Теория Макса Вебера и веберовский ренессанс

Теория Макса Вебера и веберовский ренессанс

1. Исходные принципы социологической теории Макса Вебера

вебер социологический логический

Макс Вебер (1864-1920) - один из крупнейших социологов конца XIX - начала XX в. Он принадлежит к числу тех универсально образованных умов, которых становится все меньше по мере роста специализации в области общественных наук; он одинаково хорошо ориентировался в области политической экономии, права, социологии и философии, выступал как историк хозяйства, политических институтов и политических теорий, религии и науки, - наконец, как логик и методолог, разрабатывавший принципы познания социальных наук. М. Вебер испытал на себе влияние ряда мыслителей, определившее во многом как его логико-методологические установки, так и его мировоззрение.

Как политэконом Вебер испытал на себе два мощных теоретических импульса, отразившихся на его исследованиях в области истории хозяйства: воздействие исторической школы во главе с Г. Шмоллером и - оппозиционной по отношению к последней - австрийской школы теоретической политэкономии (К. Менгер и другие). По собственному признанию социолога, большое значение в формировании его мышления имели работы К. Маркса, пробудившие у него интерес к проблеме возникновения и дальнейшего развития капитализма. Наконец, в общефилософском, мировоззренческом плане Вебер испытал на себе два различных, а во многих отношениях и взаимоисключающих влияния: с одной стороны, он еще в юности увлекался философией И. Канта, с другой - едва ли не в тот же период - был большим почитателем Н. Макиавелли, Т. Гоббса и Ф. Ницше.

Кант привлек молодого Вебера своим этическим пафосом; чисто нравственное требование честности и добросовестности в научных исследованиях он унаследовал от Канта и до конца жизни оставался верным этому требованию. Гоббс и особенно Макиавелли произвели на него сильное впечатление своим политическим реализмом, граничащим с цинизмом. Тяготение к этим двум взаимоисключающим полюсам - кантианскому этическому идеализму с его пафосом "истины и добра", с одной стороны, и политическому реализму с его пафосом "трезвости и силы" - с другой, определило своеобразную раздвоенность мировоззрения Вебера. Последнее вылилось в форму "героического пессимизма", в требование "с открытыми глазами принять свою судьбу"; понятие судьбы, в ее ницшеанском истолковании, вообще очень близко Веберу, и недаром он считал Ницше одним из мыслителей, определивших духовную атмосферу современной эпохи. Формирование его политических и научных воззрений происходило как раз в тот период, когда в Германии уже наметился переход от так называемого свободного капитализма к государственно-монополистическому. Вебер оказался одним из очевидцев этого перехода и в своих работах попытался осмыслить его как экономист, социолог и политолог.

М. Вебер происходил из состоятельной семьи. Еще в ранней юности он приобрел вкус к политике. По политической ориентации он был либералом (современники нередко звали его "свирепым либералом") с характерным для немецкого либерализма XIX в. националистическим оттенком, вызванным особенностями исторического развития Германии. Вебер изучал юриспруденцию в Гейдельбергском университете. Однако уже в студенческие годы его интересы не ограничивались одной этой областью: он занимался также политической экономией и экономической историей.

Первые работы Вебера - "К истории торговых обществ в средние века" (1889), "Римская аграрная история и ее значение для государственного и частного права" (1891) - сразу поставили его в ряд крупных ученых: здесь вскрывается связь государственно-правовых образований с экономической структурой общества. Уже в "Римской аграрной истории" были намечены контуры "эмпирической социологии" (выражение Вебера), теснейшим образом связанной с историей. Он рассматривал эволюцию античного землевладения в связи с социальным и политическим развитием, обращаясь также к анализу форм семейного уклада, быта, нравов, религиозных культов - в полном соответствии с требованиями так называемой исторической школы, господствовавшей в немецкой политэкономии последней четверти прошлого века (Вильгельм Рошер, Курт Книс, Густав Шмоллер).

Интерес Вебера к аграрному вопросу имел вполне реальную политическую подоплеку; в 90-х годах он выступал с рядом статей и докладов, посвященных актуальному тогда аграрному вопросу в Германии, где критиковал позицию консервативного юнкерства и защищал индустриальный путь развития страны. В то же время Вебер пытался создать новую политическую платформу немецкого либерализма.

