Малые Тюдоры

Введение


«Малые Тюдоры» - Эдуард VI и Мария I - занимают, несомненно, важное место не только в истории Англии в целом, но и в истории династии Тюдоров, как характерные ее представители. Зажатые между грандиозными и драматическими периодами правления Генриха VIII и Елизаветы I, эти два монарха обычно выглядят как бедные родственники, заполняя собой период кризиса и нестабильности - так называемый «среднетюдоровский кризис». Долгое время десятилетие правление «малых Тюдоров» рассматривалось в общединастическом контексте, и неизменно проигрывало в сравнении с более успешными ее представителями. Действительно, несовершеннолетний мальчик и женщина - пусть и первая в истории Англии королева - на троне кажутся если не катастрофой, то свидетельством слабости или кризиса, как королевства, так и династии. Однако картина их правления гораздо более сложна, чем кажется на первый взгляд, о чем свидетельствует насыщенная полемикой, предположениями и даже домыслами историография. Разобраться в этом периоде так же мешает то, что личности обоих монархов, как никакие другие из этой династии, окружены стереотипами.

«Кровавая» Мария, яростная поборница католицизма, фанатичка, не понимавшая и не принимавшая своих подданных, принесшая страну в жертву святому престолу и Испании, слабая женщина, неподготовленная к правлению, которой манипулировали алчные придворные и иностранцы, королева-неудачница, не сумевшая дать стране наследника - перечислять можно до бесконечности. Главное здесь то, что именно этот образ, созданный ее победителями, долгое время принимался как должное, и Мария - наследница испанских католических королей, завершивших Реконкисту, дочь Генриха VIII, сильнейшего монарха Европы, выросшая при одном из блестящих дворов эпохи позднего Ренессанса - стала заложницей созданного протестантскими авторами стереотипа.

Ее сводный брат Эдуард VI, мальчик-король, так же долго рассматривался под влиянием двух основных тенденций: глубоко набожный, до фанатизма, как и его сестра, и интеллектуально одаренный, однако не сумевший дожить до того момента, когда его окрепшие руки смогли бы поднять знамя Реформации; слабый и безвольный, полностью находящийся под влиянием управлявших государством от его имени герцога Сомерсета и герцога Нортумберленда.

Нельзя сказать, что все эти утверждения в корне неверны, однако все зависит от совокупности рассматриваемых фактов и угла зрения, под которым выносится суждение. Оба «малых Тюдора» стали, в первую очередь, жертвами той ситуации, в которой они оказались - середина XVI века, разгар религиозных потрясений, будораживших не только Англию, но и, практически, всю Европу, период, когда королевский двор становится центром жизни страны, политической, культурной и, в том числе, религиозной, все решалось там. Факторы религии и управления государством были возведены в абсолют и затмили собой все остальные. Однако, несмотря ни на что, и Мария, и Эдуард, остаются Тюдорами, принадлежат династии, правление которой продолжалось сто двадцать лет, и было одним из самых динамичных периодов в истории Англии. Во многом это объяснялось личностью самих королей, ибо смелость и сила воли была присуща всем Тюдорам, и правили они с неизменной решительностью, перераставшей временами в жестокость. Однако, как пишет Маколей, «хоть государи сей династии имели нрав горячий, они понимали характер народа и ни разу не доходили в своем упорстве до того, чтобы переступить роковую черту. В правление всех Тюдоров происходили смуты, но никто из них не был свергнут». Исторические портреты Марии и Эдуарда формировались, изменялись и дополнялись на протяжении нескольких веков, и это процесс до сих пор незавершен. Начался же он практически сразу после смерти обоих Тюдоров.

The copie of a pistel or letter sent to Gilbard Potter появился в магазине лондонского издателя Хьюго Сиглтона вскоре после 1 августа 1553, через 8 дней после ареста Джона Дадли в Кэмбридже и определенного коллапса режима Эдуарда. Его предполагаемым автором был Poore Pratte, который послал письмо, чтобы подбодрить своего друга Поттера, преданного подданного «Марии, королевы английской не только на словах но и на деле». Поттер услышал провозглашение Джейн Грей королевой, и высказал в противоположность этому свою верность Марии. Наказание было публичным и жестоким: его уши были прибиты к позорному столбу на Чипсайде и затем отрезаны. Этот памфлет является свидетельством опасностей и неопределенностей тех дней, что последовали после смерти Эдуарда, а так же отмечает два важных обстоятельства - обвинение режима Джона Дадли и протест против насильственного провозглашения Джейн Грей королевой. К ранним сообщениям можно отнести и книгу Джона Понета «Shorte treatise of politike power». Он был своим человеком при дворе Эдуарда, протеже Томаса Кранмера архиепископа Кентерберийского и один из любимейших Эдуардом проповедников. Его представление ключевых моментов истории правления весьма фрагментарно, однако он же дает, возможно, первый грамотный рассказ о падении Сомерсета в 1549 году.

В XVI веке описания правления Эдуарда колебались между страстными спорами по поводу Понета и сравнительно нейтральными, скорее формальными, сообщениями. Елизаветинские авторы прославляли евангелическое усердие Эдуарда, подчеркивали благочестие его дяди Эдуарда Сеймура, и были крайне осторожны, когда дело доходило до изучения карьеры, падения и казни Джона Дадли, главным образом, потому что его сын Роберт, с 1564 года граф Лестер был главной силой в политике Елизаветы.

Джон Фокс был богатым ресурсом для поздних писателей и издателей, таких как Ричард Графтон и Рафаэль Холиншед, но его «Акты и Памятники», хотя и отражали сложность наследия Эдуарда, не давали нарративной картины его правления. Первое издание 1563 года воспроизводило судебные решения режима Эдуарда, инструкции для епископов, переписку с лондонским епископом Эдмундом Боннером, и подробно рассказывает о попытках Эдуарда подтолкнуть свою сводную сестру Марию к принятию эдвардианской доктрины. Возможно, наиболее важным вкладом, который Фокс внес в дальнейшую историографию правления, был труд «Трагическая история знатнейшего и известнейшего Лорда, Эдварда герцога Сомерсета, Протектора короля Эдуарда и его государства».

Описание правления Эдуарда Ричарда Графтона совершенно ясно вписывает себя в политическую ситуацию 1560-х. В своей «Хронике» он, к примеру, вычеркивает имя Уильяма Сесила из списка людей арестованных вместе с Протектором Сомерсетом - Сесилу, первому секретарю Елизаветы, этот труд был посвящен. Так же образом поступали и Холиншед, и Стоу. Главным достижением этих авторов было то, что правление Эдуарда к концу XVI века, наконец, получило понятную и равномерную нарративную форму.

Для всех елизаветинских авторов набожность короля Эдуарда была вне сомнений. Холиншед продвигал идею о том, что «если бы Бог наделил Эдуарда более долгой жизнью, то он настолько хорошо управлял бы государством, что, возможно, встал бы в один ряд со своими знаменитыми предками». Смерть Эдуарда была делом провидения Бога; король был перемещен из своего королевства в царство божье, ибо «он был слишком хорошим принцем для такого дурного народа». В контексте набожных и запутанных елизаветинских описаний правления Эдуарда, труд Джона Хейворда «Жизнь и правление короля Эдуарда VI» выглядел как нечто совершенно новое. И если описание Графтона периода между 1547 и 1553 было довольно механическим, а «Акты и Памятники» Фокса несколько замутненными, исследования Хейворда напоминают работу политического журналиста. Но самое важное, пожалуй, то, что он добавил к своему труду важные эдвардианские источники из библиотеки манускриптов своего друга Роберта Коттона. Наиболее значимым был дневник Эдуарда, а так же бумаги, посвященные англо-французским переговорам 1550 года. Описание эдвардианской политики в «Жизни и правлении» так же отмечают важное изменение во взгляде на правление и его политическую динамику.

Поздние комментаторы оспаривали аккуратность описания Хейвордом правления Эдуарда. Один издатель перепечатал его книгу в 1706 году в качестве части к «Полной истории Англии», но исправил ошибки и подметил неточности Хейворда в хронологии. Другие авторы наоборот полностью принимали описание Хейворда, к примеру, для Джереми Колиера в «Церковной истории Великобритании» он был историком первого ранга.

Придворные группировки, жадность, манипуляция королем - три классических сюжета, используемых в описании правления Эдуарда в XVII и XVIII веках. Для большей части авторов веков картина правления Эдуарда, созданная Хейвордом была близкой и понятной. Для Питера Хейлина и того же Колиера эдвардианский двор был алчным, придворные и «политики» обогащали себя, и этот «грабеж» вскоре стал, в умах авторов от Хейлина до Дэвида Юма, ассоциироваться с возможностями и злоупотреблениями при несовершеннолетии короля. Юм, работавший во второй половине XVIII века на основе Хейлина, Колиера и им подобных комментаторов, в своем труде «История Англии под властью династии Тюдоров» пишет о периоде религиозных предрассудков и фанатизма, финансовых беспорядков и политического насилия, отмеченном абсолютной и деспотичной властью монархов династии Тюдоров, а так же, в связи с несовершеннолетием Эдуарда, конфликтом группировок и партий.

Исследователи правления Эдуарда конца XIX - начала XX века вносят в историографию новое зерно. Одним из важных достижений было исследование отношений между королем и правящими кругами вокруг него. К XIX - началу XX века ранняя набожность Эдуарда трансформировалась в оценку его исключительных интеллектуальных способностей. Фроуд в своей «Истории Англии» описал короля как достаточно способного, в заключительных годах его правления, включиться в управление государством. В большинстве случаев историки склонны обсуждать интеллектуальную и политическую зрелость Эдуарда в контексте его вовлечение в дела Тайного Совета. Поллард писал о том, что король «освободился от помех несовершеннолетия» в начале 1550-х годов, однако только благодаря доминированию Джона Дадли над его разумом в политической схеме - осторожной и более эффективной, чем протекторат. Для Элтона же в его «Англии под властью Тюдоров» Эдуард был неудобством, которое, в качестве короля, «не могло быть игнорируемо, но его так называемые мысли и взгляды мало что значили». Дейл Хоак говорит о том же: Эдуард мог быть сколько угодно умным и рано развившимся, но его речи и бумаги, рассматриваемые в качестве работы мальчика в «преддверии власти» в 1553 году, на самом деле показывали «нечто вроде трогательной фигуры управляемой марионетки, удаленной от реалий управления». Последняя биография короля утверждает, что Эдуард «был совершенно очевидно слишком мал, чтобы управлять самостоятельно, и история его правления, таким образом, должна быть историей тех, кто управлял от его имени».

Самые последние исследования по-разному гораздо более заинтересованы в культуре политики и религии в правление Эдуарда, но биография короля авторства Дженнифер Лоач, изданная Джорджем Бернардом и Пенри Уильямсом, все еще предлагает традиционный нарративный взгляд на правление. Одним из достижений этой книги является утверждение, что аристократичная материальная культура эдвардианского двора не сопоставляется с представлением об Эдуарде как о фанатично набожном короле. В то же время Диармуд МакКалох в своем труде «Воин церкви Тюдоров» представляет впечатляющее описание Эдуарда, как убежденного евангелического монарха, поддерживаемого деятелями церкви и государства, которые разделяли те же взгляды. В целом, необходимо отметить, что интерес современных исследователей к проблемам правления Эдуарда VI не только не ослабевает, но и постоянно развивается.

Что касается Марии, то «кровавый» миф расцветает практически сразу же после ее смерти, во многом благодаря несчастливой вражде королевы со своей наследницей. И если персональным антагонизмом, возможно, не стоит объяснять то, почему Елизавета отменила многое из политики ее сестры, однако он помогает понять ту враждебность, которую начали выказывать наиболее преданные слуги новой королевы по отношению к ее предшественнице. В последние дни 1558 года была создана королевская комиссия, «чтобы расследовать по каким причинам государство потерпело такой ущерб» в предыдущее правление. Хотя только через четверть века Елизавета смогла ощутить себя победительницей, а Марию проигравшей, в битве за Английскую Реформацию, пришедшие к власти не отказали себе в удовольствии праздновать победу. В 1563 году уже упомянутый ранее Джон Фокс в своих «Актах и памятниках» помимо всего прочего установил историческую репутацию Марии в качестве женщины, справедливо наказанной божественным правосудием. Так она стала Марией Кровавой, а ее правление - агонией католической Англии.

Безусловно, противоположная традиция так же имела место быть. Для Николаса Сандера, как и для анонимного автора стихотворной эпитафии, сочиненной спустя несколько дней после смерти королевы, Мария была «дочерью несчастий», чьи простые и героические достоинства были уничтожены упорствующей нацией эгоистичных еретиков. В 1643 году Генри Клиффорд писал в своем труде о жизни Джейн Дормер, герцогини Фериа, о том, что до восшествия на престол двор Марии был «единственной гаванью для благородных дам, посвятивших себя благочестию и молитвам. Это была настоящая школа благочестивого поведения…».

Для протестантских историков от Фокса до Фроуда объяснение исторического провала королевы было простым: она была далека от своих подданных и безразлична к их нуждам, так же будучи невежественной в отношении божественного провидения. Католики, с другой стороны, не могли найти такой простой формулы. Для них ее провал был трагедией. По вполне понятным причинам они были склонны винить испанский брак, не менее неистово, чем их протестантские противники. Они определили преданность Марии Филиппу, в отличие от ее веры, как причину ее отчуждения. Интересно, но подобная интерпретация мало что делала для спасения исторической репутации королевы, которой они так сильно симпатизировали. Вместо злой и полностью невежественной в управлении, Мария становится глупой, сведенной с ума страстью женщиной, предавшей свою божественную миссию ради человеческой любви, которая, в свою очередь, предала ее.

Обе эти традиции крепко укоренились и в XX веке. Для Полларда ключевым моментом ее правления была бесплодность. Это был режим, который не достиг ничего, ибо королева настаивала на том, чтобы плыть против течения истории. Сорока годами позже отец Филипп Хьюз в своем весьма серьезном труде по истории Английской Реформации, с грустью отметит, «колоссальную беду Марии в том, что она впуталась во вражду между Империей и Францией». Для него потерянным спасителем был кардинал Поул, если бы он был в Англии в 1553 году, то «королева никогда бы не пожертвовала Испании ни себя, ни перспективы восстановить католицизм, все еще скрытый в сердцах ее подданных».

Ни один из этих историков не имел ни времени, ни интереса для самой Марии. Для Полларда она была упрямой фанатичкой, для Хьюза добродетельной, но досадно слабовольной принцессой, которая позволила манипулировать собой беспринципным иностранцам. Однако своего рода реабилитация была близка. Человечная и кроткая Мария вновь появилась примерно в начале века в практически агиографичной биографии Джин Стоун. Посредством глав, названных «Горестная жизнь» и «Покинутая королева», Стоун представляет свою героиню преимущественно как женщину, осажденную жадностью и беспринципностью мужчин ее окружавших, сражающуюся чтобы сохранить чистоту своей совести, и постоянно предававшуюся теми, кому она доверяла. На несколько лет вперед исторические и биографические оценки были разделены значительной пропастью. «Мария Тюдор» Беатрис Уайт, опубликованная в 1935 году следовала во многом подходу Стоун, однако без агиографических моментов.

«Унылое детство, преследуемая юность, беспокойная и полная страданий зрелость породили женщину, которая должна была уйти в небытие неоплаканной, неуважаемой и невоспетой. Многие привлекательные ее качества: абсолютная искренность, ясная прямота, высокое мужество, великодушие и постоянство - качества лидера, королевские качества - были погублены катастрофической нехваткой той нежной привлекательности, которая вызывает народные симпатии».

