"Конец истории" как значимый элемент современного мировозрения


«Конец истории» как значимый элемент современного мировозрения


Содержание

конец история философская глобальная

1. Концепции «конца истории» как форма отражения кризиса современного

общества

. «Конец истории» в контексте глобальных проблем

. Российское измерение «конца истории»

Список использованных источников и литературы


1. Концепции «конца истории» как форма отражения кризиса современного общества


Проблема - по определению - есть задача, которую невозможно решить имеющимися средствами: гносеологическими, идеологическими, материально-техническими и т.д. Анализ различных интерпретаций «конца истории» в социально-философской мысли и выявленное многообразие подходов и версий ярко демонстрирует проблематичный характер данной идеи.

Претензии на предсказание будущего (Коллингвуд их называл главным свойством неисторичности мысли) вели к идее о том, что раз существует неумолимый закон, история имеет определенный, как бы заложенный в ней смысл. Под смыслом часто понимается конечный пункт истории, то есть то, к чему она приведет так или иначе и что будет в конце концов с человечеством. Иными словами, смысл истории - это изначально (имманентно) и неумолимо заложенный в нее результат развития.

Многочисленная разрозненность эпизодов конца, с одной стороны, и схематизм, с другой, породили подобие заколдованного круга в понимании итогов существования современного человечества.

Сегодня, на рубеже двух столетий, мы вправе говорить об особом этапе в развитии цивилизации и культуры. В истории человечества было немного таких периодов, которые связаны с переломными состояниями цивилизации, радикальной перестройкой самих оснований человеческой жизнедеятельности. В такие эпохи всегда идут напряженные поиски новых мировоззренческих ориентиров, новых ценностей. Смысл философского исследования всегда состоял в том, чтобы не только прояснить те мировоззренческие структуры, которые определяют образ мира и образ жизни людей в ту или иную историческую эпоху, но и предложить возможные варианты новых жизненных смыслов и новых ценностей.

Все многообразие феноменов жизни, несмотря на их динамичность и относительную самостоятельность, организовано в структуре человеческого мировоззрения в целостную систему. Их системообразующим фактором выступают предельные основания каждой исторически определенной эпохи, представленные мировоззренческими универсалиями, которые в своем взаимодействии и сцеплении задают целостный обобщенный образ человеческого мира.

Мировоззренческие универсалии - это категории, которые аккумулируют исторически накопленный социальный опыт и в системе которых человек определенного исторического периода оценивает, осмысливает и переживает мир, сводит в целостность все явления действительности, попадающие в сферу его опыта. К таким категориальным структурам, обеспечивающим рубрикацию и систематизацию человеческого опыта, относятся и категории "смысла истории, конца истории, исторического процесса". Социально-философские трактовки истории создают основу для изучения общества и исторического процесса. Основные вопросы, на которые до сих пор нет однозначного ответа, состоят в следующем:

Каковы исторические законы и как они работают в реальности?

Каковы причины (движущие силы) развития и застоя, т.е. различные факторы влияния на историю?

Что такое общественно-исторический прогресс?

Имеется ли возможность предсказания или прогнозирования будущего, т.е. смысл истории?

Есть ли свобода и необходимость в истории?

Классическая теория исторического процесса исследует его логику, различные переходы, причины переходов от этапа к этапу, наиболее перспективные моменты, позволившие совершить рывок, а также общее, что можно выделить в каждом периоде. Ответы на данные вопросы с необходимостью детерминированы состоянием эпох в целом и уровнем развития науки и социальной теории в частности.

В реальной жизни мировоззренческие универсалии выступают не только как формы рационального мышления, но и как некие схемы, определяющие человеческое восприятие мира, его понимание и переживание. Они фиксируют наиболее общие характеристики как субъект-объектных, так и субъект-субъектных отношений человеческой деятельности, служат своеобразной матрицей их воспроизводства на конкретных этапах их исторического развития.

Транслируя накопленный социальный опыт, передавая его от поколения к поколению, фундаментальные универсалии обеспечивают воспроизводство определенного образца социальной жизни и определенных типов личности. Они выступают в качестве своего рода глубинных программ, предопределяющих сцепление, воспроизводство и вариации всего многообразия исторического процесса в его целостности, конкретных форм и видов поведения и деятельности, характерных для определенного типа социальной организации. В мировоззренческой универсалии «конца истории» можно выделить своеобразный инвариант, некоторое абстрактно всеобщее содержание, свойственное различным типам культур и образующее глубинные структуры человеческого сознания. Но этот слой содержания не существует в чистом виде, сам по себе. Он всегда соединен со специфическими смыслами, присущими культуре исторически определенного типа общества, которые выражают особенности способов общения и деятельности людей, хранения и передачи социального опыта, принятую в данной культуре шкалу ценностей. Например, трактуя «конец истории» как форму небытия, мы в античности обнаруживаем в содержании этого понятия полное отсутствие существования чего-либо, а в Древнем Китае, наоборот, небытие трактуется как источник и полнота бытия.

Для человека, сформированного соответствующей культурой, смыслы ее мировоззренческих универсалий чаще всего выступают как нечто само собой разумеющееся, как презумпции, в соответствии с которыми он строит свою деятельность и которые он обычно не осознает в качестве оснований своего миропонимания и мироощущения. Поэтому идущая от античности традиция в трактовке небытия, подкрепленная религиозным индивидуализмом средневекового христианства, породила в европейском сознании особого родастрах (почти патологический) перед индивидуальной смертью и всеобщим«концом истории». Многие выработанные философией идеи транслируются в культуре как своеобразные «дрейфующие» гены, которые в определенных условиях социального развития получают свою мировоззренческую интерпретацию. «Геном» «конца истории» в современной ситуации, с одной стороны, как некий устойчивый конструкт мировоззрения, позволяющий представить историю как целостность, а с другой, как продукт социальной инженерии, продуцирующей массовое сознание, максимально актуализирован.

В современный период истории, глубоко противоречивый и во многом конфликтный, небывалое распространение и большую притягательность приобрели эсхатологические темы, предсказания вселенской катастрофы, экологической или атомной гибели человечества, другие мотивы конца человеческой истории. Несмотря на огромные массивы научного знания, созданные в последние десятилетия, многие люди все больше вовлекаются в поток мистических монстриальных видений, начинают сопрягать конец второго тысячелетия с невероятными и навязчивыми апокалипсическими предчувствиями как относительно мира в целом, так и для нашей российской истории. Появились прорицатели, которые явления распада и упадка, разрушения политических, этических и эстетических критериев, так или иначе проявляющиеся в нашей стране, стали прямо связывать с концом русской истории, с завершением российской исторической драмы. В сфере конкретно-теоретического и философско-социологического знания выдвигаются и обосновываются идеи предела исторического прогресса, того, что история в основном, главном, себя исчерпала и дальше, в будущем существенно нового в ней не будет.

Все эти мотивы находят сегодня разностороннее и глубокое отражение в духовной культуре, в различных ее компонентах. Актуально и своевременно выглядит в этой связи суждение Томаса Манна, выраженное в его "Докторе Фаустусе": "Поистине существует апокалипсическая культура, до известной степени освещающая исступленные и несомненные факты и события, хотя это и наводит на мысль о странном психологическом феномене, заключающемся в повторяемости наитий прошлого, в несамостоятельности, заимствованности, шаблонности исступлений" .

Как должен вести себя исследователь в условиях, когда утопическое и катастрофическое сознание по-прежнему переживает пик ренессанса, а в целом явственно обнаруживается разочарование во всякой социально-проективной мысли? Когда желание жить по-человечески парадоксально совмещается с критикой всех разновидностей гуманизма? Когда вера в спасительную силу науки уживается с разочарованием в прогрессе и позитивном смысле истории как мировоззренческой установке?

В кризисные периоды общественно-исторического развития, разумеется возможно решительное отречение от идеала, от самой идеи разумного обустройства жизни, от рационализма. Для многих вполне реальным оказывается представление, будто стихия регулирует все формы общественного бытия и тем самым «избавляет» общество от тотальной ответственности за происходящее. В данном контексте вполне естественно закрепляется убеждение, что в качестве социальных регуляторов равноправно могут выступать научная идея, мистическое прозрение, миф или массовая греза. В новых современных мировоззренческих моделях история выступает своеобразной проекцией социального утопизма, несчастной истерзанной жертвой "самоорганизующихся прогнозов". Осознание специфики утопии и ее отличия от идеала и научного прогноза способно обогатить и социальное мышление, и привести к целостному представлению о мире, месте в нем человека и отношениях человека с миром.

Да, на протяжении веков «конец истории» служил ширмой для воплощения в жизнь антигуманных проектов, эксплуатации человеческого материала. Однако позитивный смысл данной идеи не исчерпал свой глубинный потенциал. «Конец истории» осмысливается как философская проблема, как совокупность альтернативных взглядов на развитие мира.

Природа знания, рациональности, мировоззренческого утопизма не остается неизменной. В ядре культуры складываются новые образы этих понятий. Здесь актуальными оказываются принципы рациональной критики, очищения модели от различного рода наслоений. «Конец истории» как идеал во многом выражает совершенную, высшую цель стремлений и желаний человека, прообраз действительности вне исторического человечества, разорвавшего путы вынужденной природной необходимости. Но реальность не в состоянии его достичь в полной мере. Он лишь выступает в качестве регулятивного принципа, обеспечивающего возможность совершенствования человеческих поступков, и одновременно как критерий их оценки. Идеал в силу своей недостижимости в мире вещей не может выступать реальной целью, понимаемой как конечный результат деятельности. Между тем, как показывает практика, человечество то и дело реализует и провозглашает утопии разного рода, исторические планы и схемы.

Современное мировоззрение отражает огромный и разносторонний опыт переживания утопического, мистифицированного, эсхатологического сознания. Обществу недостаточно сегодня тех идеалов и ценностных ориентации, которые вырастают из коллективного бессознательного, стихийного реалистического сознания. Идейная регуляция жизни общества, выработка норм, идеалов и ценностей, которые программируют жизненные мироориентации людей, - наиболее сложная задача, стоящая перед интеллектуальным сообществом. Переосмысление идейной регуляции основ человеческой жизнедеятельности, роли знания, веры, утопий, сложного сочетания констатирующе-познавательной и конструктивно-проективной функции сознания в мироориентации человека, определение значимости рационального постижения смысла истории как необходимой ценности современной культуры, выработка научно-ориентированного мировоззрения - это сфера наиболее перспективных исследований.

В нашей современной ситуации, характеризующейся драматизмом жизненных смыслов, необходима подлинная культура рациональности, где существует понимание, что утопия есть такой идеал, родовая специфика которого определяется не возможностью его практической реализации, не степенью трансцендированности, не функциями, не хронотопическими особенностями, а способом продуцирования идеала - произвольно сконструированного образа будущего социума.

Запад пережил эйфорию по поводу социальной инженерии, оптимальной наладки социального бытия. Но вместе с тем стало ясно, что никакое самое утонченное знание не постигает сложных сторон целостности исторического процесса. Многие аспекты человеческой жизни не поддаются регулированию. Цель проблематизированного исследования - предоставить в распоряжение человека возможно более богатый арсенал отрефлексированных критериев выбора мировоззренческих одежд, адекватных реальности.

Современное мировоззрение характеризуется небывалой кризисностью. Кризис - это основная характеристика социума конца XX века. Техногенный характер современной цивилизации, всплески модернизаций, ведущие к крушению традиционных систем социальных ценностей и связей; идущие «вразнос» социальные институты, не способные выстроить стабильную систему социальных зависимостей в новых условиях, а в целом вакуумный характер социального пространства, парализующий движение в большинстве направлений, привели к практически неуправляемому росту «тревожности», неустойчивости и внутренней конфликтности мировоззренческих схем. Тенденция к старению населения, феминизация многих сфер производства, замедление роста производительности наблюдаются повсеместно. Нестабильность социальной структуры общества, усложнение социальных процессов, динамики социальных групп, размывание ранее жестко очерченных границ социальных взаимодействий, усиление роли этнических и религиозных факторов в различных аспектах жизнедеятельности общества, отсутствие ресурсов для сглаживания процессов неравномерного развития - таковы объективные, в том числе исторические и субъективные, факторы, которые обострили проблему понимания будущего. Современное человечество, по характеристике О. Тоффлера пребывает в состоянии футурошока.

Если обратиться к современным исследованиям кризиса как "переломного момента, болезни развития, с обострившимися противоречиями между возросшими возможностями и потребностями и ранее сложившимися формами деятельности и т.д." , то существующие проблемы в сфере мировоззренческих ориентации можно квалифицировать как несоответствие традиционных обыденных представлений об историческом процессе новым общественным реалиям. Кризис современного мировоззрения - следствие так называемых перегрузок, когда человечество столкнулись с необходимостью отвечать на большее количество вопросов, чем оно способно решить (перегрузка новыми функциями, задачами, расходами, возникшими в ходе накопления стратегических и тактических ошибок, изменения условий и т. д.). Неадекватность постановки проблемы «конца истории», выбора ценностных приоритетов в современности возникла благодаря противоречивости современной научной картины мира, увеличению объемов неотрефлексированной информации и неоднозначности взглядов на сам исторический процесс, историю, ее смысл, перспективы развития человечества.

Кризис исторических ориентации определяется еще и тем, что человечество не может получить из своих собственных источников и окружения достаточно ресурсов, включая политические, идеологические, государственные, материальные, которые можно было бы мобилизовать для решения глобальной проблемы выживания.

Пока страны бывшей социалистической системы и третьего мира ищут пути приобщения к техногенной цивилизации, в странах, где она достигла наивысшего расцвета, умножаются признаки ее разложения. Два последних столетия человеческой истории определяли прогресс техногенной цивилизации, которая активно завоевывала себе все новые социальные пространства. Важнейшим признаком ее является ускоренный научно-технический прогресс. Было бы, однако, неверно видеть в угрозе термоядерной и экологической катастроф единственную причину цивилизационного и мировоззренческого кризиса. Эта угроза лишь ярко высветила более глубокий процесс размывания самих основ техногенной цивилизации, - процесс, затрагивающий ее субъективно-человеческое измерение, смысл жизни человека и общества. Кризис цивилизации означает обессмысливание тех мотивов, целей, которые сформировали ее целостность, явились движущей силой поступательного развития. Происходит разрушение сложившейся системы детерминации мотивов и поведения человека. Как ни парадоксально это звучит, кризис смысла порождается возросшей степенью человеческой свободы, выбора и ответственности.

В современном развитом обществе происходит радикальный переворот в системе социальных связей людей. Социальные группы различного масштаба и уровня продолжают существовать, но значительно ослабевают связи между каждой из этих групп и входящими в них индивидами. Резко возросшие темпы социальных изменений лишают групповые связи человека былой устойчивости, определенности, однозначности, размывают реально переживаемую им социально-групповую идентичность. На место прежней изоляции групповых культур приходят возрастающее сближение, усреднение и интернационализация типов материального и культурного потребления, образа жизни, источников и содержания социальной информации. Эти тенденции, отраженные в концепциях "массового общества" и "массового человека", ставят индивида в ситуацию своего рода культурного и психического одиночества: ведь «масса», «массовая культура» амбивалентны, неустойчивы по сравнению с традиционными группами и их культурами, гораздо в меньшей степени способны внушить человеку ясную систему ориентации, мотивов, ценностей.

Политика, влияющая на массовое сознание, вынуждена считаться с теми импульсами, которые толкают массы к тому или иному поведению. При этом политические прожекты никогда не ограничивались чисто рациональным, просвещенческим подходом. История, сама жизнь показали, что очень часто народные массы оказываются под воздействием не столько разума, сколько эмоций, страхов, мифов, т.е. определенного психического состояния. Нередко мы наблюдаем, что масса поддается не убеждению, а внушению, воздействиям на нее эмоций, верований. Поведение людей определяется очень часто не рациональными, а иррациональными инстинктами, поэтому политика всегда стремилась манипулировать массами, вести их в нужном для себя направлении. М. Хевеши характеризует наш век как «век толпы»: «Вытесненная из экономики наукой и техникой, иррациональность сосредоточивается во власти... разум каждого отступает перед страстями всех». В политике нет прогресса, как и в религии, и морали. Эволюция истории мало затрагивает сферу политики. Политика как рациональный инструмент использует для достижения целей иррациональные силы, опираясь на мифологические, социально-психологические, ментальные характеристики общественного сознания. Массы - потенциальная энергия всех социальных движений и потому они есть механизм продвижения тех или иных идей. Сумеречное состояние сознания, которое утрачивает активность, позволяет предаваться мистическому экстазу, видениям, паническому страху. Психология масс отличается от психологии индивида: «Мышление толпы - это... мышление виденного и знаемого. Вот почему, когда мы попадаем, как рыбы, в сеть толпы и начинаем грезить наяву, идеи проникают в наше сознание в виде... схем» . Идеи, прежде чем стать доступными массам, предельно упрощаются, превращаются в лозунги, призывы, а мысль о возможности быстрого решения социальных проблем приносит облегчение. В этом отношении философская (теоретическая) рефлексия призвана воплотить свою прежде всего критическую функцию, дав тем или иным мировоззренческим установкам адекватную оценку.

Попытки современных философских концепций определить возникающие общественно-исторические ориентиры как постиндустриальное, или информационное общество отражают лишь некоторые конкретные стороны происходящих перемен, но не раскрывают их сути, так как оперируют причинно-следственными связями, присущими уходящей в прошлое эпохе, и именно поэтому не способны служить ключом к пониманию будущего цивилизации - техногенной ли, антропогенной ли, космической, внеисторической.... Будущее неопределенно, а потому «опасно».