Как видим, политические и научные интересы оказывались органически связанными уже в раннем творчестве Вебера. С 1894 года Вебер - профессор в университете во Фрайбурге, с 1896-го - в Гейдельберге. Однако через два года тяжелое душевное расстройство заставило его отказаться от преподавательской деятельности, и он вернулся к ней только в 1919 году. В 1904 году Вебер был приглашен в Соединенные Штаты для чтения курса лекций. Из своей поездки он вынес много впечатлений. Размышления над социально-политической системой США сильно повлияли на его развитие как социолога. В 1904 году Вебер (вместе с В. Зомбартом) становится редактором немецкого социологического журнала "Архив социальной науки и социальной политики", в котором выходят наиболее важные его произведения, в том числе и программное исследование "Протестантская этика и дух капитализма" (1905). Этим исследованием начинается серия публикаций Вебера по социологии религии, которой он занимался вплоть до своей смерти. Одновременно немецкий социолог размышлял над проблемами логики и методологии социальных наук. С 1903 по 1905 год вышла серия его статей под общим названием "Рошер и Книс и логические проблемы исторической политэкономии", в 1904 году - статья "Объективность социально-научного и социально-политического познания", в 1906 году - "Критические исследования в области логики наук о культуре". Круг интересов Вебера был необычайно широк. Он занимался античной, средневековой и новоевропейской историей хозяйства, права, религии и искусства; размышлял над природой современного капитализма, его историей и его дальнейшей судьбой; изучал проблему современной ему урбанизации и в этой связи историю античного и средневекового города; исследовал специфику современной науки в ее отличии от других исторических форм знания, шире - специфику различных типов рациональности; живо интересовался политической ситуацией не только в Германии, но и за ее пределами, в том числе в Америке и в России (в 1906 г. он опубликовал статьи "К положению буржуазной демократии в России" и "Переход России к мнимому конституционализму"). С 1919 года Вебер работал в Мюнхенском университете. С 1916 по 1919 год он печатал одну из основных своих работ - "Хозяйственная этика мировых религий". Из наиболее важных последних выступлений Вебера надо отметить доклады "Политика как профессия" (1919) и "Наука как профессия" (1920). В них нашли выражение умонастроения Вебера после первой мировой войны, его недовольство политикой Германии в Веймарский период и довольно пессимистическое отношение к будущему индустриальной цивилизации. С победой Октябрьской революции в России Вебер не связывал никаких особых ожиданий. Он был убежден, что, если осуществится то, что называют социализмом, это будет лишь доведением до конца тенденций к бюрократизации общества, которые достаточно сильны уже и при капитализме. Умер Вебер в 1920 году, не успев осуществить всего задуманного. Уже посмертно были изданы его фундаментальный труд "Хозяйство и общество" (1921), где подводились итоги его социологических исследований, а также сборники статей по методологии и логике исторических и социальных наук, по социологии религии, политики, музыки и др. Для характеристики Вебера как мыслителя существенно его отношение к Марксу. Свои работы по социологии религии и по методологии социальных наук сам Вебер рассматривал как направленные против марксистской концепции общества и истории. Однако при этом отношение Вебера к Марксу было далеко не однозначным. Вебер относил идеи Маркса к числу тех, что определили горизонт социально-исторической мысли XX в. Но назвать Вебера последователем Маркса, как это делал, например, Р. Миллс, будет не более справедливо, чем назвать его решительным оппонентом марксизма.

1. Критика интуитивизма и натурализма в гуманитарных науках

В конце XIX в. - в период становления теоретических воззрений Вебера - возникли два направления в философии, которые отстаивали тезис о том, что науки о культуре должны иметь свой собственный методологический фундамент, отличный от фундамента наук о природе, естественных наук. Мы имеем в виду философию жизни (В. Дильтей, Г. Зиммель) и близкое к ней неогегельянство (Б. Кроче), с одной стороны, и неокантианство баденской школы (Г. Риккерт, В. Виндельбанд) - с другой. К направлению Дильтея оказался близким также Г. Мюнстерберг, первоначально развивавшийся в традициях баденской школы. Оба направления представляли антинатуралистическую линию, исходя из того, что принципы наук о культуре и наук о природе существенно различны. Однако антинатурализм этих направлений имел разные основания. Если Дильтей, Зиммель, Кроче и Мюнстерберг считали, что науки о культуре (или о духе) отличаются от естествознания по своему предмету, то неокантианцы утверждали, что они отличаются по применяемому ими методу.

. Идеальный тип как логическая конструкция

Теперь рассмотрим, каким образом Вебер конкретно применяет метод образования исторических понятий в своей реальной исследовательской практике. Вебер был одним из наиболее крупных историков и социологов, попытавшихся сознательно применить неокантианский инструментарий понятий в практике эмпирического исследования. Риккертовское учение о понятиях как средствах преодоления интенсивного и экстенсивного многообразия эмпирической действительности своеобразно преломилось у Вебера в категории идеального типа. Идеальный тип, вообще говоря, есть "интерес эпохи", выраженный в виде теоретической конструкции. Таким образом, идеальный тип не извлекается из эмпирической реальности, а конструируется как теоретическая схема и только потом соотносится с эмпирической реальностью. В этом смысле Вебер называет идеальный тип "утопией", подчеркивая тем самым его недействительный характер. Подобно тому как идеальная модель конструируется естествоиспытателем в качестве инструмента, средства для познания природы, так и идеальный тип создается как инструмент для постижения исторической реальности.

Одним из наиболее распространенных заблуждений Вебер считает "реалистическое" (в средневековом значении этого термина) истолкование идеальных типов, то есть отождествление этих умственных конструкций с самой историко-культурной реальностью, "субстанциализацию" их.

Однако тут у Вебера возникают затруднения, связанные с вопросом, как же конкретно конструируется идеальный тип. Вот одно из разъяснений Вебера по этому вопросу: "Содержательно эта конструкция несет на себе характер некоторой утопии, полученной путем мыслительного усиления, выделения определенных элементов действительности". Это его разъяснение весьма существенно, оно обнаруживает известные противоречия в трактовке идеального типа. В самом деле, с одной стороны, как мы видели, Вебер делал акцент на том, что идеальные типы "недействительны", представляют собой "утопию", "фантазию". С другой стороны, как теперь выясняется, они берутся из самой действительности, путем, правда, некоторой ее "деформации" - усиления, выделения, заострения тех элементов, которые исследователю представляются типическими. И, несмотря на постоянное оговаривание того, что типическими они представляются только самому исследователю, что это отнюдь не означает, что они типические на самом деле, - несмотря на такое постоянное "установление дистанции", нельзя отделаться от того обстоятельства, что все-таки идеальная конструкция извлечена из самой эмпирической реальности.

Значит, эмпирический мир - это не просто хаотическое многообразие, как полагали Риккерт и Виндельбанд; это многообразие предстает исследователю уже как-то организованным в известные единства, комплексы явлений, связь между которыми - пусть еще недостаточно установленная - все-таки предполагается существующей.

