Н.М. Карамзин о Речи Посполитой

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

. ИСТОЧНИКИ И ИСТОРИОГРАФИЯ

. Н.М. КАРАМЗИН КАК ИСТОРИК И ЕГО МЕТОДЫ ИССЛЕДОВВАНИЯ ПРОШЛОГО

. ИЗОБРАЖЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ И МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА ПЕРИОДА ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ В «ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО»

. Н.М. КАРАМЗИН О РОЛИ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ В СОБЫТИЯХ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ.

ВВЕДЕНИЕ

Изучение истории Российской исторической науки относится к приоритеным, в том числе и в связи с изучением отечественной истории. Среди данных проблем особое место занимает исследование взаимоотношений Речи Посполитой и России в период Ливонской войны и Смутного времени, которые до сих пор вызывают научные дискуссии. Для решения обозначенной проблемы можно обратиться к опыту изучения ее в прошлом, и здесь на первом месте будет стоять труд первого российского историографа Николая Михайловича Карамзина ««История государства Российского»».

««История государства Российского» - последний и наиболее значимый труд в творчестве Н.М. Карамзина. Этот замечательный памятник русской культуры представляет собой уникальный сплав исторической и общественно-политической мысли, литературных и языковых исканий конца XVIII - начала XIX вв.

«История…» - крупнейшее для своего времени достижение русской и мировой исторической науки. Сегодня она сохраняет свою общекультурную и историографическую ценность. Долгое время этот труд Н.М. Карамзина являлся предметом приобщения к отечественной старине нескольких поколений читателей, из нее черпали свои сюжеты многие писатели, драматурги и даже историки последующих эпох.

К сожалению, «История государства Российского», как и ряд других работ, была недоступна для читателей и исследователей практически всего XX в. по различным причинам. Но уже в конце 80 -х начале 90-х гг. XX века работы классиков отечественной историографии, таких как Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, стали переиздаваться массовыми тиражами. Интерес к отечественной истории вспыхнул в конце XX в., столь же ярко, как в ту пору, когда читающая Россия жадно знакомилась с новинкой историографии - томами «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, открывшего, по словам Пушкина, древнюю Россию как Колумб - Америку. Причины нынешнего общественного интереса очевидны: как в начале XIX в., когда Россия, победив Наполеона, испытала непреодолимую потребность осознать свой исторический путь, понять, что в нем было прогрессивного и что тормозило, так и теперь, без анализа достижений и ошибок немыслимо правильное понимание настоящего и планирования будущего

Но даже при рассмотрении монументальности «Истории государства Российского» не стоит оставлять в тени личность самого автора. Н.М. Карамзин был для своего времени человеком уникальным. Говорят, что талантливый человек талантлив во всем; таковым был и Н.М. Карамзин. Обыкновенным читателям, людям, не вникающим глубоко в науку, он известен, в первую очередь, как создатель многотомного исторического труда «История государства Российского», но прежде, чем приступить к созданию «Истории…», автор прошел долгий творческий путь, и притом, не по исторической стезе. Практически сорок лет своей жизни он отдал литературе и журналистике.

Творчество Карамзина оригинально потому, что он мыслил глубоко и независимо. Его мысль рождалась в напряженном и трудном обобщении опыта бурных событий русской и европейской жизни. Художественный мир, созданный Карамзиным, был нов, противоречив, непривычно сложен и нравственно масштабен. Он открывал духовно-деятельную жизнь отдельной личности, а потом и целого народа, жизнь современную и историческую. В этот мир нельзя входить с предубеждением и готовыми идеями. Он требует понимания и объяснения. Поэтому Карамзин на протяжении полутора веков воспринимался активно; история изучения его творчества характеризуется приливами и отливами: его либо признавали, либо отвергали.

Карамзин - это прошлое русской литературы, шире - русской культуры.. Прошлое должно уважать. Но чтобы его уважать, его нужно знать. Сегодня мы еще очень плохо знаем Карамзина. И одна из задач данной дипломной работы - изучение Н.М. Карамзина как историка.

Разработка темы данной работы является актуальной и научно-значимой, так как здесь может быть поставлен вопрос о явно недостаточном внимании современных историков к истории взаимоотношений Московского государства и Речи Посполитой в середине XVI - начале XVII в. через «Историю Государства Российского» и к самой личности историографа и его творению. Это может быть связано со многими причинами, из которых основные - недоступность «Истории…» для исследователей и «неактуальность» данного произведения в Советский период. Хотя Н.М. Карамзин является родоначальником обширных курсов российской истории, но гораздо полнее политическая история изложена в С.М. Соловьева, Н.И. Костомарова, затем появились и специальные работы по данному периоду истории (от Люблинской унии до убийства Лжедмитрия I).

Рассмотрением проблем истории Речи Посполитой второй половины XVI - начала XVII вв. в рамках «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина отечественные историки не занимались. Вероятно, это связано с политико-научной позицией историографа - типичного представителя дворянской исторической школы с ее яркой монархической направленностью, которая видела в Речи Посполитой с ее шляхетской анархией лишь врага. Ведь недаром неприязнь к полякам нашла еще в древности широкое отражение в русском языке и фольклоре. Слово «лях» и «Лядьская земля» стали связываться в народе с понятием «ляд» (нечистый, черт) и лихо (зло), хотя этимологически они не связаны. Слово «лях» вообще становится бранным задолго до XVII в., когда оно прочно укоренилось в этом смысле /1, с.310/.

Целью написания данной дипломной работы является выявление методов исследования, которые применял Н.М. Карамзин при написании «Истории государства Российского», его источников, степени объективности его подхода к истории Речи Посполитой в связи с Российской историей конца XVI - середины XVII вв., а также концептуальные воззрения историографа на историю Речи Посполитой.

В процессе достижения данной цели будут решаться следующие задачи: изучение методологической и источниковой базы, на которую опирался Н.М. Карамзин при написании «Истории…», степень объективности автора при оценки исторических событий и личностей; исследование положения Речи Посполитой и Московского государства в Ливонской войне и роли в ней Ивана IV и Стефана Батория в изображении Н.М. Карамзина, а также изучение того, как автор «Истории…» преподносит читателю сложный и многогранный период Смутного времени, показать историографический обзор теорий о личности Лжедмитрия I.

Для достижения поставленной цели и задач при написании данной дипломной работы я буду использовать историко-описательный и историко-сравнительный метод, при котором факты и исторические оценки Н.М. Карамзина будут анализироваться и сопоставляться с аналогичными фактами и оценками других историков; вместе с этим можно будет проследить не только объективность Н.М. Карамзина, но и эволюцию исторической науки в целом.

1. ИСТОЧНИКИ И ИСТОРИОГРАФИЯ

Между началом и концом XVIII столетия в исторической науке России - колоссальная разница. Еще более гигантский шаг в своем развитии история сделала в XIX и XX веках. В первой половине XVIII века мы видим утилитарно-националистический взгляд на задачи истории /34, с.191/, смешение источника с исследованием, определение начала истории в современной терминологии, произвольную этнографическую классификацию некритическую передачу разных летописных вариантов в одном сводном изложении. Но через все столетие проходит одна идея - общее стремление к реальному пониманию прошлого, с объяснением его из настоящего. Не слава и не польза, а значение истины становится задачей историка. Вместо изложения источника все большее место занимает основанное на нем исследование. Постепенно уходят патриотическое преувеличение и модернизация. Специальное изучение летописей, лингвистических, этнографических и археологических памятников повышает научные требования, вырабатывается научная классификация и критические приемы изучения источников. И, наконец, ученый кругозор значительно расширяется введением в изучение истории нового актового материала. В XIX и XX вв. появляются новые исторические школы, инновационные методы исследования источников и множество подходов к одной и той же проблеме.

Для более основательного изучения позиции Н.М. Карамзина по проблеме внешней политики Московского государства и речи Посполитой периода Ливонской войны и Смутного времени, в данной работе был использован не только труд Карамзина «История государства Российского», но и работы свидетелей событий, современников историографа, а также труды авторов новейшего времени.

Основополагающим фундаментом, на котором строится эта дипломная работа, является «История государства Российского», которая создавалась историографом на протяжении двадцати лет жизни, но так и не была им окончена.

В советской историографии Карамзин характеризовался как идеолог дворянско-аристократических кругов, крепостники и монархист. Ключ к пониманию личности ученого, как, впрочем, и любой другой,- в природной генетической натуре, в обстоятельствах его жизни, в том, как формировался его характер, в семейных и общественных отношениях.

В своем труде исследователь не только поставил задачу художественного воплощения истории, современного литературного описания событий, но их «свойства и связь». Его принципы:

. Любовь к Отечеству.

. Следование правде истории: «История не роман и не сад, где все должно быть приятно- она изображает действительный мир» /1, с. X/.

. Современный взгляд на события прошлого.

. Политический подход к истории, то есть создание истории общества в целом.

Движущая сила истории по Н.М. Карамзину - это власть, государство. Самодержавие олицетворяет собой порядок, безопасность и благоденствие. В его «Истории…» нет идеи богоизбранности русского народа и национального нигилизма. Он сумел удержаться на объективном уровне подхода ко всем народам Европы и России. На первом месте в труде Карамзина стоит политико-надзирательная задача; история для Карамзина служит нравоучению, политическому наставлению, а не научному познанию.

Реальным отражением нового направления в общем строе карамзинской истории остается выделение специальных глав, посвященных состоянию России за каждый отдельный период ее истории. В этих главах исследователь выходит за рамки чисто политической истории и знакомится с внутренним строем, экономикой, культурой и бытом. С начала XIX в. выделение таких глав становится обязательным в общих работах по истории России.