Хотя обе эти биографии были заслуживающими уважения историческими трудами, их апологетические цели были настолько прозрачны, что к ним не отнеслись со всей серьезностью, которую они возможно заслужили. Обе были превзойдены в 1940 году появлением превосходной книги Хелен Прескотт «Испанская Тюдор». Эта работа, исправленная и дополненная в 1952 году, вновь соединила историческую и биографическую традиции. Вскоре появились еще три биографии, Милтона Уолдмана, Джаспера Ридли и Кэролли Эриксон, но ни одна не унаследовала искусство и оригинальность Прескотт. Мария у Прескотт не святая и не героиня, но женщина эпохи ренессанса, застрявшая в жестоких политических условиях середины 16 века. Побуждаемая к компромиссу и легко управляемая собственными эмоциями, она была просто не способна преодолеть барьеры своего пола и многие случайные неудачи, которые окружали ее.

К тому времени как появилось исправленное издание Прескотт, историческая наука продвинулась далеко за пределы ограниченного исследования и желчных заключений Полларда относительно периода правления Марии. «Стивен Гардинер и реакция Тюдоров» Джеймса Мюллера была опубликована в 1926 году и в 1933 вышло его же издание писем Гардинера. Две эти важные и достойные работы проливают свет на карьеру и характер Лорда-Канцлера Марии, человека, который настолько легко был стереотипирован традиционной историографией. Несколькими годами позже дипломатическая история этого периода получила, наконец, полную обработку в работе Гарбисона «Послы-соперники при дворе королевы Марии», достаточно оригинальное исследование противостояния между Симоном Ренардом и Антуаном де Ноайлем, которое сконцентрировалось на переговорах о замужестве королевы в 1553 - 1554 годах. Гарбисон вскоре перестал интересоваться 16 веком, но его работа, как и книга Мюллера, сохраняет свою ценность благодаря высокому уровню исследований.

В истории Тюдоров в 1950-х годах доминировали Джеффри Элтон, чья «Революция Тюдоров в управлении» задала план для основных дебатов, и сэр Джон Нил, чья работа «Елизавета I и ее парламент, 1559 - 1581» появилась в тот же год. Ни один из них не был заинтересован Марией, и посвященная этому периоду глава уже упомянутой мной ранее книги Элтона «Англия под властью Тюдоров», едва ли добавила что-то к знакомой картине. Второй том истории Английской Реформации Хьюза был гораздо более важным для изучения правления Марии, но, как и в случае с Харбисоном, его исследование было интереснее, чем его выводы.

В 1960-х годах начинает свои исследования Дэвид Лоадс, который концентрирует внимание на светской внутренней политике времен правления Марии. Он приходит к заключению, что этот период совсем не был бесплоден, но в какой-то мере являлся весьма плодородным, хотя возможно и не в том, чего желала или планировала королева. В начале его взгляды вызвали небольшой резонанс, и его труд рассматривался просто как еще один вклад в общую картину правления. Однако потом они выросли частично в работах, чьи цели были несколько другими, таких как «Английская Реформация» Диккенса, «Зрелище, блеск и ранняя политика Тюдоров» Сиднея и третий том «Английских религиозных орденов» Ноулса. К концу 60-х годов интерес к правлению Марии все больше возрастает: Анна Вейкель завершила свое исследование Тайного Совета Марии в 1966 году; Роберт Брэддок писал о королевском дворе в 1971; Рекс Погсон о кардинале Поуле в качестве легата Папы в Англии в 1972, и Дженнифер Лоач об оппозиции в парламенте при Марии в 1974. В результате начинает формироваться ревизионистский взгляд на правление Марии, в частности Погсоном и Лоач, и он представлен в ряде статей начиная с 1974 года. Погсон твердо заявляет о том, что королева вовсе не была отчуждена от своих подданных в религиозном вопросе и представляла вполне терпимое соглашение. Католическая реакция была всецело основана на традиционном чувстве и прогрессировала на всех социальных уровнях к концу правления. Несмотря на препятствия, вызванные экономическими трудностями войны 1557 года и ссорой Филиппа с папством, она демонстрировала все признаки успеха, когда была преждевременно остановлена смертью Марии. В том же ключе Лоач представляет католическую публикацию и пропаганду периода как более плодородную и эффективную, чем заявлялось ранее. Эти статьи, доведенные до конца в «Государстве срединных Тюдоров, 1540 - 1560» Дженнифер Лоач и Роберта Титлера и в «Парламенте и Короне в правление Марии Тюдор» Дженнифер Лоач, изменили темы дискуссии.

В конце 70-х годов K. C. Л. Дэвис и Пенри Уильямс так же привлекли внимание к важности неурожая и эпидемии в последней части правления Марии, допуская, что предполагаемая деморализация 1557 - 1558 годов была результатом прежде всего этих физических неудач, и не затрагивала ни церковь, ни правительство. Дэвис подкрепил свою точку зрения важной статьей по англо-французской войне 1557 года.

К 1980-м годам дебаты по поводу правления Марии развивались по нескольким фронтам. Долго игнорируемая фигура кардинала Поула вновь появилась в достаточно сухой биографии Вильгельма Шенка в 1950 году и в двух статьях Джин Креган в 1955 и 1956.

В 1979 году Лоадс публикует свою книгу «Правление Марии Тюдор», где он выдвигает тезис о том, что собственно правление необходимо разделить на две части. До лета 1555 года королева была достаточно успешной в проведении своей политики, несмотря на стойкую оппозицию по отношению к ее браку и решениям относительно церковных земель. После провала ее беременности и отъезда Филиппа на континент в августе 1555 года, режим потерял доверие и момент.

В 1983 году семинар Титлера «Правление Марии Тюдор» суммировал то, что к тому времени позиционировалось в качестве ревизионистского взгляда на данный период. Королеву поддерживали большей частью консерваторы и знать, которые почувствовали затруднения только тогда, когда ее политика начала затрагивать их собственность. Испанский брак был непопулярен, но не настолько, чтобы пошатнуть стабильность режима. Тайный Совет управлял страной достаточно эффективно, католическая церковь быстро восстанавливала лояльность ко времени смерти королевы. Провал Марии, следовательно, не был результатом ошибок, которые совершила она или ее правительство, но природных бедствий, как то неурожай и эпидемия, и, прежде всего ранней смерти самой королевы. Профессор Патрик Коллинсон утверждал, что если бы Мария дожила до 60 лет, весьма сомнительно, что Елизавета, вступившая бы тогда на престол в 1576 году, захотела бы изменять стабильную и прочную ситуацию. С таким же успехом можно предположить, что если бы Эдуард VI дожил бы до 60 лет, то Англия стала бы протестантской страной гораздо раньше. Прежние детерминистские позиции отвергнуты, исторические диспуты на тему правления Марии в основном сосредоточены на том, что могло бы быть, чем на том что было. Появилось утверждение, что Корона была сильной, даже в руках женщины, абсолютно неподготовленной к правлению и с весьма пестрым набором советчиков. Большинство ученых соглашаются с тем, что испанский брак ничем не помог Марии, а рамки, в которых ее католицизм был ценностью или помехой, будут обсуждаться еще долго.

Существует множество аспектов, по которым исследование совершенно необходимо. Филипп в качестве короля Англии все еще остается темной лошадкой, а его отношения с Марией становятся все менее определенными по мере изучения. Другой неизученной областью остается английский двор этого периода и, частично, Тайный Совет.

Моя работа затрагивает, в первую очередь, сюжеты, позволяющие взглянуть на младших Тюдоров под нетрадиционным углом зрения. Она не является исследованием религиозной или внутренней политики - по этому поводу уже было и будет сломано много копий - но представляет собой штрихи к коллективному портрету династии, а так же небольшим вкладом в реабилитацию этих монархов в глазах истории. Первая глава посвящена дневнику Эдуарда VI и тому, что может этот уникальный источник рассказать исследователю о своем авторе как о характерном представителе династии и вполне сформировавшейся личности со своими суждениями и оценками. Очень немногие из королей вели персональные дневники. Фрагменты событий, размышления собирались из переписки и пересказанных разговоров, но взгляд на происходящее правящего монарха очень редок, что делает дневник Эдуарда VI весьма выдающейся книгой. Это честный и открытый взгляд совсем юного короля на ключевые события, который пришел к нам из времени, от которого осталось мало персональных мнений.

Вторая глава посвящена придворным маскам времен правления Марии I Тюдор, сюжету довольно специфическому, однако достаточно важному в контексте взгляда на Марию как продолжательницу придворных традиций тюдоровского двора, монархиню, которая, как и все представителя этой династии, умела и любила развлекаться. Истории придворной маски посвящено много работ, но большая их часть - стюартовскому периоду, как зениту развития формы и содержания. Основным источником по тюдоровским маскам являются Счетные Книги сэра Томаса Кавердена, Мастера Развлечений, опубликованные Альбертом Фейлеро в 1914 году. Они дают исчерпывающую информацию по оформлению и стоимости тех или иных представлений, времени проведения и, иногда, даже об авторах, писавших для двора. Однако практически никаких сведений о том, как ставились маски, о ее механизме и сценарии там не содержится, ибо все-таки основной целью счетных книг являлась фиксация материальной стороны придворных представлений и работы Службы Развлечений.

Из общих работ по теме можно отметить статью Мэг Пирсон «История жанра маски» и книгу Мэг Твикросс и Сары Карпентер «Маска и маскарад в средневековой и ранней тюдоровской Англии» - интереснейшее исследование истории, культуры и философии ношения маски, а так же тех законов, по которым развивались все маскированные представления.

Исследований, посвященных непосредственно придворным маскам Тюдоров, мне найти не удалось, большая часть работ упоминает о них вскользь, отдавая предпочтение набирающей силу драме. По сравнению с драматическими представлениями маска действительно выглядит несколько легкомысленно, но это не умаляет ее значимости для данного периода.

Помимо самих придворных масок, чтобы понять механизм их постановки, будет так же рассмотрен тот аппарат, который отвечал непосредственно за воплощение в жизнь и оформление всех представлений при дворе, а именно Служба Развлечений, ибо, возникнув при Тюдорах, в этот период она проходит начальную и одну из самых динамичных ступеней развития.


Глава I. Дневник Эдуарда VI


История издания и общий обзор

Практически все биографы короля и исследователи, посвящающие свои работы его правлению, основываются на записях, сделанных рукой мальчика, так и не дождавшегося того момента, когда бы он смог взять власть в свои собственные руки.

Первой работой, которую стоит упомянуть, является первая история правления короля Эдуарда, написанная Джоном Хейвордом. Вот, что пишет об этом источнике сам Хейворд: «С одной стороны, это был словно вновь рожденный Юлий Цезарь. Как Цезарь в середине своих великих свершений написал точный и любопытный комментарий обо всех своих стоящих военных предприятиях, так и Эдуард в течение всего своего правления, но в основном ближе к его концу, вел достаточно достоверный дневник обо всех важнейших аспектах, касающихся государственных дел. Эти мемуары, написанные рукой короля (которые сейчас должны быть основой для его истории), были переданы мне великим хранителем английских древностей, сэром Робертом Коттоном, рыцарем-баронетом, который, будучи наиболее трудолюбивым собирателем и хранителем избранных сокровищ подобного рода, щедро делится возможностью ознакомиться с ними с остальными». Учитывая то, что Хейворд весь свой труд основал на информации, почерпнутой из дневника, к нему надо относиться осторожно, и к его оценкам тоже, поскольку, не умаляя значимости источника, у этого автора все-таки слишком радужный на него взгляд.

Следующим трудом, который использует дневник Эдуарда, является «Церковная история Британии» доктора Томаса Фуллера. Он дает менее восторженный комментарий, уже замечая то, что первые несколько лет правления Эдуарда представлены в дневнике не очень подробно, а сами записи в основном светского характера. Но в то же время он отдает ему должное: «Он вел точный отчет, написанный его собственной рукой (достаточно доходчивый), обо всех знаменательных событиях, аккуратно датированный. Нет такой дарованной высокой чести, дарованного епископства, созданной государственной службы, нет отремонтированного форта, или нововозведенного, нет ни одного поступившего в казну слитка золота, или посланной куда-либо суммы денег, нет принятого или отправленного с миссией посла, которые бы не были записаны его собственной рукой».

Епископ Гилберт Бернет в своей «Истории Реформации» печатает дневник полностью. Он же и дает ему название «журнал», взамен авторского «хроника». По оценкам исследователей и, главным образом следующего исследователя, который обратился к проблеме дневника Эдуарда, Джона Николса, издание очень неровное, полное ошибок и не всегда верно интерпретирующее события, однако вплоть до 1857 года оно остается единственным.

Наконец, в 1857 - 1858 годах выходит издание Николса «Литературные памятники короля Эдуарда VI». Великолепное издание письменного наследия короля Эдуарда, включая его политические бумаги, грамматические упражнения и трактаты, письма, а так же его дневник, как он пишет в предисловии, «ничего не меняя, с ошибками, которые были сделаны собственно королевской рукой». Стоит так же отметить достаточно подробные комментарии автора к издаваемому им материалу, которые позволяют лучше разобраться в хитросплетениях источника. Именно этот труд был использовано в моей работе.

Подводя итог печатной истории дневника, стоит упомянуть так же о двух новых изданиях. Первое из них, «Хроника и политические бумаги короля Эдуарда VI» Уилбура Джордана (1966 г.), отмечено Рональдом Фитцем, как всеобъемлющая и глубоко научная работа, содержащая объемные аннотации и сохраняющая оригинальные особенности собственно руки Эдуарда. Фитц упоминает эту работу в своем обзоре другого, последнего на сегодняшний день, издания дневника «Английский мальчик-король: Дневник короля Эдуарда VI, 1547 - 1553» Джонатана Норта, однако называет труд Джордана лучшим и более подходящим для научного исследования.

Сам оригинал источника находится в Британской Библиотеке и относится к коллекции манускриптов Роберта Коттона. Он насчитывает 68 листов, на начальном листе изображен королевский герб с короной и подвязкой, частично раскрашенный и золоченый, но не законченный. Слово «хроника» написано его пером вверху начального листа, так же оно появляется снова на листе 14.

Эдуард начал писать свой дневник в 1550 году, поэтому источник распадается на две части: первая посвящена не очень подробному обзору первых трех лет правления короля, датирование событий условно, нам известен только год; во второй части работы автор подробно датирует события - день, месяц и год - она более обширна и более подробна, чем первая.

Условно все записи в дневнике можно разделить на три параграфа:

.Внутриполитические события.

Эдуард пишет о восстаниях, будораживших первые годы его правления, достаточно подробно останавливаясь на восстании Кеттов. Причины восстания автор не рассматривает, его больше волнует его ход и то, как оно было подавлено. Как описание хода восстания запись не очень подробна, но в принципе может дать ценный материал для исследователя.

В экономических вопросах юного короля в основном занимают финансовые проблемы, в частности ухудшение монеты. Записи об этом будут рассмотрены ниже в связи с проблемой осведомленности Эдуарда в денежном вопросе.

Достаточно подробные сведения о придворных назначениях могут быть так же найдены в нашем источнике, а потому могут быть полезны для исследователей двора Эдуарда. Описания придворных празднеств, турниров и церемоний так же могут их порадовать.

Записи, касающиеся религиозной политики, едва ли могут дать добротный материал для исследования, поскольку они весьма фрагментарны и малочисленны.

Событийная история источника так же имеет ряд достойных примеров, упомянутых мальчиком в своем труде, здесь, в частности, можно найти не только описание коронации Эдуарда, но так же достаточно подробную запись о суде над герцогом Сомерсетом, и так далее.

.Внешнеполитические события.

Здесь мы видим достаточно подробные описания дипломатических миссий, переговоров и войн, которые вела не только Англия в эти годы. Какие интересные сведения мы можем почерпнуть из дневника? Добротное описание военной кампании Сомерсета в Шотландии, войны с Францией и потери Булони, сведения об итальянских войнах Франции и Империи, почерпнутые в основном из донесений французского посла, внутренние итальянские конфликты, краткие упоминания о турецких набегах и угрозе турецкого вторжения.