Те, кому доводилось заниматься методологией М. Вебера, замечают это противоречие и приходят к выводу, что ему не удалось последовательно реализовать методологические принципы Риккерта, что в своей теории образования идеальных типов он возвращается на позиции эмпиризма, который, вслед за Риккертом, пытался преодолеть.

Итак, идеальный тип - что же это: априорная конструкция или эмпирическое обобщение? Видимо, подчеркивание некоторых элементов действительности с целью образования понятия предполагает выделение из индивидуальных явлений чего-то если не общего для всех них, то по крайней мере характерного для многих. Эта процедура прямо противоположна образованию индивидуализирующих исторических понятий, как их представлял себе Риккерт: она похожа скорее на образование понятий генерализирующих.

Чтобы разрешить это противоречие, необходимо разграничить исторический и социологический идеальные типы.

Еще Риккерт отмечал, что в отличие от истории социология как наука, устанавливающая законы, должна быть отнесена к типу наук номотетических, пользующихся генерализирующим методом. Что же касается наук номотетических, то в них общие понятия выступают не как средство, но как цель познания; способ образования социологических понятий, по Рикксрту, логически не отличается от способа образования понятий естественнонаучных. Своеобразие веберовской концепции идеальною типа и ряд трудностей, связанных с этой концепций, определяются как раз тем обстоятельством, что идеальный тип у Вебера служит методологическим принципом как социологического, так и исторического познания.

. Проблема понимания и интерпретация идеального типа

До сих пор мы рассматривали категорию идеального типа с чисто логической точки зрения - как логическую конструкцию, обеспечивающую общезначимость и тем самым объективность исторического и социологического познания. Однако для того, чтобы показать, как работает понятие идеального типа у Вебера, необходимо проанализировать это понятие также с содержательной точки зрения. При этом мы сможем увидеть, в чем состоит эвристический характер идеального типа, как с его помощью добывается знание. Для этого нам необходимо ввести еще одно фундаментальное понятие социологии Вебера - категорию понимания.

Как ни парадоксально, но Вебер в ходе своей работы вынужден был ввести ту самую категорию, против которой он возражал, касаясь ее при анализе работ Дильтея, Кроче и других представителей интуитивизма. Правда, у Вебера понимание имеет иное значение, чем в интуитивизме.

Необходимость понимания предмета своего исследования, согласно Веберу, отличает социологию от естественных наук. "Как и всякое событие, - пишет он, - человеческое... поведение обнаруживает связи и закономерности протекания. Но отличие человеческого поведения состоит в том, что его можно понятно (verstandlich) истолковать"(10, 403-404). То обстоятельство, что человеческое поведение поддается осмысленному толкованию, предполагает специфическое отличие науки о человеческом поведении (социологии) от естественных наук. Но ведь именно здесь усматривал различие между науками о духе и науками о природе также и Дильтей.

Однако Вебер с самого начала спешит отмежеваться от Дильтея: он не противопоставляет понимание причинному объяснению, а, напротив, тесно связывает первое со вторым. "Социология (в подразумеваемом здесь смысле этого многозначного слова) означает науку, которая хочет истолковывающим образом понять (deutend verstehen) социальное действие и благодаря этому причинно объяснить его в протекании и его последствиях". Отличие веберовской категории понимания от соответствующей категории у Дильтея состоит не только в том, что Вебер предпосылает понимание объяснению, в то время как Дильтей их противопоставляет; понимание, кроме того, согласно Веберу, не есть категория психологическая, как это полагал Дильтей, а понимающая социология - в соответствии с этим - не есть часть психологии.

Рассмотрим аргументацию Вебера. Социология, по его словам, так же как и история, должна брать в качестве исходного пункта своих исследований поведение индивида или группы индивидов. Отдельный индивид и его поведение являются как бы "клеточкой" социологии и истории, их "атомом", тем "простейшим единством", которое само уже не подлежит дальнейшему разложению и расщеплению. Поведение индивида изучает, однако, и психология, В чем же отличие психологического и социологического подходов к изучению индивидуального поведения?

Социология, считает Вебер, рассматривает поведение личности лишь постольку, поскольку личность связывает со своим действием определенный смысл. Только в этом случае ее поведение может интересовать социолога: что же касается психологии, то для нее этот момент не является определяющим. Таким образом, социологическое понятие действия вводится им через понятие смысла. Действием, отмечает он, называется человеческое поведение в том случае, если действующий индивид или действующие индивиды связывают с ним субъективный смысл.

4. Теоретические устремления и программные установки веберовского ренессанса

. "Антиномизм" Вебера

Сегодняшние приверженцы М. Вебера свои попытки «современного прочтения» веберовской социологии чаще всего начинают именно с критики сложившихся о нём представлений. Одним из весьма симптоматичных явлений веберовского ренессанса, достаточно рано обнаруживших эту его тенденцию, была книга И. Вайса "Обоснование социологии Максом Вебером" (1975), стоящая у истоков рассматриваемого нами поворота в вебероведении. В противоположность прежней склонности характеризовать Вебера как фигуру кризисную, а его социологию - как исполненную непримиримых противоречий, Вайс стремится истолковать эти - мнимые, по его мнению, - противоречия как форму постановки - и, главное, решения - фундаментальных социологических проблем. Это и дает ему право отвергнуть сложившееся представление об антиномичности веберовского миропонимания, обнаруживая "синтез" там, где раньше видели борьбу логически несовместимых тенденций. "Фактически, - пишет Вайс, - относительная бесплодность прежних дискуссий о веберовском понимании науки, тезис о противоречивости Вебера и вырастающие на его основе крайне противоречащие друг другу истолкования его мысли - все это имеет своим источником зависимость истолкователей именно от тех научно-теоретических утверждений, на преодоление которых как раз и была направлена веберовская рефлексия". Самой радикальной противоположностью в "рецепциях М. Вебера" автор книги считает "противоположность между толкованием Вебера как решительного поборника натуралистической социальной науки, с одной стороны, и как систематизатора в аспекте теории наук о духе, антинатуралистически ориентированного понимания социальной науки - с другой". Она, эта противоположность, отражает, согласно Вайсу, пагубный раскол всей западной социологии XX века на две противостоящие друг другу теоретико-методологические ориентации - натуралистическую и антинатуралистическую, приведший в конце концов науку об обществе в тупик глубокого кризиса.