Анализ индивидуального и коллективного поведения людей в условиях современных, наиболее продвинутых в цивилизационном отношении обществ, позволили исследователям будущего обозначить некоторые тенденции-сценарии возможных перспектив. Впрочем, не таких жестких и догматичных как христианский или коммунистический. Один из этих сценариев в общем соответствует тому "концу истории", который обрисован у Ф. Фукуямы (либерально-гедонистический). Речь идет об обществе, достигшем высокого и гарантированного уровня материального благосостояния, создавшем механизмы, с помощью которых оно может рационально регулировать и разрешать возникающие перед ним проблемы, освобождая тем самым большинство своих членов от каких-либо особых забот и интересов, связанных с поддержанием социального и политического порядка. В действительности же, «благополучие» и «спокойствие» Запада, вступившего в Новую эру, находятся под угрозой, пока единство человечества подрывается вопиющим неравенством стран и народов.

Этот сценарий пронизывает религиозный, национальный, корпоративный и личный эгоцентризм, несовместимый с подлинным интересом к проблемам других народов. Угрозу данному сценарию создает не только глобальная ситуация, но и его собственная внутренняя ущербность. Ф. Фукуяма близок к истине, когда выражает надежду, что «перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один новый старт» . Скука рождается из бессмысленности жизни, которая в конечном счете может лишь усугубить «беспроблемное» существование. Сопоставление массового поиска смысла индивидуальной жизни и смысла жизни человечества в целом выявляет массу противоречивых коллизий. Человечество балансирует где-то между выживанием и комфортом. Появление проблемы многообразия мировоззренческих схем, возникших в процессе научного и культурного развития, и обнаружение скрытых ранее мотивов коллективного бессознательного - лишь один аспект духовного брожения, характерного для нашего времен, которое составляет не что иное, как сублимированную интенсификацию и утонченную рационализацию того социального и духовного кризиса, который, по существу, охватил все общество.

Когда полифония точек зрения и плюрализм вытеснили единую доктринальную систему, гарантированную откровением, способную объяснить все существующие явления аграрно-капиталистического статичного мира, когда прежнюю мировую религию сменило множество мелких сект, души простых людей были охвачены смятением, близким к тому, которое на философском уровне испытывали интеллектуалы, ставя проблему сосуществования множества теорий действительности и знания.

Общая тенденция массового общества к утрате определенного направления наиболее ярко наблюдалась в послевоенной Германии, где в первую очередь инфляцией были уничтожены и прежние традиции и ценности, и прежняя социальная структура. Выброшенные таким образом из своей социальной системы группы были подобны неорганизованной массе, которая лишь случайно может проявить склонность к интеграции. В этой ситуации возникла невиданная раньше интенсивная раздражительность и восприимчивость по отношению к новым формам переживания и опыта, но был утерян всякий шанс длительно сохранять определенный характер. Подобный эмоциональный фон сопровождает все двадцатое столетие - столетие «социальной мобильности», т.е. неустойчивой и постоянно меняющейся социальной структуры общества, по сути, ставшей органически маргинальной. Духовный кризис порожден волнами модернизаций, где мировоззрение «модернизируется» параллельно с наукой, культурой и другими социальными институтами, где нет преемственности в понимании прошлого, настоящего и будущего, остается немного альтернатив. Оцепенеть перед неотвратимостью зла, несет ли его ядерный снаряд или "кислотный дождь", перемещающий на большие расстояния частицы смертоносных веществ? Или, не жалея усилий, направить энергию, разум, волю на безотлагательное решение острых проблем? Человечество пока «застряло» где-то между этими двумя вопросами.

Тревога за завтрашний день, за будущую судьбу Земли, усугубленная экономической нестабильностью, нарастающим кризисом политических институтов, духовной сферы, нередко трансформируется в социальный пессимизм. За последние годы вышли десятки книг и статей, в которых предсказывается скорая гибель человечества. К прорицаниям близкого "конца цивилизации", апокалиптическим угрозам то и дело обращаются массовые издания, радио и телевидение. Мир действительно заглянул "в мрачную пропасть безнадежности". Несомненно, апокалиптика, или катастрофизм, не представляет собой единственное направление, характеризующее современный образ мышления. В целом мировоззренческую сферу сегодня отличает необычайная пестрота сюжетов, динамичная смена идей и концепций, призванных обосновать возможности и пути «бескризисного» развития.

Ныне любое явление общественной и политической жизни, каждое новое слово в науке и технике, то или иное нововведение в экономической сфере рассматривается сквозь увеличительное стекло - оценки ситуации и прогнозы на будущее носят гипертрофированный характер. Вместе с тем, идет ли речь о "конце человечества" или "ренессансе цивилизации", суждения оказываются неоднозначными, противоречивыми, видение будущего, принимая форму гипотез, то и дело меняет эмоциональную направленность.

Появление очередных техноиллюзий и репродуцирование на их основе утопических идей «о благоденствии» завтрашнего информационного общества (или иных возможных «социальных тупиков») послужили толчком для новых волн апокалиптического бума. С «1984 года», с легкой руки английского писателя Д. Оруэлла (1984 год долгое время фигурировал как «роковая» дата в судьбе мира), лавина мрачных пророчеств вновь обрушилась на страницы научных изданий и массовой печати. 1984 году были посвящены конференции и фестивали (Англия, США). Своего рода юбилей предсказаний Д. Оруэлла о том, что «брак» между технологией и бюрократией неизбежно породит настоящий тоталитарный «кошмар», послужил поводом для нового «витка» размышлений о будущем в средствах информации. Люди размышляли над новыми возможными инструментами подавления и тотального контроля. Вместе с нетерпеливым ожиданием того последнего шага, за которым якобы откроются горизонты новой цивилизации, в современном обществе не исчезает и "великий страх", который находит свое проявление как в массовом сознании, так и в разного рода теоретических концепциях.

Вторая половина нашего столетия ознаменовалась огромными изменениями - научными, экономическими, социальными и, как следствие, политическими, психологическими и моральными. Возник целый ряд концепций, пытающихся объяснить природу происходящих перемен и дать прогноз на ближайшие десятилетия. Особое место занимают две из них, кажущиеся иногда полярными. С одной стороны, многие социологи, пионером среди которых по праву можно считать Д. Белла, выдвинули теорию постиндустриального общества - нового социального устройства, в котором доминирующую роль приобретает производство услуг и информации, а социум оказывается управляемым не стихией рынка, а решениями, принимаемыми научной элитой. С другой стороны, исследователи, обращавшие особое внимание на культурологические составляющие социальной жизни, предложили концепцию постмодернизма, основывавшуюся на оценке новых социальных процессов, новой культуры и нового самосознания человека. На первый взгляд весьма различные, обе эти концепции базируются на одном и том же: их создатели воспринимают индустриальную эпоху как саму историю человечества. С учетом этого несложно понять, сколь глобальные перемены должны были произойти в последней четверти XX века, если основной характеристикой данного периода было названо наступление эпохи, отрицающей это прежнее состояние, в том числе и прежние представления о целостном историческом процессе, его периодизации, его последнем рубеже. Индустриальная эпоха становится достоянием истории. Очевидно, что такая масштабная трансформация не может пройти безболезненно.

Каждая историческая эпоха смотрит на мир своими глазами. Она стремится при этом найти и порой открыть свое новое понимание и осознание этого мира, пользуясь специфической системой мыслительных координат. Поэтому стиль или способ мышления эпохи, как образно определил А. Ивин, можно назвать «интеллектуальным консенсусом эпохи». Он представляет собой "совокупность глобальных, по преимуществу имплицитных предпосылок теоретического мышления конкретной эпохи» . А. Ивин относит к ним систему образов, принципов, форм и категорий, которые лежат в основе осмысления и объяснения мира. Мышление всегда символично. Оно связано не только с раздвоением мира на воображаемый и реальный, но и с программированием его. Современность по особенному поставила проблему соотношения рационального и иррационального в миробъяснении.

Современная наука вносит определенные представления уточняющего характера в понимание рационального устройства мира, усложняющие и углубляющие наше познание действительности. Развитие современной физики показывает, что рациональность мира не сводится только к динамическим законам, однозначным каузальным связям, и гармония действительности отнюдь не выражается только в ее жесткой и однозначной детерминированности, но проявляется в неопределенности, случайных, вероятностных событиях и связях, которые также носят фундаментальный характер. Новая синергетико-эволюционная картина мира совершенно иным образом структурирует мировоззрение современности.

Хотя синергетический подход к социальным явлениям завоевал в последней четверти XX века широкую популярность, тем не менее пока он во многих случаях не выходит за рамки философской публицистики. Это объясняется, по-видимому, тем, что, прежде чем заниматься применением общей теории самоорганизации к обществу (1973 г., Хакен, синергетика), надо правильно уяснить себе систему основных понятий этой теории и их "ювелирную" взаимосвязь. Прежде всего надо ясно дать себе отчет в том, что центральной проблемой синергетики является взаимоотношение порядка и хаоса.

Диссипативная (открытая, нелинейная) система поддерживается постоянным обменом со средой веществом или энергией. При прекращении такого обмена диссипативная система разрушается и исчезает. Самая важная особенность диссипативной системы состоит в том, что она сочетает порядок с хаосом. Система не только возникает, но и существует за счет поглощения порядка из среды (так сказать, «питается» порядком и, следовательно, усиливает хаос). Современные представления о мироустройстве в связи с развитием синергетических воззрений кардинально изменились: хаос и порядок оказались связанными совершенно неожиданным образом. Синтез порядка и хаоса, осуществляемый диссипативной системой, состоит в том, что теперь упорядоченная структура не может существовать без неупорядоченной, порядок - без хаоса.В нелинейных системах, к которым относятся и общество, и человек, и исторический процесс, нарушается прямая зависимость изменений: малые воздействия теперь могут приводить к очень большим последствиям, а большие - к совсем незначительным. Эта непропорциональность зависимости состояния системы от состояния среды делает такие системы, с одной стороны, исключительно устойчивыми по отношению к крупномасштабным неблагоприятным воздействиям, а с другой стороны - необычайно чувствительными к очень незначительным колебаниям состояния среды определенного сорта. Система может при этом испытывать глобальный качественный сдвиг в определенном направлении, причинно никак не связанный с характером малых воздействий. Историю в данном контексте можно трактовать как рост степени синтеза порядка и хаоса, обусловленный стремлением общества к максимальной устойчивости.

С первого взгляда может показаться, что описание общества и истории на языке диссипативных систем есть лишь переформулировка давно известных истин. Однако применение к обществу и истории "диссипативного" понятия развития приводит к весьма неожиданным и далеко идущим последствиям: "Теорию структурной устойчивости интересно применить к проблемам социальной и культурной эволюции".

Социальный тезаурус современного мировоззрения (вариативность и множество возможных социальных моделей исторического развития) создается социальными бифуркациями, в роли которых выступают периодически наблюдаемые в любых обществах социальные кризисы, связанные с революционными ситуациями. Общество как социальная система в этом случае находится в неустойчивом состоянии, чреватом, как обычно говорят, социальным взрывом ("революцией"). Такой кризис играет роль глобальной бифуркации, которая подготовляется обычно кризисными ситуациями (локальными бифуркациями), затрагивающими отдельные социальные институты и даже отдельных людей. Происходит нечто подобное тому, что Маркс когда-то охарактеризовал словами: "ты хорошо роешь, старый крот". Такое хаотическое множество локальных кризисов, как правило, бывает связано со сменой поколений. Возникающее несоответствие старых представлений о социальной структуре общества и элементах исторического процесса новым версиям развития мира (рожденных новыми людьми, новыми реалиями, научными достижениями) порождает в общественном сознанииболезненно переносимое многообразие возможных вариантов ("сценариев") иного структурирования общества и истории.

Следовательно, кризисное состояние общества предполагает объективное возникновение набора новых возможных вариантов «на тему», реализация каждого из которых может восстанавливать утраченное соответствие между глобальной структурой исторического процесса и его элементами. Тогда возникает проблема выбора, причем теперь она затрагивает уже не бессознательные диссипативные системы, а такие деликатные создания, как живые люди со всеми их идеями, мнениями и переживаниями.

Как показывает история, специфика социального (в отличие от естественного) детектора состоит в том, что его функцию играет в конечном счете борьба (взаимодействие) различных (в том числе альтернативных) общественно-исторических идеалов. Именно их столкновение (подчас весьма жестокое) определяет то, какой именно из вариантов конца истории будет избран и «реализован». Результатом социального отбора бифуркационных возможностей (или, как обычно говорят, исторических альтернатив) зависит не только от качественного, но и количественного соотношения сил носителей разных «смыслов истории». Поэтому результат отбора может быть совершенно неожиданным для носителей всех идеалов, поскольку он в общем случае определяется равнодействующей всех социальных сил, участвующих во взаимодействии, и может не соответствовать ни одному из идеалов. В этом состоит одна из загадок истории («ирония истории»), которую Г. Гегель метко охарактеризовал как «хитрость мирового разума». Именно эта несколько туманная и мистическая формула прекрасно описывает специфику социального детектора, специфику коллизий, формирующих мировоззренческие установки эпох.

То обстоятельство, что социальный отбор всегда осуществляется с помощью борьбы версий и идеальных моделей, ясно показывает его принципиальное отличие от биологического отбора: если всю ответственность за последний несет борьба за существование, то за первый - отнюдь не она, а борьба за преобразование (или то, что Ницше назвал "борьбой за господство"). Если борьба за существование нацеливает на конформизм (приспособление к среде), то борьба за преобразование - на трансформизм (изменение среды).

Описанная вкратце синергетическая теория социального отбора дает простое и ясное решение двух из наиболее значительных и трудных проблем философии истории - проблемы исторического детерминизма и проблемы социального прогресса.

Результатом социального отбора вариантов исторического развития становится социальная мутация - реализация одной из возможных социальных структур, которые незримо присутствовали в грозовой атмосфере социального кризиса, но о существовании которых никто из членов данного общества не мог даже подозревать. И тут сразу встает старый и «больной» вопрос: а не могло ли быть иначе?

Поставленный вопрос образует самую сердцевину проблемы исторического детерминизма. Казалось бы, вопрос допускает только два ответа: утвердительный (волюнтаризм) и отрицательный (фатализм). Вопреки ожиданию, синергетическая теория отбора показывает, что существует третий ответ, исключающий эту дилемму.

Как было показано, выбор соответствующей бифуркационной структуры однозначно определяется социальным детектором и социальным селектором, т.е. соотношением сил взаимодействующих идеалов и принципов, которому подчиняется их взаимодействие. Поэтому если соотношение сил и указанный принцип фиксированы (заданы), то выбор исторического пути не может быть иным. Напротив, если они не фиксированы, то поскольку социальный путь (порождаемый бифуркацией) содержит несколько альтернативных структур, то в этом случае история может пойти вообще говоря «и так, и иначе» (Аристотель). Но тут сразу возникает новый вопрос: а кто определяет соотношение сил и принцип их борьбы? История возлагает ответственность за это на три фактора: 1) взаимодействие с внешней средой (как природной, так и социальной); 2) современная событию собственная активность (монадный характер) взаимодействующих элементов социальной системы, обусловленная взаимодействием их субэлементов; 3) предшествующая рассматриваемому событию история взаимодействия между элементами системы (немарксовский характер исторического процесса). Указанные факторы придают проблеме исторического детерминизма совершенно разный смысл в зависимости от того, по отношению к прошлому или будущему она ставится. Если бифуркационное событие уже произошло, т.е. выбор исторического пути сделан, то это значит, что все три фактора заданы, а поэтому и соотношение сил вкупе с их принципом также задано. Поэтому по отношению к прошлому вопрос "а могло ли быть иначе?" лишен смысла, ибо история уже совершилась, а на прошлое воздействовать невозможно.

Совсем иначе обстоит дело по отношению к будущему. Здесь все три указанных фактора, от которых зависит соотношение сил и принцип их взаимодействия, еще не сработали, а поэтому и соотношение сил и его принцип однозначно не определены. Если при этом исследователь общества сам является элементом этого общества, то он своей деятельностью может повлиять (прямо или косвенно) на формирование того или иного соотношения сил и на принятие того или иного принципа их взаимодействия. Ввиду социальных бифуркаций однозначное предсказание будущей социальной мутации тут невозможно, а может быть, дан лишь вероятностный прогноз (обзор возможных сценариев развития событий и оценка вероятности таких сценариев). Однако существует возможность превратить прогноз в предсказание и подтвердить это предсказание, говоря физическим языком, экспериментально. Для этого надо так повлиять на соотношение сил борющихся идеалов и на принцип их борьбы, чтобы сложилось соотношение сил и был принят принцип взаимодействия, которые бы обеспечили выбор желательной исследователю бифуркационной структуры (предпочтительного для него сценария развития событий). Если теория и практика совпадут, то можно будет сказать, что предсказание подтвердилось. При этом никто не посмеет утверждать, что это случайное совпадение. В этом и состоит социальный эксперимент. И вся мировая история представляет собой цепочку таких экспериментов.