Карамзинская «История…», безусловно, сыграла, свою роль в развитии русской историографии. Выход в свет весной 1818 г. первых восьми томов «Истории государства Российского» совершил переворот в сознании россиян. Уже во второй половине XIX в. воспитанники всех ученых заведений были знакомы с этим трудом. «Не одно поколение русских историков начало с Карамзина свое обращение к занятиям русской историей» /57,с.188/. Даже тогда, когда появились новые имена историков - С.М. Соловьева, Н.И. Костомарова, В.О. Ключевского, И.Е. Забелина - труд Карамзина оставался обязательным для изучения в гимназиях и университетах. «На Карамзине выросли и с благодарностью вспоминают о нем в своих трудах писатели Л.Н. Толстой, И.А. Гончаров, С.И. Аксаков, А.А. Григорьев, Ф.М. Достоевский, публицисты-демократы Н.А. Добролюбов и Н.Г. Чернышевский; великий сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин; мемуарист-географ П.П. Семенов-Тян-Шанский» /34, с.215/.

Время не властно над именем Н.М. Карамзина. Причина этого необычайного общественно-культурного феномена заключается в огромной силе духовного воздействия на людей его научного и художественного таланта. Его труд - это работа живой души.

Споры, начавшиеся вокруг истории Карамзина во время его жизни, продолжаются вплоть до наших дней. В эпоху Сталина Карамзин однозначно объявляется реакционером, не могло быть и речи о его переиздании. Подлинно научное изучение карамзинской истории начинается с 1960-х гг. Современные ученые много сделали для возвращения Карамзину принадлежащей ему по праву доли нашего уважения и благодарности. Избранные главы стали печататься в изданиях, доступных широкому кругу читателей.

Для выявления объективности исследования Н.М. Карамзина, в данной дипломной работе было уделено внимание источникам XVI-XVIII вв., которые, в свою очередь, использовались Н.М. Карамзиным для написания «Истории государства Российского».

Большой интерес представляет собой «Россия XV-XVIII вв. глазами иностранцев» /24/,- современников изучаемых событий.

В XVI в. наступает качественно новая эпоха во взаимоотношениях России и Запада. Страны Северной и Западной Европы, вступив на путь капитализма, нуждались в новых источниках сырья, рынках сбыта и все чаще обращались к малововлеченным в торговлю с ними государствам Восточной Европы и Азии, в том числе Прибалтики и России. Были и другие причины для пристального внимания западноевропейских стран к русскому соседу: усиливавшаяся турецкая агрессия в Европе заставляла искать новых союзников, а реформационные движения породили интерес современников к окружающему миру и, прежде всего, - к соседним народам и странам. На волне этих разнообразных и противоречивых интересов в Россию хлынули иностранные предприниматели, дипломаты, купцы и ученые. Их записки и иные свидетельства становятся очень популярными в разных слоях западноевропейского общества. Свой вклад в создание традиционных представлений и взглядов иностранцев на Россию XVI-XVII вв. внесли итальянец Антонио Поссевино, австриец Сигизмунд Герберштейн, англичанин Джером Горсей и француз Жак Маржерет.

Более четырехсот лет отделяет современного читателя от событий 1582 г., однако, сочинения Антонио Поссевино /23/ представляют для исследователя того периода, причем не только в русской истории, но и в истории Речи Посполитой, несомненный интерес. Поссевино был послом папы Римского в России. Папская курия внимательно следила за положением дел в Восточной Европе и «прилагала определенные усилия, чтобы заручиться поддержкой России в борьбе с Османской империей и протестантскими силами Европы» /31, с.313/. Речь идет о свидетельстве современника важных событий конца Ливонской войны и последних лет правления Ивана IV. Характер, направленность работы А. Поссевино предопределены, в первую очередь, его позицией как представителя папского престола. Цель их - ознакомить католический мир с положением дел в России, выявить ее возможности как вероятного союзника. Поссевино в своих трактатах делает попытку передать накопленный им опыт будущим посланцам папского престола. В книгах иезуита хорошо видна разработанная им и другими деятелями римской курии система пропаганды католичества и внедрения его в другую страну.

Несмотря на тенденциозность, а иногда и ошибочность в изложении фактов и событий, сочинения Поссевино по разнообразию содержащийся в них информации представляют собой универсальный источник и могут быть использованы в различных аспектах: при изучении социально-политической истории России второй половины XVI в., истории дипломатии, военной истории и т.д. В них приводятся интересные, нередко уникальные сведения о русских городах, численности населения в них, торговли, быта, религии русских и множество другой информации. Большую ценность представляют собой документальные польские материалы: протоколы заседания на съезде послов, дипломатическая переписка..

Деятельность Поссевино в России довольно полно отражена в русской исторической литературе. Ее представитель дворянской историографии - Н.М. Карамзин в своей «Истории государства Российского», опираясь на тот источниковедческий материал, которым он мог воспользоваться, дал свою оценку последним событиям Ливонской войны, Ям-Запольских переговоров, и, в частности, посредничества в них Поссевино; также он использовал сочинения Поссевино для воссоздания картины событий Ливонской войны и взаимоотношений Московского государства и Речи Посполитой в конце XVI в.

Еще одним из важнейших источников, написанных иностранными авторами и захватывающим начало изучаемого в данной дипломной работе периода, является «Записки о Московии», или «Записки о Московских делах» /18/, написанные Сигизмундом Герберштейном, австрийским дипломатом, более полусотни лет находившимся на службе у дома Габсбургов. Его представители были заинтересованы в упрочении связей со своим могущественным, хотя и временным союзником - Русью, дважды, в 1517 и в 1526 г. направлявших туда Герберштейна в качестве посредника между литовскими и московскими послами. Цель поездки Герберштейна - «попытаться втянуть Россию в войну с Турцией, а также осуществить посредничество между воюющими Польшей и Россией» /44, с.6/.

Герберштейн жил в Москве подолгу. Он был знаком с представителями самых разных социальных кругов, придворными, слугами великого князя, с иностранными и русскими купцами, общался он и с простым людом. Поэтому его «Записки» содержат разнообразную информацию о внутренней и внешней политики Московского государства, экономическом развитии и быте окружавших или живших в нем народов, общественной мысли и культуре. Герберштейну, овладевшему разговорной русской речью, открывалась большая перспектива в изучении русского государства.

Лояльное, отнюдь не враждебное отношение к славянству, отразилось в «Записках о Московских делах». Книга написана серьезно, без всякого пренебрежения и предвзятой направленности по отношению к политике и истории Московского государства, правда, иногда при описании событий это было перо не объективного современника, а рассерженного дипломата.

Герберштейн также дает превосходное описание центра России, восточных областей, Севера и ряда районов Беларуси, Украины, Литвы, рассказывает об отношениях между московским и литовским государствами, правлении Ивана IV.

«Записки» отличаются полнотой сообщения и сравнительно непредубежденным описанием. Именно два эти качества книги обеспечили ей такой грандиозный успех на протяжении почти 440 лет. Полнота известий книги Герберштейна дополняется использованием автором ряда русских сочинений, летописей, дорожников, карт, судебников.

«Записки» привлекали не только рядового читателя, но и литераторов и ученых. Достаточно сослаться на Н.М. Карамзина, использовавшего этот труд при написании своей «Истории…»

Английские сочинения XVI в. о России представляют собой также большой интерес. Почти два десятилетия - с 1573 по 1591 г. - находился в России по делам коммерческой и дипломатической службы Джером Горсей - типичный представитель английских деловых кругов этого времени. Он оставил три самостоятельных сочинения о России и несколько писем. Сочинение «Сокращенный рассказ или мемориал путешествия» /20/ дает сведения о конкретных особенностях внутренней и вешней политики государства, нравов и быта русского народа.

Записки Джерома Горсея привлекают к себе как свидетельства очевидца и осведомленного наблюдателя; человека, оказавшегося в самой гуще событий 40-70-х гг. XVI. В., о которых русские источники либо умалчивают, либо рассказывают весьма тенденциозно. В составе источника есть разновременные слои, время написания которых влияет на содержание конкретных известий.

Текст Горсея, посвященный русским событиям до приезда его в Россию, создавался на основе устных источников и имеет следы позднего редактирования, внесшего хронологическую путаницу в эту часть записок. В тексте «Путешествия» заметна тенденция к осуждению Бориса Годунова. Оценивая информацию, заложенную в свидетельствах Горсея о событиях 1591 г., связанных со смертью царевича Дмитрия, нужно сказать, что записки «подразумевают или даже прямо говорят (в виде мимоходом сделанных замечаний в завершающей части «Путешествия») о безусловной роли Бориса Годунова, в событиях приведших к смерти царевича Дмитрия» /59, с.29/.

Записки Джерома Горсея давно стали настольной книгой исследователей, изучающих историю России второй половины XVI в. Уникальность ряда сведений о политической борьбе в русском государстве времени Ивана Грозного, Федора Ивановича и Бориса Годунова, о государственном устройстве страны в к. XVI - н. XVII в., о состоянии русско-английских отношений превращает сочинение Горсея в активно используемый источник. Но как раз в силу уникальности многих сведений Горсея многие исследователи до сих пор расходятся в их трактовках. В ряде случаев, правильности прочтения мешают неточности переводов тех или иных мест в текстах.

Русский читатель впервые увидел имя Джерома Горсея в труде Н.М. Карамзина «История государства Российского».

Наиболее интересной и подходящей для изучения периода Смуты (начало XVII в.) является работа французского капитана Жака Маржерета «Состояние Российской империи и великого княжества Московского» /22/. С 1600 г. на службу в Россию. Он участвовал в борьбе против Лжедмитрия I и с приходом последнего в Москву переходит к нему на службу; затем Маржерет поступил на службу к Лжедмитрию II.