Дипломатические переговоры с указанием имен всех послов, ход мирных переговоров с Францией, переговоры со Швецией и протестантскими князьями Империи, - все это можно почерпнуть из дневника Эдуарда, так как он уделяет данным вопросам большое внимание. Вообще надо отметить, что внешняя политика волнует его гораздо больше, чем внутренние дела его государства. Но, учитывая то, что, находясь в столь юном возрасте, он никогда не выезжал за пределы страны, интерес к тому, что происходит за ее пределами, вполне понятен.

Отдельно стоит упомянуть визит шотландской королевы. Это первая королевская особа, которую Эдуард принимал лично у себя и, конечно, в подробностях описал столь важное для него событие.

Однако, несмотря на это, оценок или эмоций, что сделало бы источник поистине еще более бесценным, в дневнике не хватает. Трудно понять, как осмыслял Эдуард внешнюю политику, ведущуюся от его имени, и был ли он на это способен тогда. Да, он понимает всю важность заключения брака с французской принцессой Елизаветой, визита шотландской королевы и налаживания нормальных отношений с ее страной, предложения крестить французского новорожденного принца, но это лишь крупицы на поверхности, которые удается ухватить невооруженным глазом.

. В эту группу я бы отнесла экстраординарные записи, которые, безусловно, с одной стороны относятся к первым двум группам, но в то же время несколько выбиваются из общего контекста. Их немного - эпидемия потницы, запись о пирате Драгютре, а так же записи о рождениях и смертях, например о смерти графини Пембрук, или о рождении и крещении герцога Ангулемского. В принципе, сами по себе сведения интересные, но, по сравнению с большинством, не очень важные.

Для рассмотрения и анализа политических событий эпохи правления Эдуарда VI, упомянутых в его дневнике, потребуется не одна полновесная работа. Поэтому я остановлюсь на проблемах, которые встают перед исследователем дневника, а так же, на мой взгляд, на наиболее интересных записях, касающихся в первую очередь самого короля, и позволяющих хоть как-то оценить его мнение или понять его отношение к происходящему.

Проблематика

Во-первых, как оценить данный источник? Сам Эдуард озаглавливает его как «хроника», епископ Бернет в своем труде называет его «журналом», в общем-то, не погрешив против содержания источника, а просто заменив название на более близкое ему, под этим именем он и был опубликован Николсом в « Литературных памятниках короля Эдуарда VI». Однако в недавнем издании Джонатана Норта «Английский король-мальчик: дневник Эдуарда VI, 1547 - 1553» в заглавии мы видим название «дневник». Так как же расценивать источник? Как хронику или дневник? На мой взгляд, его определенно нельзя назвать дневником в полном смысле этого слова, так как практически отсутствует личная составляющая самого автора, практически нет явно выраженных эмоций по поводу того или иного события, наконец, для дневника он слишком перегружен событиями, напрямую не играющими в жизни автора большого значения. Что касается хроники, то, безусловно, озаглавив так свой труд, Эдуард стремится подражать хронистам, аккуратно датирует и фиксирует события своего правления, даже незначительные, однако, нельзя забывать, что пишет все-таки мальчик, которому зачастую трудно совсем скрыть свою личность за бесстрастными строчками. Он не пишет прямо о том, какие чувства испытывает по тому или иному поводу - все-таки это хроника, где фиксация событий важнее - но в том, о чем и как он пишет это иногда можно увидеть. Поэтому, как мне кажется, нельзя отдать предпочтение в полной мере ни тому, ни другому названию, ибо источник - это попытка совместить жизнь человека, хотя и не простого, с жизнью государства. И все же дневник - более устоявшееся в историографии, поэтому в данной работе я буду использовать его.

Во-вторых, с какой целью Эдуард начал вести свой дневник? Большинство исследователей сходятся во мнении, что первоначально это было своеобразное грамматическое упражнение, изобретенное наставником короля Джоном Чиком, а поскольку сам источник умалчивает о том, действительно ли это так, других версий никто не выдвигал. В любом случае, едва ли король проявил инициативу самостоятельно, ему либо эту идею подсказали, либо навязали в качестве тренировки языка и умения его использовать. Встает вопрос - откуда вдруг в голове Чика могла возникнуть такая идея? Трудно сказать, возможно, в надежде лучше понять своего ученика, возможно, с целью развить в нем еще больший интерес к государственным делам. В любом случае, на мой взгляд, даже если это и было заданием, Эдуард явно получал от него удовольствие, и я не согласна с мнением Болдуина о том, что он бросил писать дневник, с облегчением окончив сложный курс обучения - скорее всего виной была уже завладевшая Эдуардом болезнь. Откуда энтузиазм? Мальчика едва ли серьезно вовлекали в действительное управление государством, это косвенно прослеживается в его труде, однако он был королем и сознавал это. Возьму на себя смелость предположить, что дневник давал ему своеобразное чувство вовлеченности в жизнь его страны, и он с увлечением на страницах своего труда управляет и принимает решения, хотя на деле этим занимаются другие.

В третьих, важным вопросом, занимающим умы исследователей дневника является вопрос о том самостоятельно ли Эдуард писал его, или мальчику помогали. Единственным весомым аргументов в пользу первого епископ Бернет называет тот факт, что при описании событий мальчик часто возвращается назад, это заметно при датировке. Никто из исследователей не дает однозначного ответа, присутствовала ли посторонняя рука на страницах дневника, однако все сходятся во мнении, что некоторые вещи, описанные мальчиком, не могут быть продуктом измышлений еще очень юного ума. Я склонна согласиться с вышеизложенным, действительно, кое-что, достаточно подробно разобранное в дневнике, наводит на мысль если не о диктовке, что сомнительно, то, по крайней мере, либо о проверке труда, либо о предоставлении материалов. Первое утверждение логично, если Эдуард выполнял задание по ходу своего обучения, второе тоже не исключено, поскольку королю, которого готовили к эмансипации уже в шестнадцать, а не в восемнадцать лет, было полезно продумать те события и реформы, которые происходили в то время в государстве. Классическим примером, который повторяется из исследования в исследование, является запись короля о монетной политике, косвенно подтверждающая вышеизложенное, достаточно запутанная и непонятная, полная рассуждений о спекуляции и ухудшении монеты. Есть и еще записи, касающиеся финансов, которые сами по себе интересны достаточно подробным описанием не только ситуации, но и внешнего вида монет той эпохи.

августа 1551 года. «Тестон обесценился с девяти пенсов до шести пенсов, грот с трех пенсов до двух пенсов, два пенса до пенни, пенни до полпенни, полпенни до фартинга и так далее»

сентября 1551 года. «Было решено, что на шиллинге и шестипенсовике должна быть чеканка - с одной стороны король, изображенный до плеч, в парламентской мантии, с цепью ордена; на серебряной монете в пять шиллингов и на монете в половину пяти шиллингов должен быть король верхом с обнаженным мечом, прижатым к груди. Так же Йоркская монета и Трокмортонская монета в Тауэре должны выработать правильный стандарт. В городах Йорк и Кентербери мелкая монета должна быть отчеканена по образцу. Ответственные служащие были назначены».

К последней записи я вернусь еще раз, когда буду говорить о личности короля, порой все-таки проглядывающей сквозь строчки достаточно сухого на эмоции дневника. В ней есть достаточно интересное предложение, сознательно опущенное мной здесь, которое, на мой взгляд, является важным.

Другим примером могут послужить записи, касающиеся аграрных восстаний 1549 года.

год. «Начались народные волнения в Уилтшире, где Уильям Харберт подавил их. Затем начали восстания в Сассексе, Хемпшире, Кенте, Глостере, Саутфолке, Варвикшире, Эссексе, Хартфордшире, Лестере, Вустере и Ратландшире, которые в начале были усмирены уговорами, а затем, так как были посланы уполномоченные по вопросу огораживаний, восстали вновь»

Был ли Эдуард прав в своем утверждении по поводу причин аграрных восстаний? Определенно, проблемы огораживания существовали в Кенте и ряде других упомянутых графств, но в некоторых, таких как земли Сомерсета и в Уилтшире таких проблем не возникало, а восстания начали задолго до того, как были посланы уполномоченные по огораживаниям комиссии.

Осведомленность юного короля наводит на мысль о том, что информацию до него доносили. Он сам называет одного из своих информаторов - французского посла, который докладывал королю о том, что происходит в Европе, в частности о войнах между Францией и Империей. Далеко не во всех событиях, описанных в дневнике, Эдуард принимал участие, однако он пишет хронику и старается охватить все, что кажется важным ему и тому, или тем, кто его дневник просматривает.

Личность короля и его отношения с семьей

Здесь мы подходим к следующему очень важному вопросу - насколько личность короля проглядывает сквозь страницы столь тщательно им заполненные.

Что он вообще пишет лично о себе?

«В год господа нашего 1537 королю Генриху VIII был рожден принц королевой Джейн Сеймур, которая через несколько дней после рождения сына умерла и была похоронена в замке Виндзор. Ребенок был крещен герцогом Норфолком, герцогом Суффолком и архиепископом Кентерберийским. После чего он воспитывался до шести лет среди женщин. По достижении шести лет его начал наставлять в учении доктор Кокс, который ранее был его раздающим милостыню, и Джон Чик, магистр искусств, два весьма образованных мужа, которые стремились улучшить его познания в языках, Священном Писании, философии, и всех свободных науках. Так же Джон Белмейн, француз, обучал его французскому языку. В год господа нашего 1547, упомянутый король скончался от водянки, как думали. После его смерти тотчас же появился Эдуард, граф Хартфорд, и сэр Энтони Браун, мастер над лошадьми, чтобы сопроводить принца в Энфилд, где граф Хартфорд объявил ему и его младшей сестре Елизавете, о смерти их отца….

В тот же день смерть их отца была объявлена в Лондоне, где начались плач и стенания; и вдруг он был провозглашен королем».

Это, на мой взгляд, самая откровенно биографическая запись Эдуарда, все остальные в большинстве своем посвящены делам и событиям государства. Достаточно мало, на мой взгляд, для заявления о том, что дневник позволяет проникнуть в разум короля, узнать его мысли и суждения. Но и недостаточно для другого крайнего суждения о холодности и, если угодно, безразличии короля к его близким. Данное утверждение основывается не только на этом, достаточно сухом описании, но и на записях Эдуарда о смерти его дядей по материнской линии.

«Еще лорд Сэдли, адмирал Англии был приговорен к смерти и был казнен в марте».

января 1552 года. «Герцогу Сомерсету отрубили голову на Тауэр Хилл между восемью и девятью часами утра»

Чтобы понять немного о том, как воспитывался принц и какими были его отношения с главными в его жизни людьми, отвлечемся ненадолго на раннюю биографию самого автора.

Ранние годы Эдуарда едва ли были отмечены большой теплотой и любовью, требуемой обычному ребенку, но воспитанием и образованием, подобающим долгожданному принцу. Через восемнадцать месяцев после рождения он получил собственный двор и был оставлен на его попечение. Двор принца, по всей видимости, жил довольно замкнуто, благодаря четким и очень строгим инструкциям короля, боявшегося буквально всего, что могло бы угрожать жизни и здоровью его единственного сына. Даже герцоги должны были получать специальное письменное разрешение, чтобы просто приблизиться к колыбели принца, а всем членам двора запрещалось входить в какой-либо контакт с тем, кто подозревался в каком-либо заболевании, им запрещалось посещать Лондон в летние месяцы, а захворавший человек моментально исключался из числа придворных мальчика. Лорд Камергер принца, сэр Уильям Сидней, лично следил за всем, что касалось ребенка: его пищей, которую проверяли на наличие яда несколько раз, его ежедневной ванной, стиркой одежды и т.д. Все апартаменты, относящиеся ко двору принца, трижды в день убирали и выскабливали с мылом, а каждый, кто подходил к Эдуарду, должен был сначала тщательно вымыться. Пажей в составе двора не было совсем, ибо король считал, что мальчики нечистоплотны и грубы, и естественно, запрещалось держать любых домашних животных.

Своей матери, королевы Джейн Сеймур, он никогда не знал, и даже если бы хотел, то не мог написать о ней что-либо личное, а король Генрих VIII не мог уделять мальчику много внимания. Трудно сказать, как относился к королю принц, дневник об этом рассказать не может, ибо, как уже было рассмотрено, целью его написания были не те мотивы.

Об отношениях Эдуарда со сводными сестрами на раннем этапе его жизни так же сложно что-либо сказать, опять же для исследуемого труда это неважно. Можно отметить, за исключением пассажа о смерти отца, возможном замужестве, и записи о визите шотландской королевы, Елизавета в дневнике им не упоминается. Почему? За недостатком информации трудно сказать, возможно, все-таки они не были очень близки.

Что касается Марии, то Эдуард очень часто упоминает ее в своем труде, в основном, конечно, в связи с ее стойким противостоянием его правительству в вопросах религии. Но главное даже не это, а та частота, с которой он обращается к вопросу, связанному с его старшей сестрой. Джейн Дормер, в детстве дружившая с Эдуардом, а впоследствии ставшая фрейлиной и близким другом Марии и оставившая воспоминания о ней, писала, что мальчик всегда предпочитал компанию Марии Елизавете, несмотря на разницу в возрасте. Весьма соблазнительно предположить, что для Эдуарда Мария стала своеобразной заменой матери, которую он никогда не знал, а для принцессы брат занял место ребенка, которого у нее никогда не будет.

На момент рождения Эдуарда Марии уже исполнилось двадцать два года, она была Главной Скорбящей на похоронах королевы Джейн и стала крестной матерью своего сводного брата. Мальчик опускает эту подробность и, упомянув своих крестных, «забывает» про Марию. Умышленно? Мария - католичка, причем на момент начала написания дневника ее противостояние с правительством брата в самом разгаре.

марта 1550 года. «Несмотря на то, что посол императора желает, чтобы леди Марии было разрешено посещать [католическую] мессу, ему было отказано»

марта 1551 года. «Леди Мария, моя сестра, прибыла в Вестминстер, где после приветствий она была призвана моим советом, и ей было объявлено, как долго я терпел из-за того, что она справляет мессу против моей воли, в надежде на примирение, но теперь, поскольку этой надежды нет - если судить по ее письмам, в которых я увидел лишь незначительные уступки - я не намерен это больше допускать. Она ответила, что ее душа принадлежит Богу, и веру она менять не будет, а так же не будет скрывать свое мнение противоположными действиями. Было сказано, что я принуждаю не ее веру, но ее как подданную к послушанию, и что ее пример может привести к беспорядкам».

На этой записи стоит остановиться особо, поскольку слова «против моей воли» выделены курсивом не случайно. В издании Николса они так же выделены, чему он дает объяснение - продырявлено насквозь пером короля. Почему они продырявлены? И почему именно эти слова? Не потому ли что, не справившись в очередной раз с упрямством Марии, Эдуард разозлился, и его раздражение вылилось на страницы дневника в такой своеобразной манере. Здесь мы видим так же, что мальчик уже вполне осознал, что он глава как своей собственной семьи, так и государства, и противостояние с сестрой угнетает не только брата, но и короля. Удивительно, как много иногда могут сказать такие мелочи, как проткнутая ручкой фраза, если обратить на нее должное внимание, а для такого неоднозначного источника, каковым является данный дневник, они порой становятся одними из определяющих моментов.

июня 1551 года. «Леди Мария шлет письма в совет в недоумении по поводу заключения доктора Моллета, ее капеллана, за то, что тот служил мессу для ее домашних, утверждая, что послу императора было обещано не притеснять ее в вопросах религии и что католическая служба для нее и ее домочадцев будет продолжаться».

июня 1551 года. «Совет ответил, что согласно долгу перед их королем, страной и друзьями, они вынуждены дать ей ответ, что не только он, но и другие поклонники мессы и нарушители закона, будут строго наказаны, а что касается обещания, то они его не дадут, поскольку в этом случае сделают ее свободной от наказания перед законом».