Синергетическая теория отбора делает понятным, почему в обществе периодически утрачивается вера в прогресс. Дело в том, что для «прогрессивного» развития общества требуется реализация в процессе социального развития определенного социального идеала. Но это возможно только тогда, когда во взаимодействии идеалов появляется наиболее влиятельный, доминирующий идеал, накладывающий свой отпечаток на все общественное развитие. В случае же некоторой равнодействующей множества идеалов говорить о реализации определенного идеала не приходится, критерий прогресса становится размытым и неопределенным, а мировоззрение вступает в эпоху кризиса, так как там, где нет четкого критерия, говорить о прогрессе, естественно, затруднительно. Но когда относительное равновесие идеалов нарушается и появляется доминирующий идеал, вера в прогресс восстанавливается с той же силой, с какой она была утрачена в "смутное" время, муссирующее негативный смысл «конца истории».

Таким образом, теория социальной самоорганизации приводит к заключению о необходимости существования в потенциально бесконечном процессе развития конечного предельного состояния с уникальными свойствами и подтверждает рациональность существования идеи « конца истории».

Другой стороной новой становящейся картины мира в сознании современного человека является проблема соотношения рационального и иррационального, в ее свете концепции «конца истории» приобретающая особенные смысловые оттенки.

Проблема необходимости синтетического подхода к иррациональности и рациональности и предпосылки для ее решения настоятельно проявляют себя в современном мировосприятии человека. Осознание целостности человека как феноменального явления, а соответственно и истории, предопределило этот процесс. В мироощущении современного (европейского) человека проявился симптом "тоски по смыслу" в результате комплекса опосредующих причин, к числу которых можно отнести схематизацию и автоматизацию деятельности, увеличение дифференциации ролей в социальной структуре и др. Одна из важнейших причин заключается в повышенном социальном драматизме эпохи, с присущими ей острыми противоречиями. Сциентистское мышление не столько фокусировало свое внимание на человеке, сколько занималось технологизацией и подведением всех сфер общества под научную основу. Научно-технический прогресс стал вызывать у людей чувство опасности перед его нежелательными и непредсказуемыми последствиями. В сознании постепенно стала укореняться мысль об оставленности человека наедине со своими проблемами. На общем фоне достижений науки стала очевидной ее нейтральность к проблеме смысла бытия и человеческого существования. Современный (западный) человек «уставший» от классически строго детерминированного мировосприятия, в условиях чрезмерной критики рационального, «обращений к Востоку за мудростью», однако потерял грань и меру применения вне научного знания в объяснении различных феноменов жизни. Так как в современных цивилизациях старые идеи, служившие основанием для обычая и общественного мнения, почти уничтожены, то власть их над душами стала очень слаба. Они вошли в тот фазис обветшания, когда старая идея уже переходит в состояние предрассудка. Пока их заменят новые идеи, в умах будет царствовать анархия. Тревожным является, однако, тот факт, что представители общественных наук бывают несведущи в плане естественнонаучных достижений, их осмысления. И тогда порождается, кпримеру, идеалистический отрыв представлений об энергии, информации от их носителя - материи и пр. А между тем общественные науки в иерархии наук стоят выше естественных и должны опираться на них как на базовые. Прогресс в них невозможен без понимания современной научной картины мира и стоящих перед наукой новых проблем. Иначе - откат к средневековью, мистике и религии.» Этот откат сегодня явно фиксируется уже на обыденном и эмпирическом уровнях, он глобален и всеобщ, порождает определенный «разброд и шатания» в умах людей. Но только благодаря этой анархии и может быть возможна критика. Современный век часто называют веком упадка, но это один из тех редких моментов в истории, когда выражение мысли свободно. Новые догматы, которые в скором времени родятся, не могут в действительности иначе утвердиться, как только под условием не допускать никакой критики и быть так же нетерпимыми, как те, которые им предшествовали. Современный человек еще ищет идеи, которые могли бы служить основанием для видения своего будущего. « Важны в истории народов и глубоко влияют на их судьбу не революции, не войны - следы их опустошений скоро изглаживаются, - но перемены в основных идеях. Они не могут совершиться без того, чтобы одновременно все элементы цивилизации не были осуждены на преобразование. Настоящие революции, несущие опасность для существования известного народа, - это единственно только те, которые касаются его мыслей...»

Результатом современных поисков идентификации человечества в истории, ярким феноменом культуры конца XX века, позволяющим эксклюзивным образом рассмотреть проблемы истории и ее конца, является постмодернизм , который возник как интеллектуальное течение, призванное осмыслить не экономические и политические, а, скорее, культурологические проблемы. Хотя элементы той идеологии, о которой пойдет речь ниже, формировались в различных сферах европейской культуры с начала XX в., как заметное общественное явление постмодернизм возник тогда, когда сфера культуры заявила о своих претензиях не только на особое, но и на доминирующее положение среди других социальных сфер.

Безусловно, корни постмодернизма как интеллектуального течения лежат в культурологической плоскости; однако при этом его идеи предполагают не столько анализ культурологической составляющей человеческой жизни, сколько распространение действующих в ее рамках принципов на остальные стороны общественного целого, в обосновании доминирующего значения личностных черт над социальными.

Отмечая, что «история модернити представляет собой историю медленного, но непрерывного нарастания разрыва между личностью, обществом и природой», А. Турен указывает, что наиболее опасно противопоставление социума активному субъекту, рост отчужденности человека, становящейся непомерно высокой платой за достижение материального и экономического прогресса. Говоря сегодня о растущей плюралистичности, многовариантности современного прогресса, уходе от массового социального действия, об изменившихся мотивах и стимулах человека, его новых ценностных ориентациях и нормах поведения как о важнейших характерных чертах общества, исследователи демассификации и дестандартизации не несут в себе ничего качественно нового по сравнению с теорией постиндустриального общества.Введенный А. Геленом термин «постистория» активно использовался в 70-е и 80-е годы для того, чтобы подчеркнуть значение современного социального перехода. Между тем позже подобные подходы под воздействием меняющейся реальности трансформировались в утверждения о том, что «преодоление истории» представляет собой не более, чем преодоление историцизма, причем значение этого термина внятно не объяснялось; затем внимание стало акцентироваться не столько на конце истории, сколько на конце социального начала в истории, после чего пришло понимание, что речь следует вести уже не о пределе социального развития, а лишь о переосмыслении ряда прежних категорий; закончилось же все вполне утвердившимися положениями о том, что постмодернизм не означает конца истории, и Европа сегодня не вышла из истории, как ей прочили в начале века теоретики «заката».

«Конец модерна» означает, прежде всего, конец веры в разум, следовательно, радикально скептическое взятие под сомнение того, что христианской Европе подсовывают в качестве разума и традиции рационализма (хотя стоило бы хорошенько проверить, совпадает ли подсовываемое с тем, что в этой традиции понимается как разум). Речь идет о доходящей до корней самопонимания модерна воле к деструкции разума.

Второй момент заключается в том, что постмодерн означает конец возможности истории вообще, так как он отрицает идею единства и всеобщности (тотальности). Прежде интенция разума к целостности в итоге порождала тоталитарность, с точки зрения постмодернизма. В связи с этим постмодернистские течения выступают в пользу высвобождения плюрализма. И делают они это с тем же тотальным притязанием, с каким прежде выступали идеологи в своих проектах единства. Но сегодня плюрализм, отрицание единства означает примерно то же, что и всеядность, которая подразумевает, что ныне стилеобразующим принципом жизненных культур становится анархизм вообще и анархизм «смыслов истории» в частности.

Третьим аспектом постмодерна является отказ от принципа субъективности. Индивид как ответственный за формирование мира субъект истории уходит в отставку, он устарел, он признается связанным с предрассудками рационализма и отбрасывается.

Что прежде всего переживает кризис в мировоззрении современности? Обанкротилась вера модерна в прогресс. Примером тому является факт, что религиозные устремления начинают ориентироваться сегодня, минуя христианство как более развитую религию, дававшую четкие ориентиры истории, на доисторические и внеисторические религии. В обществах, переживающих последствия поздней и ускоренной модернизации (т.е. в таких, в которых радикальные изменения наблюдается в течение жизни одного поколения), сегодня все перечисленные процессы протекают наиболее болезненно.

Глобализация сделала актуальными вопросы взаимодействия транснациональных корпораций и местных правительств: место институтов с их относительно упорядоченными взаимооотношениями все чаще занимают самодостаточные и потому автономные сообщества. Интенсификация образа жизни порождает феномен множественных, но поверхностных человеческих контактов. Сложность мира нарастает, и целостность его становится все более проблематичной. В условиях информатизации значителен и неуправляем поток самых разнообразных сведений, обрушивающийся на современного человека, с его быстро сменяющимися темами и сюжетами, разноречивыми, но готовыми к употреблению без специального осмысления образами. Вторую (третью, четвертую) жизнь получают произведения искусства, перевоплощенные в разнообразных стилизациях и пародиях (стилизованный «конец истории»). Увеличивающийся объем и меняющиеся формы подачи информации порождают мозаичность восприятия, сопровождаются разнообразными и многочисленными кризисами, протекают в необычных формах. В них быстрее размываются границы между своим и чужим, допустимым и недопустимым,добром и злом, возможным и невозможным, возникают многочисленные межкультурные гибриды. Из «плавильного котла» постмодернизирующихся обществ появляются причудливые, неожиданные, невероятные сочетания традиционного и современного, практического и мистического. Подобные следствия рождают ощущение разрыва, отчуждения, нарастание различного рода рисков . Они вызывают разочарование в возможностях научно-технического прогресса, ощущение бессилия, неверие в разумность существующего мироустройства. Это умонастроение, связанное с жизненным миром человека, называемое постмодернизмом, в качестве мировоззрения изменяет не сам мир, но его видение, интерпретацию.

Г.С. Кнабе пишет: «В четверть шестого часа пополудни 14 ноября 1831 года кончилась эра. Навсегда закрылись глаза последнего философа, который мог представить наше знание о мире как целом в виде единой стройной и всеобъемлющей системы логически организованных категорий, - Георга-Вильгельма-Фридриха Гегеля. Всемирно-исторический смысл происходящего состоял, однако, в том, что исчерпал себя сам мир, допускавший такой свой философский образ, при котором строгость логического построения исключала эмоцию и личное переживание, а объективность целью - судьбу и труд, мысль и чувство отдельного человека. Чтобы ввести в философскую картину мира это переживание и этого человека, каждая эпоха должна была отныне осознавать и выражать себя не в философии системы, а в философии господствующего общественного умонастроения.»

Оксфордский профессор Г. Иглтон, один из самых пламенных истолкователей и провозвестников постмодернистского мировоззрения, писал об этом так: "Постмодернизм возвещает смерть тех «метатекстов» (свободное от этического измерения естествознание; всемогущество "большой техники"; разрушающая окружающую среду промышленность; чисто формально-правовая демократия), тайная террористическая задача которых состояла в том, чтобы обосновать и узаконить иллюзию существования "всеобщей" человеческой истории. Мы переживаем сейчас процесс пробуждения от кошмара модернизма, с его инструментальностью разума и фетишизацией тотальности, и перехода к плюрализму постмодернизма - этому вееру разнородных стилей жизни и разнообразных игровых ходов, обозначившему отказ от ностальгической потребности в самораспространении и самоузаконении... Наука и философия должны освободиться от балласта своих грандиозных метафизических претензий и взглянуть на себя с большей скромностью как на еще один возможный набор текстов".

Перечисленные идеи реально живут в определенной духовной атмосфере. Речь идет именно об атмосфере. Постмодернизм живет в сегодняшнем обществе не как система взглядов, а как настроение - зыбкое, смутное, подчас не поддающееся отчетливому формулированию, в еще большей мере зыбкое и смутное, чем умонастроения, ему предшествующие. Из противоречия между постоянным нравственным дискомфортом, переживаемым постмодернистским человеком в современном обществе, и вполне комфортными условиями повседневного его существования в том же обществе рождаются господствующие в постмодерне принципиальная эклектика и универсальная ирония.

Противоречие между комфортными и потому приносящими удовлетворение условиями существования и отрицательным отношением к обществу, которое создает эти условия, порождает помимо общественного радикализма и универсальной иронии еще одно примечательное свойство этой духовной атмосферы, в которой живет и разворачивается постмодернистское мироотношение - своеобразное неоманихейство, идеологический императив разоблачительства. Речь идет не о гуманистическом протесте против основ капитализма, а о чисто идеологической установке: разоблачать и протестовать любой ценой и по любому поводу, независимо о того, делает ли такая критика общество лучше или хуже. Постмодернистский соблазн современного человека - подвергнуть сомнению все ради самого сомнения. Сомнение в истории, ее целостности, в ее конце - тоже своеобразная дань моде. В целом же перед нами две точки зрения: либо постмодерн знаменует собой (как общественно-философское умонастроение) фундаментальный слом, конец трехтысячелетней эпохи европейской истории, когда противоречивое, конфликтное, но непреложное единство индивида и рода делало возможными и ценными многообразные формы диалектической целостности, знаменует полное исчерпание самого принципа, лежащего в их основе, либо перед нами очередной протест против растущего отчуждения человека: но и в том и в другом случае он характеризует кризисное состояние эпохи. Американские социологические типологии личности 50-60-х годов ("человек организации" У. Уайта, «одномерный человек» Г. Маркузе) подчеркивали утрату личностной автономии, рост конформизма, ориентацию не на внутренние, а на внешние ценности, идентификацию с группой и устойчивыми социальными структурами. Г. Маркузе пишет: «Технический порядок принес с собой политическую и духовную унификацию общества. Права и свободы утратили свое значение ...Товары поглощают людей и манипулируют ими" . Американский философ Э. Фромм рассматривает проблему любви в условиях буржуазного общества. По мнению Фромма, люди, способные любить, редко встречаются в условиях существующего социального строя. Не столько из-за того, что возникновению любви мешают многочисленные дела, сколько из-за того, что «дух общества, сосредоточенного вокруг производства и жаждущего только потребления, таков, что только «не-конформист» может противостоять этому духу» . Всякая деятельность человека подчинена экономическим целям,человек стал безразличен к своим специфически человеческим качествам и функциям. Всякое общество, которое ограничивает развитие любви,"неизбежно рано или поздно погибнет, придя в противоречие с основными потребностями человеческой природы". Лозунгом постмодернистского мышления можно считать слова Миллера: "Да, есть люди, например, работающие в институциональной среде тюрьмы. Они, вероятно, в моих книгах не найдут советов или инструкций, «что делать». Но моя идея - добиться, чтобы они больше не знали, что делать; чтобы действия, движения, дискурсы, до сих пор казавшиеся простыми, стали бы проблематичными, трудными, опасными» .В этом контексте возникновение постмодернистского сознания - это результат состояния социального бытия рубежа тысячелетий, которое стало к тому же прогнозируемым, а не предсказываемым.

Примерно в 70-е годы в работах самых разных социологов и социальных философов была в своих основах сформулирована новая концепция структуры и развития общества и, соответственно, членения исторического процесса, отличного от интерпретаций истории Г. Гегеля и К. Маркса. Авторы ее работали независимо друг от друга, они пользовались разными терминами, зачастую имели различные политические ориентации, но при этом в главном их понимание оказывалось сходным. Речь шла об осознании некоей фундаментальной социально-исторической триадичности, присущей и базовой структуре общества, и главным фазам его развития. Получили новую жизнь и были развиты идеи К. Кларка и Ж. Фурастье о трех основных секторах общественного производства: первичный (сельское хозяйство), вторичный (промышленность) и третичный (сфера самых разных услуг). В этом же ряду стоит и О. Тоффлер, прославившийся своей концепцией «Трех Волн».Тоффлеру, может быть, сильнее и ярче, чем другим социальным философам, удалось выразить важную особенность, лейтмотив новой социальной парадигмы: некое устойчивое и нарастающее ощущение того, что мир стоит на пороге больших, невиданных перемен. Речь идет о приближении качественно нового состояния общества. Тоффлер писал: "Мы - последнее поколение старой цивилизации и первое поколение новой ...Новая цивилизация сейчас зарождается в наших жизнях. Это явление, обладающее огромной взрывчатой силой, столь же глубокое, как и Первая Волна перемен, вызванная 10 000 лет назад становлением сельского хозяйства, или как потрясающая Вторая Волна перемен, связанных с промышленной революцией. Мы - дети грядущей трансформации, то есть Третьей Волны" .

До сих пор человечество, по Тоффлеру, пережило две великие Волны перемен (и уже два конца истории), каждая из которых практически упраздняла предыдущие культуры или цивилизации и создавала условия жизни, немыслимые для тех, кто жил раньше. Первая Волна перемен - это аграрная революция. Вторая Волна - становление индустриальной цивилизации. Главной производительной силой, центральной ценностью цивилизации Первой Волны является земля; для Второй Волны - это капитал, рабочая сила и средства производства; для Третьей Волны - знания и информация. Символ первой цивилизации - мотыга, второй - конвейер, третьей - компьютер. Вторая Волна породила массовые общества, которые производили массовую продукцию. Лавинообразно стала расти ценность и цена информации и знаний; гигантские корпорации стали тесниться на рынке новыми малыми компаниями; резко пошли в гору новые источники энергии; начался подъем нетрадиционных форм духовной жизни. Все это - передний фронт Третьей Волны.

Другой футуролог и идеолог современных представлений о структуре исторического процесса и «конце истории» Ф. Фуку яма актуализировал проблематику исторического сознания в несколько ином ключе.

