: YMCA-PRESS, 1954. - 284 c.

Зеньковский, В. В. История русской философии [Текст] / В. В. Зеньковский. - М. : Академический проект, Раритет, 2001. - 880 с. - (Summa).

Ильин, И. А. Наши задачи // И. А. Ильин Собр.соч.: В 10 т. Т. 2. Кн. 1-2. М.: Русская книга, 1993. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Ильин, И. А. Почему мы верим в Россию: Сочинения [Текст] / И. А. Ильин. - М. : Эксмо, 2006. - 912 с. - (Антология мысли).

Ильин, Н. П. Трагедия русской философии [Текст] / Н. П. Ильин. - М. : Айрис-пресс, 2008. - 608 с. - (Библиотека истории и культуры).

Кожинов В. В. Россия Век ХХ [Текст] / В. В. Кожинов. - М. : Алгоритм, Эксмо, 2008. - 1040 с. - (Классика русской мысли).

Константин Леонтьев и судьба России. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Леонтьев, К. Н. Византизм и славянство. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Леонтьев, К. Н. Восток, Россия и Славянство [Текст] / Константин Леонтьев. - М. : Эксмо, 2007. - 896 с. - (Антология мысли).

Леонтьев К. Н.: pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей после 1917г. Антология. Книга 2 / Сост., послесловие А.А. Королькова, сост., примеч., прил. А.П. Козырева. - СПб. : изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 1995. - 704 с. - (Русский путь).

Малер, А. М. Духовная миссия Третьего Рима [Текст] / А. М. Малер. - М. : Вече, 2005. - 384 с. : ил. - (Лабиринты тайноведения).

Назаров, М.В. Вождю Третьего Рима. К познанию русской идеи в апокалипсическое время [Текст] / М. В. Назаров. - М. : Русская идея, 2005. - 992 с.

Нация и империя в русской мысли начала ХХ века [Текст] / Сост., вступительная статья и примечания С.М.Сергеева. - М. : Издательская группа «Скименъ», Издательский дом «Пренса», 2004. - 352 с.

Песков, А. М. «Русская идея» и «русская душа»: Очерки русской историософии [Текст] / А. М. Песков. - М. : ОГИ, 2007. - 104 с. - (Нация и культура. Новые исследования: История).

Платонов, О. А. Покушение на русское Царство [Текст] / О. А. Платонов. - М. : Алгоритм, 2004. - 544 с. - (Заговор против России).

Платонов О. А. Русское сопротивление. Война с антихристом [Текст ] / О. А. Платонов. - М. : Алгоритм, 2006. - 720 с.

Проблема религиозно-культурной идентичности в русской мысли XIX-XX веков: современное прочтение [Текст] / автор-составитель Г.Я.Миненков. - Мн. : ЕГУ, 2003. - 656 с.

Пушкин, С. Н. Историософия русского консерватизма XIX века [Текст] / С. Н. Пушкин. - Нижний Новгород: Издательство Волго-Вятской академии государственной службы, 1998. - 252 с.

Русская идея: Сборник произведений русских мыслителей (научное издание) [Текст] / сост. Е.А.Васильев; предисловие А.В.Гулыги. - М. : Айрис-пресс, 2002. - 512 с. - (Библиотека истории и культуры).

Страхов, Н. Н. Борьба с Западом в нашей литературе // Русское самосознание. Вып.3. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Страхов, Н. Н. О книге Н. Я. Данилевского «Россия и Европа» [Текст] / Н. Н. Страхов. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify"> Страхов, Н. Н. Последний ответ г. Вл. Соловьеву [Текст] / Н. Н. Страхов. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Cтруве, Н. А. Православие и культура [Текст] / Н. А. Струве. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Русский путь, 2000. - 632 с.

Тихомиров, Л. Русские идеалы и К. Н. Леонтьев [Текст] / Л. Тихомиров. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Тихомиров, Л. Статьи 1892-1897 годов из журнала «Русское обозрение» [Текст] / Л. Тихомиров. - [электронный ресурс]. - Режим доступа: #"justify">Философский словарь [Текст] / Под ред. И. Т. Фролова. - М, : Политиздат, 1991. - 560 с.

Флоровский, Г., протоиерей. Пути русского богословия [Текст] / Г. Флоровский. - Мн. : издательство Белорусского Экзархата, 2006. - 608 с.

Фудель, С. И. Собрание сочинений: В 3т. Т.3: Наследство Достоевского. Славянофильство и Церковь. Оптинское издание аскетической литературы и семейство Киреевских. Начало познания Церкви [Текст] / Сост., подгот. текста и коммент. прот. Н. В. Балашова, Л. И. Сараскиной. - М.: Русский путь, 2005. - 456 с., ил.

Хайянь, Ли. Наследие Н. Я. Данилевского в Китае: историографический очерк [Текст] // Вестник Московского университета. - 2009. - № 4. - (Серия 7: Философия).

Хрестоматия по истории философии: В 3ч. Ч.3 [Текст] / Русская философия. - М. : Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС, 1997. - 672 с.