августа 1551 года. «Определенные приготовления были сделаны, чтобы убедиться, что тайная перевозка моей сестры Марии за море не состоится. Так же было постановлено, что лорд канцлер, лорд камергер, вице-канцлер и секретарь Петри, должны надзирать, используя все возможные средства, справляет ли она мессу, и если да, то ее капелланы должны ответить перед законом»

Есть еще многочисленные записи о возможности побега Марии и о том, как вмешательство императора в его семейные дела раздражает Эдуарда, их достаточно, чтобы понять, насколько небезразлично ему было помириться с сестрой. Чего только стоит замечательный пассаж, который показывает не только вышеупомянутое раздражение, но и гордость короля за оставленный ему отцом флот, и озорной выпад тринадцатилетнего мальчишки в сторону империи.

июня 1551 года. «Получив известие, что Шапюи собирается прибыть и оснастил несколько кораблей в Голландии, а так же чтобы оказать любезность французам, весь флот из Гилигема было приказано привести в боевую готовность и перевести на Темзу, с той целью, что если Скиперус прибудет, он встретится с ним, ну и, по крайней мере, французы увидят мощь моего флота»

Что касается дядей Эдуарда, Томаса Сеймура, лорда Сэдли, адмирала Англии и Эдуарда Сеймура, герцога Сомерсета, Протектора Государства, то с ними все так же туманно, как с сестрами. Лорд Сэдли после смерти Генриха VIII женился на его вдовствующей королеве. Екатерине Парр, а после ее смерти в сентябре 1548 года, пытался подобраться к принцессам Марии и Елизавете. Самые ранние впечатления Эдуарда о его дядьях Сеймурах, как это ни странно, связаны с карманными деньгами, столь важными для мальчика его возраста.

«Мой дядя Сомерсет очень строг со мной, и держит меня так кротко, что я не могу иметь деньги по моей воле. Но Лорд Адмирал и посылает мне денег и дает мне их». В этом случае, как нам представляется, Сэдли скорее движим амбициями, чем щедростью. Он стремится завоевать любовь мальчика, что довольно важно, и что впоследствии поймет человек, занявший место Сомерсета - граф Варвик, будущий герцог Нортумберленд. Сэдли же одержим сумасшедшим планом сместить брата с поста Протектора, и в январе 1549 года ночью он пытается проникнуть в спальню короля, чтобы осуществить свои притязания, однако совершает удивительную глупость, застрелив собаку Эдуарда, преградившую ему путь. Обвиненный в заговоре, Лорд Адмирал казнен, о чем нам и поведала та короткая строчка, цитированная выше. Но, на мой взгляд, не стоит столь смело связывать истинное отношение Эдуарда к дяде только лишь с этой строчкой, она была лишь фиксацией события в жизни государства - смерть Лорда Адмирала, обвиненного в измене. Некоторые исследователи утверждают, что Томас Сеймур был любимым дядей мальчика, и что он, не сумев защитить его, не стал защищать Сомерсета впоследствии, в качестве мести за эту смерть. Чтобы показать несостоятельность этой версии, не говоря уже о том, что едва ли тринадцатилетний мальчик мог защитить обвиненного в измене, приведу запись из дневника Эдуарда, касающуюся женитьбы Томаса Сеймура на Екатерине Парр.

«Сеймур, лорд Сэдли женился на королеве, чье имя было Екатерина, и этим браком лорд Протектор был крайне недоволен»

Эдуард неслучайно подмечает недовольство одного дяди действиями другого, ибо в его богатом на события, но скупом на подробности дневнике нет незначительных деталей. Что нам говорит это? То, что скоре всего, наблюдательный Эдуард, догадывался об отношениях братьев Сеймуров и о том, как они стараются превзойти один другого во влиянии на него и на дела государства. Это важно, потому что мы видим здесь не только завуалированную оценку ситуации, или даже иронию, как пишет Мэкки, но и отношение мальчика к своим родственникам. Скорее всего, он не испытывал к ним обоим ни любви ни ненависти, поэтому утрата не слишком тяжела для него.

В целом, надо отметить, что хотя Эдуард, по всей видимости, стремится избежать явного выражения своих эмоций и отношения к небезразличным и значимым в его судьбе людям, либо согласно требованиям жанра, либо из нежелания, чтобы тот, кто читал его дневник узнал о них, косвенный признаки, мелкие оговорки и детали все же кое-что могу выдать исследователям, несмотря на всю сухость изложения.

Воспитание, образование и увлечения

Две крайние точки зрения существуют относительно Эдуарда.

Во-первых, его набожность. Протестанты видели в мальчике практически спасителя, который построит новое государство и приведет его к величию и религиозному порядку. Одним из наиболее известных изображений Эдуарда VI, которое во многом повлияло на его восприятие, является иллюстрация из книги Фокса «Акты и Памятники», на ней юный король изображен внимательно слушающим проповедь Хью Латимера. И содержание, и окружение короля на этой картине позволяло делать далеко идущие выводы по поводу глубины религиозности Эдуарда. Он действительно был как набожным, так и хорошо образованным в вопросах религии, но это изображение сбивает нас с толку, когда рассматривается в качестве полной картины короля и его интересов. Едва ли тринадцатилетний мальчик согласился бы с заявлением о том, что религиозность в нем преобладала над другими увлечениями. В дневнике религии отводится даже не второе а, пожалуй, третье место. Часть записей, касаемо Марии и ее мессы, уже были рассмотрены, в остальном же все сводится к кратким упоминаниям о Книге Общих Молитв и комиссии, собранной в 1552 году для проверки и исправления существующих церковных законов.

февраля 1552 года. «Была учреждена комиссия из 32 человек для проверки, исправления и объяснения церковных законов». Далее следуют имена вошедших в комиссию человек.

Есть еще одна интересная запись, которая касается больше даже не религии, а характера самого короля.

мая 1550 года. «Джоан Бучер, иначе Джоан из Кента, была сожжена, осужденная годом ранее за утверждение, что Христос не был воплощен Девой Марией, но казнь была задержана в надежде на покаяние; 30 апреля епископ Лондона и епископ Или должны были переубедить ее, но она противостояла им и была препоручена священнику, чтобы тот подготовил ее к смерти».

Касательно еретиков - это единственный пассаж во всем дневнике, причем достаточно подробно описанный, если сравнивать, например, с заключениями под стражу епископов Чичестера и Винчестера. Николс в своем издании дает пояснение к этой записи, приводя историю из Джона Фокса, показывающую, как он пишет, мягкий характер короля: «Он всегда щадил и ценил жизнь человека, и когда Джоан из Кента должна была быть сожжена, весь совет не мог заставить его приложить этому руку и был вынужден просить доктора Кранмера убедить его, что даже ему удалось с большим трудом. Сам доктор Кранмера утверждал, что ничего в его жизни не было труднее, чем убедить короля, сказавшего, что вся ответственность перед богом ложится на Кранмера, приложить свою руку».

На мой взгляд, то, что Эдуард все-таки заострил свое внимание на этой записи, причем видно, что пишет он об этом не просто так, чтобы отметить событие, вполне соотносится с рассказом Фокса. Отсюда делаем вывод, что случай с Джоан из Кента упомянут в дневнике так подробно, возможно, в качестве назидания и убеждения в том, что все было сделано для спасения ее жизни, а затем души. Это важно для короля, видимо, поэтому он и останавливается на этом примере.

В общем, относительно глубины его религиозных воззрений, из дневника можно мало что почерпнуть. Напрашивается вывод о том, что Эдуард был не более набожен, чем этого требовал его статус, и воспитание. Даже в противостоянии с Марией, его раздражает в первую очередь не сопротивление в вопросах религии, а неподчинение его королевской воле. Впрочем, вывод смелый.

Во-вторых, его физическое состояние, здоровье и воспитание. Да, безусловно, Эдуард не обладал здоровьем своего отца, он был хрупкого телосложения и довольно болезненного вида мальчиком, что дало повод исследователям заявлять о его пристрастии больше к обучению, нежели к спорту и придворным развлечениям.

Первыми воспитателями и наставниками Эдуарда были Джон Чик, преподаватель в Кембридже, блестящий специалист в греческом, Ричард Кокс, позднее епископ Или, и Энтони Кук, отец четырех образованных дочерей. Эдуард получил внушительные познания в классической литературе и риторике. Не все источники сохранились - его заметки по поводу «Риторики» и «Политики» Аристотеля, к примеру, его мысли по поводу Саллюстия и других историков, которых его учителя ему читали - но какое-то количество осталось. Курс обучения, которому следовал Эдуард, отражает методику лучшей современной ему грамматической школы и преподавание Чика в Кембридже в 1530-е годы. Король, естественно, имел прочные познания в латыни, уделял много внимания Цицерону, учил греческий, читал Платона и Демосфена, и начинал уже писать на теологические темы. Каллиграфии его учил Роджер Эшем, Джон Белмейн преподавал французский, а что касается других иностранных языков, то немецкий язык Эдуард, скорее всего не знал или знал очень плохо, поскольку немецкий наставник, Рэндольф, у него все же был, а касательно других иностранных языков, то косвенно о том, что Эдуард знал итальянский говорят несколько книг на этом языке, находившиеся в его библиотеке. Важно отметить то, что вместе с ним начали учиться другие молодые отпрыски знатных фамилий, потомки и старых домов, и недавно аноблированных, среди которых был и его единственный друг, Барнаби Фицпатрик, кузен десятого графа Ормонда, которому, находящемуся при французском дворе, впоследствии Эдуард будет писать достаточно сердечные письма. Помимо языков, философии и риторики мальчик изучал историю, географию, астрономию и музыку, а так же все то, что подобало знать и уметь принцу.

Насчет его способностей и склонностей к обучению авторы расходятся во мнениях, одни пишут, что Эдуард был мало заинтересован в физических упражнениях, предпочитая интеллектуальные занятия, другие, что наоборот, он, как и Генрих, был крайне увлечен спортивными играми. На мой взгляд, Эдуард был вполне нормальным мальчиком своего возраста, проявлявшим здоровый интерес к веселым придворным развлечениям и спортивным упражнениям, и в то же время осознававший свое место и ответственность, на него возложенную, что вполне закономерно объясняло его прилежность в обучении и интерес к делам государства, которым ему представляло управлять.

Вернемся к его дневнику. Даже беглый просмотр источника дает ясно дает понять, что именно представляет главный интерес для мальчика - практически вся первая половина дневника посвящена описанию шотландской кампании Сомерсета.

«Большие приготовления были начаты для похода в Шотландию, лорд Протектор, граф Варвик, лорд Дакр, лорд Грей и сэр Брайан отправились с большим количеством людей в Берик, где в первый же день он произвел смотр войска, которое насчитало 13 тысяч пеших и 5 тысяч конных. На следующий день они отправились в Шотландию, и затем он сжег два шотландских замка…»

Далее на трех страницах следует описание кампании, не исключая, естественно, битву при Пинки Клеф (или Масселбурге), фиксируются захваты замков, людские потери и количество пленных. Это достаточно подробное описание, учитывая, что Эдуард писал явно с рассказов очевидцев и донесений, прерывается краткими даже не записями, а замечаниями, относительно других событий, как то взятие под стражу Стивена Гардинера, смерть французского короля Франциска I и так далее.

Это ли не показательно? Мальчик подробно описывает не принятие Акта о Единообразии 1549 года и Книги Общих Молитв, а военную кампанию, причем описывает взахлеб, насколько это вообще применимо к жанру, в котором написан дневник. Здесь же стоит упомянуть многочисленные записи о войне с Францией, закончившейся потерей Булони, сведения об итальянских войнах, доносимые до Эдуарда французским послом, записи об активизации турок и угрозе турецкого нашествия в Европу, и мы находим практически половину дневника, испещренную более или менее подробными описания европейских военных кампаний.

Далее.

июня 1550 года. «Хранитель Кале был послан туда, во-первых, чтобы возвести стены Рисбанка против дюн, а затем чтобы сделать их более массивными, и насыпать круглый вал вместо существующего, который должен простираться на 26 футов к морю, чтобы победить дюны, и насыпать холм. Во-вторых, необходимо усилить посередине вал форта Ньюмэнбридж, и улучшить фланги, а так же укрепить гавань Кале».

Фортификации и укрепления Кале не оставляют его ум, на протяжении дневника не раз встречаются новые распоряжения относительно перестройки и улучшения оборонительных сооружений и борьбы с подступающим морем и дюнами. Очевидно, что Эдуард не сам разрабатывал план, но то, что он отводит ему значительное место в своем дневнике, наталкивает нас на мысль, что мальчику было интересно в этом разобраться. Что так же подтверждает следующая запись, распоряжения, сделанные юным королем уже на основе собственных наблюдений.

августа 1552 года. «Утром я отправился на бастион Шартерона, а так же осмотрел город. После полудня осматривал склады, а затем на лодке отправился к деревянной башне, а так же Хаселфорду. В результате осмотра были сделаны распоряжения относительно постройки двух фортов на входе в гавань, одного там, где стоит башня Ридли, и другого напротив, там где сейчас старый деревянный бастион. Так же было отмечено, что город должен укрепляться и расти».

Здесь же можно вспомнить небольшой пассаж, касающийся изображений на монетах, уже мною упомянутый. Эдуард пишет о распоряжениях насчет монеты, и в то же время в конце записи отмечает: «В Берике обрушился кусок стены, поскольку основа была поколеблена строительством бастиона». Соседство достаточно важных для государства монетных преобразований с незначительной записью об обрушении стены - весьма прозрачно намекает нам на то, чем был занят ум юного короля.

Следующей популярной темой, являются турниры и празднества. Как уже было отмечено, мальчик унаследовал от отца богатый двор, и он играл активную роль в его мероприятиях. Придворные празднества устраивались регулярно, на Рождество, на неделе перед Великим Постом, на Новый Год и т. д. Частыми были гуляния на улице, на Первое Мая и следующие за ним недели, специальные праздники устраивались по случаю прибытия иностранных гостей или, к примеру, по случаю свадеб.

год. «В Гринвиче был дан триумф, где шесть джентльменов состязались в барьерных боях, джостре, и турнире; а так же они с тридцатью людьми защищали крепость против сотни или более».

июня 1550 года. «Я отправился в Детфорд, поскольку был приглашен отужинать с лордом Клинтоном, где до ужина наблюдал действо, когда несколько людей в лодке боролись друг с другом, до тех пор пока один из них не падал в воду. После ужина был сооружен форт на Темзе с тремя стенами и башней с часами посередине, хорошо освещенный, мистер Винтер был его капитаном с гарнизоном из 40 солдат в черно-желтом одеянии. К форту так же принадлежала галера желтого цвета, оснащенная для защиты замка. К форту приблизилось четыре судна с людьми одетыми в белое, которые начали осаждать замок, в начале сразившись с галерой, а затем используя все свое вооружение подступив к форту…»

января 1552 года. «На турнир явились бросившие вызов и защитники с еще двумя джентльменами, мистером Териллом и мистером Робертом Хоптоном, и они сражались хорошо, и вызов был удовлетворен. В ту же ночь была дана пьеса: после диалога между Богатством и Юностью, кто из них лучше, они вызвали по шесть чемпионов с каждой стороны, которые дрались в барьерном бою двое надвое, причем двое из них были одеты как немцы - граф Ормонд и Жак Гранадо, а другие двое как монахи, но немцы не собирались пропускать их без борьбы. Монахами были мистер Драри и Томас Кобхэм. После этого были представлены две маски, одна мужская и одна женская, затем был обед на 120 блюд, и затем Рождество закончилось».

Это только небольшая выборка упоминаний и описаний праздников при дворе, о которых наш источник порой содержит уникальные сведения. Эдуард, хотя и пишет достаточно кратко, не отказывает себе в удовольствии остановиться на тех увеселениях, которые наиболее поразили его воображение. Это, безусловно, представления и маски, связанные с военной тематикой, турниры, взятие крепостей и т. д. После вышеупомянутого праздника Эдуард несколько раз говорит о том, что он принял приглашение на обед в Детфорд, видимо, зрелище, устроенное лордом Клинтоном действительно ему понравилось. В описании своих развлечений он не король, а мальчик, которого интересуют нормальные для его возраста мальчишеские вещи. По мере взросления короля празднества становятся все более пышными и дорогими, возвращаясь к тем, которые устраивались в правление его отца.