По мнению Вайса, этот раскол сказался и на восприятии идей Вебера в западной социологии, где вплоть до начала 70-х годов продолжают противостоять друг другу трактовки, представляющие его как решительного поборника "натуралистической социальной науки", с одной стороны, и в качестве представителя ее "антинатуралистически ориентированного понимания" - с другой.

Споры о веберовской "исследовательской программе"

Согласно статье о Винкельмане, современное обсуждение веберовской проблематики отличается, во-первых, тем, что оно проходит на фоне подготовки историко-критического собрания сочинений и писем М. Вебера. Во-вторых, стремлением определить место Вебера в истории интеллектуального развития, связь его мышления с идеями и понятиями современников и предшественников. В-третьих, обновлением и проработкой вспомогательной литературы о Вебере (документация, касающаяся исторического контекста веберовского творчества, взятою как в целом, так и в отдельных его аспектах, справочно-библиографическая литература и т. д.). В-четвертых, стремлением к "актуализирующей и деконтекстуализирующей" интерпретации социологии Вебера и систематизации ее центральных элементов (в этой связи упоминаются две книги о Вебере, вышедшие в 1979 г., - В. Шлюхтера "Развитие западного рационализма" и Р. Прево "Научная программа Макса Вебера". Особо выделяются в современной вебериане работы И. Вайса (32) и Г. Рота (США), которые стремятся предложить современное прочтение веберовской "понимающей социологии".

Тот факт, что Вебер воспринимается современными западноевропейскими (а не только западногерманскими) социологами как классик, исполнен для авторов статьи о Винкельмане глубокого смысла, поскольку свидетельствует о современном состоянии социологии, во всяком случае в ФРГ. "Если Вебер, таким образом, становится ''классиком", то это, конечно, - отмечают они, - может означать, что решающий мотив веберовского ренессанса отступает на задний план. Возврат к веберовской "понимающей" социологии связан с преодолением многократно обсуждавшегося "кризиса" социологии...".

Таким образом, программа веберовского ренессанса растворяется в гораздо более далеко идущей программе преодоления кризиса буржуазной социологии. В заключительной части статьи, где ее "программность" манифестируется уже совершенно открыто, предлагается "руководство" к дальнейшей разработке веберовских идей, состоящее из пяти пунктов. "Необходимы: во-первых, тщательный учет исторических предметных исследований о времени; во-вторых, представление об имевших хождение в его время (следовательно, предшествовавших работе Вебера) пониманиях и понятийных структурах; в-третьих, объяснение изменений, которые эти понимания и системы понятий претерпели у Вебера; в-четвертых, понимание "теоретической" концепции и исследовательски-программного "духа" его работ; и, наконец, в-пятых, включение достигнутого с веберовских времен состояния исследования".