Книга Маржерета написана живо, интересно, но без особого систематического плана изложения. Автор не профессиональный литератор. Он внимательный, хотя и тенденциозный наблюдатель. Маржерет фиксирует то, что видел или слышал сам. Большое место в книге занимают не только сведения о повседневной жизни и быте русских, но и внешней и внутренней политики России. Интересные и подробные сообщения можно найти о царе Федоре, его правлении, о влиянии Бориса Годунова на внешнюю и внутреннюю политику страны. Сообщает капитан и о «покушении» на царевича Дмитрия. Он обвиняет Бориса Годунова в заговоре с целью убийства претендента на русский престол. Маржерет заверяет своих читателей, что царевич остался жив, а вместо него был похоронен другой ребенок. Автор довольно много пишет о религии, твердо памятуя, что она определяет идеологические и политические взгляды. В России его поражало сосуществование многих религий и почти полная свобода вероисповедания.

Необходимо отметить, что помимо собственных наблюдений, Маржерет использовал сведения, почерпнутые из бесед с крупнейшими чиновниками государственного аппарата России. Обилие конкретных фактов, целые комплексы сообщений, неучтенные по другим источникам, сделали книгу исключительно популярной. Конечно, перечисленные достоинства книги не должны заслонять ее тенденциозность, а подчас и враждебность к России.

И, тем не менее, книге Маржерета, в отличие от автора, проводившего свои дни по возвращению из России почти в полной безвестности, была уготована удивительная судьба. Насыщенная информацией, посвященная бурной эпохе и дающая возможность воссоздать образы ведущих персонажей русской истории, она всегда привлекала как исследователей - историков, так и писателей. В России эти записки использовал В.Н. Татищев, Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов. Все работы советских историков в России, начиная XVII в. и все обобщающие труды, посвященные этой эпохе, используют книгу Маржерета в качестве источника.

Все эти произведения иностранных авторов, насыщенные разнообразной информацией, посвященные бурной эпохе (XVI - начала XVII вв.) и дающие возможность воссоздать образы ведущих персонажей русской истории, всегда привлекали как исследователей - историков, так и писателей. Не стал исключением и Н.М. Карамзин.

Важным и интересным источником периода царствования «названного» Дмитрия является «Дневник Марины Мнишек» /21/, рассказывающий о жене самозванца. «Дневник Марины Мнишек» известен науке уже более полутора веков. Впервые он был издан в 1838 г. в знаменитой серии «Сказания современников о Дмитрии Самозванце», составленный Н.Г. Устряловым. «Дневник» представляет собой записки поляка, находившегося в свите Марины Мнишек, о событиях 1604-1609 гг. Таким образом, название «Дневник Марины Мнишек» условно, однако имеет долгую традицию употребления в исторических работах о Смутном времени.

«Дневник» содержит сведения о свадьбе Марины Мнишек и Лжедмитрия I, московском восстании 17 мая 1606 г. и последовавших за ним событиях, в том числе, о пребывании в ссылке в Ярославле в 1606-1608 гг.; воеводы Юрия Мнишка с дочерью и отъезд ссыльных поляков в Речь Посполитую. О личности автора и о том, что с ним происходило «Дневник» почти не дает никаких сведений. Особенностью данного произведения является включение в его текст полностью или в приложении по «пунктам» некоторых писем, приходивших к воеводе от Ю. Мнишка, письма самого воеводы. В «Дневнике» подчеркивается варварские обычаи и варварское поведение поляков в России. «Дневник Марины Мнишек» был известен и историкам XIX в. Через различные связи (от Яна Альбертранди до А.И. Тургенева) эти материалы в России стали известны Н.М. Кармазину и Н..Г. Устрялову.

Для прослеживания эволюции исторических взглядов в настоящей работе был использован труд С.М. Соловьева «История России с древнейших времен», где также можно найти много фактического материала по изучаемой проблематике, не потерявшего своего значения до наших дней; и ряд наблюдений за внутри и внешнеполитическими процессами, происходившими в Московском государстве и Речи Посполитой во второй половине XVI - начала XVII вв.

С.М. Соловьев создавал свою «Историю России с древнейших времен» в противовес «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, считавшейся в начале XIX в. официальной историей России. Критикуя субъективистскую концепцию Н.М. Карамзина и стремясь преодолеть ее позитивно, С.М. Соловьев выдвинул идею об историческом развитии народной жизни и народного духа, находивших свое наиболее полное воплощение в развитии государства. Подтверждению этих взглядов С.М. Соловьева, наряду с главами о политической истории должны были служить и главы о внутреннем состоянии русского общества, содержащие данные о различных сторонах экономической и политической жизни русского народа, его культуре и быте за тот или иной отрезок времени. Введение С.М. Соловьевым в свою «Историю России» этих глав означал шаг вперед по сравнению с дворянской историографией. Однако собственная идеалистическая концепция, основанная на развитии государственного начала помешала Соловьеву нарисовать полную картину общественной жизни.

Сводя историческое развитие в понятном счете к изменению государственных форм, исследователь отводил истории общественно-экономической жизни подчиненное положение по сравнению с историей политической. Главы «о внутреннем состояния русского общества» носят в его «Истории» вспомогательный, иллюстрированный характер; они значительно слабее основных глав, посвященных рассмотрению политической истории. В них автор нередко отступает от принципов исследования, сформированных во введении к первому тому, где он обещал при изучении истории России «не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, объяснять каждое явление из внутренних причин» /63, с.55/. Успешно прилагая эти принципы к исследованию политической истории, С.М. Соловьев в тоже время факты внутренней истории рассматривал изолированно друг от друга, без выяснения причин, их породивших. Место исторического анализа здесь зачастую занимает просто изложение источников.

Слабые стороны общеисторической концепции С.М. Соловьева были замечены уже его современниками, революционными демократами. Положительно оценивая вклад С.М. Соловьева в развитие русской исторической науки, они в тоже время критиковали его за преувеличение значения идей государственной централизации.

Интересным моментом в «Истории России» является рассмотрение Смутного времени. Бурные и сложные события начала XVII в.: крестьянская война, польская интервенция, ожесточенная борьба внутри господствующего класса за власть - объединены С.М. Соловьевым под общим термином Смута, принятым в дворянской и буржуазной историографии. В общеисторической концепции С.М. Соловьева, в основу которой положена идея развития государственного начала Смута занимает особое место. Она представляется реакцией всех антигосударственных сил и элементов на усиленный процесс централизации государства, завершившийся во второй половине XVI в. В царствование Ивана IV общегосударственное начало восторжествовало над родовыми отношениями. Стараниями грозного царя была обуздана своевольная боярская аристократия. Россия перешла в наступление на Азию. Главной государственной потребностью стала «потребность просвещения, сближения с народами Западной Европы» /64, с.358/. У Ивана Грозного появляется мысль о необходимости утверждения России на берегах Балтийского моря «для беспрепятственного сообщения с Западною Европою, для беспрепятственного принятия от нее плодов гражданственности, для принятии науки, этого могущества, которого именно не доставало Московскому государству, по-видимому, так могущественному» /65, с.381/. В этот момент династия Рюриковичей, свершив свою историческую миссию по собиранию русской земли, сходит со сцены и начинается Смута.

Расценивая исторические события с точки зрения развития государственности, С.М. Соловьев увидел в событиях начала XVII в. насильственный перерыв в органическом ходе русской истории, для которого у него не нашлось другого названия кроме слов «страшные смуты». Движение направляется тогда по пути незаконному и тем самым лишается какого-либо исторического смысла. Это - регресс, отступление от того, что уже было достигнуто в конце XVI в. Термин «Смута» у С.М. Соловьева не только отделяет время собирания русских земель от времени подготовки петровской реформы, он их отдаляет друг от друга. После Смуты движение возобновляется по законному пути, но с тех рубежей, на которых в конце XVI в. остановились Рюриковичи.

В качестве первой причины Смуты С.М. Соловьев указывает «неудовлетворительное состояние народной нравственности в Московском государстве» /64, с.388/, которое произошло во время опричнины Ивана Грозного. Догадка историка о том, что предпосылки Смуты надо искать еще во время Ивана Грозного, не лишена интереса. Но решение вопроса о причинах Смуты предложена им в чисто идеологическом, моральном плане.

С.М. Соловьев попытался переосмыслить историю России с древних времен, во многом опираясь на труд Н.М. Карамзина. И хотя С.М. Соловьев был представителем буржуазной историографии, он во многом повторил те идеи, на которых была построена «История государства Российского», немного адаптировав их к современному ему положению исторической науки.

Историей Смутного времени занимался и выдающийся российский историк Н.И. Костомаров, который написал труд «Смутное время Московского государства в начале XVII столетия (1604-1613 гг.)», где подробно разбираются события этого периода. Также для раскрытия темы данной дипломной работы интересной является «Русская история в жизнеописании ее главнейших деятелей» Н.И. Костомарова, где можно найти подробнейшую биографию Ивана Васильевича Грозного, Сильвестра, Адашева и Бориса Годунова, «названого Дмитрия», Марины Мнишек. Эти труды Н.И. Костомарова характеризуются совокупностью достоинств и недостатков. Достоинства состоят в самом отборе сюжетов и живописности их изложения, недостатки - в вольном выборе источников, не всегда достоверных. Это обычно служит способом подчинить источники политической концепции, исповедуемой автором. Сам Костомаров в своей «Автобиографии», не испытывая особого стеснения, писал о «старой привычке смело и с верою держаться известий в том виде, в каком они передаются летописными источниками, мало вникая в то, что самые источники по разным причинам нередко являются лживыми, даже без умышленного обмана» /40, с.364/. Для Костомарова, сформировавшегося как «историк под влиянием традиций украинского буржуазно-помещичьего национализма» концептуальной основой исторического мировоззрения было представление о многовековой борьбе на Руси двух начал - демократического, федеративно-вечевого и монархического, направленного к централизации и единодержавию» /71, с.9/. Здесь можно увидеть, что эта концепция Костомарова пересекается с карамзинской.