июня 1550 года. «Король прибыл в Шейн, где состоялась свадьба лорда Лайла, сына графа Варвика, и леди Анны, дочери герцога Сомерсета, после чего был обед и танцы».

Эту запись стоит выделить отдельно. В принципе, само событие имеет немаловажное значение, ибо в 1550 году Сомерсет уже не имел прежнего влияния, благодаря удавшемуся заговору против него. Он какое-то время отсидел в Тауэре, а затем был возвращен ко двору, где уже восходила звезда Варвика, человека недюжинной предприимчивости, сразу осознавшего, что завладеть маленьким королем является наиважнейшей задачей. Варвик, в отличие от Сомерсета, дал Эдуарду больше свободы, король даже начал посещать заседания Совета,

августа 1551 года. «…так же было решено, что я буду приходить и сидеть на заседаниях совета, когда будут обсуждаться важные дела, или когда я захочу».

Это было полезно не только для юного монарха, который должен был взять власть в свои руки в шестнадцать лет, но и для самого Варвика - ослабив контроль и дав мальчику понять, что он считает его королем и никем иным, он перевесил в свою пользу чашу весов доверия Эдуарда.

Женив своего сына на Анне Сомерсет, Варвик пытался, как пишет Николс, протянуть руку дружбы Сомерсету, в надежде на будущее сотрудничество. Однако из этого ничего не вышло, и от Сомерсета пришлось избавиться. Борьба двух всесильных магнатов за власть происходит на глазах у их подопечного, и показательно то, что падению этого своего дяди Эдуард уделяет гораздо больше внимания, чем смерти Томаса Сеймура. Запись о суде над Сомерсетом занимает несколько страниц.

декабря 1551 года. «Герцог Сомерсет прибыл на суд в Вестминстер». Далее Эдуард подробно перечисляет состав суда и обвинения, который были предъявлены герцогу.

«…судьи начали перечислять, что подстрекание людей в собственном доме к восстанию, как и попытка убийства герцога Нортумберленда, являются изменой согласно Акту от третьего года моего правления против преступных собраний; покушение на убийство лордов было преступлением; сопротивление аресту - преступление; подстрекание к восстанию в Лондоне - преступление. Он ответил, что не имел намерения поднимать Лондон и есть тому свидетели, что своих людей он собрал исключительно для своей защиты, что он не собирался убивать герцога Нортумберленда и остальных лордов. Однако впоследствии ему пришлось признать, что он замышлял их смерть. Герцог Нортумберленд выступил и ответил, что не считает замысел убить его изменой, поэтому лорды сняли с герцога обвинение в государственной измене, но обвинили в злонамеренном преступлении, и он был приговорен к повешению. Герцог поблагодарил лордов за открытый суд».

Как здесь выступает автор нашего источника? Несомненно, как король, для которого важна была справедливость, а открытый суд, кстати, которого был лишен Томас Сеймур, это справедливо. Другой вопрос, насколько он осознавал подоплеку этих обвинений, и их обоснованность, на него нам дневник не отвечает, но можно предположить, что выбор в пользу Варвика уже был сделан, Эдуард верил ему больше, чем Сомерсету, а всю глубину борьбы за власть он в силу своего возраста до конца еще осознать не мог.

Последние сюжеты, на которых мне хотелось бы кратко остановиться, немного выбиваются из общего контекста. Есть ряд записей, которые показывают осведомленность мальчика не только в делах политики и войны. Он так же отмечает в своем труде просто заинтересовавшие его события, либо события, потрясшие его воображение. К последним можно отнести, к примеру, эпидемию потницы, начавшуюся в Лондоне в 1551 году.

июля 1551 года. «В это время в Лондон пришла потница, гораздо более страшная, чем старая. Если кто-то простужался, он умирал в течение трех часов, а если нет, то агония длилась в течение шести или даже десяти часов. Если же он спал первые шесть часов, поскольку ему этого очень хотелось, он начинал бредить и умирал в бреду».

июля 1551 года. «Она распространилась настолько, что в течение десяти дней в Лондоне умерло 70 человек, а к сегодняшнему дню уже 120. Один из моих джентльменов и один из грумов заболели и умерли, поэтому я отправился в Хэмптон Корт с небольшой свитой».

Эпидемия, несомненно, произвела большое впечатление на Эдуарда, подробности о том, как потница убивает человека, упомянуты здесь неслучайно, мальчику страшно, к тому же он видел или слышал об этом сам, поскольку болезнь и смерть затронула его собственный дом.

мая 1551 года. «Землетрясение случилось в Кройдоне и Бличенгли, в так же в Сари, но большого ущерба не было».

В общем, не совсем обычное для Англии событие, поэтому, видимо, Эдуард упоминает его в своем дневнике.

июня 1551 года. «В этом месяце Драгютре, пират, сбежал от Андре Дориа, который закрыл его в бухте с помощью своих галер, и он нашел другой путь в море, где захватил две галеры Дориа, находившиеся далеко в море»

Эта одинокая запись сделана явно в восхищении дерзостью и смелостью пирата. По все видимости, услышав рассказ от кого-то, Эдуард не смог остаться равнодушным и отметил это в своем дневнике.

октября 1551 года. «Ярнак прибыл, чтобы сообщить две вещи. Во-первых, то, что королева родила третьего сына, который был провозглашен герцогом Ангулемским, и что король просит меня быть его крестным отцом. Я ответил, что очень рад этой новости и согласился на просьбу короля, показав тем самым мою добрую волю».

Тоже замечательная по своей сути запись. Как расценивал Эдуард эту просьбу? Как король, в качестве дальнейшего упрочнения связей с Францией, или как мальчик, который вдруг еще более осознал себя взрослым? Скорее всего, второе пришло ему в голову раньше первого.

В заключение необходимо отметить, что, помимо тех сюжетов, на которых я остановилась, дневник короля Эдуарда может еще многое открыть исследователю. В этой главе я попыталась выявить проблематику, связанную с изучением дневника, ответить на вопросы, которые поставил передо мной данный источник, и осторожно, учитывая все его особенности и опасности неверной интерпретации, извлечь из него самую важную, на мой взгляд, составляющую для исследователя, только начинающего работать с дневником, а именно - личность самого автора. Надеюсь, что мне удалось справиться с поставленной задачей, так по мере исследования королевский труд ставит все больше и больше вопросов, для решения которых, возможно необходимо привлечение дополнительных сведений. Что я и собираюсь сделать в будущем.


Глава II. Придворные Маски времен правления королевы Марии I Тюдор


Служба Развлечений (Office of Revels) и ее функции

Служба Развлечений включала в себя четыре главных поста, с разным набором полномочий: Мастер (Master of Revels), Йомен (Yeoman of Revels), Клерк (Clerk of Revels) и Клерк-Контролер (Clerk-Comptroller of Revels). При Марии эти посты занимали, соответственно, сэр Томас Каверден, Джон Холт, Томас Филипс (позднее Томас Благрейв) и Ричард Лейс.

Сэр Томас Каверден, назначенный должность Мастера королем Генрихом VIII в 1545 году, был первым Мастером Развлечений, получившим патент, и в итоге прослужил четырем монархам. Он возглавлял организацию, которая находилась в тесной связи со Службой Помещений (Office of Tents), которое так же было в его ведении.

Ранняя тюдоровская Служба имела широкий ряд обязанностей в управлении и постановке различных представлений и фестивалей - не только драматических - как внутри двора, так и за его пределами, частично в связи с турнирами и военными экспедициями. Инвентарь Службы раннего периода включал в себя не только театральные костюмы, которые здесь изготовлялись, хранились и ремонтировались, но и, к примеру, конское снаряжение. Покупка, раскройка и пошив тканей составляли основное дело Службы, и Йомен Развлечений ранне-тюдоровского периода был главным портным. Развитие Службы Развлечений, можно сказать, было исторически связано с его функциями в качестве производителя и хранителя костюмов.

Практическая деятельность по раскройке и пошиву, которой командовал Йомен, едва ли вовлекала в себя Мастера, чей ранг и статус давал ему благородную дистанцию от ручной работы. Однако сам Каверден не был настолько отдален в социальном статусе, чтобы не отличить хороший пошив костюма от дурного. Сын сукновала, он был отдан в ученики торговцу тканями, но продвинулся и процветал при дворе Генриха VIII, возможно, в качестве протеже Томаса Кромвеля. Его назначение Мастером Развлечений было еще одним продвижением по службе и наградой, которые он получил в 1540-х годах, и, похоже, что он был назначен на эту должность не столько из-за его прошлого, связанного с торговлей тканями, но скорее как знак благоволения и источник патронажного дохода. Вопрос о назначении Кавердена, как и о назначении последующих Мастеров, в том, какие качества требовал этот пост, так как он совершенно точно не был синекурой. Мастер, в сущности, был помощником Лорда Камергера, был ответственен за довольно большой бюджет (в наиболее насыщенные годы работы Службы) и его деятельность осведомляла о вкусе и статусе его монарха.

Более того, если Йомен был практическим двигателем функций Службы, то достаточно очевидно, что Мастер закономерно становился теоретиком. Дизайн костюмов производился по эскизам Мастера, как нам сообщают счета.

Маски должны были иметь тему, предпочтительно оригинальную и развлекательную, возможно требующую особых приспособлений, постановки и неожиданных спецэффектов. В каком смысле мы должны рассматривать Мастера Развлечений в качестве главного дизайнера, если Сюрвейер Королевских Работ определенно существовал? Нельзя было ожидать от самого Мастера, что он будет экспертом в области визуальных эффектов, но он, безусловно, должен был контролировать тех, кто был, и оценивать лучшую работу из тех, что делались для пьесы. До каких пределов подобная оценка была экстраординарной, или она рассматривалась как знание, иметь которое должен был каждый человек определенного социального ранга - вопросы, на которые трудно ответить.

Какими бы ни были его артистичные способности, Каверден занимал свое место в Службе как умелый управляющий. Он возглавлял ее в активный период ее деятельности, о котором мы имеем сравнительно детальную информацию в виде Счетных Книг, оставленных Каверденом и сохраненных его душеприказчиками. Это показывает - вдобавок к обычному приготовлению костюмов - большую работу над сценическими приспособлениями и зрелищными эффектами. Каверден возглавлял постановочную команду, которая включала в себя умелых и искушенных ремесленников и художников, с которыми он, очевидно, умел вести диалог. Другие члены двора рассматривали его как эксперта в умении превратить абстрактный замысел в реальность театрального действа, как он сделал, к примеру, в представлении Венеры, Купидона и Марса в 1553 году. Несмотря на некоторые политические передряги во время правления Королевы Марии, Каверден эффективно осуществлял свою роль в качестве управляющего придворными постановками, что было основной функцией Мастера Развлечений, вплоть до своей смерти. Как человек определенных социальных взглядов и член двора он обеспечивал связь между поручениями для королевских увеселений (от Лорда Камергера) с их откровенными или скрытыми ожиданиями, с практическими сторонами постановки, оборудования и костюмов, так как они могли производиться как сотрудниками Службы Развлечений, так и нанятыми и дополнительными ремесленниками и художниками.

Мастер, как уже было отмечено, был подотчетен специальной комиссии, состоящей из лорда Камергера и членов Тайного Совета. При Марии, как нам сообщает один из указов, касающихся ревизии и ремонта материалов, хранящихся в запасниках Службы, в комиссию входили соответственно лорд Камергер, рыцарь Подвязки сэр Джон Гейдж и «наиболее уважаемые члены Тайного Совета Ее Величества» сэр Роберт Рочестер и сэр Френсис Инглфелд, рыцари.

Служба в своей самой продолжительной фазе операций нуждалась во внушительной площадке для изготовления и хранения костюмов, оборудования и декораций. Различные виды декораций заканчивались и раскрашивались непосредственно на месте, но план и основа изготовлялись в рабочих помещениях Службы и потом доставлялись на место представления.

Эти помещения первоначально располагались на территории Картезианского монастыря в Уорвик Инн, затем в монастыре св. Иоанна Иерусалимского в Клеркенвелл, и, наконец, в доминиканском монастыре в Блэкфрайрс, попавшем под конфискацию во время Ликвидации Монастырей при Генрихе VIII. При Эдуарде они перешли в личное владение Кавердена. При Марии Служба все еще располагалась там, о чем свидетельствует запись в Счетной Книге Кавердена, касающаяся транспортировки оборудования Службы - «to wayte and carry stuffe and menn from the black fryers stayr to the court».

Встает вопрос о том, когда начинались приготовления для того или иного представления. Если судить по Счетным Книгам Кавердена, то каждая глава, посвященная расчетам денег и материалов для конкретной маски или пьесы, начинается с копии указа, направленного в Службу и предписывающего начать приготовления к празднествам. В указе содержаться даты работ, но если взять, к примеру, приказ по случаю постановки маски «Моряков», мы увидим, что время, выделяемое для работ - три дня и две ночи (а работа по ночам была довольно обычным делом для портных Службы) - явно недостаточно для подготовки костюмов с нуля, начиная с закупки материалов.

Другим показательным примером, может послужить указ от 26 сентября 1553 года, адресованный Мастеру Развлечений и предписывающий ему обеспечить одеяния и другие необходимые вещи для Джентльменов Капеллы для представления пьесы на празднике по случаю коронации, в воскресенье, 1 октября. Материалы для пошива костюмов должен был предоставить сэр Эдуард Уолгрейв, Мастер Королевского Гардероба, организации, работающей в тесной связи со Службой Развлечений, причем указ на имя Уолгрейва датируется четырьмя днями позже, то есть 30 сентября 1553 года. Если материалы все еще должны были бы быть доставлены Мастером Гардероба Мастеру Развлечений, чтобы сделать костюмы для пьесы на коронационном банкете на следующий день в Вестминстер-Холле, времени было слишком мало, чтобы все успеть, даже если бы портные и работники службы развлечений работали бы всю ночь. Но приказ был, очевидно, постфактум, так как одеяния уже частично были готовы, согласно счетам Кавердена, трудами четырех работников службы и восьми портных в течение пяти дней с 22 по 28 сентября.

Это говорит и о том, что официальный указ мог направляться в Службу и постфактум, так как Каверден не имел права предоставлять материалы заказчику маски без королевского предписания, так и о том, что работники Службы едва ли начинали все работы с нуля. Совершенно очевидно, что помимо перешива старых костюмов, уже когда-то использованных в масках и представлениях, портные делали определенные заготовки. Костюмы, несмотря на свою оригинальность, имели ряд общих особенностей, позволяющих сделать хотя бы общие шаблоны. Так же, свободный покрой, и большое количество используемой ткани позволяли свести построение выкроек к минимуму, соответственно, подогнать заготовку под чей-то размер не составляло труда. Отсюда можно выдвинуть предположение, что работы, в основном, начинались с доведения до ума имеющихся заготовок и подгонки старых костюмов, хранящихся в Службе. Это не исключает пошива новых, если было необходимо, ткани заказывались и новоделы шились.

Общее количество портных, работающих над заказами по моим подсчетам, вместе с Йоменом, который был главным портным, при Марии составляло как минимум пятьдесят человек. В зависимости от количества человек, работающих над заказом, мы можем судить об объеме работ для того или иного представления. Например, для маски «Моряков» трудились шестеро портных, а для насыщенных рождественских масок 1554 года - семнадцать человек.

По материалам Счетных Книг Мастера можно судить так же об экстра-заказах. Они обычно касались изготовления атрибутов, необходимых для масок. Для факельщиков в виде галерных рабов для маски «Венецианские Сенаторы» были изготовлены кандалы из прутьев тремя корзинщиками - Гаретом Мэтью, Джеймсом Эдрианом и Николасом Овертвайном - ими же были сплетены корзины для фруктов, а швея Элизабет Хоуторн сделала цветы из шелка для роскошных головных уборов маски «Влюбленные Леди». Интересно упоминание золотобита Сатвуда, изготовившего золотые и серебряные листы для доспеха и оружия (маска «Греческие воины»). Служба сотрудничала, более или менее, с одними и теми же поставщиками, по крайней мере, если судить по счетам времен королевы Марии. Например, резчик, изготовлявший оружие для военных масок, детали для костюмов и простые маски из папье-маше, указан везде один и тот же - Джон Кэроу. Впоследствии к нему присоединяется еще Роберт Транквилл, а так же Роберт и Джеймс Ноулс, двое «of his men», что в данном контексте обозначает, скорее всего, подмастерьев.