К ним добавляется также "установка" самой веберовской "исследовательской программы", которая, как пишется в статье, "требует постоянного, предполагающего напряженные усилия, комбинирования исторических (эволюционно-ориентированных) исследований частных случаев, какие сам Вебер предпринимал в рамках изучения протестантизма, и сравнительных религиозно-социологических штудий и шаг за шагом осуществляемой понятийной ревизии, если необходимость таковой достаточно определенно удостоверяется исследуемыми обстоятельствами дела". Хотя "программа", которую формулировали в качестве общей перспективы нынешнего веберовского ренессанса его наиболее энтузиастически настроенные провозвестники, утверждалась как будто от имени всех, по крайней мере западногерманских социологов, так или иначе вносящих свой вклад в "реактивацию" наследия Вебера, на самом деле она выражала только одну - назовем ее условно "винкельмановской" - тенденцию этого в общем-то довольно пестрого и разноречивого социологического устремления. Как свидетельствуют работы И. Вайса, стремящегося сочетать на почве обновленного Вебера "стабилизационное" социологическое устремление с "кризисным", наряду с нею со всей определенностью заявляют о себе иные тенденции, связанные с другим представлением о перспективах веберовского ренессанса, иначе мотивированные с точки зрения идейно-теоретической. Не случайно самим автором статьи о Винкельмане пришлось, заключая ее, сделать некоторые оговорки даже по поводу тех новых работ о Вебере, которые в их же тексте фигурировали как симптом "нового веберовского ренессанса". Оказалось, например, что книги Р. Прево "Научная программа Макса Вебера" и В. Шлюхтера "Развитие западного рационализма" не вполне отвечают той "исследовательской программе" Вебера, которую извлекли из веберовских работ (и винкельмановских комментариев к ним) В. Шпрондель и его соавторы, предложившие ее как программу веберовского ренессанса вообще. Согласно заключению их статьи, "попытки реконструкции и экспликации, как они недавно были предприняты Прево и Шлюхтером... по существу, опираются на современные социологические или социально-психологические системы понятий. При этом на задний план отступает особенность веберовской социологии, типологический проект, конструкции которого всегда имеют основание в вещах (fundamentum in re). Классификаторские, формально-аналитические систематизации и (или) иерархизации "линеаризуют" Вебера, если иметь в виду его исследовательски программную ориентацию". Как видим, здесь также обнаруживается раскол между "винкельмановски" (скажем так) ориентированными провозвестниками веберовского ренессанса, желающими "предписать" ему свою собственную "программу", с одной стороны, и теми авторами, которые, не пытаясь "программировать" перспективу возрождения Вебера, вносят вклад в развитие и углубление интереса к этому основоположнику немецкой буржуазной социологии XX в. своими конкретными исследованиями о нем, - с другой. В конце концов, камнем преткновения, о который раскалывается единое устремление веберовского ренессанса, оказывается вопрос: искать ли у самого Вебера ответа на проклятые проблемы, с которыми столкнулась ныне западная социология, ищущая выхода из затянувшегося теоретико-методологического кризиса, или, наоборот, решать "загадку Вебера", отправляясь от современных социологических представлений? В случае первого из возможных здесь ответов, к которому явно склоняются В. Шпрондель и его соавторы по статье об И. Винкельмане, вопрос о социологическом кризисе ставится более радикально. Кризис этот представляется настолько глубоким, что выход из него предлагается искать с помощью обращения к теоретическому наследию автора, вообще находящегося за пределами нынешнего "социологического истеблишмента". Во втором же случае - как мы могли убедиться на примере Вайса - социологический кризис не представляется настолько глубоким, чтобы современные социологические воззрения препятствовали решению "загадки Вебера". Наоборот, кажется возможным более адекватно постичь саму веберовскую социологию, только отправляясь от современных социологических представлений. В первом случае преодоление теоретико-методологического кризиса социологии предполагается вообще немыслимым без обращения к Веберу и его подлежащей реконструкции - "большой социологии". Во втором - выход из социологического кризиса в общем-то кажется возможным и без обращения к веберовскому наследию, хотя его современное осмысление и не исключается как один из позитивных моментов процесса нынешней "стабилизации" западной социологии. В одном случае вебероведы исходят из того, что сегодняшняя западная социология жизненно заинтересована в углубленном освоении веберовского наследия: современность заинтересована в адекватном прочтении Вебера гораздо больше, чем его наследие - в проясняющих анализах представителей современной социологии. В другом случае, наоборот, исследователи склоняются скорее к тому, что как раз веберовское наследие нуждается для своего адекватного постижения в "современном прочтении"; что оно в большей степени "заинтересовано" в современной западной социологии, чем она в нем.

Таким образом, уже здесь, на уровне самого общего подхода к теме "Вебер и современность", в рамках одного и того же веберовского ренессанса, прочерчиваются по крайней мере две линии - более радикальная (в смысле критичности отношения к современной социологической ситуации и, соответственно, предварительной оценки значения - правильно истолкованного - веберовского наследия как спасительного средства от "кризиса социологии") и менее радикальная, для которой обращение к Веберу лишь один из моментов движения западной социологии на пути "стабилизации".

В плане собственно теоретическом осознание этой ситуации побуждает радикально настроенных провозвестников веберовского ренессанса задаться вопросом ("простым и одновременно труднейшим, который встает в свете современного прочтения Вебера"): "Как должна была бы выглядеть общая теория социального действия, которая была бы одновременно адекватна духу веберовской социологии и удовлетворяла современным требованиям?". В конце концов, этот вопрос оказывается центральным в рамках нынешнего веберовского ренессанса, однако таким вопросом, который не столько объединяет, сколько разъединяет западных социологов, апеллирующих к Веберу. Хотя, разумеется, факт подобной апелляции различных социологов к одной и той же социологической традиции мог бы выглядеть - и действительно выглядит при поверхностном рассмотрении - как свидетельство общности нынешних устремлений представителей достаточно различных социологических ориентации, решающим, как мы убеждаемся, оказался все-таки не сам этот факт апелляции к одной и той же фигуре, а то, с каких теоретических позиций, в русле каких социологических устремлений к ней апеллируют.

Идеологические особенности веберовского ренессанса

Хотя все сказанное выше свидетельствует о том, что повышенный интерес к М. Веберу в западной социологии действительно продиктован сегодня потребностью в ее теоретико-методологическом перевооружении, нельзя не учитывать также и идеологический аспект веберовского ренессанса.

Существенной идеологической особенностью этого ренессанса является тот факт, что он идет на смену так называемому ренессансу К. Маркса, нараставшему в западной социологии начиная со второй половины 60-х годов. "Прежде всего, - подчеркивают В. Шпрондель и его соавторы, - веберовский ренессанс, несомненно, следует рассматривать в многослойной связи с марксистской волной, идущей тем временем на убыль". "Ударной силой", пробившей дорогу Марксу (разумеется, соответствующим образом истолкованному) в "буржуазный социологический истеблишмент", был, как уже говорилось, неомарксизм, ставший важнейшим социально-философским истоком леворадикальной социологии. По мере утраты неомарксизмом и леворадикальной социологией своих идеологических позиций во второй половине 70-х годов (а утрачивали они их, в частности, и потому, что не смогли учесть возрастающего интереса социологической аудитории к этической проблематике, к осмыслению "стабилизирующих" социокультурных факторов и т. д.) мало-помалу исчерпывался и "марксистский ренессанс" в буржуазной социологии. Правда, в общем интерес к Марксу в западной социологии не угасает. Он и теперь, как правило, фигурирует первым в триаде основоположников современной западной социологии: Маркс-Вебер-Дюркгейм.