Стремительное вытеснение марксистской идеологии "новым мышлением" и еще более стремительный распад социалистического лагеря были шоком, причем для аналитиков не меньшим, чем для простых, не искушенных в политических прогнозах, граждан. В этой ситуации растерянности эссе Ф. Фуку ямы как бы стянуло на себя политико-идеологический дискурс, предложив и лестную для западного реципиента экспликативную модель, и обладающую солидным суггестивным зарядом метафору, что немало способствовало «интеллектуальному» освоению случившегося. Построения Фукуямы привлекли, однако, не только политологов и дилетантов от политики. Они легли на хорошо подготовленную социокультурную почву, непринужденно вписавшись в контекст дискуссий о «постмировоззрении», «постмодерне» и «постистории». Теоретики постмодерна говорили, что все, что происходит в (пост)современном мире, включено в плюралистический универсум обменов. То же самое говорит, пусть и с изрядной долей тривиализации, Фукуяма. В результате дискуссий о постиндустриальном обществе, ведущихся со второй половины 60-х годов, общим местом стало то, что мы живем в мире нерасторжимых взаимозависимостей - экологических, экономических, демографических. Ту же самую мысль и популяризирует Ф. Фукуяма. Наконец, в унисон с постмодернистскими выкладками звучит и положение Фукуямы, согласно которому все события сегодняшнего мира - элемент калькуляции; человеческая активность, по крайней мере на политическом уровне, продиктована прагматическим расчетом, а не идеологическими соображениями - не «борьбой за признание», как выражается Г. Гегель.

Согласно Ф. Фукуяме, в современном мире место борьбы за признание заняла борьба за более эффективное удовлетворение человеческих потребностей. Участники спора теперь - не принципиально различные "идеологии" (религии и мировоззрения в том числе), а незначительно разнящиеся друг с другом стратегии устройства consumer society(o6inecTBOпотребления). Предмет спора - не (моральные) ценности, а (экономическая) эффективность. Антагонизм систем сменился конкуренцией внутри одной системы. Наступил, стало быть, исторический штиль. Слышны лишь отголоски идеологических бурь, да и то на задворках цивилизации. Движения более нет (или, если угодно, есть движение по кругу). Новые качества более невозможны - есть лишь приращение наличных количеств.

Рисуемая Ф. Фуку ямой картина есть не что иное, как атеистическая эсхатология, вульгаризированный христианский финализм (добрую половину своих читателей Фукуяма приобрел за счет активизации ассоциаций этого ряда). Но фукуямовская философия истории, в отличие от христианской, начисто лишена трансцендентного плана.

Особенно много пророчеств связано в современности с «концом идеологии» . Этот тезис провозглашали Эд. Шилз (впервые, кстати, выдвинувший сам лозунг «конца идеологии», связав его со своим обоснованием «чистой», свободной от ценностных суждений социальной науки), Р. Арон, СМ. Липсет, Д. Белл (специально в книге «Конец идеологии», 1960.), А. Гелен и др. Многие из них связывали данный «конец» с развитием либерально-индустриального общества, НТР, когда собственность якобы перестает быть критерием социальной стратификации, классовое деление общества уступает свое место профессиональному и человечество тем самым освобождается от "мистификации" классовых интересов и политических иллюзий.

У неомарксистов в явно апокалипсическом свете много говорится об антикапиталистической революции, которая определяется как "конец истории", как отрицание "неудавшейся цивилизации" и всего предшествующего развития человечества как "сплошного недоразумения". По мнению Г. Маркузе, мир оказался в отчаянно-тупиковом состоянии, и чтобы выйти из него, подняться к обществу, достойному человека, надо вступить на путь «Великого отказа». Модернизирующиеся общества, где отказ от традиционных форм организации жизни необходим как один из элементов, способствующих созданию нового («мы наш, мы новый мир построим», а сначала «до основанья все разрушим») общества, где регулярно отвергаются некие формы и периодически заявляется то о «конце философии», то о «конце искусства», то о «конце цивилизации», то о «конце религии» и т.д.

Мировоззренческая фигура конца времен появляется в современной культуре в бесчисленном множестве вариаций, различать которые можно в зависимости от того, какую оценку они дают этому концу. Многообразие сил и институтов, ведущих согласно обеим затронутым выше теориям, к "концу истории", можно, в сущности, свести к следующим основным пунктам: (социальное) рыночное хозяйство, техника и естественная наука, бюрократия и демократическое государство.

К первой группе, позитивно оценивающей действие этих сил, относится фукуямовская позиция с характерным для нее утверждением противостояния систем конца эпохи, наступившего с крушением социалистических режимов и ведущего к окончательной победе политической модели либерализма. В этой модели больше не остается места взрывающим системное целое противоположностям; государство и политический порядок приобретают универсальные черты.

Вторую группу образуют теоретики постистории, из которых можно выделить Л. Мамфорда, А. Гелена и Ж. Бодрийара. Сравнение с теоретиками постистории важно потому, что ответственность за развитие современного общества в сторону принудительного конформизма и униформизма они возлагают как раз на одностороннюю центрированность западного человека на таких ценностях, как технический и экономический рост. В противоположность Фукуяме эти авторы усматривают "конец истории" в "культурной кристаллизации", в угрожающем или в уже произошедшем окостенении всей культурной и общественной жизни. Эта версия "конца истории" облачена в вызывающие одежды "постистории". Она представлена в весьма разнообразных вариантах гетерогенных интеллектуальных течений. Здесь для нас важна совершенно иная оценка тех процессов, которые, по Фукуяме, ведут к завершению политической жизни в либерализме. Эти концепции, при всех имеющихся между ними различиях, объединяет одно допущение, а именно, что "конец истории" отнюдь не есть некое желательное состояние, а представляет собой угрозу. С особым недоверием эти теории подходят к автоматизмам технического, научного и экономического развития, а также к политическим институтам, которые до сих пор не сумели должным образом ответить на требования, предъявляемые этим развитием. Те общественные силы, которые, по Фукуяме, работают на благо совершенствования человечества или, по меньшей мере, его политических институтов, подвергаются здесь суровой критике. Если следовать теории А. Гелена и Ж. Бодрийара, то оказывается, что история пришла к негативному концу. Если же следовать теории Л. Мамфорда ,то целью новых политических институтов является как раз разрыв с неконтролируемым ходом технического развития. Современные политические институты неудовлетворительно отвечают на вызов, бросаемый новейшим развитием, и ни в коей мере не являются совершенными. История открыта и не завершена.

Если мировоззренческую универсалию "конца истории" развернуть не в плоскости морального государства, а в плоскости возможного действия, то преимущества этой фигуры очевидны. Из претенциозного описания реальности она превращается в "гипотетическую всеобщность", в проективное единство. Идеал, будучи связан с определенной целью, воплощает определенный тип рациональности, которой соответствуют определенные политические ценности. Перетолковывая "конец истории" в идеальный пункт развития политических институтов (который, однако, бесконечно удален от нас и никогда не может стать конечным состоянием), можно было бы придать тезису Фукуямы известную убедительность. Но Фуку яма приписывает демократии после краха "социализма" статус самодостаточных государственных образований, от которых неотделимо притязание (пусть и неудовлетворяемое) на нравственную универсальность. Но являются ли либеральные институты "истинным и единственным представителем всеобщности государственных интересов"?

Широкое распространение и многообразие взглядов о конце истории, пределах существования и развития различных социальных и природных явлений необходимо ставит вопрос о причинах, объективно-духовных основаниях этого феномена, о его рационально-теоретических и ценностных оправданиях, с одной стороны, и степени научно-методологической и объективно-фактической обоснованности, соответствии с действительностью, ее реальным развитием - с другой.

Однако позитивный смысл самой идеи конца истории глобален, так как ее появление прямо обусловлено объективной детерминацией. Концепции конца мира ясно указывают на глубокие противоречия, конфликты, кризисы, разрушительные столкновения интересов, социальных сил, которые реально существуют и разъедают, деформируют общество, создают в нем тупиковые ситуации.

Эта критическая сторона названных теорий выступает часто как очень глубокая, разносторонняя и объективно-правдивая, ясно показывающая, что нельзя мириться с тем, что есть, и что на существующее больное общество нужно смотреть как на временное, преходящее. Нередко эта сторона проявляется в форме решительного протеста, отрицания какого-то определенного состояния общества - капитализма, цивилизации, фашизма, диктаторского социализма и т.д. Причем это отрицание иногда увязывается с идеей необходимости, обязательности глубоких революций, организованных массовых выступлений против иррациональных, отживших общественных структур, сохраняющих и обостряющих конфликт личности и «мировой гармонии», индивидуального и общего.

Другой позитивный аспект связан с поисками путей кардинального решения социальных проблем, со стремлением определить идеал, высшую цель, возвышенные, перспективные идеи, устои постисторического свободного общества. Без решения подобных задач (пусть даже в нереальном, утопическом плане) любое общество, как известно, вообще не может нормально функционировать, существовать как живой организм, системное образование. А.Н. Уайтхед был, безусловно, прав, когда отмечал: «Существует неотвратимая закономерность в том, что цивилизация, у которой нет какой-либо высшей цели, погрязает в сладострастии или же впадает в монотонное однообразие, в котором гаснет всякое живое чувство».

Известное оправдание, положительный аспект имеет, далее, и подход к общественным явлениям, истории в целом исходя из их конца. Только при достижении зрелого, конечного состояния можно вполне определенно судить, делать окончательные выводы о сути, природе общественных и других явлений: Вселенной, звездных миров и т.п. Нельзя, например, наиболее правдиво говорить о человеке, его сути, специфике, пока он не повзрослел, не сформировался, исторически не сложился. В этом смысле подход к истории, раскрытию ее смысла с позиций «совы Минервы» вполне приемлем. Но при абсолютизации такого подхода нужно, очевидно, брать на веру, соглашаться с теми, кто говорит о неизбежности или реальной данности конца истории. А эта позиция, как отмечалось, вряд ли доказательна. Поэтому, соглашаясь с правомочностью общей (абстрактной) постановки вопроса о значении законченного процесса для его полного познания, следует тем не менее исходить из реальных данных. Это значит, что в каждое определенное время мы можем иметь достоверные исторические знания, но такие, которые являются неполными, приблизительными, относительно истинными. Другого нам просто не дано. Мы получаем лишь примерные знания о тех всемирных процессах, которые не завершены и завершиться не могут, находятся или в периоде становления, или дальнейшего развития, то ли в их современном состоянии.

Наконец, концепции конца истории имеют тот большой смысл, что они остро, четко ставят перед всеми теоретиками-исследователями (и сторонниками и противниками данных концепций) вопрос о нашем будущем: или оно есть, или его нет; если нет, то почему, если есть, то какое. В самом деле, если «конца истории» нет и не будет, то что же все-таки будет, что на деле, в действительности следует связывать с «концом»? Вполне обоснованной представляется мысль о том, что конец истории - это своеобразное выражение конца определенной фазы в ее развитии, преддверие ее другой ступени или, конкретнее, это конец одной исторической фазы цивилизации и переход к другой. Ряд авторов в этом последнем видит реальное разрешение проблемы. Предполагается, что вместо конца истории следует говорить о конце техногенной цивилизации, о переходе к иным ее формам. По мнению Г.Г. Дилигенского, B.C. Степина и др., такими формами могли бы быть цивилизации, которые не связаны с обособлением и противостоянием техники и науки, с одной стороны, и природы и человека - с другой, а наоборот, будут прямо исходить из решения экологических и антропоцентристских проблем. Такой подход достоин, конечно, внимания и разработки. Но в то же время в него следовало бы внести некоторые уточнения. Вряд ли новые, высшие формы цивилизации нужно противопоставлять техногенной. Любая цивилизация, если следовать ее сути, определению, не может не быть техногенной (т.е. исходящей из техники, технологии, науки, изобретений). Другое дело, что в рамках техногенной цивилизации можно и, видимо, нужно выделять различные эпохи, ступени развития. Ими можно бы считать: традиционную (старую) цивилизацию, технократическую, современную, связанную с различными проявлениями власти, господства техники, технологии, науки над природой и человеком, и будущую, антропо- и экогенную (или -тропную), исходящую из приоритета человека, его свободного развития и бережного, рационального отношения к природе, укрепления ее единства с обществом.

Проблема «конца истории», имеющая многоплановое толкование, связанная с различными подходами и решениями, не может рассматриваться просто как странный, абсурдный зигзаг мысли, случайный, софистический парадокс исторического знания. Эта проблема, ее постановка и активная разработка имеют глубокие социальные, жизненные корни. Они выражают стремление к углубленному пониманию истории, к решению важных мировоззренческих, социально-философских вопросов. Поэтому внимательный и разносторонний анализ данной проблемы, ее содержания, направленности, истоков, а не простое отрицание, бездумное отбрасывание, является одним из путей развития творческой мысли, осознания глубинных основ, сути человеческой истории.

Карл Манхейм писал, что идея сохраняет свою пророческую неопределенность и индетерминированность лишь на завершающей стадии процесса, путь же бытия к реализации цели уже исторически и социально дифференцирован. Благодаря этому дифференцируется и ощущение исторического времени. Будущее время, которое для традиционного мировоззрения было прямой линией, стремящейся к определенной цели, теперь дистанцируется, в нем различают близкое и отдаленное как в жизненном процессе, так и в мышлении и деятельности. Подобным образом в прошлом дифференцировалось и само прошлое, но будущее оставалось для него недифференцированным. Лишь благодаря этому сплаву идеи детерминированности с живым видением будущего человечеству удалось создать многомерное историческое ощущение времени. И структура этой многомерности сегодня совершенно иная.

Несмотря на то, что представления о будущем носят всегда чисто формальный характер, в нем постепенно проступает некоторая конкретизация. Правда, это будущее, служащее дополнением к настоящему, диктуется прежде всего волей и картиной желаемого, но тем не менее эта целеустремленность способствует тому, что в исследовании и в деятельности начинает играть определенную роль эвристический выбор. С этого момента будущее как бы постоянно экспериментирует в настоящем, а смутное предвидение, идея все более коррегируется и конкретизируется настоящим. В своем взаимопересечении с "действительно" происходящим эта идея не регулирует события в качестве чисто формального и трансцендентного принципа, а выступает как "тенденция", постоянно коррегирующая себя в процессе своего соотношения с действительностью. Конкретное исследование этой взаимозависимости, простирающейся от экономики до духовно-психической сферы, объединяет «отдельные наблюдения» в некое функциональное исследование в рамках развивающейся исторической целостности.

Тем самым история как бы отражает в нашем представлении все более конкретно дифференцирующуюся и вместе с тем эластичную структуру. Каждое событие расценивается с точки зрения его значения и места в общем развитии структуры исторических связей. Восприятие истории подчиняется, таким образом, стратегическому плану. А пока сохраняется это плодотворное напряжение между идеалом и реальностью, погруженную в «реальное бытие», трансцендентность будут искать в непосредственном и близком.

«Конец истории» как мировоззренческая константа является значимым конструктивным элементом в системе целостного видения исторического процесса. Одновременно всеобщий и конкретно-исторический характер содержания данной идеи лишь указывает на ее необходимый характер. И пока человечество не вступило в стадию «внеистории», концепт «конца» актуален и проблематичен, так как задан самой исторической реальностью.


. «Конец истории» в контексте глобальных проблем


Понятие «глобальные проблемы современности» получило широкое распространение с конца 60-х - начала 70-х годов, заняв с тех пор видное место в научном и политическом лексиконе и прочно закрепившись в массовом сознании.

Этимологически термин «глобальный» происходит от лат. globus -земной шар. Отсюда и проблемы, которые затрагивают интересы и человечества в целом, и каждого отдельного человека в различных точках планеты, т.е. те, которые носят общечеловеческий характер, принято называть глобальными. Они оказывают существенное влияние на развитие отдельных стран и регионов, являясь мощным объективным фактором мирового экономического и социального развития. Их решение предполагает объединение усилий абсолютного большинства государств и организаций на международном уровне, в то время как их нерешенность грозит катастрофическими последствиями для будущего всего человечества.

Состоянию всемирно-исторического бытия, в которое вступает современное общество, предшествовало тысячелетнее формирование разделенных, локальных, территориально четко фиксированных национально-государственных образований (значимость самого феномена «граница» до сих пор не умаляется). Изменение ситуации в пользу размывания ранее жестко очерченных «ареалов бытия» различных народов сегодня во многом может спровоцировать как конфликты, описанные Хантингтоном, так и просто культурную унификацию. Многоликости мира в контексте глобализации грозит гибель. Международный язык, продукты массового потребления одни и те же в Америке и Индонезии - это уже результат унификации. Образ жизни, ценности, способы мышления и деятельности подверглись глобализационному «отмыванию». Из имеющихся отобраны годные для массового пользования.

Это, правда, не исключает того, что в определенных условиях «конец истории» может приобрести реальное значение, особенно если что-то приведет к исчезновению с исторической арены не отдельных народов, а всего человечества. Угроза такого конца существует. Но насколько фатален этот исход, и можно ли его предотвратить? Эти вопросы открыты. Проблема на поверхности, но достаточен ли теперь временной ресурс для ее ликвидации? Кроме этого, в отдаленном будущем, отстоящем от нас на миллиарды лет, возможна, по данным естествознания, космическая смерть планеты Земля, а значит, и конец земного существования человечества. Да и бытие человека как особого биологического вида, подобно судьбе каждого другого биологического вида, не беспредельно. Его тоже может ожидать перспектива занесения в «Красную книгу». Ученые предсказывают довольно достоверный конец его эволюции. Но это, как видно, находится за рамками самой общественной истории и от людей, их деятельности зависит лишь опосредованно.