К числу наивысших заслуг Костомарова следует отнести ярко проявившееся в его трудах стремление освободиться от традиционной для науки в его эпоху ограниченности сюжетов, замыкания их в круг того, что составляло лишь вершину исторического айсберга. «Царские дворы, правительственные приемы, законодательство, войны, дипломатические отношения,- писал он,- не удовлетворяли желания знать прошедшую жизнь. Кроме политической сферы оставалось еще нетронутой жизнь народных масс с их общественным и домашним бытом, с их привычками, обычаями и понятиями, воспитанием, сочувствиями, пороками и стремлениями» /42, с.720/. Отсюда непреходящий интерес историка к этнографии, отсюда воплощенный во всех его трудах интерес к истории народных движений (Костомаров является автором книг о Степане Разине и Богдане Хмельницком), отсюда и выбор сюжетов для «Русской истории в жизнеописании ее главнейших деятелей», где сам состав выбранных биографий достаточно разносторонний.

Таким образом, можно проследить, что Н.И. Костомаров в своем творчестве как бы продолжил традицию Н.М. Карамзина, с его яркостью образов, живостью языка, и самостоятельной исторической концепцией; но для данной дипломной работы больший интерес составляют характеристики Ивана IV, Лжедмитрия I, Марины Мнишек для составления полной картины Смуты в Московском государстве в начале XVII в.

Проблемами Смутного времени занимался В.О. Ключевский. В третьей части «Курса русской истории», впервые изданном в 1908 г. он почти в четырех лекциях (41- 44) излагает событие Смуты начала XVII в. и считает, что «смутная эпоха самозванцев является переходным временем на рубеже двух смежных периодов, будучи связана с предшествующим своими причинами, а с последующим - своими следствиями» /38, с.5/. По схеме В.О. Ключевского, ведущим явлением в «IV периоде» (по его периодизации) или XVII в. оказывалось самодержавное государство, господство которого в историческом процессе объяснялось сочетанием таких разнородных явлений, как воцарение новой династии, расширение государственной территории «до пределов русского народонаселения», рост политической роли дворянства и обособление сословий, наконец, закрепощение крестьянства и экономическое расширение роли народного труда в результате развития обрабатывающей промышленности» /38, с.7/. В результате главными фактами периода становились новая династия, новые пределы государства, новый строй общественных отношений «с новым правительственным классом во главе, новый склад народного хозяйства» /38. с.7/. Исходя из этих посылок, В.О. Ключевский пытался сформулировать свое понимание происходивших социально-экономических изменений, которые рассматривались им лишь производными, но не определяющими в историческом процессе.

В.О. Ключевский рассматривал государство силой надклассовой, но в отличие от дворянской историографии (Н.М. Карамзин) и «государственной школы» (С.М. Соловьев), видел в нем силу логически развивающуюся и направляющую, очень скептически рассматривал его деятельность. Также следует согласиться с мнением Н.В. Нечкиной, что выделение В.О. Ключевским «массовых народных мятежей и бунтов в качестве новой черты эпохи также примечательна, как к новация /50, с.523/. С социальным неравенством связывает историк и особенности состояния и развития культуры страны. В.О. Ключевский был убежден, что культура создается народом.

Анализ событий «IV периода» «Курса русской истории» приобретал резко антимонархическую и атидворянскую направленность, в нем автор постоянно уделят внимание «общественным массам», их положению и внутренней борьбе, и, наконец, утверждает, что самодержавная власть и «правящая сфера малодумно», не оправдывая громкого титула власти, уходили от разрешения общественных противоречий /38, с.14/.

Не случайно В.О. Ключевский значительную часть тома уделял Смутному времени так как считал, что именно оно и вызванные им потрясения положили начало всему «IV периоду русской истории». «Оно и дало первый и очень болезненный толчок движению новых понятий, недостававших государственному порядку, построенному угасшей династией» /38, с.16-17/. Справедливо уделяя внимание как причинам того трагического для России события, так и его следствиям, В.О. Ключевский заострял свое внимание на социальных явлениях. Историк считал, что государственный порядок общественных отношений, созданный верховной властью во имя абсолютизма, был основной, причем социальной причиной недовольства всех слоев населения, а затем и Смуты. При этом автор нередко пытался уловить народную психологию, сочетая в ряде случаев положения социального порядка с идеалистическими представлениями. Так, он считал, что весь народ после смерти царя Федора Иоанновича и восшествия на престол Бориса Годунова не мог освоиться с мыслью о выборном царе, ощущая потребность восстановить династическую преемственность власти и воскресить погибший царский род, что и обеспечило успех самозванцу. В.О. Ключевский уделил много внимания следствиям Смутного времени, по его мнению, сыгравшим огромную роль в дальнейшей истории «IV периода» русской истории и характерным явлениям, которые определяли своеобразие исторической обстановки и изменения в жизни общества. Непосредственным следствием Смуты В.О. Ключевский считал изменение положения царской власти и возрастание влияния земских соборов как представительных учреждений. Положению царской власти, восстановленной после выборного утверждения на престол династии Романовых В.О. Ключевский не случайно уделял много внимания. Он хотел подчеркнуть, что власть новой династии в силу понятий, возникших в годы Смуты и выборности, должна была существенно изменится.

Воздавая должное В.О. Ключевскому за его попытку дать обобщающий анализ сложнейших явлений начала XVII в., причем в общем контексте с государственным строем «Московского царства XVI в., а тем более за обращение к проблеме социальной борьбы, нельзя не заметить отрицательного к ней отношения. Он не признавал значение классовой борьбы в истории общества, а ликвидацию Смуты объяснял как результат национального и религиозного объяснения народа» /38, с.47/. В.О. Ключевский рассматривал историю Смуты по схеме историографической школы как борьбу за государственный порядок против анархии. Его концепция для своего времени была безусловным шагом вперед.

Таким образом, можно заметить, что В.О. Ключевский уже обращается к проблеме социальной истории и характеризует факты и события не с точки зрения провиденциализма, а ищет причинно-следственные связи, что было несвойственно Н.М. Карамзину. Труд В.О. Ключевского дал возможность проследить развитие исторической науки, начиная с Н.М. Карамзина, а также подвергнуть критике многие положения «Истории государства Российского».

Проблема Смуты была так сложна, что взяться за ее многоаспектное решение казалось не под силу одном человеку. И все же этот подвиг был совершен петербургским ученым Сергеем Федоровичем Платоновым (1860-1933).

Обычно в историографических трудах говорилось о С.Ф. Платонове как об историке одной темы - Смуты. И действительно, из более чем ста работ, половина, по крайней мере, посвящена именно русской истории рубежа XVI-XVII вв. Однако следует иметь в виду, что С.Ф. Платонов был историком более широкого диапазона. Обобщающим трудом многолетней работы по изучению истории России конца XVI- начала XVII вв. стали «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI -XVII вв.» С.Ф. Платонов следующим образом объясняет причину, заставившую его остановиться на истории Смуты: «Мне представлялось, что это время является историческим узлом, связывающим старую Русь с новой Россией. Естественным казалось взяться именно за этот узел, и потом, держась за путеводные нити, расходящиеся из этого узла, или восходить к древнейшим эпохам, или спускаться в новейшие времена» /68, с.426/.

В историографии XIX в. многие историки искали причины Смуты в политике Ивана IV и вообще во внешнеполитической ситуации, сложившейся в России в конце XVI в. Другие считали развернувшиеся события случайностью, порожденную польско-католическими происками.

В первой части своего труда С.Ф. Платонов вскрыл истоки Смуты. Он показал не идею, а реальную обстановку, «в которой возникла и развивалась Смута» /52, с.273/. Во второй части много места отводится действиям Ивана Болотникова и Лжедмитрия II. Третья часть рассказывает нам о победе коалиционных сил дворянства и казачества, очистивших Москву от польско-литовских отрядов.

Вникая в глубинные социально-экономические процессы, происходившие в России во второй половине XVI в., Платонов пришел к новой оценке опричнины: он считал, что это была не прихоть обезумевшего тирана, а государственная реформа, осложненная террором Грозного. Патонов определил опричнину как обдуманную систему мероприятий, «направленных против экономической, политической и социально влиятельной среды» /52, с.273/.

Для изучения событий Смутного времени, С.Ф. Платонов выявил шестьдесят высказываний о Смуте, просмотрев сто пятьдесят рукописей. Это было открытие целого комплекса культурно-исторических памятников XVII в., посвященного событиям, захлестнувшим страну на рубеже XVI-XVII вв. В отличие от своих предшественников, обращавшихся также к этому виду источников (Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров и Д.И. Иловайский др.) /33/, С.Ф. Платонов поставил целью историко-критическое изучение сказаний о Смуте во всей их совокупности» /68, с.421/. Такая задача оказалась чрезвычайно трудной не только из-за многочисленности сказаний и их разнообразности, но и необходимости выработать методику их отбора и обработки. С.Ф. Платонов отверг замысел группировать их по типу изложения или по хронологии событий. Он систематизировал наиболее значительные и интересные памятники, которые показывали развитие идей о Смуте, начиная с современных ей писателей до конца XVII в. В результате тщательного отбора он проанализировал около тридцати источников. Автор выявил не отдельные события и факты, а изучал рукописный материал по произведениям, располагая его в хронологическом порядке написания.