Пробившись в "социологический истеблишмент", неомарксисты заняли там достаточно прочные и активные позиции, стремясь объединить под своим флагом "антиконсервативные" социологические устремления. Но интерес западных социологов к Марксу и неомарксизму не имеет уже характера моды и ажиотажа, как это было на Западе, скажем, на рубеже 60-70-х годов. Судя по всему, объектом такого ажиотажа гораздо чаще становился в нынешней социологии именно М. Вебер; и хотя веберовский ренессанс находится в определенной зависимости от "марксистского ренессанса" - это скорее негативная, чем позитивная зависимость: воля к преодолению.

Это обстоятельство связано с теоретической предысторией веберовского ренессанса. Дело в том, что борьба с неомарксистским нигилизмом, зачастую осмысливавшаяся его противниками как борьба против марксизма как такового, была одним из важных мотивов, побуждавших социологов нерадикальной ориентации все чаще апеллировать к Веберу. Ведь к нему неоднократно взывали и сами основоположники неомарксизма (Хоркхаймер, Адорно, Маркузе и другие), вслед за молодым Лукачем заимствовавшие у него понятие рациональности, истолкованное, правда, в духе концепции отчуждения.

А потому их теоретическим оппонентам поневоле приходилось обращаться к "подлинному Веберу" (мотив, который до сих пор доминирует в нынешней вебериане). Так мало-помалу на рубеже 60-70-х годов прорисовывалось стремление "аутентичному марксизму" неомарксистов противопоставить нечто вроде "аутентичного веберианства". Провозвестники ренессанса Вебера, начиная с И. Вайса, выступившего с полемически острой книгой о нем еще в 1975 году, и кончая авторами только что рассмотренной нами статьи, пытаются истолковать Вебера как фигуру, так сказать, равновеликую Марксу. У Вайса, например, подобная интенция находит выражение уже в самой постановке вопроса о целостном анализе веберовского учения. "В констатации того факта, что сам Вебер не развил принципиально и систематически свое понятие о социологии, - пишет он, возражая тем западным авторам, которые на этом основании говорят о "необъединимости" различных веберовских подходов в единое целое, - конечно, не следует, что невозможно и непозволительно якобы искать у него такою рода понятие.

Ведь точно так же (а вероятно, еще более остро) обстоит дело и в отношении Карла Маркса, однако это не помешало тому, что появилось множество соответствующих работ, и это определенно связано не только с совершенно иной исторической и политической позицией этого автора".

Здесь показателен уже сам способ аргументации: стремление поставить "проблему Вебера" в связь с традицией исследования идейного наследия Маркса, обосновать новый способ постановки "проблемы Вебера" с помощью ссылки на авторитет марксоведческой традиции - факт, свидетельствующий о влиятельности последней в западных академических кругах. Характерно и свидетельство И. Вайса, что "тем не менее (то есть несмотря на это соображение, кажущееся ему само собой разумеющимся. - Авт.) в потоке литературы о Вебере такого рода усилия почти полностью отсутствуют. И следовательно, новое в подходе к веберовскому творчеству связывается самими провозвестниками нынешнего "поворота к Веберу" прежде всего со стремлением установить единство и целостность его понимания социологии, которое - в этом отношении - было бы сопоставимо с марксовым пониманием.

Причем, и это здесь самое симптоматичное, упомянутое единство веберовекого понимания социологии ("единая и однозначная интенция" всего веберовекого творчества" усматривается Вайсом в стремлении Вебера построить ее как "пауку о действительности". Предложенная экспликация веберовекого обоснования социологии, читаем мы в заключении книги Вайса, руководствовалась пониманием, согласно которому существует именно единая целенаправленность этого обоснования, которая и обусловливает интерес к веберовской социологии в современной дискуссии. Эта единая интенция "заключалась в том, чтобы развить социологию как науку о действительности (если сохранить этот обиходный термин)".

У Вебера, согласно его комментатору, речь идет о том, чтобы построить социологию, органически связанную с общественной действительностью, сознательно вписывающую себя в определенный социально-исторический контекст, - "эмпирическую социологию, опосредствованную историческим действием". Однако если учесть, что в русле "ренессанса Маркса" подобным образом истолковывалась именно марксистская социология - как теория, социологически осмысляющая свои собственные мыслительные предпосылки, то станет совершенно очевидным - и в этом отношении Вайс стремится укоренить веберианство в современной западной социологии, опять-таки используя популярность неомарксистских "ходов мысли". Так что и в данном пункте совершенно отчетливо ощущается нечто вроде зависимости веберовского ренессанса от неомарксистского.

Это впечатление усиливается, если учесть, что, по мнению Вайса, новая актуальность и применимость веберовеких устремлений и утверждений возрастает именно в связи с последовательным методологическим развитием его социологически-научной предпосылки. Ведь здесь имеется в виду все та же предпосылка социологии науки относительно социологически-научного подхода к знанию (в том числе и социологическому), в рамках которого оно с самого начала берется как социально обусловленное. А поскольку та же предпосылка общепризнана как специфическая в первую очередь для марксистской социологии и именно ею введенная в научный оборот, постольку "новая актуальность" Вебера оказывается связанной как раз с тем, что сближает веберовский подход с марксизмом, причем "сближение" это устанавливается в существенно важном пункте.