Сказанное о бесконечном развитии человеческого общества, его истории не исключает существования общей направленности общественного развития (такой, скажем, как коэволюция человека и биосферы) , а также того, что в развитии тех или других отдельных процессов, явлений могут быть ступени, фазы, потенциал которых не безграничен, и на смену им должны прийти новые стадии, полосы, формы их бытия. Об этом весьма убедительно и обоснованно сказано в докладах «Римского клуба» о «пределах роста» промышленности, энергетики, народонаселения и т.д. Кроме того, известны цивилизации (древней Месопотамии, майя, инков и др.), которые, достигнув значительного развития, исчезли со сцены истории.

Когда же мы трактуем глобализацию как постисторический мир, то встает вопрос о характере этого нового мира. По пути отрицания противоречий в постисторическом мире идет Ф. Фукуяма. Вслед за А. Кожевым (с его «общечеловеческим» государством в конце истории) он утверждает, что влиберально-демократическом государстве уже «разрешены все противоречия и утолены все потребности. Нет борьбы, нет серьезных конфликтов». С уходом крупных государств с исторической сцены (они существуют у него лишь в рамках истории) исчезают и сколько-нибудь серьезные конфликты между народами. Хотя с данным недостатком многих «предельных», эсхатологических и прочих теорий тесно связано прямое или косвенное отрицание ими объективной тенденции роста многообразия сторон, явлений, процессов в ходе истории, стремление найти путь к чему-то усредненному, к какому-то единообразию: в постисторическом мире будет только добро, прекрасное, возвышенное, смысл, высокая мораль, «полный мир и благополучие» и не будет конфликтов, противоречий, различных и тем более противостоящих классов, социальных групп и т.п.

В ряду слабых, малообоснованных сторон многих концепций постмира и конца традиционно понимаемой истории стоит умозрительность, утопичность, формальная опора на высказывания авторитетов, особенно церковных. Эта сторона связывается нередко с иррациональностью и, как правило, с утверждением примата идеально-духовного начала в развитии общества. Эта позиция ясно выражалась, например, Тейяром де Шарденом . Он утверждает, что с ходом времени разум человека начинает играть все большую роль и с определенного момента, на финальной стадии коэволюции, движения к сверхжизни, его роль становится определяющей в судьбах Человека и природы. Отмеченные стороны эсхатологических и других теорий не исключают, не перечеркивают и некоторые их позитивные, сильные стороны. До начала нашего столетия всемирная история представляла собой становящееся явление, в основном мы имели автономно развивавшиеся цивилизации, только начавшие оказывать серьезное влияние друг на друга. Современный же мир разительно изменился, став единым целым, в котором с нарастающей быстротой шли процессы глобализации всех сфер общественной жизни. Они затронули нетолько промышленное производство, во многом уже перешедшее под контроль транснациональных корпораций, или сферу торговли, соединившей практически все страны мира в единый рынок, но и распространились на область духовную, трансформировав культуру, науку, политику. Так, научное открытие, изобретение, новый кинофильм или событие политической, культурной жизни в одночасье становятся теперь достоянием любого жителя планеты, имеющего доступ к телевидению или глобальной информационной сети. Таким образом, в последние десятилетия, буквально на глазах живущего ныне поколения сложилось мировое сообщество, которое обрело и «общий дом», и общую судьбу, и общие заботы.Некоторые тенденции происходящих в мире перемен оказались в центре внимания ученых и философов несколько раньше, чем эти перемены стали для всех очевидными. Например, английский историк А. Тойнби (1889-1975), рассматривавший общественное развитие как последовательную смену различных цивилизаций, еще до компьютерной революции сделал вывод, что «в XX веке началась всеобщая всемирная история». Тем самым подчеркивалось, что кардинальные перемены затронули не только основы общественного устройства, но и главные тенденции мировых социальных процессов. К извечным философским проблемам бытия, сознания, смысла жизни и истории, постоянно обсуждаемым в философии вопросам современная эпоха добавила, таким образом, принципиально новую, никогда не существовавшую ранее тему единой судьбы человечества и сохранения жизни на Земле.

Глобализация сегодня ярко проявляется через образование мировой экономики, мировых финансовых рынков, информационно-коммуникационых сетей, формирование многочисленных наднациональных структур управления. На первый взгляд, очевиден позитив: возрастает эффективность экономики, более адекватно осуществляется распределение производимых материальных благ, появляется реальная возможность решать международные проблемы, консолидировав усилия. Без глобализации сегодня не видится возможным решение проблем экологического кризиса, международного терроризма, контроля за вооружением и т.д. С другой стороны, уже реальной стала проблема национальных границ, базирующаяся на принципах территориального суверенитета и затрагивающая напрямую интересы земельной собственности. На фоне увеличивающейся роли транснациональных корпораций и международных организаций слабеет роль государства, функцией которого являлась испокон веков гарантированность реализации национальных интересов на мировой арене.

Мировые перемены принесли людям и новые заботы, связанные с интернационализацией общественной жизни и появлением проблем, ответственность за решение которых лежит на всем сообществе. Они явились результатом многовековых количественных и качественных изменений в системе «общество - природа», а также и в самом общественном развитии. В итоге современная цивилизация стала принципиально отличной от всех предшествовавших.

Появление глобальных проблем в наше время - это не результат какого-то просчета, чьей-то роковой ошибки или преднамеренной выбранной стратегии социально-экономического и политического развития. Это и не причуды истории или результат природных аномалий. Причины упомянутых проблем кроются гораздо глубже и корнями своими уходят в историю становления современной цивилизации, породившей обширный кризис индустриального общества, технократически ориентированной культуры в целом. Этот кризис охватил весь комплекс взаимодействий людей друг с другом, обществом, природой и затронул практически все мировое сообщество, распространившись и на ту его часть, которая проживает в наиболее отдаленных от центров цивилизации регионах, и на развивающиеся, и на развитые страны. Именно в последних негативное воздействие человека на окружающую среду проявилось несколько раньше и в наиболее острой форме по причинам, которые в значительной степени вытекали из бурно и стихийно развивавшейся там экономики.

Итогом такого развития стала в первую очередь деградация окружающей среды, очень быстро обнаружившая тенденцию к деградации и самого человека, так как его поведение, представления и образ мышления оказались не в состоянии своевременно меняться адекватно тем переменам, которые с нарастающей быстротой стали происходить вокруг него. Причиной же ускоренного развития социально-экономических процессов явился сам человек и его целенаправленная преобразующая деятельность, многократно усиливаемая все новыми и новыми достижениями в области науки и техники. Как субъект истории человек вышел на совершенно иной уровень - уровень глобальной исторической ответственности за судьбы мира. Моряк атомной подводной лодки, инженер атомной электростанции, работник биохимической лаборатории и президент страны, принимающий решение о начале войны, - все они в конце XX века сравнялись в социальной ответственности, а значит, и в социальной значимости.

Только за последние десятилетия в результате стремительного роста научно-технических достижений в развитии производительных сил общества произошло больше изменений, чем на протяжении многих предшествующих столетий. При этом процесс изменений происходил с нарастающей быстротой и неизменно сопровождался все более глубокими и основательными преобразованиями в социально-экономических сферах. Так, если от вербального (словесного) общения к письменности человечество шло около 3 млн. лет, от письма к печатанию - примерно 5 тыс. лет, от печатания к таким аудиовизуальным средствам, как телефон, радио, телевидение, звукозапись и т.п., - примерно 500 лет, то для перехода от традиционных аудиовизуальных средств к современным компьютерам потребовалось уже менее 50 лет. Еще более короткими сроки от новых изобретений до их практической реализациистали в настоящее время; они зачастую измеряются уже не годами, а месяцами и даже днями.

Итак, если еще пару столетий назад нации жили обособленно, а их связи друг с другом были незначительны, XIX - XX века принесли кардинальные перемены. Техника, экономика, наземный и морской транспорт колоссально увеличили мобильность и преобразующие возможности человека. Естественно, что в таких же масштабах возросла взаимозависимость процессов мировой экономики. Появление и бурное развитие в начале XX в. авиационной, а затем и космической техники многократно ускорило этот процесс. В результате на Земле не осталось теперь не только «белых пятен», т.е. еще неизведанных человеком мест, но практически нет уже и чистых территорий, водного и воздушного пространства, естественное состояние которых не было бы прямо или косвенно подвержено влиянию человеческой деятельности. Все это дало основание называть теперь нашу планету «общим домом», «островком во Вселенной», «лодкой в бушующем океане», «мировой деревней» и т.п., а проблемы, которые оказались общими для всех людей, - глобальными.

Выделяя специфику социально-философского осмысления глобальных проблем, отметим наиболее важные, присущие только этой форме познания особенности, вытекающие из основных функций философии. Философия, формируя мировоззрение, задает определенные ценностные установки, которые во многом определяют направленность человеческой деятельности. Отсутствие целостного представления о сложных системах, исследуемых различными науками, является серьезным препятствием на пути понимания новой исторической целостности. В этом отношении методологическая функция философии и обобщающих теорий, которые возникают в ее недрах, оказывается принципиально необходимой, ибо способствует интеграции и «глобализации» научного знания.

Появление глобальных проблем, таким образом, рассматривается не как случайность или проявление слепого фатума, заранее обрекающего человечество на гибель, а как результат объективного процесса противоречивого развития человеческой истории. С позиций целостного взгляда на исторический процесс представляется возможным увидеть общую тенденцию развития глобальных проблем, динамику их взаимодействия и взаимообусловленность, в которой они находятся. Результатом такого видения естественноисторического процесса и диалектического подхода к его толкованию является возможность более четкой ориентации в стремительно растущем потоке научной информации по глобальным проблемам. Философия традиционно ставит вопросы смысла жизни человека, смерти и бессмертия, но перед лицом угрозы со стороны глобальных проблем они приобретают особое значение и актуальность.

Рассматривая проблемы различного уровня как конкретное выражение философских категорий «общее», «особенное» и «единичное», их обычно интерпретируют таким образом, что частные проблемы выступают как единичные, локальные и региональные - как особенные, а глобальные - как всеобщие.

Глобальные проблемы охватывают весь земной шар; причем не только ту его часть, где непосредственно проживают люди, но и остальную его поверхность, недра, атмосферу и даже космическое пространство, попадающие в сферу деятельности человека. Глобальные проблемы по своей сути затрагивают интересы не только отдельных людей, но и судьбу всего человечества. Эти проблемы являются объективным фактором мирового развития и не могут быть проигнорированы кем бы то ни было. Нерешенность глобальных проблем может привести в будущем к серьезным, возможно, непоправимым последствиям для всего человечества и среды его обитания.

Для их преодоления требуются целенаправленные, согласованные действия и объединение усилий, по крайней мере, большинства населения планеты.

В отличие от региональных, а тем более локальных и частных, глобальные проблемы более инертны, обладают меньшей мобильностью. Они исподволь и долго формируются, прежде чем начинают соответствовать всем перечисленным выше критериям глобальности, а по мере решения могут (теоретически) терять свою актуальность в мировом масштабе, переходя на более низкую ступень. Но дело это столь трудное, что недолгая история их существования пока таких примеров не знает. Другая принципиальная особенность глобальных проблем заключается в том, что все они находятся в такой сложной взаимозависимости, что решение одной из них предполагает, по крайней мере, учет влияния на нее других.

В настоящее время среди различных подходов к классификации глобальных проблем наибольшее признание получил тот, в соответствии с которым все они делятся на три большие группы в зависимости от степени их остроты и первоочередности решения, а также от того, какие причинно-следственные отношения существуют между ними в самой реальной жизни.

Таким образом, первую группу составляют проблемы, которые характеризуются наибольшей общностью и актуальностью. Они проистекают из отношений между различными государствами, и потому их называют интерсоциальными. Здесь выделяются две наиболее значимые проблемы: устранение войны из жизни общества и обеспечение справедливого мира; установление нового международного экономического порядка.

Вторая группа объединяет те проблемы, которые возникают в результате взаимодействия общества и природы: обеспечение людей энергией, топливом, пресной водой, сырьевыми ресурсами и т.п. Сюда же относятся и экологические проблемы, а также освоение Мирового океана и космического пространства.

И, наконец, третью группу составляют проблемы, связанные с системой «человек - общество». Это демографическая проблема, вопросы здравоохранения, образования и др. Количественно они могут меняться, но в цепочке причинно-следственных зависимостей одним из реальных вариантов качественного преобразования мира в данном аспекте объективно может стать «конец истории» в его наиболее катастрофической трактовке.

Основатель и первый президент широко известного Римского клуба А. Печчеи писал, что многие проблемы, вставшие перед человечеством, «сцепились друг с другом, подобно щупальцам гигантского спрута, опутали всю планету... число нерешенных проблем растет, они становятся все сложнее, сплетение их все запутаннее, а их «щупальца» с возрастающей силой сжимают в своих тисках планету»

Причины демографического взрыва тесно связаны с проблемой образования. Если в процентном отношении число неграмотных в мире за последнее время уменьшилось, то в абсолютном выражении оно продолжает расти. Немалую роль в этом играет то, что реальная жизнь необразованных людей подчинена архаичным семейным традициям, которые нередко оправдывают многодетность преданиями, проистекающими из ряда предрассудков. В итоге разрыв между развитыми и развивающимися странами и в этом отношении продолжает увеличиваться, создавая парадоксальную ситуацию: в то время как грамотность в абсолютных цифрах растет, растет и количество неграмотных, т.е. тех, кто не умеет читать, писать, совершать простейшие арифметические действия. Наряду с этим растет и функциональная неграмотность. Поколению современных людей приходится испытывать на себе множество еще не изученных или малоизученных физических (прежде всего, электромагнитных), химических, биологических факторов загрязнения окружающей среды, в которой доля искусственного мира, созданного руками человека, непрерывно увеличивается. Этим объясняются изменения, происшедшие в структуре и характере болезней населения, прежде всего, экономически развитых стран. Инфекционные болезни там отступили и не являются больше основными причинами смертности. Зато резко возросли сердечно-сосудистые, психические заболевания, появились совершенно новые, так называемые «болезни цивилизации»: рак, СПИД и др. Установлено, что причинами роста таких заболеваний, в частности сердечно-сосудистых, являются малоподвижный образ жизни, переедание, курение, нервные перенапряжения, стрессовые ситуации. Эти явления - результат развития цивилизации XX в., позволившей человеку овладеть мощными силами природы и во многом освободить себя от физического труда, препоручив такую работу машинам, техническим средствам и оставив за собой в основном интеллектуальный труд, регулирующие и контролирующие функции. Несколько иначе обстоит дело в развивающихся странах, где страдающих от болезней значительно больше, а шансов предупредить заболевание или вылечиться значительно меньше, чем у жителей развитых стран. По причинам слабой медицины, нищеты и антисанитарии в развивающихся странах неизмеримо выше детская смертность, заболеваемость малярией, туберкулезом, трахомой, столбняком, высока вероятность возникновения эпидемических, инфекционных заболеваний. Специфика современных интернациональных связей такова, что мощные грузопотоки между государствами, активная миграция людей и расширившиеся экономические отношения приобрели планетарный характер, резко увеличив скорость распространения многих инфекционных заболеваний. Здоровье человечества стало носить не индивидуально-биологический, а социальный характер.

Одной из причин массовых заболеваний и резкого сокращения продолжительности жизни является продовольственная проблема. Так, хроническое недоедание и несбалансированное питание ведут к постоянному белковому голоду и витаминной недостаточности, в массовом масштабе появляющиеся у жителей слаборазвитых стран. В результате в мире ежегодно погибают от голода несколько десятков миллионов человек, причем больше детей, чем взрослых.

Преодоление отсталости развивающихся стран и установление нового международного экономического порядка занимают особое место в системе глобальных проблем современности, так как здесь кроются мощные факторы дестабилизации всей системы сложившихся международных отношений. Так, в последнее время при общемировом росте валового продукта значительно увеличился и без того огромный разрыв в уровне социально-экономического развития между богатыми и бедными, развитыми и развивающимися странами. Эта проблема нередко характеризуется еще как противостояние между «богатым Севером» и «бедным Югом».

Отметим одну из важнейших характеристик глобализации -неравномерность развития различных регионов мира. Не секрет, что содержание и формы глобализации на всех уровнях (политическом, экономическом, идеологическом и т.д.) определяются развитыми странами. В итоге история «золотого миллиарда» будет продолжена: его культура через созданные им же наднациональные структуры будет воспроизводиться как всеобщая, без учета интересов «слабых». Неразвитая экономика под давлением развитой деградирует (тому пример - российская ситуация начала 90-х гг.) и потянет за собой остальные сферы жизнедеятельности. Конечно, наблюдение за процессами в Западной Европе завораживает. Но там столетиями формировалось особое отношение, даже культ индивидуального, особенного, европейского. Европа в истории состоялась, отвоевав место образца в копилке общечеловеческих достижений. Ей не грозит потеря «национального лица». Его потеря грозит тем, кто застрял на «обочине истории», может быть, будучи оригинальным, но не будучи значимым. Участь этих стран и народов -ассимиляция? Или резервация? Или перерождение? В контексте глобализации «конец истории» этих народов слишком ощутим. В начале перестройки в России уже звучали тревожные ноты, суть которых сводилась к тому, что ее судьба - это судьба Рима. На смену римлянам пришли итальянцы. По глобальному счету, с учетом демографии, экспансии иных идеологий и культур должен измениться и национальный генофонд россиян. В интересах ли это современной России? И самый глобальный вопрос, вытекающий из вышесказанного: кто должен учесть интересы тех, кто в основании пирамиды? Миллионы жертв до первого выстрела - так выразительно охарактеризовали положение в развивающихся странах эксперты ЮНЕСКО. Колониальная политика породила нищету, отсталость, неграмотность, смертность от голода, болезней, употребление воды неудовлетворительного качества. В конце XX в. уровень доходов в развивающихся странах был на 11 порядков ниже, чем в развитых. Смерть, лишения, непригодные условия существования - удел большого числа людей. Они, не успев вкусить плодов комфорта развитого мира, могут уйти в небытие вместе с последним, как «случайные» жертвы глобального эксперимента.