Свое мировоззрение Платонов определил тремя моментами: «христианская мораль, позитивная философия и научная эволюционная теория» /32, с.197/. Однако на деле он проявил себя сторонником экономизма, географического детерминизма. Платонову ставилось в вину советскими историками, что он не признавал классовой борьбы как постоянного и единственнодействующего импульса исторического процесса. Работы С.Ф. Платонова в совокупности дают подробную и всестороннюю историю Смуты в России, а также освещают роль и значение Речи Посполитой как участника этого события. Такого обстоятельного изучения опыта общественного строя и сословных отношений в Смутное время, а также очерка истории внутреннего кризиса и общественной борьбы, в Московском государстве XVI-XVII вв. еще никто в российской историографии на рубеже XIX-XIX вв. никто не создал. Примечательным является тот факт, что очень часто в своих работах С.Ф. Платонов ссылается на «историю Государства Российского» Н.М. Карамзина, но Платонов берет из нее только фактический материал, так как строит свою концепцию Смуты, и, таким образом, многие положения «Истории…» подвергает критике. Работы С.Ф. Платонова позволяют нам расширить наши представления о событиях Смутного времени начала XVII в.

Из современных историков наибольшее внимание истории России второй половины XVI- начала XVII вв. уделил петербургский ученый Р.Г. Скрынников. Он обнаружил и привлек ряд новых источников (в основном - донесений иностранцев из Австрии, Германии, Польши). Его перу принадлежат талантливо написанные монографии и научно-популярные работы, освещающие как правление Ивана Грозного, так и историю России начала XVII в.: «Григорий Отрепьев», «Царь Борис и Дмитрий Самозванец», «Три Лжедмитрия». «Лихолетье. Москва в XVI- XVII вв.», «Русь IX-XVII вв.». Автор отождествляет Григория Отрепьева с Лжедмитрием I, уделяет основное внимание раскрытию социальных корней самозванщины. Скрынников приводит яркие биографические сведения о Лжедмитрии I, дает оценку его роли и роли Речи Посполитой в событиях Смуты. При написании своих работ он также опирался на «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина.

Для разработки темы дипломной работы интерес представляет альтернативная история в данном случае воплощенная в книге А. Бушкова «Россия, которой не было» /28/, которая заставляет оторваться от традиционных подходов к проблеме Смуты и переводит ее в новое, еще не изученное русло.

Но чрезмерное увлечение загадками истории и нетрадиционными их разгадками влечет за собой создание «псевдоистории», которую можно найти в «Многовариантной истории» А.К. Гуца, написанной в духе и на основе концепций Фоменко и Носовского. В этой книге за портрет Лжедмитрия I выдается портрет Ю. Мнишка, а Борис Годунов - сын Федора Ивановича, следовательно, династия Рюриковичей не прерывается. Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что данная работа не заслуживает внимания.

При выяснении личности Лжедмитрия I и возможного отождествления его с царевичем Дмитрием, чудом выжившим в Угличе, автором данной дипломной работы использовалась икона Дмитрия Угличского и прижизненный портрет Лжедмитрия I.

Все вышеперечисленные источники и литература являются той базой, на которой строится эта дипломная работа. Но также здесь не упомянуто о том большом количестве литературы, которая так или иначе касается проблемы взаимоотношений Речи Посполитой и Московского государства сквозь призму «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Также весь объем этого материала позволяет оценить корректность методов и объективность исследования Н.М. Карамзина.

2. Н.М. КАРАМЗИН КАК ИСТОРИК И ЕГО МЕТОДЫ ИССЛЕДОВВАНИЯ ПРОШЛОГО

«…Народ, презиравший свою

историю, презрителен: ибо

легкомыслен,-предки были

не хуже его»

Н.М. Карамзин /13, с.160/

Николай Михайлович Карамзин - властитель умов России конца XVII-начала XIX вв. Велика роль Карамзина в русской культуре и сделанного им на благо Родины хватило бы не на одну жизнь. Он воплотил многие лучшие черты своего века, представ перед современниками, как первоклассный мастер литературы (поэт, драматург, критик, переводчик), реформатор, заложивший основы современного литературного языка, крупный журналист, организатор издательского дела, основатель замечательных журналов. В личности Карамзина слились мастер художественного слова и талантливый историк. В науке, публицистике, искусстве он оставил заметный след. Карамзин во многом подготовил успех младших современников и последователей - деятелей пушкинского периода, золотого века русской литературы. Н.М. Карамзин родился 1 декабря 1766 г. И за свои пятьдесят девять лет прожил интересную и насыщенную жизнь, полную динамизма и творчества. Образование он получил в частном пансионе в Симбирске, затем в московском пансионе профессора М.П. Шадена, потом явился в Петербург для службы и получил чин унтер-офицера. Далее работает в качестве переводчика и редактора в различных журналах, сближается со многими известными людьми того времени (М.М. Новиковым, М.Т. Тургеневым). Затем более года (с мая 1789 по сентябрь 1790) путешествует по Европе; во время путешествия делает записки, после обработки которых появляются знаменитые «Письма русского путешественника».

Познание прошлого и настоящего привело Карамзина к разрыву с масонами, которые были довольно влиятельны в России в конце XVIII в. Он возвращается на родину широкой программой издательской и журнальной деятельности, надеясь способствовать просвещению народа. Он создал «Московский журнал» (1791-1792 гг.) и «Вестник Европы» (1802-1803 гг.), выпустил два тома альманаха «Аглая» (1794-1795 гг.) и поэтический альманах «Аониды». Его творческий путь продолжает и завершает труд «История государства Российского», работа над которым заняла многие годы, который и стал который главным итогом его творчества.

К замыслу создания крупного исторического полотна Карамзин подходил давно. В доказательство давнего существования таких планов приводится сообщение Карамзина в «Письмах русского путешественника» о встрече в 1790 г. в Париже с П.-Ш. Левелом, автором «Histoire de Russie, triee des chroniques originales, des pieces outertiques et des meillierus historiens de la nation» (в России в 1797 г. был переведен только один том) /25, с.515/. Размышляя о достоинствах и недостатках этого труда, писатель приходил к неутешительному выводу: «Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей Российской истории» /16, с.252/. Он понимал, что такой труд невозможно написать без свободного доступа к рукописям и документам в официальных хранилищах. Он обратился к императору Александру I через посредничество М.М. Муравьева (попечитель учебного Московского округа). «Обращение увенчалось успехом и 31 октября 1803 г. Карамзин был назначен историографом и получил ежегодный пенсион и доступ к архивам» /14, с.251/. Императорские указы обеспечили историографу оптимальные условия работы над «Историей…».

Работа над «Историей государства Российского» потребовала самоотречения, отказа от привычного образа и уклада жизни. По образному выражению П.А. Вяземского, Карамзин «постригся в историки». И к весне 1818 г. первые восемь томов истории появились на книжных прилавках. Три тысячи экземпляров «Истории…» были проданы за двадцать пять дней. Признание соотечественников вдохновило и ободрило писателя, особенно после того, как испортились отношения историографа с Александром I (после выхода записки «О древней и новой России», где Карамзин в некотором смысле критиковал Александра I). Общественный и литературный резонанс первых восьми томов «Истории…» в России и за рубежом оказался настолько велик, что даже Российская Академия, давний оплот противников Карамзина, вынуждена была признать его заслуги.

Читательский успех первых восьми томов «Истории…» придал писателю новые силы для дальнейшей работы. В 1821 г. свет увидел девятый том его труда. Смерть Александра I и восстание декабристов отодвинули работу над «Историей…». Простудившись на улице в день восстания, историограф только в январе 1826 г. продолжил свой труд. Но врачи уверяли, что полное выздоровление может дать только Италия. Собираясь в Италию и надеясь дописать там последние две главы последнего тома, Карамзин поручил Д.Н. Блудову все дела по будущему изданию двенадцатого тома. Но 22 мая 1826 г., так и не уехав Италию, Карамзин умер. Двенадцатый том вышел только в 1828 г.

Взяв в руки труд Н.М. Карамзина, мы можем только представить, насколько сложной была работа историографа. Писатель, поэт, историк-дилетант берется за дело несообразной сложности, требующее огромной специальной подготовки. Если бы он избегал серьезной, сугубо умной материи, а только бы живо повествовал о былых временах, «одушевляя и раскрашивая» - это еще сочли бы естественным, но самого начала том делится на две половины: в первой - живой рассказ, и тот, кому этого достаточно, может не заглядывать во второй отдел, где сотни примечаний, ссылок на летописи, латинские, шведские, немецкие источники. История - очень суровая наука, даже если предположить, что историк знает много языков, но сверх того появляются источники арабские, венгерские, еврейские, кавказские…И пусть к началу XIX в. наука история не резко выделялась из словесности, все равно Карамзину-литератору пришлось углубится в палеографию, философию, географию, археографию… Татищев и Щербатов, правда, совмещали историю с серьезной государственной деятельностью, но профессионализм постоянно возрастает; с Запада, приходят серьезные труды немецких и английских ученых; стародавние наивно-летописные способы исторического письма явно отмирают, и сам по себе возникает вопрос: когда же Карамзин, сорокалетний литератор, овладевает всей старой и новой премудростью? Ответ на этот вопрос нам дает Н. Эйдельман, который сообщает, что «только на третьем году Карамзин признается близким друзьям, что перестает бояться «ферулы Шлецера», то есть розги, которой маститый немецкий академик мог выпороть нерадивого ученика» /70, с.55/.