Для маски на День Святого Марка среди персонала впервые (в правление Марии) появляется упоминание о небольшом штате художников-оформителей - их задачей было разрисовывание декораций и иногда костюмов (как, например, в маске «Греческих Воинов»). В рассматриваемое нами время на Кавердена работала группа оформителей из семи человек во главе с Ричардом Босумом и его братом Джорджем. Скорее всего, они состояли в штате Службы, и не только в правление Марии, что косвенно свидетельствует о качестве их работы.

Все костюмы и декорации после представления возвращались в помещения Службы и там бережно хранились. В конце развлекательного сезона, примерно в июне, из штата выделялось определенное количество портных, которые занимались обновлением, ремонтом, проветриванием и переделкой хранящихся у них костюмов, в том числе и тех, которые давно не использовались. Профилактика была необходима, так как изготовление даже одного костюма для придворной маски, полностью, начиная от маски и головного убора, кончая необходимой атрибутикой, стоило очень дорого, поэтому их пытались сохранить как можно дольше.

Старые костюмы переделывались и использовались для пошива новых, а остатки тканей сохранялись и впоследствии так же использовались в нуждах работы Службы. В Счетных Книгах Кавердена, относящихся ко времени правления Марии, есть опись того, что хранилось в сундуках на складе, принадлежащем Службе Развлечений - «remnantes and odde stuff remaining in a chest in the storehouses to be cut and made in garments from time to time at the masters commandment». По всей вероятности, такая практика была необходима, так как опять же, ткани стоили недешево.

Заказывать маски мог не только двор, но и любой богатый человек, который был в состоянии оплатить постановку этого дорогого развлечения. Маски в то время были достаточно популярны, и являлись атрибутом практически любого праздника, что и неудивительно, так как тон задавал монарх. А так как Служба Развлечений являлась ведущим производителем, если можно так сказать, театральных костюмов, то заказывали их именно здесь, причем, насколько я поняла, как пошив, так и предоставление уже готовых и использованных в какой-либо придворной маске. Сохранилось несколько писем, адресованных сэру Томасу Кавердену с просьбой о предоставлении тех или иных костюмов для устроения маски. Однако Мастер без официального разрешения лорда Камергера не имел права выдавать костюмы кому бы то ни было.

В целом, помимо устроения шоу, едва ли Мастер уже обладал более широкими полномочиями, как-то правом цензора, хотя определенный намек на то, что он мог выбирать пьесы для представления при дворе, содержит, к примеру, письмо драматурга Уильяма Болдуина на имя Кавердена незадолго до Рождества 1556 с предложением своей пьесы для постановки. И хотя неизвестно, была ли она поставлена, но то, что письмо было адресовано Кавердену, возможно, являет нам прообраз того, что уже при Елизавете превратится в право рецензирования и отбора пьес для двора.

В этом же отношении интересен другой указ, сохранившийся в Счетных Книгах Кавердена - о назначении Николаса Удалла придворным драматургом. Данный указ давал Удаллу, что называется, карт-бланш в использовании костюмов и прочего оборудования для постановок при дворе, то есть ему не надо было каждый раз дожидаться официального разрешения, прежде чем получить все необходимое от Мастера Развлечений - оно было дано ему пожизненно (Удалл умер в 1556 году). После его смерти неизвестно был ли назначен другой драматург с подобными полномочиями, поэтому неудивительно, что Болдуин адресует свое письмо Кавердену.

Рассмотрев работу Службы, перейдем непосредственно к ее деятельности, а именно к тому, как оформлялись маски, поставленные при дворе королевы Марии I Тюдор. Но прежде необходимо разобраться в том, что же собой представляло это популярное придворное развлечение.

Маска как жанр

Маска как жанр, выросшая из различных придворных развлечений и народных обычаев, наиболее полно развилась в эпоху Тюдоров и Стюартов и практически сразу утратила свое значение во время Гражданской войны. Маска была спектаклем, который ставили при дворе или в особняке богатого человека, и ее значением было прославить двор или хозяина дома. По мере своего развития она включала в себя различные элементы на разных сценах, но неизменно содержала постановочный танец, исполнявшийся участниками маски. Эти постановочные танцы кончались тем, что участники маски приглашали потанцевать членов аудитории, делая явным прославление двора, смешивая символические намеки в масочной похвале с реальностью присутствующих в зале.

Маска основывается на нескольких традиционных развлечениях. Что-то похожее на нее происходило в 1377 году при дворе будущего короля Ричарда II, когда молодой принц принял участие в «ряженье», представленном при дворе. Группа лондонских горожан, переодетых как члены папского двора, посетили принца, сыграли с ним в кости на драгоценности, и окончили визит танцем, причем ряженые и члены двора танцевали в разных частях залы. Общепринятым термином для подобного действа было «ряженье» (disguising). Термин сейчас используется в значении «переодевание с целью скрыть свою личность», в средние века, хотя он иногда и использовался в таком значении, он, скорее всего, означал «одеваться согласно странной моде», или - «одеваться роскошно, экстравагантно». В текстах наставлений он обычно ассоциировался с гордостью и дороговизной. Экстравагантность пошива, в любом случае, определяющий фактор, следовательно, "ряженье" было формой придворного танцевального развлечения, которое включало в себя переодевание в зрелищные и экстравагантные одежды. Оно часто предполагало элемент сюрприза, так как визит участников должен был быть неожиданным.

Другими формами придворных развлечений в то время были пародии на турниры, аллегорические диалоги и интерлюдии, а «ряженье» обычно добавлялось к ним. Еще одним популярным видом развлечений был морескерский танец или мореска, развывшаяся, скорее всего, из мавританского танца, причем первый исполнялся деревенскими жителями, а второй, как вариация, членами двора. В итоге этот танец вместе с «ряженьем» стали основой для последующего появления придворной маски. Музыка и танец стали важнейшим элементом формы, которая начала демонстрировать слаженность обычного молчания исполнителей, хорошо продуманной хореографии и символических сценических эффектов, призванную выразить смысл маски. Аспекты других придворных развлечений так же включались, и танцы исполнителей в масках начали становиться центральным событием увеселений.

Следующим этапом в развитии маски было добавление «празднества» (revels). Обычно знать стояла и ждала, пока профессиональные актеры закончат представление, прежде чем начать танцевать. Однако, во время правления Генриха VIII, придворные начинают принимать большее участие в представлениях, часто появляясь в качестве Масок или Ряженых, и развлечение получает еще один характерный элемент - вовлечение знати в действо, приглашение на танец. Профессиональные исполнители, обычно привлекаемые из Капеллы, были без сомнения вовлечены в искусно сделанный каркас поздних "ряжений", песен, диалогов и драматических развлечений, но основной элемент зрелищного танца в это время принадлежал самому двору. Этот гибрид отметил разрушение барьера между зрителем и исполнителем, и этот разрыв размывал линию между представлением и реальностью, делая аллегорию и символизм более значимыми. В это время «маска» стала термином, употребляемым для этого вида развлечений, «ряженье» как название исчезло из употребления, а маска продолжила включать в себя и адаптировать популярные виды придворных увеселений, таких как «живые картины» (pageants). Важность маски в праздновании короля возросла с вовлечением в процесс знати.

Тюдоры сыграли большую роль в развитии маски как жанра, по крайней мере, потому, что имели безусловный к тому интерес. Генрих VIII часто принимал участие в увеселениях, и интрига маски, проистекающая из того, что король мог быть и среди зрителей, и среди участников, снова затеняла линию между реальностью и иллюзией. Эдуард VI, Мария и Елизавета продолжали заказывать маски, однако роль, которую они играли как участники и зрители, постепенно изменялась. В течение 16 века двор продолжал наблюдать все вариации масок от живых картин, до поставленных костюмированных танцев. Не беря во внимание роль короля и элементы, добавляющиеся маску, в первую очередь она оставалась видом представления, кульминацией бала и прославлением монархии. К концу 16 века усложнились танцы, и маска так же развивалась в своей литературной форме, но это больше относится уже к периоду Елизаветы. Она заполнялась цитатами из классиков, сонетами Петрарки и другими узнаваемыми литературными традициями. Зенита маска в своей литературной наполненности достигла уже при Стюартах, благодаря гению Бена Джонсона.

Итак, с чего же началась маска, как таковая, при дворе Тюдоров?

Приблизительно в начале 16 века мы находим интересный пассаж в хронике Эдуарда Холла, касающийся какого-то новшества в придворных увеселениях, называемого «маской». Холл приписывает Генриху VIII заимствование ее из Италии.

Январь 1512 года:

"В праздник св. Епифании, ночью, король и еще 11 дворян разыграли сюжет в итальянской манере, называемой маской, явление никогда доселе невиданное в Англии, они были одеты в одеяния длинные и широкие, отделанные золотом, в масках и в накидках из золота, и после банкета, эти Маски вошли с шестью джентльменами, переодетыми в шелк, держащими факела, и попросили дам потанцевать с ними, некоторые были довольны, а некоторые, знавшие правила ее, отказали, так как это была не та вещь, которая часто встречалась. И после того как они потанцевали и пообщались, согласно обычаю маски, они попрощались и ушли, и так поступила королева и остальные дамы".

Этот небольшой параграф в начале вызвал некоторое оживление среди историков театра, так как использование слова "маска" Холла предполагало, что эта инновация была начальной точкой позднейшей Стюартовской придворной маски, которая так же завершалась танцем с аудиторией. Более поздние исследователи указали, что зрелищный элемент маски был просто продолжением уже давно существующей традиции "ряженья", и видимая новизна, отмеченная Холлом, скорее всего, была ограничена особенным костюмом, "одеянием длинным и широким", и тем, что Маски не танцевали только друг с другом, но выбирали партнеров из аудитории. Холл определяет это как итальянское, новое, и немного рискованное, что-то в костюме было совершенно новым и отчетливо итальянским. Как Холл, так и позднейшие комментаторы, однако, предполагают, что наиболее поразительной инновацией было вовлечение аудитории, как правило, мужчины в масках танцующие и общающиеся с дамами без масок.

Итак, если условно подметить элементы, неизменно присутствующие в маске, то это будут: пышный, богатый и необычный костюм; танец с аудиторией; и, наконец, драматический элемент. Не обязательно, что все придворные маски начального периода были такими - например, неизвестно, включала ли в себя описанная Холлом маска драматический элемент. Мэг Твикросс в своей книге пишет о том, что это был пример «любовной маски» (amorous masque), или представления, включавшего в себя элемент флирта «замаскированных» мужчин с дамами двора, оказавшимися на вечере. Она имела ряд особенностей и правил, превращающих этот вид развлечения в интересное действо, зачастую на грани приличий. Действительно, практика подобных «неожиданных вторжений» была свойственна двору Генриха VIII, известен, к примеру, случай, когда король и несколько дворян, одетых как Робин Гуд и его веселые разбойники ворвались в покои королевы, напугав ее и дам, но после того, как король был узнан и вошедшие смиренно попросили дам потанцевать с ними, все немного успокоились и все закончилось благополучно. Эриксон пишет, что такие переодевания всегда имели двойной смысл - шутки и угрозы, проявляя, таким образом, страсть Генриха VIII к манипуляции людьми. В одном (а может и нескольких) таких представлениях участвовала и, тогда еще принцесса, Мария. Однако едва ли, став королевой, она вкладывала в придворные маски такой порочный смысл.

Я не уверена, существовало ли подобное при дворе Марии, и не думаю, что практику «любовных масок» проповедовал ее супруг, испанец Филипп II, но, тем не менее, Мария вряд ли знала другие примеры. Если учесть, что практически весь штат Службы Развлечений остался прежним, а сама королева едва ли отвлекалась на то, чтобы найти новые формы и методы развлечений, которые скрасят ее досуг, можно сделать вывод, что, маска мало изменилась в своей репрезентативной форме, но поменяла, возможно, только характер.

Представление и танцы

Трудно сказать точно, сколько масок было поставлено в правление королевы Марии, однако, если считать те, которые имеют более или менее определенное название, то мы получаем цифру семь - две женские и пять мужских.

Если разделить представления по годам правления, то можно выделить некоторую закономерность в случаях, по поводу которых устраивались празднества при дворе: это были Рождество, Сретенье, Масленица и День Всех Святых. Экстраординарными в этой схеме являются День Святого Андрея (23 ноября 1554 года), когда праздновали первое шевеление плода у королевы, а так же примирение с Римом, и День Святого Марка (25 апреля 1557 года) - тогда были устроены празднества по случаю возвращения супруга Марии Филиппа в Англию. Особо можно отметить празднования по случаю коронации королевы и ее свадьбы, так как в первом случае неизвестно, были ли поставлены какие-либо маски, а о втором, что удивительно, нет вообще никакого упоминания в счетах Службы Развлечений.

Кто занимался разработкой и постановкой масок и других представлений? Пьесы, интерлюдии, диалоги, музыка и т.д., - все это писалось и ставилось Мастером Капеллы (Master of the Chapel Royal) или другим поэтом под королевским патронажем. Практически все известные нам Мастера с Генри Абингдона (1455 г.) были самыми знаменитыми композиторами и музыкантами своего времени, собиравшими в Королевской Капелле каждого стоящего упоминания певца. Песни были частью интерлюдии, так же как и могли быть частью маски. Певцами при дворе Марии были Ричард Аткинсон, Джон Темпл, Уильям Мэйлей и Томас Кент, у нее так же было большое число исполнителей, игравших на флейте, альте, лютне, арфе, барабанах и дудке. Так же мы можем встретить имена Ричарда Тисдейла, Ричарда Пайка, Ричарда Вудворда, Роберта Бомонда и Роберта Вудворда в качестве рядовых музыкантов.

Функции Мастера делали его так же королевским лауреатом - первым поэтом, которому даровалась привилегия развлечения и возвеличивания короля. Так же как Мальчики и Джентльмены Капеллы были единственными актерами, имеющими право играть при дворе, и следует отметить, что к правлению Марии относится последнее упоминание об использовании Джентльменов Капеллы в качестве актеров - в пьесе по случаю ее коронации. Дальше Мальчики играют одни, а Джентльмены либо аккомпанируют им на музыкальных инструментах, либо не участвуют вообще. C 1545 года Мастером Капеллы был Ричард Боуэр, но затененный гением Хейвуда при Генрихе VIII и Феррерсом при Эдуарде VI, едва ли он писал что-либо для двора, а при Марии придворный драматургом был официально назначен, как уже было отмечено, Николас Удалл. Он и отвечал за пьесы, интерлюдии и все драматические представления при дворе. Преданный классицист, мастер латинской школы, богослов и новообращенный католик, он принес с собой элементы, знаменовавшие собой некоторые изменения в постановке. И главным было то, что шутовские представления главы рождественских увеселений (Lord of Misrule) здесь исчезли навсегда из придворной культуры, а маски, вернулись к роскошным триумфам времен правления Генриха VIII.

Если говорить о темах, на которые ставились маски, то здесь мы видим как сюжеты из мифологии («Греческие Воины», «Богини Охоты»), так и достаточно простые постановки (маска «Моряков»), экзотичные (турецкие маски и «Венецианские Сенаторы») и откровенно аллегоричные («Влюбленные Леди»).

К сожалению, найти сценарии, тексты обращений, или хотя бы указания к постановке мне не удалось. Возможно, они не сохранились, так как в этот период текст все же не был главным в придворной маске, а Служба Развлечений в инвентарных записях сохраняла только то, что относилось к вещной стороне дела. Тем не менее, по косвенным признакам, можно попытаться предположить, что же все-таки происходило.