Одной из самых расточительных сфер общественной жизни является военная. Устранение войны из жизни общества и обеспечение прочного мира на Земле по общему признанию является самой актуальной из всех существующих глобальных проблем. И хотя острота ее не ослабевала во все времена, в XX в. она обрела особый, драматический смысл и актуальность, поставив уже не только отдельных людей, целые народы, но и все человечество перед роковым вопросом «быть или не быть?». Глобализация как негативная целостность придает действительно общеземной характер (масштаб) как человеческим достижениям, так и его конфликтам, порокам, изъянам. С 3500 года д .н. э. человечество существовало без войны всего 292 года. Но глобальность войн в XX веке превосходит все прежние «достижения». В первой мировой войне участвовало 38 государств, во второй мировой - 61, т.е. 80% населения Земли. Осуществление политической экспансии под лозунгами глобализма в XX веке приняло особый характер. В нынешних условиях глобальный масштаб приобретают и локальные конфликты (американская война во Вьетнаме, советская - в Афганистане, военный конфликт между СШАи Ираком, продолжающаяся война в Югославии и международный терроризм и т.д.).

В XIX в. войны унесли 16 млн. человек, в XX в. Первая и Вторая мировые войны истребили 60 млн. человек. Это все горькие плоды «глобализации». А гибель гражданского населения? Если в Первой мировой войне потери военных в 20 раз превышали потери гражданского населения, то во Второй мировой войне они составили примерно равные части. Во Вьетнаме жертв среди гражданского населения было в 20 раз больше, чем среди военных. Стало быть, тенденция к глобализации конфликтов означает превращение их в потрясения мирового масштаба.Причина этому - создание ядерного оружия, открывшего реальную, никогда не существовавшую до этого возможность уничтожения жизни на Земле, по крайней мере в ее разумных формах. С момента первого применения ядерного оружия в августе 1945 г. началась принципиально новая эра - ядерная, повлекшая кардинальные изменения во всех сферах человеческой жизни: политике, экономике, мышлении, в расстановке сил на мировой арене. Но самое главное заключается в том, что с этого момента уже не только отдельный человек, но и все человечество стало смертным, обретя свою «ахиллесову пяту». Фактически, Вторая мировая война оказалась последней возможностью человечества выяснить отношения военными средствами, не ставя себя на грань самоуничтожения. С появлением атомной бомбы, отмечал немецкий философ К. Ясперс, «конец света» стал реальностью, а не фантастикой. Уже в то время, когда многие еще не понимали всей опасности нового изобретения, философ предупреждал, что в условиях угрозы ядерного конфликта люди должны осознать свое изменившееся положение и использовать все возможности, чтобы предотвратить гибель человечества. Конечно, реальная возможность самоуничтожения у людей появилась не вдруг и не сразу. Для создания ядерного оружия, как и для накопления его в достаточном количестве, чтобы уничтожить все живое, потребовалось и время, и неимоверные материальные, финансовые и другие затраты, а также колоссальные усилия многомиллионной армии ученых, инженеров, рабочих в различных странах мира. А для осознания широкими кругами мирового сообщества серьезности сложившегося положения после первых ядерных взрывов понадобилось почти 30 лет.

Лишь к началу 80-х годов, когда появилась концепция «ядерной зимы», ставшая шокирующим результатом исследований двух независимо работавших в США и нашей стране коллективов ученых, человечество окончательно утратило веру в свое бессмертие. Основной смысл упомянутой концепции, с большой точностью просчитанной на компьютерных моделях, состоит в том, что в мире накопилось уже столько ядерных зарядов, что их вполне достаточно для полного уничтожения жизни на Земле. Будучи взорваны, они, помимо прямого поражающего воздействия, поднимут в воздух несметное количество пыли, дыма и пепла, которые на многие месяцы плотной пеленой окутают нашу планету, закрыв ее от солнечных лучей. Это вызовет резкое снижение температуры в атмосфере и на поверхности Земли и приведет к ее оледенению. Концепция «ядерной зимы» окончательно лишила людей альтернативы в ответе на вопрос: сумеют ли они осознать всю степень новой опасности и отойти от края пропасти, отказавшись от военного насилия во имя спасения цивилизации? Вероятность мировой катастрофы служит поводом для мрачных фантазий некоторых западных авторов, предрекающих трансформацию человечества в кишащий муравейник, а людей - в мутантов.

Отрицательные последствия милитаризации общества, гонки вооружений и военных конфликтов значительно ускоряют процессы деградации окружающей среды. А наряду с ядерным оружием особую опасность с трудно предсказуемыми последствиями представляют и «географические» средства ведения войны, которые могут быть вызваны воздействием человека на природные процессы с целью добиться искусственным путем стихийных бедствий, разрушений и т.п. Причем такие методы военных действий могут иметь последствия, сопоставимые с применением ядерного оружия, например, целенаправленное разрушение озонового слоя над заданной территорией и т.п. Сегодня, несмотря на некоторое ослабление военного противостояния, во многих странах все еще сохраняется гигантская диспропорция в расходах на оборону и охрану окружающей среды. Гонка вооружений растрачивает не только огромные материальные, но и трудовые, интеллектуальные ресурсы. Однако сами же ученые (лучшие из них) первые осознали меру опасности, нависшей над человечеством, и выразили это в знаменитом антиядерном Манифесте Б. Рассела и А. Эйнштейна, поддержанном авторитетнейшими учеными всего мира. Выступив за мир, разоружение и международную безопасность, мировое научное сообщество пришло к необходимости объединить свои усилия и в 1957 г. провело первую конференцию своих сторонников в Пагуоше (Канада). Это движение, получившее название Пагуошское, стало одним из самых влиятельных международных движений, выступающих за мир. Теперь к нему добавилось множество других организаций и движений (Гринпис, Римский клуб и др.), озабоченных необходимостью преодолеть глобальные проблемы. Их появление - результат все большего осознания людьми того, что в тесных взаимосвязях переплелись отношения не только отдельных государств, наций или промышленных групп, но и все это многоаспектное человечество оказалось, как никогда раньше, в неразрывной связи с окружающей средой, с вечной природой, с космосом.

Сегодня ко всем аргументам гуманитарного толка, выдвигавшимся практически во все времена в защиту мира между людьми и установления справедливого порядка, добавились абсолютно новые императивы: ядерный, экологический, демографический и др., которые с жесткой необходимостью объективных законов требуют своего решения, не оставляя при этом много времени на раздумья. Несколько раньше теоретически, теперь и практически «человек впервые реально понял, что он житель планеты и может - и должен -мыслить и действовать в новом аспекте, не только в аспекте отдельной личности, семьи или рода, государств или их союзов, но в планетарном аспекте, в определенной земной оболочке, с которой он неразрывно связан и уйти из которой он не может» . Этот обобщенный, планетарный взгляд на человека и его место в мире стал важным шагом на пути осознания людьми своего единства и новой ситуации, в которой они оказались, так как открывает новые возможности для преодоления возникших перед человечеством трудностей, одна из которых - обеспечение человечества энергетическими и сырьевыми ресурсами. Подсчитано, что при современных темпах потребления большинства возобновимых ресурсов человечеству хватит лишь на обозримую перспективу, исчисляемую от нескольких десятков до нескольких сотен лет. По историческим масштабам это совсем немного. При этом следует иметь в виду, что значительная часть имеющихся запасов сосредоточена в месторождениях, залегающих в сложных условиях, или представлена относительно бедными рудами. Если еще недавно люди добывали многие полезные ископаемые открытым способом или на глубине, не превышающей 600 м, то уже сегодня ситуация существенно изменилась. Полезные ископаемые оказались истощенными, и теперь нередко стоит задача разрабатывать месторождения, залегающие на глубине 8-10 км или на дне океана. А это требует не только крупных капиталовложений, но и разработки новой техники и технологий для их добычи и переработки. Поэтому становится необходимым наряду с развитием безотходных технологий разумно использовать все те ресурсы, которыми человечество уже пользуется (причем в значительной степени нерационально). В этом контексте сохранение и дальнейшее развитие человечества возможно, но при условии его выхода за пределы Земли. Глобальная экологическая стратегия человечества поэтому должна быть направлена на обеспечение непрерывного и бесконечного перехода от одного этапа освоения космоса к другому. Имеющиеся расчеты показывают, что с учетом уже достигнутого человечеством технического уровня время овладения одной космической структурой и выхода за ее пределы значительно меньше, чем время истощения ее ресурсов или естественной гибели. Так, срок создания в Солнечной системе колоний с населением 10 млрд. человек (250 лет) по крайней мере в два раза меньше времени, отделяющего нас от наступления новой кризисной ситуации, связанной с полным освоением ресурсов Солнечной системы.

С непостижимым упорством преобразовывая планету, изменяя ее ландшафт, климат, «перепланируя» ее зеленый покров и «сдвигая» горы, человек долгое время не придавал особого значения тому, что одновременно сужал рамки своего физического существования, ухудшая фундаментальные условия жизни - почву, воздух, воду. Еще полвека назад к разряду нелепых домыслов отнесли бы сообщение о дефиците чистого воздуха или высоком уровне загрязнения Мирового океана, о глобальном истощении ресурсов Земли и ее плодородия. Сегодня люди пожинают плоды собственной бесцеремонности по отношению к природе, безудержного потребления и невероятных скоростей, на которых «любая песчинка может взорвать хрупкие шестерни турбины цивилизации», они не могут подвергнуть сомнению актуальность проблем, связанных с глобальным «перенапряжением» их земной обители. «Перенапряжением», чреватым действительной катастрофой если не дня нынешнего, то дня грядущих поколений»

Чем вызван этот опасный прецедент, который в принципе может привести к трагическим последствиям? Назвав человечество в целом мощной геологической силой и имея в виду его воплощаемую в творческой активности и практической деятельности огромную энергию, сравнимую с энергией вулканических процессов и землетрясений, В.И. Вернадский не знал, что в будущем о масштабе приложения этой титанической силы будет свидетельствовать небывалый рост мирового потребления энергии - в 12 раз за 50 лет, сырья же за последние 25-30 лет использовано столько же, сколько завсю предыдущую историю цивилизации. Однако, с каждым днем наращивая темпы продвижения по пути прогресса, человечество в то же время с не меньшим энтузиазмом разрушало то, что веками представляло основу жизни. За век на 1/3 поглощен плодородный слой обрабатываемых земель, 1/3 лесов уничтожена. При сохранении современного уровня «поглощения» запасы пресной воды будут полностью исчерпаны уже в следующем столетии. Уже сегодня во многих регионах Земли ее используют на 100 %, либо не возвращая в естественные гидросистемы, либо сливая обратно, отравленную бытовыми и промышленными отходами. Потери плодородных земель и два миллиона живущих впроголодь, вырубка тропических лесов и атмосфера, перенасыщенная токсинами - как определить тот последний рубеж, за которым Земля станет в целом непригодной для живого? А это вполне резонный итог повреждений озонового слоя и воздействия ультрафиолетовых лучей. Ни один процесс не совершается в природе изолированно. Стоит только вывести из строя одно из трех «слагаемых» планетарного равновесия - воду, почву или воздух, будут безвозвратно потеряны и остальные. Все это свидетельствует о том, что человечество стоит перед серьезными проблемами, от решения которых в немалой степени зависит земная жизнь и возможность ее продолжения.

Конец истории в контексте глобализации требует глубокого философского осмысления. В чем коррелируются между собой эти два феномена, в чем выражается специфическое качество и специфическая характеристика глобального конца истории? Какие общественные отношения приобретают глобальный, исторически всеобъемлющий характер и навязываются всему мировому сообществу? В движении общественной реальности прослеживается тенденция к выявлению целостности, взаимосвязи и взаимозависимости - проблема универсальности развития социума. Но эта тенденция реализуется в ходе исторического процесса, как известно, в противоречивой форме: либо через угнетение, подавление, экономическую,политическую, идеологическую экспансию, либо через всестороннее развитие, расцвет материальных и духовных ценностей, традиций, культуры, направленных на развитие человеческой личности.

Главной содержательной характеристикой глобализации как реального общественного процесса является, как нам представляется, неприкрытое наступление на возможности гуманистического развития. Определяющей стороной глобализации является диктат одной воли, направленность на однополюсное развитие, отказ от национальной самобытности, суверенности, независимости - наступление на демократию. И здесь реален «конец истории» неких локальных исторических общностей - культур. Процессы глобализации являются неоспоримым фактом, не только меняющим лицо современного мира, но и таящим в себе огромные опасности, связанные с унификацией, которая, в свою очередь, есть угроза развитию вообще. С одной стороны, происходит стремительное расширение обмена товарами, услугами, информацией, появляется более широкое, чем прежде, поле взаимодействия людей. А с другой стороны, несколько гигантских супер-ТНК (транснациональных корпораций) в развитых странах способны контролировать этот рынок и извлекать баснословные прибыли. ТНК навязывают странам не только свои товары и услуги, но и мировоззрение. Навязывают представление о неоспоримом преимуществе цивилизации большей частью в ее вестернизированном варианте. Это и есть вполне определенная, без всяких прикрас, идеологическая база формирования однополярного мира - постмира, который уже реально просматривается в формировании всеохватывающего финансового рынка. Это своеобразная виртуальная глобальная экономика. Она обособилась от реальной экономики и развивается по своим собственным законам. Это рынок объемом 38 трлн. долларов. Роль глобальных денег выполняет американский доллар. Он все больше становится виртуальной валютой. Мир фиктивного капитала во много раз превышает объем реальных ценностей, становится объектом финансовых спекуляций и авантюр, переливов по национального богатства в пользу незримых закулисных творцов истории.Финансовые кризисы в прежде устойчивых экономиках Восточной и Юго-Восточной Азии, Японии, а также Латинской Америки и России - яркие тому показатели. Усиление неустойчивости всего мирового хозяйства порождает хаос и в других социальных сферах, мировоззрении современного человека, не приспособленного выживать в зыбко ощущаемой глобальной всеобщей зависимости.

Главной задачей мирового сообщества становится отказ от негативной целостности посредством продвижения социума к созидательной целостности, к многополюсному миру, многокачественности, расцвету культур и цивилизаций. К. Маркс рассматривал понятие «глобальность» как черту человеческого бытия, но трактовал ее как «универсальность человеческой сущности», как безбрежность способностей человека. Универсальность социума К. Маркс рассматривает как такое движение к универсальному развитию производительных сил, сил общения, общественных отношений, меркой которых является развитие сущностных сил человека, безотносительно к какому бы то ни было заранее установленному масштабу. К. Маркс определял будущее общество как «обобществившееся человечество» и историю как всемирно-исторический процесс становления такого «обобществившегося человечества», определяющей тенденцией которого станет не унификация и глобализация, а процесс гуманизации всех общественных отношений, и в этом заключается смысл человеческой истории - от ее начала до ее конца. Особенность современного этапа развития человечества в том, что человек, где бы он ни проживал, становится лицом к лицу с общественными противоречиями всего мирового целого. Происходит расширение социального пространства с угрозами и опасностью для каждого человека, а человек превращается в песчинку перед лицом общественных отношений, перед лицом чуждых и враждебных ему глобальных общественных сил. В этом проявляется абсолютная зависимость человечества не только от господства над человеком общественных сил в его стране, но и от «игры» мировых стихийных общественных сил. Бессилие, заброшенность, одинокость, случайность бытия человека в этом мире повелевает ему замкнуться в своем мире. В то же время все человечество объединяет общность угрозы, опасности сползания к бездне, которая разверзается перед человеком и человечеством.

Сохранение жизни как естественной ценности, обусловленной общественными отношениями, зависит от способности человеческой культуры и цивилизации вовремя распредметить опасность и отыскать пути ее ликвидации. Особенность современности как раз в том, что опасности стали более сложными и объемными. Общество стало не менее грозной стихией, чем природа, покорение которой человек считал необходимым условием выживания. Расколдованный естественный мир в совокупности с социальной реальностью, которая живет по своим законам, не менее сложным, чем природные, не позволяет человечеству забыть о вероятном конце, актуализируя и наполняя различным содержанием идею «конца истории». Глобальные проблемы - лишь еще один аргумент, заставляющий человечество ответственно смотреть в завтрашний день.


3. Российское измерение «конца истории»


Суждения о конечной стадии российской истории высказываются повсеместно. Проблема исторической самоидентификации российского народа максимально обострилась в условиях трансформации современного общества, характеризующегося кризисностью, глобализацией, конфликтностью и т.д. Как не раз отмечал еще Н. Бердяев, в сложной и смешанной атмосфере Апокалипсиса, в которую мы, якобы, уже вошли, все раздваивается: все пропитано яростью и столкновением полярно противоположных начал.Отрицая возможность научной философии истории в пользу философии профетической, раскрывающей смысл истории путем постижения того, что будет после нее, он писал в «Самопознании»: «...Смысл истории лежит за ее пределами и предполагает ее конец. История имеет смысл потому, что она кончается. История, не имеющая конца, была бы бесконечна. Бесконечный прогресс бессмыслен. Поэтому настоящая философия истории есть философия истории эсхатологическая, есть понимание исторического процесса в свете конца и в ней есть элемент профетический».