Один историк самостоятельно не может найти и обработать такое большое количество материалов, на основе которых была написана «История государства Российского». Из этого следует, что Н.М. Карамзину помогали многочисленные его друзья. В архив он, конечно, ходил, но не слишком часто: искали, отбирали, доставляли старинные манускрипты прямо на стол историографу несколько специальных сотрудников, возглавляемых начальником Московского архива министерства иностранных дел и великолепным знатоком древности Алексеем Федоровичем Малиновским. Архивы и книжные собрания иностранной коллегии Синода, Эрмитажа, Императорской публичной библиотеке, Московского университета, Троице-Сергиевой и Александро-Невской лавры, Волоколамского, Воскресенского монастырей; сверх того, десятки частных собраний, наконец, архивы и библиотеки Оксфорда, Парижа, Копенгагена и других иностранных центров. Среди работавших на Карамзина (с самого начала и позже) были несколько замечательных в будущем ученых, например, Строев, Калайдович… Они больше других прислали замечаний на уже изданные тома.

В некоторых современных работах Карамзина упрекают за то, что он работал «не один» /70, с.55/. Но в противном случае ему потребовалось бы для написания «Истории…» не 25 лет, а намного больше. Эйдельман на это справедливо возражает: «опасно одному судить эпоху по правилам другой» /70, с.55/.

Позже, когда авторская личность Карамзина разовьется, выделится такое сочетание историографа и младших сотрудников, которое могло бы показаться щекотливым…Однако в первые годы XIX. в такое сочетание казалось вполне нормальным, да и двери архива едва ли открылись бы для младших, если бы не было императорского указа о старшем. Сам Карамзин, бескорыстный, с обостренным чувством чести никогда не позволил бы себе прославиться за счет сотрудников. К тому же, разве только «архивные полки работали на графа Истории»? /70, с.56/. Оказывается, что нет. «Такие великие люди как Державин присылает ему свои соображения о древнем Новгороде, юный Александр Тургенев привозит нужные книги из Геттингена, старинные рукописи обещает прислать Д.И. Языков, А.Р. Воронцов. Еще важнее участие главных собирателей: А.Н. Мусина-Пушкина, Н.П. Румянцева; один из будущих президентов Академии Наук А.Н. Оленин прислал Карамзину 12 июля 1806 г. Остромирово Евангелие 1057 г.» /70, с.56/. Но это не значит, что всю работу Карамзина сделали за него друзья: он открывал сам и стимулировал своей работой к розыску других. Карамзин сам нашел Ипатьевскую и Троицкую летописи, Судебник Ивана Грозного, «Моление Даниила Заточника». Для своей «Истории…» Карамзин использовал около сорока летописей (для сравнения скажем, что Щербатов изучил двадцать одну летопись). Также большая заслуга историографа состоит в том, что он не только смог свести воедино весь этот материал, но и организовать де-факто работу настоящей творческой лаборатории.

Работа над «Историей…» пришлась на переломную в некотором смысле эпоху, что повлияло на мировоззрение и методологию автора. В последней четверти XVIII. в России стали все заметнее черты разложения феодально-крепостнической системы хозяйства. Изменения в экономической и социальной жизни России и развитие буржуазных отношений в Европе оказывали влияние на внутреннюю политику самодержавия. Время ставило перед господствующим классом России необходимость разработки социально-политических реформ, обеспечивающих сохранение господствующего положения за классом помещиков и власти самодержавием.

«К этому времени можно отнести конец идейных исканий Карамзина. Он стал идеологом консервативной части русского дворянства» /36, с.141/. Окончательное оформление его социально-политической программы, объективным содержанием которой было сохранение самодержавно-крепостнической системы падает на второе десятилетие XIX в., то есть на время создания «Записки о древней и новой России». Определяющее значение в оформлении консервативной политической программы Карамзина сыграла революция во Франции и послереволюционное развитие Франции. «Карамзину казалось, что события во Франции конца XVIII- начала XIX вв. исторически подтверждали его теоретические выводы о путях развития человечества. Единственным приемлемым и правильным он считал путь постепенного эволюционного развития, без всяких революционных взрывов и в рамках тех общественных отношений, того государственного устройства, которое свойственно данному народу» /36, с.145/. Оставляя в силе теорию договорного происхождения власти, формы ее Карамзин теперь ставит в строгую зависимость от древних традиций и народного характера. Причем убеждения и обычаи возводятся в некий абсолют, который определяет историческую судьбу народа. «Учреждения древности, - писал он в статье «Приметные виды, надежды, и желания нынешнего времени»,- имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума» /17, с.215/. Таким образом, революционным преобразованиям противопоставлялась историческая традиция. Общественно-политический строй становился от нее в прямую зависимость: традиционные древние обычаи и институты определяли в конце концов политическую форму государства. Очень четко это прослеживалось в отношении Карамзина к республике. Идеолог самодержавия, Карамзин, тем не менее, заявлял о своих симпатиях к республиканскому строю. Известно его письмо к П.А. Вяземскому от 1820 г., в котором он писал: «Я в душе республиканец и таким умру» /12, с.209/. Теоретически, Карамзин считал, что республика - более современная форма правления, чем монархия. Но она может существовать только при наличии целого ряда условий, а при их отсутствии республика теряет всякий смысл и право на существование. Карамзин признавал республик как человеческую форму организации общества, но ставил возможность существования республики в зависимость от древних обычаев и традиций, а также от нравственного состояния общества /36, с.151/.

Карамзин был сложной и противоречивой фигурой. Как отмечали все, знавшие его, это был человек с большими требованиями к себе и к окружающим. Как отмечали современники, он был искренним в своих поступках и убеждениях, имел независимый образ мыслей. Учитывая эти качестваисториографа, противоречивость его характера можно объяснить тем, что он понимал несовременность существовавших в России порядков, но страх перед революцией, перед крестьянским восстанием заставлял его цепляться за старое: за самодержавие, за крепостнический строй, которые, как он считал, в течении нескольких столетий обеспечивали поступательное развитие России.

К концу XVIIIв. у Карамзина сложилось твердое убеждение, что монархическая форма правления наиболее соответствует существующему уровню развития нравственности и просвещения России. Историческая обстановка в России в начале XIX в., обострение классовых противоречий в стране, растущее в русском обществе сознание необходимости социальных преобразований - все это вызывало у Карамзина стремление противопоставить влиянию нового нечто, способное выдержать этот напор. В этих условиях твердая самодержавная власть представлялась ему надежной гарантией тишины и безопасности. В конце XVIIIв. у Карамзина усиливается интерес к истории России и к политической жизни страны. Вопрос о характере самодержавной власти, о ее взаимоотношениях с народом и, прежде всего, с дворянством, о личности царя и его долге перед обществом оказались в центре его внимания при написании «Истории государства Российского».

Самодержавие Карамзин понимал как «единоличную власть самодержца, не ограниченную никакими учреждениями». Но самодержавие в понимании Карамзина, не означает произвола властителя. Оно предполагает наличие «твердых уставов» - законов, согласно которым самодержец управляет государством, ибо гражданское общество там, где есть и исполняются законы, то есть в полном соответствии законам рационализма XVIII в. Самодержец выступает у Карамзина как законодатель, принятый им закон обязателен не только для подданных, но и для самого самодержца /36, с.162/. Признав монархию единственно приемлемой для России формой правления, Карамзин, естественно принимал и сословное деление общества, поскольку оно лежит в самом принципе монархического строя. Карамзин считал такое деление общества извечным и закономерным: «всякое сословие несло определенные обязанности в отношении государства». Признавая важность и необходимость двух низших сословий, Карамзин в духе дворянской традиции отстаивал право дворян на особые привилегии важностью их службы государству: «Дворянство он рассматривал как главную опору трона» /36, с.176/.

Таким образом, в условиях начавшегося разложения феодально-крепостнической системы хозяйства, Карамзин выступил с программой ее сохранения в России. Его социально-политическая программа также включала в себя воспитание и просвещение дворянства. Он надеялся, что дворянство в будущем начнет заниматься искусством, наукой, литературойи сделает их своими профессиями. Таким образом, оно укрепит свое положение, взяв в руки аппарат просвещения.

Все свои социально-политические взгляды Карамзин поместил в «Истории государства Российского» и этой работой подвел черту всей своей деятельности.

Карамзин сыграл большую роль в развитии русской культуры. Сложность и противоречивость его идеологии отражает ложность и противоречивость самой эпохи, сложность положения дворянского класса в тот период, когда феодальный строй уже утратил свои потенциальные возможности, а дворянство как класс становилось консервативной и реакционной силой.

«История государства Российского» - крупнейшее для своего времени достижение русской и мировой исторической науки, первое монографическое описание русской истории с древнейших времен до начала XVIII в.

Труд Карамзина вызвал бурные и плодотворные для развития историографии дискуссии. В спорах с его концепцией, взглядами на исторический процесс и события прошлого возникали иные идеи и обобщающие исторические исследования - «История русского народа» М.А. Полевого, «История России с древнейших времен» С.М. Соловьева и другие работы. Утрачивая с годами собственное научное значение, «История…» Карамзина сохранила свое общекультурное и историографическое значение, из нее черпали сюжеты драматурги, художники и музыканты. И поэтому этот труд Карамзина входит «в корпус тех классических текстов, без знания которых не может быть полноценно понята история русской культуры и исторической науки» /26, с.400/. Но, к сожалению, после октябрьской революции восприятие «Истории…» как сочинения реакционно-монархического на долгие десятилетия закрывало ей путь к читателю. С середины 80-х гг., когда в обществе наступает период переосмысления исторического пути и разрушения идеологических стереотипов и давящих идей, хлынул поток новых гуманистических приобретений, открытий, возврата к жизни многих творений человечества, а с ними и поток новых надежд и иллюзий. Вместе с этими переменами к нам вернулся Н.М. Карамзин со своей бессмертной «Историей…». В чем же причина этого общественно-культурного феномена, проявлением которого стала многократная публикация отрывков из «Истории…», ее факсимильное воспроизведение, чтение ее отдельных частей по радио и т.д.? А.Н. Сахаров предположил, что «причина этого заключается в огромной силе духовного воздействия на людей подлинно научного и художественного таланта Карамзина» /58, с.416/. Автор данной работы полностью разделяет это мнение - ведь проходят годы, а талант остается молодым. «История государства Российского» раскрыла в Карамзине подлинную духовность, в основе которой лежит стремлении ответить на вечные вопросы, волнующие человека и человечество - вопросы бытия и цели жизни, закономерности развития стран и народов, соотношение личности, семьи и общества и т.д. Н.М. Карамзин был как раз одним из тех, кто затронул эти вопросы, и попытался в силу своих возможностей решить их на материале отечественной истории. То есть можно сказать, что это сочетание научности и публицистической популяризации в духе модных сейчас исторических произведений, удобных для восприятия читателя.