Естественно, что при этом Вайс оказывается перед необходимостью вступить в полемику с теми марксистски ориентированными исследователями творчества Вебера, которые именно в этом пункте проводят водораздел между веберианством и марксизмом. "В (диалектической) сплетенности с общественной практикой, - констатирует Вайс, - заключается, по его собственному суждению, специфический признак и преимущественно марксистской социальной науки. Между тем для многих марксистских теоретиков Макс Вебер все еще имеет значение представителя буржуазной социологии, отчужденной от практической действительности и увековечивающей само это отчуждение, - той социологии, каковая в качестве объективистской, номиналистической и свободной от оценочного подхода является якобы одновременно и зеркалом, и идеологическим оправданием овеществленных отношений".

Полемизируя против подобного понимания веберовской социологии, Вайс утверждает, что при такой квалификации позиции Вебера его критики упускают из виду существенно важный угол зрения, который открывает социальная наука, решительно ориентированная на интересы деятельности. А между тем именно такую науку пытался построить Вебер, стремившийся к рассмотрению общественной реальности в аспекте человеческой деятельности. И обращение к его социологии способствует, если верить автору книги о Вебере, решению важнейшего вопроса "марксистского образования понятий и формирования теории", а именно вопроса о том, реализуется ли в этом процессе постулированное марксизмом "единство анализа и критики овеществленных отношений".

Ведь "критическим измерением марксистского анализа", развивает Вайс свою мысль, является то, которое "прежде всего освобождает общественную деятельность как таковую, поскольку он (этот анализ) раскрывает овеществленные, "естественно выросшие" отношения как постижимые в их общественной и исторической сущности. Несомненно, отчужденное поведение, как таковое, можно раскрыть лишь в том случае, если анализ руководствуется предварительным понятием социальности и заложенных в ней возможностей отчуждения". В рамках же "марксистских предпосылок", по его мнению, "понятийный и методический инструментарий для постижения подлинно социального действия до сих пор развит лишь в недостаточной мере": и чтобы развить его в достаточной степени, следует обратиться к правильно понятой веберовской социологии.

Самому Вайсу кажется неудовлетворительной перспектива решения вопроса об "истинной социальности" на путях противопоставления Марксу "абстрактного разделения... труда и взаимодействия (Interaktion)" людей, предложенная неомарксистом Ю. Хабермасом. Тем не менее комментатор Вебера считает обоснованным неомарксистский тезис, согласно которому "пренебрежение уровнем социальности проистекает из непроясненного понятия материальности" в марксизме.

"Хотя, - пишет Вайс, - ранние работы Маркса содержат специальное антропологическое обоснование теории социального действия, но его политическая экономия (как "анатомия буржуазного общества") сосредоточивается на том, чтобы раскрыть "естественные законы капиталистического производства... эти с железной необходимостью действующие и осуществляющиеся тенденции как таковые" (то есть в их овеществленной, естественно выросшей форме проявления). Закономерные процессы и тенденции не раскрываются, как это соответствовало бы критической и аналитической интенции, систематическим образом в качестве овеществленных общественных процессов (или: в качестве еще не пришедшей к самой себе социальности)".

Вот этот "в такой же мере понятийно-теоретический, как и методический дефицит марксистской позиции" Вайс и хотел бы восполнить с помощью новой интерпретации Вебера, которая, как это со всей очевидностью вытекает из приведенного рассуждения, сама находится в далеко идущей зависимости от неомарксистского "ренессанса Маркса" в западной социологии (со всеми его негативными теоретическими аспектами).

Нам еще предстоит вернуться к критическому рассмотрению понятия "истинной социальности" и соответственно ее "отчуждения", апеллируя к которому Вайс приходит к выводу о факте "понятийно-теоретического и методического дефицита" в марксистском понимании общества. Пока же важно констатировать, что на том этапе веберовского ренессанса, который выражает рассматриваемая статья о Вебере, между этим основоположником буржуазной социологии XX в. и Марксом западные социологи пытаются установить отношения своеобразной "взаимной дополнительности". Речь идет о том, чтобы "примирить" обновленный интерес к Веберу, скачкообразно возраставший в западной социологии, с неомарксистскими установками "ренессанса Маркса" в социологической мысли на Западе.

"Веберовская теория социального действия..., - подчеркивает И. Вайс, - насущно необходима, прежде всего если иметь в виду механизм и формы оплотнения смысловым образом ориентированного социального поведения во "вторую природу"; разумеется, такого рода дополнение, во-первых, в принципе не выходит за пределы собственного веберовского толкования. С другой стороны, как мне кажется, у Вебера социальность действия в принципе определяется так, что она раскрывается как предмет и масштаб отчуждения или овеществления".

Если же истолковать взгляды Вебера таким образом - а в этом Вайс и видел важнейшую задачу своей книги о нем, - то "уровень и целенаправленность социологического образования понятий и формирования теории", достигнутый веберовской социологией, оказывается совсем не противостоящим "критической (и практической) интенции", о которой так много говорится в "радикальной" (то есть неомарксистски ориентированной) социологии. А если исходить из тезиса "об опосредствовании социальной науки и общественной практики" (актуализированного на Западе такими ведущими неомарксистами, как Ю. Хабермас), то, согласно выводу Вайса, "можно было бы доказать несостоятельность абстрактного противопоставления марксистской и веберовской установок - также и - на теоретическом и методологическом уровне". Во всяком случае, самому ему представляется, что между Марксом и веберовской теорией социального действия гораздо больше общего, чем, скажем, между ним и "системной теорией". Хотя, по его словам, нынешние марксистские теоретики (имеются в виду Г. Клаус (ГДР) и К. Тъяден (ФРГ) "принимают и усваивают скорее системно-теоретические предпосылки, чем теоретико-деятельностные, понятые в духе Вебера".