Современные идеи переустройства общества перекликаются с идеей внутреннего (малого) Апокалипсиса истории, который, в представлении Н. Бердяева , является неотвратимой судьбой исторического существования, обязательным условием борьбы со злом и другими общественными болезнями, важным средством искупления грехов.

Реальность демонстрирует «многократный» уход с исторической сцены и возвращение в новом облике России как субъекта мировой практики. Образы России, ее историческое предназначение и смысл в социально-философских разработках настолько многообразны и противоречивы, что однозначно определиться в трактовках национального самоопределения в истории не удалось до сих пор. Это означает, что как в теории, так и в ментальностироссийскогонарода,характеризующегосянеопределенностью,эксплуатируемые схемы исторического процесса в принципе недостаточны. Нечеткость представлений об истоках России, о ее настоящем рождает в общественной психологии феномен, который можно обозначить «ощущением максимальной близости конца национальной истории». Отсутствие будущего, например в виде общепризнанного цивилизационного проекта, только усугубляет ситуацию. Конечные цели , идеальные общественные маяки нашлимного различных выражений в российской теоретической мысли: «русская идея» - у многих русских историософов дооктябрьского, да и более позднего периода; Царство Духа, общество свободных творческих личностей, пророческие идеи христианства, его устремленность к грядущему - у Н.А. Бердяева, коммунистический проект и т.д. Все они, что самое главное, легли на хорошо подготовленную почву российского сознания - во многом эсхатологического и утопического.

Значительное место эсхатологические идеи занимали в русской религиозной историософии: в работах В. Соловьева, Н. Бердяева, К. Леонтьева и др. Так, В. Соловьев в целом ряде своих сочинений ( в их числе «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории») и специальных лекций (таких, как «Духовное человечество и конец истории», «О конце всемирной истории») утверждал, что современное человечество превратилось в больного старика, тенденция возрастания всеобщего благополучия в истории не действует, является бессмыслицей. Новых народов, которые смогли бы продолжать делать историю, уже нет. И, наоборот, есть все данные, чтобы сказать: магистраль всеобщей истории с ее древней, средней и новой частями пришла к концу, внутренне завершилась, произошла всеобщая катастрофа мироздания. Историческая драма сыграна, написана вся до конца, остался один лишь эпилог, содержание которого, по существу, заранее известно. Эсхатологизм стал устойчивой характеристикой российского сознания не случайно. Еще В.О. Ключевский, давая оценки специфике соотношения рационального и иррационального в национальном менталитете, отмечал тяготение к действиям на «авось», к непросчитанным поступкам. Такой тип поведения он связывал с особенностями российской жизни и хозяйственной деятельности, протекающей в климатической зоне неустойчивого земледелия. К этому следует добавить, что российское пространство было и зоной многочисленных набегов, частых войн, конфликтов, многочисленных поборов со стороны властей, которые держали личное хозяйство на грани разорения. В этих условиях неопределенности и неустойчивости ценность рационализации настоящего, смысла жизни была очень низкой.

Потерянно-усталый, сбивчивый ритм державной поступи нашей страны далеко не случаен; у этого анахронического явления велика глубина предыстории. Связана она с нескончаемыми тенденциями воплощать утопию. Как компенсация за неустроенное настоящее существовала мечта о «светлом будущем». В российской философской традиции эсхатология гасилась сверхутопическими проектами. Прорыв в светлое будущее, призрачное царство разума и справедливости (здесь вспомним эсхатологические кошмары «страшного суда» в преддверии «тысячелетнего царства небесного») в моделях российских теоретиков и лириков сметал отжившие формы человеческого быта, нарастал и приобретал космические масштабы. Все имеющееся в наличие бытие российскому массовому сознанию казалось нетерпимым, как, впрочем, и вообще все неорганизованное и «отсталое». Идея правильной организации бытия пронизывала духовную атмосферу начала века. Она являла себя и во «всеобщей организационной науке» А. Богданова, и в призывах молодого А. Вышинского превратить коммунальные столовые в школу коммунизма, отучающую от индивидуалистической психологии, и в графической стройности «Столбцов» Н. Заболоцкого - неком эскизе общества будущего (литературоведы обнаруживают в гармонизирующих устремлениях Заболоцкого «острое ощущение хаоса мира»).

Пока утопический замысел в структуре мировоззрения остается в статусе мечты - как в «утопиях» Платона, Кампанеллы и Томаса Мора, его внутренняя противоречивость и потому ложность и гибельность самого стремления к нему остаются скрытыми. Они обнаруживаются только на практике, когда этот идеал овладевает волей, т.е. делается попытка осуществить его в согласии с самим его содержанием, именно мерами внешнеорганизационными, т.е. через принуждение. Историю в России делают.

В этом существе российского утопизма уже предопределена его судьба -та роковая диалектика вырождения добра в зло, констатирование которой было исходной точкой нашего размышления. Чтобы создать или сотворить новый мир, надо сначала разрушить старый. Ведь дело идет о том, чтобы создать мир именно заново. Подобно Богу, человек замышляет сотворить мир из ничего, но, не находясь в положении Бога, который впервые сотворил мир, он встречает препятствие для своего творческого замысла в лице уже существующего мира. Поэтому разрушение составляет для него интегральную часть его творческой задачи. Правда, по замыслу самого утопизма, разрушение старого мира должно быть только краткой подготовительной стадией, за которой должно следовать уже чисто созидательное дело построения нового мира. Но старый, исконный мир упорствует в своем бытии, сопротивляется своему разрушению. Это упорство представляется всегда чем-то непонятным, неожиданным, противоестественным, ибо противоречит представлению об относительно легкой возможности построить новый мир. Оно рассматривается поэтому как некоторого рода случайная, частная помеха, приписывается какой-то извращенно-порочной воле; представляется естественным, что нормальные люди должны согласиться с планом построения нового мира, обеспечивающим им «спасение», разумную и блаженную жизнь. А предшествующему должен наступить конец. А. Герцен в статье «К старому товарищу», которые могут почитаться его политическим завещанием, говорит, критикуя утопический замысел социальной революции: «Разрушь буржуазный мир: из развалин, из моря крови - возникнет все тот же буржуазный мир». Революционер и социалист, Герцен, к тому же человек исторически образованный, конечно, хорошо знал, что «буржуазный мир» не вечен, а есть только историческое явление. Но он понял, что этот порядок общежития определен неким духовным состоянием человеческой природы и потому не может быть уничтожен насильственным переворотом. И потому он с гордостью истинно свободного ума прибавляет: «Я не боюсь опошленного слова "постепенность"». Он понял вместе с тем основное заблуждение утопизма - замысел осуществить совершенную жизнь «на земле», т.е. в условиях, по существу, несовершенного состояния мирового бытия. Альтернатива утопии заключается в умении замереть перед бытием и хотя бы на секунду испугаться, что нарушишь его гармонию своей деятельной глупостью, в осознании того, что будущее не принимает жертв от настоящего; «для каждого дня достаточно его заботы...».

Вынося квалифицирующее суждение, подытожим: ввиду такой черты национальной жизни, как максимализм, существование наше искони развертывается в двурядной колее «великого конца» - «великого начала». Как справедливо утверждает В.В. Ильин, беспощадный нигилизм в отношении прошлого и настоящего и безоглядный эсхатологизм в отношении будущего, плодя и умножая надломы, привносят в страновое движение элемент каталектики со своими извечными спутниками: унылым прерывом времен, отвержением достигнутого. На этом фоне растет тревога за судьбу, воспроизводя архетипы мифологического страха перед уже искусственно организованной стихией и хаосом жизни, потерявшей смысл. Эта антиномия эсхатологизма и утопизма и составляет сущность многообразных интерпретаций конца российской истории и макроканву современного общественного сознания.

Русскому национальному самосознанию всегда было свойственно трагическое ощущение, эсхатологическая вера в достижение лучшей жизни, мессианистическое убеждение в особой роли России в мировой истории. Все это можно обнаружить на самых разных уровнях русского самосознания: в народных религиозно-утопических легендах, в философско-исторических идеях. Пример тому - известная легенда о граде Китеже, в которой мотив «сокрытого» града превратился в общенациональный символ гибели и Воскресения. Она оказывает со времени ее создания и до наших дней заметное влияние на русскую поэзию, литературу и искусство. Эсхатологические и апокалипсические настроения русского исторического самосознания глубоко исследовались русскими мыслителями конца XIX - начала XX в., в частности, К. Леонтьевым, В. Розановым («Люди лунного света»). Их идеи были не просто абстрактными принципами, но тесно связывались с укладом русской жизни, нравственностью, русским этосом, с историософской проблематикой и эсхатологической темой. Сегодня, на исходе XX столетия, в русском национальном самосознании активно возрождаются и апокалипсические, и эсхатологические, и утопические идеи, связанные с социальными реформами в стране. В этой связи, как нам кажется, весьма полезно оглянуться назад и проследить, каким образом в русской культуре прошлого проявлялись традиционные черты русского национального характера, какое влияние они оказывали на литературу, искусство, философию.

Понятие «утопия» сейчас сложно и многозначно. Однако при всем разнообразии смысловых оттенков основная и традиционная функция этого понятия все же сводится к обозначению вымышленной страны, призванной служить образцом общественного устройства. В более широком смысле термины «утопия» и «утопический» употребляются для обозначения идей,философских сочинений и трактатов, содержащих нереальные планы социальных преобразований.

Как форма социальной фантазии, утопия опирается в основном не на научные и теоретические методы познания действительности, а на воображение, массовую психологию и обыденное сознание. С этим связан целый ряд особенностей утопии, в том числе таких, как намеренный отрыв от реальности, стремление реконструировать действительность по принципу «все должно быть наоборот», свободный переход от реального к идеальному. В утопии всегда присутствует гиперболизация духовного начала, в ней особое место уделяется науке, искусству, воспитанию, законодательству и другим факторам культуры.

Всякая утопия тоталитарна и приводит к рабскому сознанию, утопия всегда заключает в себе замысел целостного, тоталитарного устроения жизни. По сравнению с утопией другие теории и направления оказываются частичными и потому менее вдохновляющими. В этом притягательность утопии и в этом опасности, которые она с собой несет. Утопия хочет совершенной жизни, принудительного добра, рационализации человеческой трагедии без действительного преображения человека и мира, без нового неба и новой земли.

Трудно и, пожалуй, невозможно оценивать эсхатологический момент в российском сознании в понятиях оптимизма и пессимизма. Судьба России, особенности русского национального характера, его отражение в культуре и истории кроется и парадоксальном характере «русской души», русского национального характера. Судьба России, особенности национального русского характера становятся постоянной темой философско-исторических исследований последних лет.

Нельзя не отметить, что естественное стремление связать развитие общества с движением к высоким целям особенно остро воспринимается, переживается ныне в нашей стране, когда в ней, к сожалению, исчезают идеи, которые вдохновляют, объединяют, направляют деятельность миллионов людей. Нет реальных и привлекательных программ, ясных перспектив: «все попытки описать контуры будущего», способные «как магнитом притягивать к себе сознание миллионов», в конечном итоге оказываются «несостоятельными». Считается, что можно говорить лишь о тенденциях мирового эволюционного процесса, общих тенденциях развития природы и общества, усилении «кооперативного начала в судьбах человеческого общества» и что все это не дает возможности «заглянуть в далекое послезавтра», «нарисовать в сознании людей некую далекую, но заманчивую картину». Иногда подобное отношение к перспективным целям, общественным идеалам выражается в ином, несколько вульгаризированном виде: схема, когда сверху сначала выдается идеал, а потом к ней пристраивается жизнь. Т.е. картины будущего должны быть, но они должны быть реалистичными. Признание и возможность познания объективных тенденций, направленности общественного развития не может отрицать представления о «контурах будущего», о «далеком послезавтра». Ведь знание тенденций и знание того, что будет, совсем не исключают друг друга, а, наоборот, предполагают. Главное -научиться различать утопию и консолидирующую идею.

Объективно заменители перспективных идей, высоких общественных целей все-таки находятся. У современной России - это в основном идеи «цивилизованного общества» и «правового государства». Однако подобные цели, идеалы не выражают, как видно, собственной национальной идеи, общенационального смысла жизни. Они не столько вдохновляют, порождают положительные эмоции, возбуждают энергию, сколько продуцируют нечто обратное, ибо заранее исходят из предпосылки о нашей непричастности к цивилизованному, правовому миру, о нашей стране - и в прошлом, и в настоящем - как отсталой, неразвитой, ущербной. Вряд ли такие «заменители» могут хорошо сыграть роль животворного, вдохновляющего начала, того, чему служат, посвящают жизнь. К тому же сами эти заменители скорее относятся не к целям, а к средствам, которым в последнее время все более приписывается самодовлеющее значение, делающее цели чем-то излишним. Таким образом, конец истории России, по большому счету связан с отсутствием четко заданных мировоззренческих ориентиров, задающих вектор движения в будущее. То фукуямовское видение современных событий, в том числе российских, сквозь призму либералистского «конца истории» окажется ни чем иным, как простой сменой телеологической парадигмы. Фукуямовская концепция обнаружит себя как очередное бегство в миф, неспособный совладать с изначально амбивалентной ситуацией.

Возрождение историософской тематики в российской философии имеет особую ценность в контексте широко распространенных ныне движений под общим лозунгом «пост-...»: постмодернизм, посттоталитаризм, постлитература, постистория. Давление настроений, связанных с ожиданием «конца истории», испытывает на прочность только завязывающуюся в общественном сознании нить исторической преемственности, но одновременно рождает противодействие психологии, окрашенной в тона нигилизма и абсурда. Современная философия сталкивается с новым кругом проблем, порождаемых нашей духовной и исторической ситуацией, которую можно было бы скорее назвать назвать рубежом времен, а не «концом истории». Рубеж времен -понятие не хронологическое: это не граница между одним временем и другим, это, скорее, позиция по отношению к историческому процессу, его характеру, направленности и темпу; это позиция, выявляющаяся в оценках его итогов и в возможностях переоценки, смены ориентиров и ценностей и выбора новых путей. Россия находится на рубеже времен, и это означает, что переживаемая нами ситуация - «место», где настоящее встречается с будущим. Будущее -сослагательное наклонение истории, когда привычное нам совпадение человеческого и исторического распадается, становится проблематичным. Если история объективно возможна, то гипотетически возможна противоположная ситуация, в которой будущее не наступит никогда. Это предельный случай, изображенный в Откровении Иоанна как завершение земной истории, как Судный день. Но в слабом виде угроза, что будущее не наступит, присутствует там, где мы имеем дело с завершением какого-то относительно самостоятельного, внутренне цельного отрезка времени или исторического цикла. Приостановка, замедление хода времени характерно для периодов истории, представляющих перерывы между старым (прошедшим) и новым (наступающим) циклами. Вполне очевидно сходство «антракта» с карнавалом позднего средневековья: антракт есть культурно-исторический хронотоп, наполненный свободой и творческим усилием, опрокидыванием всяческих иерархий и завершенных образцов - словом, всем тем, что обусловливает обновление мира.

У России рубежа двух тысячелетий особые счеты с XX столетием. После очередного антракта - 1895 (Ходынка) и 1905 (Кровавое воскресенье) годы -мы застаем страну-незнакомку. Поддавшись соблазну в мгновение ока сделать явью тысячелетнюю мечту о царстве свободы и справедливости, она бежала от себя, отринула собственную историю, традицию, культуру. Выход из истории -антракт, взятый Россией в начале века, - затянулся на столетие и, в конце концов, обернулся очередной мировоззренческой катастрофой. И мы по-прежнему находимся на границе между варварством и цивилизацией. Русской истории свойственна какая-то внутренняя инертность, продолжительные периоды замедленного течения времени, сменяющиеся лихорадкой быстрых и насильственных перемен. Вот эта недостаточная зрелость и развитость начал исторической жизни, культуры и цивилизации в России делает чрезвычайно проблематичным ее исторический статус в и прошлом, и в настоящем, и в будущем.

Самый серьезный кризис, который мы сегодня переживаем, - это кризис национальной идентичности, рождающий навязчивое стремление отречься от европейских корней и истоков и объявить себя то Востоком Ксеркса, то Евразией. Означает ли крушение СССР и неизбежность крушения России? В какой мере современная Россия является наследницей Советского Союза и дооктябрьской России, что она унаследовала из недавнего и далекого прошлого? Ответы на эти вопросы должны прояснить условия, при которых мы переступаем рубеж времен. Действительно ли Россия на рубеже или опять историческое движение имитируется простой переменой лиц, конституций и политических программ.