Со времени выхода в свет «Истории государства Российского» историческая наука далеко ушла вперед. Уже многим современникам Карамзина представлялась натянутой, недоказанной и даже вредной монархическая концепция труда историографа Российской империи, его стремление подчас с объективными данными подчинить з этой концепции рассказ о русском историческом процессе с древнейших времен до XVII в. И, тем не менее, интерес к этому труду сразу после выхода был огромен.

Александр I ждал от Карамзина рассказ истории Российской империи. Он хотел, «чтобы перо просвещенного и признанного писателя рассказало об империи его и его предков» /66, с.267/. Получилось иное. Карамзин первым в отечественной историографии своим заголовком обещал не историю «царства», как у Г.Ф. Миллера, не просто «российскую историю», как у М.В. Ломоносова, В.Н. Татищева, М.М. Щербатова, а историю Российского государства как «владычества разнородных племен российских» /39, с.17/. Это чисто внешнее отличие заглавия Карамзина от предшествующих исторических сочинений не было случайным. Россия не принадлежит ни царям, ни императорам. Еще в XVIII в. прогрессивная историография в борьбе с теологическим подходом в изучении прошлого, отстаивая поступательное развитие человечества, стала рассматривать историю общества как историю государства. Государство провозглашалось орудием прогресса, а прогресс оценивался с точки зрения государственного начала. Соответственно, «предметом истории» становится «государственные достопримечательности», определяемые признаки государства, которые представлялись наиболее существенными в обеспечении человеческого счастья /29, с. 7/. Для Карамзина развитие государственных достопримечательностей - также мерило прогресса. Его он как бы сравнивает с представлениями об идеальном государстве, среди важнейших «достопримечательностей» которого были: независимость, внутренняя прочность, развитие ремесла, торговли, науки, искусства и, самое главное, обеспечивающая все это твердая политическая организация - определенная форма правления, обусловленная территорией государства, историческими традициями, правами, обычаями. Представление о государственных достопримечательностях, а также то значение, которое Карамзин придавал каждой из них в прогрессивном развитии самого государства, отразилось уже на структуре его труда, полноте освещения им различных аспектов исторического прошлого. Наибольшее внимание историограф уделяет истории политической организации русского государства - самодержавию, а также событиям политической истории вообще: войнам, дипломатическим отношениям, совершенствованию законодательства. Историю не рассматривает в специальных главах, заключающему конец важного, с его точки зрения, исторического периода ил правления, предпринимая попытку некоего синтеза развития достаточно стабильных «государственных достопримечательностей»: пределы государства, «законы гражданские», «воинское искусство», «успехи разума» и другие..

Уже современники Карамзина, в том числе и многочисленные критики его труда обратили внимание на определяющую особенность «Истории…», несопоставимую ни с одним из предшествующих исторических сочинений, - ее цельность. «Цельность труду Карамзина придала концепция, в которой определяющую роль играла идея самодержавия как главного фактора исторического процесса» /39, с.18/. Эта идея пронизывает все страницы «Истории…», иногда она раздражающе-назойлива, подчас кажется примитивной. Но даже такие непримиримые критики самодержавия, как декабристы, не соглашаясь с Карамзиным и легко доказывая его несостоятельность, отдавали должное историографу за искреннюю преданность этой идее, тому мастерство, с которым он проводил ее в своем труде. Основа концепции Карамзина восходила к тезису Монтескье о том, что «огромное государство может иметь только монархическую форму правления» /39, с.18/. Карамзин идет дальше: не только монархия, но и самодержавие, то есть не только единоличное наследственное правление, но и неограниченная власть просто человека, который может быть даже избран на трон. Главное, чтобы было «истинное самодержавие»- неограниченная власть обличенного высокими полномочиями лица, строго и неукоснительно соблюдающего проверенные временем или продуманно принятые новые законы, придерживающегося нравственных правил, заботящегося о благе подданных. Этот идеальный самодержец должен воплощать «истинное самодержавие» как важнейший фактор государственного порядка и благоустройства. Русский исторический процесс, по Карамзину, это медленное, порой зигзагообразное, но неуклонное движение к «истинному самодержавию».Оно проходило, с одной стороны, в постоянной борьбе самодержавного начала с удельными олигархическими, аристократическими тенденциями и силами, а с другой - в ослаблении, а затем и ликвидации самодержавием традиций древнего народного правления. Для Карамзина власть аристократии, олигархии, удельных князей и власть народа - это не только две непримиримые, но и враждебные благоденствию государства силы. В самодержавии же, говорит он, заключена сила, подчиняющая в интересах государства народ, аристократию и олигархию.

Самодержавными государями, то есть правителями с неограниченной властью, Карамзин считает уже Владимира I и Ярослава Мудрого. Но после смерти первого, самодержавная власть ослабла и государство потеряло независимость. Последующая история России по Карамзину, это сначала нелегкая борьба с уделами, усиленно завершавшаяся их ликвидацией при Василии III, сыне Ивана III Васильевича, затем постепенное преодоление самодержавием всяческих поползновений на власть, а значит и на благополучие государства со стороны боярства. Во время правления Василия Темного «число владетельных князей уменьшилось, а власть государева сделалась неограниченной в отношении к народу» /4, с.219/. Творцом истинного самодержавия Карамзин рисует Ивана III, заставившего благоговеть пред собою вельмож и народ» /5, с.214/. При Василии III князья, бояре и народ стали равным в отношении к самодержавной власти. Правда, при малолетнем Иване IV самодержавию угрожала олигархия - боярский совет во главе с Еленой Глинской, а после ее смерти - «совершенная аристократия или державство бояр» /7, с.29/. Ослепленные честолюбивыми поползновениями на власть, бояре забыли интересы государства, «заботились не о том, чтобы сделать верховною власть благотворною, но о том, чтобы утвердить ее в руках собственных» /7, с.52/. Лишь встав взрослым, Иван IV смог покончить с боярским правлением. Новая угроза самодержавной власти возникла, со стороны боярства во время болезни Ивана IV в 1553 г. Но Иван Грозный выздоровел, а в сердце его осталась подозрительность ко всем сановникам. С точки зрения Карамзина, русская история XV - начала XVII вв., - это период подлинного национального возрождения, заторможенного последствиями неверной экономической политики Рюриковичей. Освобождение от золотоордынского ига, укрепление международных торговых связей и международного авторитета России, мудрое законодательство Василия III и Ивана Грозного, постепенное обеспечение самодержавием основных правовых и имущественных гарантий подданных. Путь к этому возрождению Карамзин в целом рисует как непрерывный поступательный процесс, связанный, прежде всего, с развитием истинного самодержавия, которое лишь осложнялось негативными личными качествами носителей самодержавной власти: безнравственностью и жестокостью Василия III, Ивана Грозного, Бориса Годунова, Василия Шуйского, слабоволием Федора Ивановича, излишним мягкосердечием Ивана III .

Н.М Карамзин в «Истории государства Российского» подчеркивает три политические силы, характерные для исторического пути России: самодержавие, опирающиеся на войско, чиновничий аппарат и духовенство, аристократия и олигархия в лице бояр и народа. Что же такое народ в понимании Н.М. Карамзина?

В традиционном смысле «народ» - жители страны, государства - встречается в «Истории» довольно часто. Но еще чаще Карамзин вкладывал в него иной смысл. В 1495 г. Иван III прибывает в Новгород, где его встречают «святители, духовенство, чиновники, народ» /5, с. 167/. В 1498 г. после смерти старшего сына Ивана III «двор, вельможи и народ были обеспокоены вопросом престолонаследия» /5, с.170/. «Бояре вместе с народом выражали беспокойство после отъезда Ивана Грозного в Александрову Слободу» /8, с.188/. Бориса Годунова просят стать царем «духовенство, синклит, народ» /9, с.129/. Из этих примеров видно, что в понятие «народ» Карамзин вкладывал все то, что не принадлежало к духовенству, боярству, войску, государственным чиновникам. «Народ» присутствует в «Истории…» как зритель или непосредственный участник событий. Однако в ряде случаев это понятие не удовлетворяло Карамзина и он, стремясь точнее и глубже передать свои идеи, использовал термины «граждане», «россияне».

Историограф вводит еще одно понятие «чернь», не только как простой народ, но и в откровенно политическом смысле - при описании движений классового протеста угнетенных народных масс: «чернь Нижнего Новгорода, вследствие мятежного веча умертвила многих бояр» /3, с.106/ в 1304 г., в 1584 г. во время восстания в Москве к Кремлю устремились «вооруженных людей, чернь, граждане, дети боярские» /9, с.8/.