Важным в зрелищном элементе маски был танец. Он мог быть простым и даже народным, как хорнпайп или тренчмор, или мог представлять собой сложную хореографическую постановку. В связи с этим встает вопрос о том, кто ставил танцы для придворных масок, так как упоминаний о каких-либо хореографах при дворе Марии я пока не встречала, а они, безусловно, были, так как королева была искусной танцовщицей.

Итак, первая маска - «A Masque of Mariners with their Torchbearers» - была поставлена на День Всех Святых 1554 года. В качестве автора указан лорд адмирал Говард, представивший танцевальный номер, который исполняли восемь матросов. Они так задорно отплясывали хорнпайп, что к ним присоединились все присутствующие, включая короля и королеву. Сведения об этом можно почерпнуть из письма одного придворного, которое приводит Фейлеро в своем издании счетов Службы Развлечений; именно оттуда мы узнаем и про хорнпайп. Это был живой танец, который, как считалось, был придуман английскими моряками и в полной мере выражал « веселый английский характер». Первоначально он был народным и исполнялся только мужчинами, но постепенно традиция танцевать хорнпайп перекочевала ко двору, где он стал частью придворных представлений. Название свое он получил от старинного духового музыкального инструмента, под аккомпанемент которого он исполнялся. Хорнпайп был быстрым танцем, который исполняли со сложенными за спиной руками и быстро передвигая ногами, в добавление к этому изображались различные виды деятельности, которыми занимались моряки на корабле: поднятие якоря, карабканье по канатам и т.д. Моряки танцевали его босиком на сырой палубе, а в народе его так же исполняли в тяжелой деревянной обуви, чтобы акцентировать удары ног.

Следующей маской была «A Masque of Arcules with Mariners for their Torchbearers», поставленная на День Святого Андрея во время празднеств по случаю первого шевеления плода у королевы Марии. День, по всей видимости, был выбран не случайно, так как Святой Андрей не только являлся покровителем Англии и Шотландии, но и женщин, готовящихся стать матерями, а также рыбаков, поэтому морская тематика представления очевидна. Об этой маске есть коротенькое упоминание у Кэролли Эриксон: «из моря вышли шесть Геркулесов-воителей» и исполнили замысловатый танец вместе с держащими факелы матросами. Но что интересно, эти «Arcules» или, как их назвали в описи, «Greke worthies», имели вполне определенные имена, отмеченные на их костюмах, - Ясон, Геркулес, Тесей, Персей, Ахиллес и Протей. Эриксон пишет, что они «…были декорированы фигурами трехглавого Цербера», но по описи выходит, что Цербер был только один, и он стоял на подставке и, судя по именам, Цербер принадлежал исполнителю Геркулеса. Не берусь утверждать, что был разыгран эпизод укрощения Цербера, но такое вполне возможно. Вообще подбор мифологических персонажей так же показателен: Ясон, капитан Арго, совершил плавание за Золотым Руном, Тесей был сыном Посейдона и совершил плавание на Крит, чтобы освободить Афины от дани, Персей победил морское чудовище, посланное Посейдоном, Ахиллес был величайшим воином и сыном морской богини Фетиды, Протей - морской бог. Так или иначе, представление можно назвать «морской маской». И едва ли был забыт хорнпайп адмирала Говарда, коль скоро он вызвал такое оживление.

Рождественские празднества 1554 года были, наверное, самыми насыщенными: были поставлены две маски и какие-то пьесы Николаса Удалла. Что касается масок, то здесь мы имеем первый из двух примеров женских масок времен правления королевы Марии.

О маске «Venetian Senators with galli slaves for theire torchberers» трудно сказать что-либо определенное. Скорее всего, был поставлен какой-то сложный итальянский танец. Итальянцы в то время славились не только своими пышными празднествами, но и красивыми, сложными постановочными танцами, поэтому неудивителен выбор в качестве сюжета каких-то сцен из жизни венецианских сенаторов и галерных рабов. Возьму на себя смелость предположить, что эту маску мог заказать венецианский посол, Джованни Микелли, в качестве подарка королеве.

Женская маска «A Masque of Venusses with Cupids and Torchbearers» была, как отмечено ранее, самой дорогой из поставленных, главным образом из-за своих костюмов. Аллегория в этом представлении очевидна, и атмосфера при дворе вполне благоприятствовала этому - королева, как никогда влюбленная в своего супруга, ждала наследника. Леди ходили на котурнах, как бы возвышаясь над всеми остальными, тем самым выражая триумф любви, которая властна над всеми, а «Купидоны», исполнявшиеся мальчиками Королевской Капеллы, с маленькими золочеными луками и стрелами, еще более добавляли маске очарования.

Следующие маски - «A mask of vj turkes magistrates with vj torcheberers of turkes archers» и «A maske of wemen of viij goddes huntresses with viij torchberers of turky wemen» - были поставлены на Масленицу 1555 года.

Последняя маска, которая стоит упоминания, была поставлена на День Святого Марка 25 апреля 1557 года, на празднестве, которое Мария повелела устроить по случаю возвращения супруга в Англию, для него и его свиты. Маска названа «The Great masque of Almains, pilgrims and Irishmen», и ее военная тематика очевидна, так как исполнители были одеты германскими воинами и ирландцами. Филипп вернулся в Англию весной 1557 года не случайно - ему нужна была военная помощь в войне с Францией, и Мария, отчасти в угоду супругу, отчасти потому, что ей уже давно надоели происки французов, в частности, подстрекательская деятельность французского посла в Англии де Ноайля, объявила войну Франции и послала подкрепление в Кале, ополчение и наемников в армию мужа. По всей видимости, представление отражало собой суть конфликта, будущую победу и поражение Франции.

Под словом «Irishmen», скорее всего, скрываются легковооруженные ирландские пехотинцы, описания которых относятся как раз к тюдоровскому периоду. В мае 1544 года, к примеру, корпус таких пехотинцев был отправлен на осаду Булони (май-сентябрь 1544 года), перед этим они прошли парадом через Лондон и в Сент-Джеймском парке прошел торжественный смотр. И можно не сомневаться в том, что практически все ирландские мужские маски были одеты как ирландские пехотинцы: они носили длинные туники, с широкими висящими, разрезными у локтя рукавами и короткими искусно украшенными куртками, некоторые носили еще и плащи; туники были до колен и поверх нее обязательно был пояс. Подобное одеяние не стесняло движения. Из вооружения у пехотинцев были меч и копье. Если сопоставить это описание с описанием костюма «ирландцев» из Счетных Книг Кавердена, а так же с тем, что они названы в описи «Irish keyrens», можно смело утверждать что в нашей маске участвовали именно эти персонажи.

Что касается танца, который они могли исполнять, то можно назвать один ирландский танец, о котором есть упоминания о том, что он исполнялся при тюдоровском дворе - это тренчмор. Танец был упомянут в связи с рождественскими представлениями 1551 - 1552 годов при дворе Эдуарда VI -«thre garments of sarsenett with iij payre of sloppes of owde store, for them that daunsed trenchemore …». Согласно Шону Донелли, автору статьи «Тренчмор: ирландский танец в Тюдоровской Стюартовской Англии?», танец был назван по местности, в которой находился замок с таким названием, в графстве Килкенни. Что касается того, как танец попал ко двору юного монарха, то трудно будет не связать его появление с именем человека, на чьих землях этот замок и располагался - Томас Батлер, десятый граф Ормонд, который в детстве обучался вместе с Эдуардом. Четкого описания танца нет, но по тем свидетельствам, которые дошли до нашего времени, можно судить о том, что он был быстрым, живым и даже яростным. Очень возможно, что, используя такой танец, постановщик стремился подчеркнуть бытовавший стереотип об ирландцах как о «диких и яростных».

Музыка и танцы были главным элементом придворной маски и «ирландские» не стали исключением. И хотя она не была исключительно ирландской, волынка в форме духового píb mhór прочно ассоциировалась в глазах Тюдоров с Ирландией, где она функционировала как военный инструмент упомянутых легковооруженных пехотинцев. У музыкантов для рассматриваемой нами маски были указаны «четыре барабана, дудки и две волынки».

В рождественской маске 1551 года тренчмор исполняли «германцы», которые так же присутствуют в нашем представлении. Возможно, он обставлен как танец войны.

Что касается пилигримов, то здесь, как мне кажется, мы определенно имеем дело с переодетыми членами двора, как в масках времен Генриха VIII. Мотив странников, пришедших из далеких земель и попавших на пиршество, чтобы благословить и восславить хозяина дома, был известен, и не вижу причин, почему бы он не продолжал использоваться. У Шекспира в его драме «Генрих VIII» описан подобный пример.

В целом необходимо отметить несчастливое отсутствие описаний придворных масок времен королевы Марии, и если хроники практически во всех подробностях сохранили празднества и представления, устроенные по случаю въездов королевы в Лондон, то о развлекательной жизни двора мы знаем немного.

От представлений перейдем к заключительной части работы, а именно к костюмам - второму по значимости элементу придворной маски, который делал основной вклад в зрелищный элемент представления.

Костюм

Как уже было отмечено, пышный и богатый костюм являлся традиционным атрибутом маски, и в эпоху правления Марии традиция не была нарушена. Если обратиться к работникам Службы Развлечений, то можно увидеть, что большая часть из них - это портные, занятые пошивом и изготовлением масок. Так, Мэг Твикросс назвала Службу ведущим дизайнером костюмов страны.

Счета Службы и Гардероба достаточно информативны, так как эти организации покупали и рассчитывались за необработанный материал, купленный оптом, а в счетах Службы Развлечений сохранились подробные, детализированные описания костюмов.

Чтобы понимать, какие костюмы и почему именно такие, шились для придворных масок, необходимо помнить, что маска - это, прежде всего, зрелище, яркое и фантастичное, полное блеска и роскоши, и костюм в полной мере должен был соответствовать красочному действу. Самые известные изображения костюмов для маски принадлежат Иниго Джонсу и относятся уже к стюартовскому периоду, эскизов же для тюдоровских костюмов мне найти не удалось. Судя по описаниям, эскизы существовали, но по какой-то причине не сохранились или вообще не сохранялись.

Ткани для костюмов использовались самые разнообразные и дорогие. В счетах я нашла упоминания о шелковой тафте, подкладочном шелке, атласе, бархате, парче, атласе, дамасте, шерсти и сарже. Характерно то, что для отделки использовалось много золота, серебра, блесток, и верхние платья в основном шились из тканей, отражающих свет. Благодаря этому все исполнители в свете факелов и свечей просто сияли, и зрелищный эффект был потрясающим.

Помимо блеска масочные костюмы отличались пестротой и некоторой хаотичностью исполнения: большие отрезы ткани, особенно в женских костюмах, просто драпировались и, возможно, нашивались и прикреплялись непосредственно на исполнителе. Также можно отметить их многослойность, что вообще было характерно для костюма того времени. Редко где указано только одно платье: в счетах Марии можно отметить только один пример однослойного костюма - турецкие факельщики для маски «Влюбленных Леди».

Что касается цветов, то один костюм мог порой являть собой такую пестроту расцветок, что удивительно, как у зрителей не болели глаза от обилия красок и блеска. Например, костюм моряков сочетал в себе пурпурный, зеленый, красный, черный и белый цвета. Такие женские маски, как «Влюбленные леди» и «Богини охоты», одевались в красный, белый, желтый, черный, красно-коричневый и пурпурный цвета. Все это отделывалось разноцветными лентами, простые белые ткани раскрашивались, а ленты и тесьма еще и вышивались золотой или серебряной нитью.

Интересны характерные или даже национальные особенности костюмов, призванные отметить то, какая все-таки маска ставилась. Так, в костюме турецких магистратов мы видим турецкий головной убор, возможно, феску с золотыми кисточками. Те же кисточки мы видим в костюме факельщиц-турчанок для маски «Влюбленные леди». В маске «Германцы» можно найти на головных уборах дубовые листья, которые должны были подчеркивать их воинскую сущность, так как дуб был символом мужества, воинской доблести и силы. Для меня осталась неясной символика раковины гребешка, упоминания о которой есть в описании костюмов «Турецких Магистратов» и «Влюбленных Леди». Изображение раковины имело много значений. К примеру, она была символом паломников и паломничества, связывалась со Святым Иаковом, а также с изображениями Девы Марии. Возможно, в данном случае раковина не несла в себе никакой смысловой нагрузки.

Конечно, атрибутика не только намекала на происходящее, но и подчеркивала особенности масок. Посохи у «Пилигримов», разнообразное оружие, венки и корзины с фруктами у «Влюбленных Леди», луки со стрелами у «Купидонов» и «Богинь охоты», кандалы у «Галерных рабов» - все это дополняло костюмы и отвечало замыслу, заложенному в маску.

Интересны упоминания львов в масках «Богинь Охоты» и «Греческих Воинов». В обеих масках частью костюма были золоченые львиные головы с висящими из пасти языками, которые прикреплялись на грудь и спину исполнителей. Здесь, скорее всего, мы также видим символ доблести, силы и удачи в военном и охотничьем деле.

Отдельно можно отметить трехголового Цербера в маске «Греческих Воинов». Среди имен, написанных на туниках воинов, как указано в описи костюмов, есть имя Геркулес или Геракл. Скорее всего, Цербер сопутствовал именно этому исполнителю, так как укрощение трехглавого стража Аида было, по легенде, одиннадцатым подвигом Геракла.

Безусловно, одним из самых важных элементов масочного костюма была непосредственно сама маска, или «vizar», как ее называли тогда. Мэг Твикросс отмечает, что техника изготовления масок практически не изменилась со средневековья: «кожа, полотно, (полотно покрывали гипсом), ткани, вырезание, литье или лепка, украшение и декорирование продолжали использоваться». Достаточно новой была техника папье-маше, известная с начала 16 века. В счетах встречается следующее обозначение, которое с успехом можно отнести к папье-маше: «… Carver John Carowe for viij headpices of past and symen mowlded worke like morien helmettes…»

Самым простым способом замаскировать лицо была сетка, простая или украшенная. Такой способ был очень популярен, к примеру, при дворе Максимилиана I. Для английских представлений, насколько можно судить, все же изготовлялись маски из папье-маше, но в счетах времен правления Марии все же есть пример использования сетки: «…vizars garnished with hair and spangle and netting upon the fronte…» - маски «Влюбленных Леди». Надо сказать, что сетку часто использовали, чтобы не только скрыть личность исполнителя, но зачастую поменять цвет кожи. Однако в данном конкретном случае, я думаю, вуаль использовалась для придания образу загадочности.

Парики применялись не очень часто, но упоминания о них есть - для той же маски «Влюбленных Леди». Вообще, если отметить это представление, то здесь мы имеем пример самого искусного и сложного головного убора, какой был изготовлен для придворных представлений королевы Марии: помимо ткани и вуали использовались также ленты и цветочные венки, сделанные из шелка, и все это, как мне кажется, являло собой великолепное сооружение.

В описании каждой маски встречаются упоминания о котурнах (buskins), которые обтягивались разноцветной тканью. Я с трудом могу представить себе, как на котурнах можно было танцевать какой-нибудь задорный танец вроде хорнпайпа или тренчмора, поэтому под словом «buskins», по всей видимости, скрываются не только котурны как таковые, но и какая-то другая обувь, по крайней мере, применительно к мужским маскам, особенно воинам. Помимо котурн есть упоминание еще об одном виде обуви - сплетенные корзинщиками сандалии для маски «Германцев, Пилигримов и Ирландцев», по всей видимости, для «Пилигримов».

Еще одним интересным способом изготовления маски, который я нашла в счетах, было плетение из прутьев. Из них же изготовлялись кандалы для галерных рабов из маски «Венецианских Сенаторов», а потом покрывались золотой либо серебряной краской. Сплетенные маски упоминаются только однажды для какой-то неизвестной постановки, организованной на Рождество 1555 года.