Подобно фольклорному герою, Россия находится на распутье. Она стоит перед выбором: или подчиниться (как это не раз было в прошлом) чувству исторического одиночества и недоверия к окружающему миру, замкнуться вграницах непреходящего прошлого или преодолеть страх перед миром, отмеченную еще Чаадаевым отчужденность от цивилизации и сделать шаг в семью европейских народов, к которой она принадлежит по праву рождения, духу, вере и языку. Если случится второе, это будет уже другая Россия. Этой России понадобится новая национальная идея, которая появится независимо от усилий идеологов и станет почвой, для которой будет духовная культура, соединяющая традицию и настоящее и тем пролагающая мост в будущее. В современный период необходимо осмыслить происходящие цивилизационные перемены и уяснить место и роль России, ее дальнейшую эволюцию в мире. Цивилизационный дрейф России в территориальном развитии к востоку очевиден. Цивилизации Востока (традиционные, исторические цивилизации) характеризуются значительной ролью государства во внутренних преобразованиях. В историческом плане это было доминирование государственной роли правителя, будь то Иван IV, Петр I, Екатерина II, И.В. Сталин, Н.С. Хрущев и т.д. В структурно-организационном плане - это особое положение репрессивного аппарата, различного рода «тоталитарные модернизации», ничтожная цена человеческой жизни. Российская цивилизация, ища пути в будущее, столкнулась с невиданным явлением - слабостью государственной власти. И здесь возникает еще она проблема: сумеем ли мы, используя высокий потенциал общества, ликвидировать этот обвал и продвинуться по цивилизационной лестнице, преодолевая кризис. Современный кризис в России является особым. Налицо как технико-организационные моменты отставания, так и угроза культурной стагнации. Это свидетельствует о переходном типе российской цивилизации и вселяет надежду на ее развитие значительными темпами. Исторический опыт проведения индустриализации, коллективизации характеризует российскую цивилизацию как явление крайностей или потолочного типа. И в этом плане цивилизация рассматривается как основной объект безопасности, ориентированный на преодоление изолированности, замкнутости, сохранение традиций. Цивилизационный дуализм России привел к расколотости общества, отсутствию механизма сотрудничества между разными слоями, оппозиции интеллигенции к правящим кругам. Раздвоенность России в социально-политическом плане ведет к неблагоприятным явлениям и выдвигает проблему безопасности на первый план. Евразийское местоположение российской цивилизации или «кентавричность» России обязывает защитить жизненное пространство и объединить его народы. Российская цивилизационная практика должна быть направлена на сохранение роли России как центра мирового балансирования между Востоком и Западом. Однако мы должны признать, что Российская цивилизация утеряла многие преимущества с точки зрения стабильности. Сейчас 74 % от территории Советского Союза оттеснены на северо-восток. С точки зрения территориальной составляющей Россия приобретает все большие черты азиатской цивилизации, становится белым безмолвием, ибо утеряно 50 % населения, резко падает рождаемость, идет физическая убыль без войны. Сырье в значительной мере осталось в России, но изменений в качестве жизни у населения нет. Совершенно очевидно, что мы живем в другой стране, где присутствуют другие цивилизационные факторы. Необходимо до конца осознать эти цивилизационные сдвиги и более активно осваивать имеющиеся территории.

Неблагоприятное для России сужение территории на Западе и ее переориентация на Восток диктуют необходимость укрепления геополитического тыла в приграничных территориях на Дальнем Востоке, на линиях водораздела с Китаем, Монголией. Очевидное повышение роли России в обеспечении евразийской стабильности ввиду геополитических противоречий совпало с внутренним системным российским кризисом, что значительно ослабляет геополитическую активность. Интенсивная миграция в евразийском пространстве, ущербное состояние многих субъектов РФ, отсутствиефинансовых возможностей у центра «дарить» периферийным территориям -все это затрудняет решение проблем обеспечения жизненно важных интересов личности, общества, государства. Вовлечение периферии в процесс российской стабилизации является необходимостью, ибо цивилизационное развитие начинается с результативного управления внутреннего политического пространства. Но, с другой стороны, очевидно, что все же геополитические интересы новой России шире понятия «внутреннего развития». Так, по мнению исследователя В. Серебрянникова, в принципе геополитическое пространство России следует рассматривать в единстве его внутреннего и внешнего компонентов, через его внутренние и внешние интересы. Поэтому так важна задача защиты этого жизненного пространства, несмотря на дискуссионность вопроса о пропорциях европейского и азиатского в историческом и цивилизационном прошлом и настоящем России. Многочисленные преобразования последних лет, не успевающие укорениться, свидетельствуют о том, что российская цивилизация является цивилизацией маргинального типа. Оптимистичный взгляд на ее прошлое позволяет выделить значительные темпы цивилизационного пути, который прошла Россия. Это вселяет надежду на будущее российское долголетие в новом качестве. Хочется надеяться, что российская цивилизация не погибнет на глазах современников. «Разумеется, выполнить свое геополитическое предназначение Россия в состоянии не в одиночку, а став центром силы, притягивающим к себе союзников из ближнего и дальнего зарубежья и формируя вокруг себя мощный и динамично развивающийся регион мировой экономики». Ьезусловно, это сценарии долгосрочной стратегии, но решить его необходимо, найдя выход из кризиса.

Удручающее положение России требует, чтобы геополитическая перспектива России вписывалась в цивилизационную путем разработки модели постиндустриального общества. Речь идет о совмещении цивилизационно-геополитического дуализма, это невозможный вариант перехода. Цивилизационный подход учитывает статичные этнические, культурные связи пространства. Доминирующий же сейчас геополитический подход ориентирован на передел пространства и пересмотр границ. Геополитические опасности для России очень велики, и ей необходимо искать новые цивилизационные союзы, ориентированные как на традиционный восточный имидж, так и на новые реальные ситуации.

Восприятию исторического пути России недостает целостности. К Русской идее как форме целостного восприятия России не только по-разному относятся, но и по-разному понимают. Не существует какого-то ее общепринятого развернутого положения. Идея эта не только не успела воплотиться, но и сама разработка ее осталась неоконченной. Задача заключается не просто в том, чтобы изложить то, что было сделано, -необходим новый синтез уже имеющихся моментов, новое видение становящегося целого, отвечающее современной исторической ситуации. Гармонизация мира с неизбежностью включает в себя элемент трагедии. Но светлая цель лишает эту трагичность того ощущения бессмысленности, безысходности, Сизифова труда, которые столь характерны для Сартра и А. Камю. Русская же культура, подобно культуре Востока ищет ответы на вопросы в идеях Общего Дела - здесь смысл, высшая ценность и деятельность слиты в единое целое. Опасность утопичности Общего Дела в его федоровском варианте ни в коем случае не должна дискредитировать саму идею. Русская идея дает Ответ на Вызов современности. На тот Вызов, который бросают выживанию человечества глобальные проблемы мирового сообщества. Этот Ответ заключается в принципиальной мировоззренческой переориентации, которая состоит не в голом отрицании ключевых ценностей Запада и Востока, но в творческом синтезе их лучших сторон как моментов нового целостного мировоззрения. Именно такого мировоззрения катастрофически недостает как доминирующего в мире индустриальной цивилизации, так и нам - россиянам -в выборе своего пути. В чем же существо этого мировоззрения? Существует мысль в истории; мысль для истории; мысль об истории. Сказанное подводит к заключению: вникнуть в судьбу исторического применительно к России, ее назначению невозможно без разработки серьезной версии ее цивилизационного самостановления.

Множество событий исторического самотека непреднамеренно создает русло альтернатив. Отбор их случаен. Однако и на Западе, и на Востоке с их отработанными правовыми и силовыми регламентами точки бифуркации в жизни социумов проходятся сравнительно безболезненно. Срабатывают привычные меры предупреждения всеобщей конфликтности. Ничего похожего нет в России, где прохождение критических рубежей, связанных с перегруппировкой частей, влечет разрушение целого; за бифуркациями не следует обеспеченного порога устойчивости. Почему? Потому что бифуркации инициированы не логикой развития, а взвинченным нерационализированным сознанием. Наряду с американской, азиатской, европейской, исламистской (Туранской) русская идея относится к разряду так называемых великих панидей, которые применительно к народам (ценностным группам) ясно и отчетливо формулируют присущие им концепции бытия, обосновывают мировоззренческую самобытность, объемлют понятия о роли, месте, назначении, притязаниях в мире.

Идея богоизбранности России, задавая контур национального историософского мессианизма, развилась в теорию потенциальной перспективности России по отношению к Западу. Эвристическим посылом этой претенциозной теории выступило представление об исчерпанности цивилизационных сил Европы: она, дескать, изжила творческие силы и должна передать свое наследие новым народам, а именно - России. Подобное убеждение, оказываясь концентрацией провиденциальных надежд, составило стержень поисков отечественной идентичности, многочисленных макетов вселенского положения нашего общества, его идеального назначения. Не стремясь к полноте, охарактеризуем основные из данных культовых макетов. «Москва - Третий Рим».

Канули в Лету империи древности. В начале XX века распались Австро-Венгерская, Оттоманская империи, с середины того же столетия пошло обвальное крушение Британской, Французской, Нидерландской империй. В 1991 году завершилось бытие Советской империи. В чем причина нежизнеспособности, ущербности империй как социальных структур? Фатален ли их конец? Учитывая, что целостность Евразии для России - factorprima, и исходя из того, что исторически и державно он обеспечивается имперски, вопрос не в том, как отменить империю в России, а в том, как сделать ее цивилизационно эффективной. Нерешенная в отечественной истории задача гармонизации взаимодействия данных столпов и составляет содержание «русской идеи» в современной транскрипции.

Мировоззренческая катастрофа - это поражение в сфере смыслов, признанное народом. «Катастройка» (по Кургиняну) означает ломку исторического «хребта», разрыв времен, деструкцию целостности исторического сознания, эрозию смыслов, внедряемую под видом исторической правды. После того как перебит исторический хребет, место великой державы заменяет колония, в которой следом за колонизацией сознания идет колонизация всех сфер жизни. Подобная «катастройка» есть математически исчисляемая операция по вырезанию смыслозадающих частей коллективного мозга. Пока нам не хватает мужества, чтобы глубоко осмыслить все периоды нашей истории в их целостности, суть и смысл которой будет проясняться с течением времени. По сути дела, мы имеем некоторый тип цивилизации, в основе которого лежит принцип государственности, базирующийся на наднациональной, надконфессиональной разделенности: идея целостности, которая нашла свое выражение в государственном русском языке и аккумулировалась в русской культуре. Но эта культура очень часто находилась в оппозиции к государственным структурам. Т.е. живая, постоянно становящаяся культура, с одной стороны, и достаточно косная система государственного управления - с другой, и составляют основу цивилизационного устройства России. Доминирование одной из этих сторон за счет подавления другой приводит в России к серьезным социальным катаклизмам.

Россия в своем историческом развитии видела и испытала все -экологические катастрофы и ядерный кошмар, тоталитарные режимы и мировые войны, кровавые национальные конфликты и международный терроризм. При этом она ориентировалась и на политику, утверждая ее приоритетность по отношению к другим видам человеческой деятельности, и на научно-технический прогресс, стремясь с его помощью решить все социальные проблемы, и на национальную идею, полагая приобрести свободу и согласие в обществе.

Следует подчеркнуть, что русская идея в своей эволюции проявлялась в различных формах, в частности, в западничестве, славянофильстве, почвенничестве, евразийстве. Она, обладая огромным пассионарным,этнокультурным и духовным потенциалом, переварила и большевизм. Русская идея - тяжкий путь познания Россией самой себя, своего прошлого, настоящего, будущего, путь постижения своего смысла и назначения в истории человечества.

Ныне, в канун XXI века, как не раз прежде, встал вопрос о путях развития России, ее роли и значении во всемирной истории. Ученые и политики, дебатирующие этот вопрос, решают его неоднозначно, предлагая два различных по сути подхода. Одни из них, рассуждая о модернизации российского общества, связывают ее с приобщением к западноевропейской цивилизации, с присущими ей стадиями. Они ведут речь о возвращении России к капитализму после неудавшегося большевистского эксперимента построения социализма и коммунизма в «отдельно взятой стране». Другие авторы показывают специфику российской истории, стремятся найти собственное место России в мировом развитии. Будущее России им видится не через копирование западных образцов, а через возрождение вековых национальных традиций, в которых превалируют не индивидуальные, а коллективные ценности, где основополагающей является не частная собственность, разъединяющая людей, а общинно-государственная собственность, способствующая их объединению, третьи пессимистично смотрят на грядущее, предполагая генетическое вырождение российской нации и ухода ее с исторической арены. Вполне понятно, что сегодня крайне необходим научный поиск идейного регулятора миропонимания, поведения и действий людей, который мог бы стать вполне адекватным новой парадигме развития общества. Словом, в современном российском обществе сложился некий идеологический конгломерат, состоящий из множества различных идей, взглядов, учений. Ясно, что в этих условиях необходимо создание новой философской позиции, новой идеологии, которая охватывала бы людей, исповедующих самые разные убеждения. Современный мир исключительно сложен, противоречив, неустойчив и зыбок. Он столкнулся, в конечном счете, с проблемой выживания человечества. Перед лицом грозящих уничтожением опасностей мы, философствуя, должны быть готовыми ко всему. В этих условиях нелокальная проблема конца истории выходит на первый план, обретает новые черты и масштабы, во многом требует переосмысления. А развитие России неотделимо от развития всего человечества, поскольку она есть всего лишь его часть. Достойное включение во всемирно-историческое бытие - основной критерий достаточности существующих проектов цивилизационного развития России.


Список использованных источников и литературы


1.Гринин Л.С. Философия и социология истории; некоторые закономерности истории человечества. - Волгоград: Учитель, 1995-1996.

.Губман Б.Л. Смысл истории. Очерки современных западных концепций. -М., 1991.

.Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. - М.: Танаис Ди-Дик, 1994.

.Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. - М., 1984.

.Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. -М., 1990.

.Гуревич П.С. Философия культуры. - М., 1994.

.Гуссейнов А.А. Этика ненасилия // Вопросы философии. - 1992. - №3.

.ДадаевB.C. Орбиты планетарной экологии. - М., 1989.

.Демичев А.В. Дискурсы о смерти. Введение в танатологию. - СПб., 1997.

.Деррида Ж. Письмо к японскому другу // Вопр. философии. - М., 1986.

.Дилигенский Г.Г. «Конец истории» или смена цивилизаций // Вопросы философии. - 1991. -№ 3.

.Дильтей В. Создание исторического мира в науке о духе// Философия немецкого историзма. -М., 1997.

.Дильтей В. Типы мировоззрений и обнаружение их в метафизических системах// Хрестоматия по зарубежной философии конца XIX - начала XX столетий. -М., 1995.

.Дмитриев А.Н., Кочергин А.Н. Шансы на выживание. - М., 1992.

.Донских О.А., Кочергин А.Н. Есть ли у нас научная концепция истории философии // Вестн. Моск. ун-та. Сер.филос. - 1991. - №2.

.Ефремов А. Возвращение. Полдень. XXII век. - М., 1982.

.Ефремов А. Туманность Андромеды. - М., 1982.

.Ефремов А. Час быка. - М., 1982.

.Замошкин Ю.А. Конец истории: идеологизм и реализм // Вопросы философии.- 1990 - №3-4.

.Зиммель Г. Философия культуры. - М., 1996.

.Зинятова Н.Н. Судьба человека как сущность исторического. - Владивосток, 1996.

.Зотов А.Ф. Мировоззрение на рубеже тысячелетий // Вопросы философии -1991.- №6.

.Иваненков СП. Социализация молодежи. - Оренбург, 1999.

.Ивин А.А. Средневековый стиль мышления и "нормальная наука": внешние ценности научной теории // Иссл-е по логике научного познания. - М., 1990.

.Идеал, утопия и критическая рефлексия. Отв. ред. В.А. Лекторский. - М., 1996.

.Ильин В.В. Российская цивилизация-М., 1996.

.Ильин В.В., Панарин А.С., Бадовский Б.Д. Политическая антропология. -М., 1995.

.Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. - М., 1996.

.Иноземцев В.Л. Современный постмодернизм: Конец социального или вырождение социологии?//Вопросы философии. - 1999 -№7.

.Иноземцев. В.Л. Расколотая цивилизация: системные кризисы индустриальной эпохи// Вопросы философии. - 1999. -№5.

.Историко-культурные основы европейской цивилизации. - М., 1992.

.Кабаков А. Невозвращенец. - М., 1997.

.Какое будущее ожидает человечество? - Прага, 1964.

.Камю А. Бунтующий человек. - М., 1990.

.Кант И. Соч.: В 6 тт. - М., 1964. -Т.З.

.Карсавин Л.П. Философия истории. - СПб., 1993.

.Квинтэссенция. Философский альманах. -М., 1991.

.Кемеров В.Е. Введение в социальную философию. - М., 1996.

.Кеннон Дж. Л. Психоанализ смерти. - Екатеринбург, 1992.

.Кинг А., Шнайдер Б. Первая глобальная революция. - М., 1991.

.КириленкоГ.Г. Мифологическое сознание: история и современность//Реферат.журн. Философия. Сер. 3. -М. 1993. -№1.

.Климатические и биологические последствия ядерной войны. - М., 1987.

.Клинский П.А. Историческое время и историческая память. - М., 1999.

.Клюев А.В., Косов Ю.В. В фокусе общечеловеческих проблем. - Л., 1989.

.Ключевский В.О. Курс русской истории. - М., 1998.

.Кнабе. Г.С. Проблема постмодернизма и фильм П. Гринуэя "Брюхо архитектора"// Вопросы философии. - 1997. - №5.

.Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи. - М., 1996.

.Козлова Н.Н. Социально-историческая антропология. - М., 1999.

.КоллингвудР.Дж. Идея истории. - М., 1980.

.Коммонер Б. Замыкающийся круг. - М., 1974.


Теги: "Конец истории" как значимый элемент современного мировозрения  Контрольная работа  Философия
Просмотров: 21305
Найти в Wikkipedia статьи с фразой: "Конец истории" как значимый элемент современного мировозрения
Назад