Это тяготение он склонен объяснять тем, что "марксово понятие общества как диалектической тотальности все еще имплицирует остаток гипостазирования целостности, которое противостоит опосредствованию этого целого смысловым горизонтом действительных общественных факторов". И в виде "прививки" против такого "гипостазирования целостности" общества в ущерб составляющим его индивидам, которые находят свое дальнейшее развитие именно в системной теории, в книге И. Вайса предлагается "веберовская критика всякого гипостазирующего образования понятий и формирования теории в социологии".

Избежать упомянутого гипостазирования "общественной тотальности" можно, согласно Вайсу, лишь обращаясь вслед за Вебером к исследованию смысла, вкладываемого индивидами в свои действия, ибо только анализ этого "объективного имеющегося в виду смысла" может быть единственным путем открыть социальную каузальность как таковую". В этом направлении двигаются, по его мнению, и неомарксисты, амальгамирующие "материалистическую и психоаналитическую теорию", поскольку, с их точки зрения, "материальные отношения воздействуют постольку, поскольку они "имеются в виду". Иначе говоря, и в этом пункте констатируется своеобразная конвергенция неомарксистского "ренессанса Маркса", с одной стороны, и обновленного веберианства - с другой.

Но в то же время и сам Вайс чувствует, что простой ссылкой на "смысл, который конституируется, утверждается и становится действенным в социальном взаимодействии ", нельзя решить "центральную проблему социологического исследования": "как смысловая отнесенность" поведения каждого индивида к поведению других лиц (характеризующая, по Веберу, всякое социальное действие) "утрачивает свой открыто общественный характер и трансформируется в природную детерминацию". По мнению Вайса, трудность заключается здесь в том, чтобы "понять эту квазиприроду так, чтобы она раскрывалась одновременно как овеществленная смысловая отнесенность и как социальность". Как видим, это все та же проблема объективации, овеществления и отчуждения, впервые переведенная на язык науки об обществе именно марксизмом. Только автор книги о Вебере вносит свои "коррективы" в этот "перевод" с помощью веберовской терминологии, которая, будучи введенной в неорганический для нее контекст гегелевской и марксистской традиций, не столько проясняет, сколько запутывает проблему.

Но из этой "нужды", возникающей в результате "амальгамирования" двух столь мало совместимых подходов к проблеме объективации и овеществления, автор книги о Вебере пытается делать "добродетель". Полная непрояснённость соответствующих понятий, проистекающих из такого противоестественного "слияния", используется им для того, чтобы, с одной стороны, подвергнуть критике марксизм за "пренебрежение уровнем социальности", которая в этом случае понимается И. Вайсом в духе символического иптеракционизма - как чисто символические взаимодействия людей, представляющие собой "неовеществленную форму объективации смысла". Однако, с другой стороны, Вайс критикует и символически интеракционизм, причем именно за то, что "в рамках этой теории объективация понимается исключительно как символизация, а не как овеществление...". Иначе говоря, теперь символическому интеракционизму противопоставляется марксизм, хотя он и ставит проблему овеществления в совершенно иной плоскости, чем та, на которой выстраивают свою теорию символические интеракционисты. "Синтез" этих двух (мнимых) противоположностей предлагается искать опять-таки у М. Вебера, во-первых, "имплицировавшего" в своих понятийно-теоретических анализах "теорию символизма", а во-вторых, создавшего методологический инструментарий для постижения "не только... символически объективируемых, но и овеществленных смысловых и деятельностных связей".

Таким образом, Вебер, "углубленный" в неомарксистском (в особенности хабермасовском) духе и "уточненный" с помощью символического интеракционизма (в особенности его феноменологически ориентированной разновидности) - вот перспектива преодоления кризиса западной социологии, которая прорисовывается на этом, сравнительно раннем этапе веберовского ренессанса.

И сколь бы "компромиссный" характер не имело решение неизбежно возникающей здесь антиномии "Маркс-Вебер", в общем в качестве основы "компромисса" предлагается именно веберовская социология.

А путь, каким И. Вайс идет к этому результату, - это, с одной стороны, истолкование Вебера в духе социологического радикализма, а с другой - попытки залатать обнаруживающиеся прорехи того же социологического радикализма с помощью веберовской понимающей социологии. В этом (втором) случае уже в рамках самой кризисной тенденции западной социологии намечается сдвиг но направлению к веберовскому ренессансу, ставшему одной из форм утверждения стабилизационной тенденции западной социологии, связанной со стремлением к преодолению кризиса ее теоретико-методологических оснований.

Несколько иную форму обоснования необходимости "нового прочтения" Вебера, аргументируемой с помощью апелляции к авторитету Маркса, возросшему в социологических кругах, мы встречаем в более поздних работах, относящихся к веберовскому ренессансу. Так, в рассмотренной выше статье Вебер поднимается на "уровень" Маркса, поскольку и тот, и другой одинаково рассматриваются именно как классики социологической мысли. "Поскольку Вебер является классиком социологии, - читаем мы в этой статье, - постольку он является таковым прежде всего в том же самом смысле, что и Дюркгейм, Маркс или Зиммель... Классики не подчиняются никаким отдельным "парадигмам", они не должны причисляться ни к каким отдельным "направлениям", напротив, они - верстовые столбы в допарадигматическом и (или) мультипарадигматическом развитии социологии. На этом фоне Маркс и Вебер, например, предстают не в их предметно-содержательной противоположности, равно как и не в отношении дополнительности, но прежде всего в отношении временной последовательности. Они описывают различные фазы общественного и экономического развития; они репрезентируют различные фазы развития социальных наук и наук о культуре, прежде всего политической экономии и социологии".

Литература

1.Гайденко, П.П. История и рациональность / Ю.Н. Давыдов.