Для того чтобы в полной мере представить, какие костюмы использовались в масках времени правления королевы Марии, привожу их описания, которые остались в описях Службы Развлечений, и могут частично заменить нам отсутствие изображений.

Мужские маски: моряки, венецианские сенаторы, турецкие магистраты, греческие воины, простые турки, паломники, турецкие лучники, германские воины, ирландские пехотинцы.

. Маска - 8 моряков.

Пурпурные с золотом камзолы; голубые штаны до колен, по-видимому, с золотыми и зелеными полосками; голубые шляпы, обшитые золотом и красной шелковой лентой по кругу; на шляпах черные и белые перья; пояса и шейные платки из белой и красной шелковой тафты.

. Маска - греческие воины с моряками в качестве факельщиков.

Костюм моряков, скорее всего не изменился.

Длинные одеяния, верхнее платье из белой ткани с серебром, раскрашенной в разные цвета, на груди и на спине написаны имена Геркулес, Ясон, Персей, Ахиллес, Тесей, Протей. Среднее платье и короткие рукава верхнего из белой тафты с серебром и, частично, красного атласа, раскрашенные в различные цвета. Нижнее платье из той же ткани, с нижними рукавами из не раскрашенной серебряной ткани. Шлемы-морионы в виде голов грифонов, алебарды из дерева, фальшионы, львиные головы из папье-маше.

. Маска - венецианские сенаторы и галерные рабы.

Длинные прямые мантии из дорогой ткани (переплетение из золотых и серебряных нитей) с красными блестящими пуговицами и длинными рукавами. Головные уборы сенаторов из красного бархата, вышитые золотом. Котурны, обтянутые красной тканью. Кинжалы.

Рабы: просторные задрапированные мантии с прямыми висящими рукавами, голубой с золотом. Головные уборы, типа тюрбанов, скорее, всего, из голубого и красного атласа с желтыми и черными перьями. Разноцветные башмаки, кандалы, раскрашенные под золото.

. Маска - турецкие магистраты.

Длинные турецкие мантии, красные с золотыми розетками и раковинами гребешка, раскрытые и обработанные широкой красной лентой, вышитой золотом и серебром, подкладка из тонкого полотна, черное кружево. Длинные рукава из красного бархата, украшенные розетками из серебряной нити, нижние рукава золотые с белым, красным и зеленым бархатом. Фески из белой тафты, верх из красной тафты, с золотыми кисточками. Котурны голубые. Турецкие сабли.

Лучники: турецкое платье из малинового атласа, вышитого золотом, с серебряными пуговицами, подкладка из красного полотна. Длинные рукава, отороченные золотой лентой, нижние рукава из белого и красного дамаста. Фески такие же, как у магистратов. Котурны красные. Кинжалы. Луки со стрелами, выкрашенными в золото и серебро.

. Германцы, пилигримы и ирландские пехотинцы.

Германцы: прямые одеяния из синего бархата, вышитого золотом, рукава длинные и висячие. Нижние рукава из пурпурного бархата с серебром. Головные уборы из красной тафты с золотом, на них дубовые листья из бумаги и золотые кисточки. Котурны из голубого атласа. Кинжалы широкие (возможно, сабли?)

Пилигримы: Короткие плащи, подбитые белой тафтой, покрытые фальшивым серебром, обработанные серебряной тесьмой. Камзолы из разной тафты, рукава украшены тесьмой с дубовыми листьями из зеленого шелка и золота, вышитые на красном шелке, словно оплетающие его. Длинные прямые штаны различных расцветок с золотом. Шляпы из фетра, обшитые и подбитые красным подкладочным шелком, с тесьмой из желтого подкладочного шелка. Посохи.

Ирландские пехотинцы: верхнее платье из малиновой ткани, окаймленное зеленым шелком. Нижнее платье из желтого шелка, отороченное белой и зеленой саржей. Желтые головные уборы с кисточкой из золота. Котурны, обтянутые тканью алого цвета. Копья, раскрашенные под золото.

. Факельщики для красавиц, простые турки

Простые алые платья с длинными рукавами на шнуровке.

Женские маски: красавицы (влюбленные леди), охотницы, турчанки

. Охотницы: верхнее платье из красной блестящей ткани (парчи) и пурпурной ткани с серебром, корсажи в небольших ракушках, подбитые желтым тонким полотном и хлопком, обтянутые белым шелком. Нижнее платье и рукава из черной и рыжевато-коричневой блестящей домотканой шерсти, отороченное широкими полосами красной ткани с золотом, вышитое по красному атласу серебряной нитью, подбитое белым шелком. Простые головные уборы из красной с золотом тафты. Львиные головы, покрытые золотом, с языками из батиста, свисающими из пасти.

. Красавицы: верхний корсаж из красной с золотом гофрированной ткани, подбитый красным простым полотном, отороченный широкой золотой лентой, вышитый по алому атласу; драпировки, края рукавов обработаны той же лентой. Нижнее платье и рукава в квадратах из белого шелка и красного с серебром бархата, разделенных серебряной нитью. Пояс из желтой ткани, обработанный золотом. Головные уборы из белой, пурпурной, желтой и золотой ткани, украшенные цветами. Ветки деревьев, покрытые серебряным шнуром и раскрашенным шелком, с золотыми кисточками.

. Турчанки: верхнее платье с корсажем из серебряной ткани с золотыми пятнами, рукава и нижние платье из голубой ткани с золотом, драпировка, шитье золотой тесьмой, вышивка по алому атласу. Головные уборы, покрытые серебряным батистом, усеянным черными и золотыми блестками, передняя часть отгибается - голубой атлас, окаймленный серебром, серебряный батист свисает с верхушки до земли, маленькие серебряные кисточки.


Заключение


Сюжеты, выбранные мной для доказательства актуальности изучения этого периода достаточно нетрадиционны, и на первый взгляд несвязанны между собой, однако, на мой взгляд, являются важными не только для вклада в развенчание стереотипов, окружающих Марию и Эдуарда, но и для внесения определенных штрихов в исторические портреты обоих монархов.

Десятилетие правления «малых Тюдоров» является интереснейшим и важнейшим периодом, как в истории Англии, так и в истории династии, стоящим дальнейшего изучения. И то, что в последнее время интерес к этим двум монархам только возрастает достаточно показательно.

Дневник Эдуарда VI, уникальность которого неоспоримо доказана не только мной, но и всеми исследователями, которые так или иначе затрагивали его в своих работах, может раскрыть еще многое, не доступное при поверхностном рассмотрении. Безусловно перспективной стороной мне представляется внешняя политика, записанная королем в своем труде, причем не только английская, но и общеевропейская, поскольку явный интерес к ней автора заставил его жадно фиксировать все те моменты, которые доходили до его сведения. Требуют отдельного рассмотрения вопросы внутренней политики, поскольку журнал затрагивает многие важные проблемы английского государства в середине 16 века. Тупиковым, на мой взгляд, является исследование на основе данного источника религиозной политики государства, а делать выводы относительно глубины религиозных воззрений юного монарха просто опасно. Журнал являет собой источник, посвященный в основном событиям светской истории, а тех кратких записей относительно религии явно не хватает для полноценных выводов на столь серьезную тему. Так же, на мой взгляд, дальнейшее осмысление личностной стороны источника имеет смысл, поскольку невозможно представить, чтобы в столь юном возрасте король смог настолько хорошо завуалировать в своем труде свои же собственные взгляды.

Что касается Марии, то хочется отметить, что, несмотря на то, что время ее правления считается застоем в истории придворной культуры и развлечений, это мнение очень субъективно. Безусловно, те пять лет, что королева была у власти, не внесли практически никаких изменений в развитие той же придворной маски, и ее представления не имели того размаха, который был свойственен не только Стюартам, но и в первую очередь ее сестре и отцу. Однако, судя по счетам Службы Развлечений, нельзя говорить о застое, так же как и нельзя не принять во внимание заказы на предоставления костюмов и декораций от придворных Марии и иностранных послов. Маска продолжала жить полной жизнью и, можно сказать, что в этот период мы видим ее практически в первозданной форме, до того, как более широкое включение драматического элемента, ознаменует ее сближение больше с придворным театром, нежели с уличными tableaux vivants, средневековыми disguising и итальянскими amorous masques, из слияния которых она родилась.

Трудно точно сказать, не имея четких указаний к постановке, какой смысл вкладывался в придворные маски времен Марии. Без сомнения, они задавали настроение при дворе, и, косвенно, могли служить индикатором тех или иных политических событий, однако, естественно, не в такой мере, как драма. Поэтому, думаю, что она могла намекать на религиозную политику Марии, и на ту атмосферу, связанную с замужеством королевы, ее надеждами на материнство и будущее процветание династии и государства.

Маска продолжила демонстрировать пышность и богатство двора, так как прославление монарха и государства было ее главным назначением. Это было не просто развлечение, но способ придания могуществу и благополучию визуальную форму. Даже в самые трудные для Марии годы мы видим, что маски продолжают устраиваться, подчиняясь не только устоявшейся традиции, но и стремлению показать двору и иностранным послам отсутствие проблем.

Оба источника, использованные мной - и Счетные Книги, и Дневник Эдуарда - вполне красноречиво свидетельствуют о том, что Мария и Эдуард были вполне характерными представителями династии Тюдоров, монархов, период правления которых является одним из самых динамичных в истории Англии, личностей волевых и сильных, далеко не ограниченных теми рамками, в которые их пыталось загнать большинство исследователей.


Приложение


Приложение 1


Список служащих Службы Развлечений времен правления Марии I Тюдор

Мастер (Master of Revels) - сэр Томас Каверден

Йомен (Yeoman of Revels) - Джон Холт,

Клерк (Clerk of Revels) - Томас Филипс (позднее Томас Благрейв)

Клерк-Контролер (Clerk-Comptroller of Revels) - Ричард Лейс

Портные:

Роберт Баттерсби

Ричард Блеквел

Роджер Бригс

Джон Барс

Роберт Бристоу

Томас Бурмен

Роджер Барнс

Генрих Бранкер

Джон Боул

Джон Вестон

Томас Воган

Роберт Гилнам

Роберт Гикс

Уильям Гаррет

Николас Джармен

Роберт Доджесон

Джон Диджигенс

Джордж Дейли

Джордж Гилбанк

Лукас Кэроу

Томас Клаттербук

Томас Клабли

Томас Коттсмор

Роберт Лонг

Эдвард Маршалл

Леонард Маскоу

Уильям Метью

Ричард Мильяр

Томас Моррис

Ричард Россер

Джон Робинсон

Генрих Ричардсон

Роберт Роджерс

Уильям Скиннер

Дейви Томас

Джон Томас

Хамфри Уотсон

Брайан Уильямс

Роберт Уор

Питер Флеминг

Ричард Фейреман

Роберт Фербер мл.

Генрих Феррант

Джон Харлей

Хамфри Хорнсейл

Майлс Хаттон

Мартин Хоудаун

Томас Эмери

Генрих Эдни

Считая Джона Холта всего - 50 человек.

Поставщик тканей: Сэмпсон из Биллингс-гейт

Поставщик перьев: Джон Дженнис

Художники:

Ричард Босум

Джордж Босум, его брат

Ричард Пеппер

Томас Палмер

Хармон Харден

Джон Уолплет

Джон Радьярг

Резчики: Джон Кэроу и Роберт Транквилл

Золотобит: Сатвуд

Корзинщики: Гаррет Метью, Джеймс Эдриан Николас Овертвайн, Хоунс Дамфри, Джон Генинг

Котурны: Джон Фаррингтон,

Торговец тканями: Джон Уорли

Silkewoman Элизабет Хоуторн

Перья: Джон Йенни

Галантерейщики: Кристофер Миллинер, Питер Вернер, Энтони Тернер

Перевозка: Уильям Клей

Изготовитель оборудования: Джон Келси


Список использованной литературы


Источники:

. Feuilleraut A. Documents Relating to Revels at Court in the Time of King Edward VI and Queen Mary I. Louvain, 1914

. Journal of King Edward VI // Nichols. J. G. Literary Remains of King Edward VI, 2 Volumes. L., 1857. Vol. 1.

Литература:

Монографии:

. Эриксон К. Мария Кровавая/Пер. с англ. Л. Г. Мордухович. М., 2002

. Alford. S. Kingship and Politics in the Reign of Edward VI. Cambrige, 2002

. Anglo S. Spectacle, pageantry and early Tudor policy. Oxford, 2003

. Astington John H. English Court Theatre 1558-1642. Cambridge, 1999

. Baldwin T. W. William Shakesperes Small Latine & Lesse Greeke, 2 Volumes. University of Illinois, 1944. Vol. 1

. Bevington D. M. From Mankind to Marlow: Growth of Structure in the Popular Drama of Tudor England. Cambridge, 1962

. Bindoff S. T. Tudor England. L., 1950

. Chambers E. K. Notes on the History of the Revels Office Under the Tudors. L., 1968

. Elton G. R. Reform and Reformation in England, 1509-1558. Cambridge, 1977

. Elton G. R. England under the Tudors. N.Y., 1989

. Elton G.R. Studies in Tudor and Stuart Politics and Government, 4 Volumes. Cambridge, 2002. Vol. 3

. Guy J. Tudor England. Oxford, 1989

. Jones. R. D. W. The Mid-Tudor Crisis. L., 1973

. Loach J. Edward VI. L., 1999

. Loades D. M. Mary Tudor. L., 1997

. Loades D. M. Intrigue and Treason: The Tudor Court, 1547 - 1558. L., 2004

. Macculloch D. The Boy King: Edward VI and the Protestant Reformation. Berckley, 2002

. Mackie J. D. The Earlier Tudors, 1485 - 1558. Oxford, 1957

21. Magnus A. L. Respublica, AD 1553. A play on the social condition of England at the accession of Queen Mary. London, 1905

. Pollard A.F. The British Empire: Its Past, Its Present and Its Future. L., 1909

23. Prescott H. F. M. Spanish Tudor. The Life of Bloody Mary. L., 1940

24. Twycross M., Carpenter S. Masks and Masking in Medieval and Early Tudor England. Aldershot, 2002

. Wallace C. W. The evolution of the English drama up to Shakespeare. Berlin, 1912

. Williams P. The Later Tudors. L., 2002

Статьи:

27. Edinbrough A. The Early Tudor Revels Office // Shakespeare Quarterly, Vol. 2. No. 1. Jan., 1951. P. 19-25

. Loach J. Review of «The Reign of Mary Tudor: Politics, Government and Religion in England, 1553-1558» by D. M. Loades // The English Historical Review, Vol. 96. No. 381. Oct., 1981. P. 866-869

. Loades D. M. The Reign of Mary Tudor: Historiography and Research // Albion: The Quarterly Journal Concerned with British Studies, Vol. 21. No. 4. 1989. P. 547 - 558

. Smith L. B. The Taste for Tudors Since 1940 // Studies in the Renaissance, Vol. 7. 1960. P. 167 - 183

31. Williams P. Review of «The Chronicle and Political Papers of King Edward VI» by W. K. Jordan // The English Historical Review, Vol. 83. No. 326. Jan., 1968. P. 163-164

Интернет-ресурсы:

. Blackstone M. A. Theatrical Patronage and the Urban Community during the Reign of Mary. // #"justify">. Donnelly S. Trenchmore: an Irish Dance in Tudor and Stuart England? // http://www.setdance.com/journal/trenchmore.html

34. Fritze R. H. Review of «Edward VI, England's Boy King: The Diary of Edward VI, 1547-1553» by Johantan North. H-Albion, H-Net Reviews, 2006 // <http://www.h-net.org/reviews/showrev.cgi?path=302241163442502>

. Pearson M., History of the Masque Genre // www.mith.umd.edu/comus/final/cegenre.htm <http://www.mith.umd.edu/comus/final/cegenre.htm>

. Townsend G. W. Edward VI // <http://www.angelfire.com/ok3/chester/maindir/infoedvi.htm>


Теги: Малые Тюдоры  Диплом  История
Просмотров: 8567
Найти в Wikkipedia статьи с фразой: Малые Тюдоры
Назад