В пренебрежительном смысле понятие «чернь» отражает представление Карамзина о мощных движениях классового протеста в феодальной России как проявлениях анархических тенденций. Карамзин считал, что народу всегда присуще стремление к вольности, несовместимое с государственными интересами. Но, отрицая прогрессивное политическое значение народа в отечественной истории, историограф делает его высшим носителем оценок замыслов и деятельности представителей самодержавной власти. В «Истории государства Российского» народ становится то беспристрастным арбитром, когда речь идет о борьбе самодержавия с аристократией и олигархией, то пассивным, но заинтересованным зрителем и даже участником, когда волею исторических судеб сам оказывается лицом к лицу с самодержавием. В этих случаях присутствие в «Истории…» народа становится важнейшим творческим приемом Карамзина, средством выражения авторского отношения к описываемым событиям. В повествование «Истории…» как бы врывается голос историка, сливающегося с «мнением народным» /39, с.21-22/.

В «Истории государства Российского» народному мнению Карамзин придает широкие смысловые значения. В первую очередь народные чувства - от любви до ненависти к самодержцам. «Нет правительства, которое для своих успехов не имело бы нужды в любви народной » - провозглашает историограф /7, с.12/. Любовь народа к самодержцу как высший критерий оценки его поступков и одновременно - сила, способная решить судьбу самодержца, особенно сильно звучит в последних томах «Истории государства Российского». Покаранный за злодеяние (убийство царевича Дмитрия) провидением, Годунов, несмотря на все свои усилия снискать любовь народа, в конце концов оказывается без его поддержки в трудный для себя момент борьбы с Лжедмитрием. «Народы всегда благодарны,- пишет Карамзин,- оставляя небу судить тайну Борисова сердца, россияне искренне славили царя, но, признав в нем тирана, естественно, возненавидели его и за настоящее, и за минувшее…» /8, с.64/. Ситуации в воображении историографа повторяются и с Лжедмитрием, который своим неблагоразумием способствовал охлаждению к нему любви народа, и с Василием Шуйским: «Московитяне, некогда усердные к боярину Шуйскому, уже не любили в нем венценосца, приписывая государственные злополучия его неразумению или несчастию: обвинение, равно важное в глазах народа» /11, с.85/.

Таким образом, Карамзин с помощью «Истории государства Российского» поведал всей России о своих взглядах, идеях и утверждениях.

Ко времени написания «Истории государства Российского» Карамзин прошел долгий путь мировоззренческих, нравственных и литературных исканий, наложивших глубокий отпечаток на замысел и процесс создания «Истории…». Эпоха не проникалась убеждением в том, что без понимания прошлого, поиска закономерностей общественного и культурного развития человечества невозможно оценить настоящее и попытаться заглянуть в будущее: «Карамзин оказался среди тех мыслителей, которые стали разрабатывать новые принципы понимания истории, национальной самобытности, идеи преемственности в развитии цивилизации и просвещения» /48, с.28/.

«Н.М. Карамзин писал поистине в переломные для России, да и для всей Европы, времена» /58, с.421/, главными событиями которых являлась Великая Французская революция, опрокинувшая устои феодализма и абсолютизма; появление М.М. Сперанского с его либеральными проектами, якобинский террор, Наполеон и само его сочинение являлось ответом на вопросы, поставленные эпохой.

А.С. Пушкин назвал Карамзина «последним летописцем». Но сам автор «протестует» против этого: «Читатель заметит, что я описываю событию не врознь, по годам и дням, но совокупляю их для удобнейшего восприятия. Историк не летописец: последний смотрит единственно на время, а первый на свойство и связь деяний: может ошибиться в распределении мест, но должен всему указать свое место» /1, с.V/. Итак, не повременное описание событий интересует его прежде всего, а «их свойства и связь». И в этом смысле Н.М. Карамзина следовало бы назвать не «последним летописцем», а первым действительно подлинным исследователем своего отечества.

Важным принципом при написании «Истории…» является принцип следования правде истории, как он ее понимает, пусть и была она иногда горька. «История не роман, а мир не сад, где все должно быть приятно. Она изображает действительны мир» /1, с. VIII/ замечает Карамзин. Но он понимает ограниченные возможности историка в деле достижения исторической истины, так как в истории « как в деле человеческом, бывает примесь лжи, однако ж характер истины всегда более или менее сохраняется, и сего довольно для нас, чтобы составить себе общее представление о людях и деяниях» /1, с. VIII/. Следовательно, историк может творить из того материала, который у него есть и он не может произвести «золота из меди, но должен очистить и медь, должен знать всего цену и свойства; открывать великое, где оно таится, и не давать малому прав великого» /1, с. XI/. Научная достоверность - лейтмотив, постоянно беспокойно звучащий на всем протяжении карамзинской «Истории…»

Еще одним важнейшим достижением «Истории…» является то, что здесь с ясностью раскрывается новая философия истории: только что начавший складываться историзм «Истории...». Историзм открывал принципы постоянного изменения, развития и совершенствования человеческого общества. Порождал понимание места каждого народа в истории человечества, своеобразие культуры каждой науки, особенности национального характера.. Карамзин провозгласил одним из своих принципов создании истории общества во всех ее проявлениях, описание всего того, что входит в «состав» гражданского бытия людей: успехи разума, искусства, обычаи, законы. Промышленность, причем Карамзин стремится «переданное нам веками соединить в систему ясную стройным сближением частей» /1, с. XI/. Этот комплексный подход к истории, проникнутый понятием единства исторического процесса, выявлением причинно-следственных связей событий составляет основу исторической концепции Карамзина.

Но не во все историк опередил свой век: «он был сыном времени и по общей дворянской настроенности своей идеологии, хотя и облагороженной просветительскими идеями и по общему провиденциалистскому подходу к истории, несмотря на стремление выявить ее житейские закономерности, и порой наивными попытками оценить роль той или иной личности в истории,. что вполне соответствовало духу той эпохи» /58, с.452/.

Его провиденциализм ощущается в оценке крупных исторических событий. Так, например, он искренне верит в то, что явление Лжедмитрия I в истории России было рукой проведения, покаравшего Бориса Годунова, по его мнению, за убийство царевича Дмитрия

Так же нельзя не сказать и о том, что в своей «Истории…» Карамзин поставил проблему художественного воплощения истории страны. «Художественность изложения как непременный закон исторического повествования была сознательно прокламирована историком» /58, с..428/, считавшим, что: «видеть действие действующих», стремиться к тому, чтобы исторические лица жили «не одним сухим именем….» /1, с. III/. В предисловии Н.М. Карамзин перечисляет: «порядок, ясность, сила, живопись. Он творит из данного вещества…» /1, с. III/. «Он» у Карамзина - это историк, а подлинность материала, упорядоченность и ясность изложения, живописная сила языка - таковы выразительные средства, находившиеся в его распоряжении.

Именно из-за своего литературного характера «История…» подверглась критике со стороны современников и историков последующих лет. Так, «Стремление Карамзина превратить историческое изложение в занимательный рассказ, оказывающий нравственно воздействие на читателя, не отвечало представлениям С.М. Соловьева о задачах исторической науки. Он пишет, что Карамзин смотрит на свою историю со стороны искусства» /67, с.18/. Н.М. Тихомиров обвиняет Н.М. Карамзина в склонности «даже иногда несколько отойти от источника, лишь бы представить яркие картины, яркие характеры» /66, с.284/. Да, у нас есть фундаментальные труды, созданные мощными исследовательскими коллективами, но очень мало увлекательных книг по отечественной истории. Писатель может специально затруднить свою манеру изложения, усложнить язык, создать многоплановость сюжета. А с другой стороны, он может приблизить читателя к своей работе, сделать его участником событий, сделать исторический образ реальным, что делал Карамзин и его «Историю…» читали с огромнейшим удовольствием. Так разве можно обвинить историка только в том, что его манера изложения интересна читателю?

«Свое понимание причин развития исторического процесса, свои творческие принципы Карамзин получил возможность проверить на практике. Для нас это особенно интересно, поскольку с позиций современной научной методологии мы со всей очевидностью понимаем всю историческую ограниченность взглядов Карамзина»/58, с.429/. Но я думаю, что судить историка нужно не с высот исторического и диалектического материализма, а с позиций тех научных возможностей, которыми он располагал.

Итак, движущей силой исторического процесса Карамзин считал власть, государство. И весь русский исторический процесс представлялся ему борьбой начал самодержавных с иными проявлениями властвования - народовластием, олигархическим и аристократическим правлением, удельными тенденциями. Становление единовластия, а затем самодержавия стало тем стержнем, на который, по мнению Карамзина, нанизывалась вся общественная жизнь России. В связи с этим подходом, Карамзин создал традицию русской истории, целиком зависящую от истории самодержавия. Структура и текст «Истории государства Российского» позволяют довольно точно установить конкретную периодизацию истории, которой пользовался Карамзин. Кратко это будет выглядеть следующим образом:

·Первый период - от призвания варяжских князей (от «первого самодержца российского» /2, с.7/) до Святополка Владимировича, разделившего государства на уделы.

·Второй период - от Святополка Владимировича до Ярослава II Всеволодовича, восстановившего единство государства.

·Третий период - от Ярослава II Всеволодовича до Ивана III (время падения русского государства).

·Четвертый период - время княжения Ивана III и Василия III (завершен процесс ликвидации феодальной раздробленности).

·Пятый период - царствование Ивана Грозного и Федора Ивановича (аристократический образ правления)

·Шестой период охватывает Смутное время, которое начинается с воцарения Бориса Годунова

Таким образом, история России у Карамзина - это борьба единовластия и раздробленности. Первым человеком, который принес самодержавие в Россию, был варяг Рюрик, и автор «Истории…» - это последовательный сторонник норманнской теории происхождения Русского государства. Карамзин пишет, что варяги «долженствовали быть образованнее славян», /2, с68/ и что варяги «законодатели наших предков, были их наставниками в искусстве войны… в искусстве мореплавания» /2, с.145-146/. Правление норманнов отмечалось автором как «выгодное и спокойное» /2, с.68/.

Вместе с этим, Карамзин утверждает, что история человечества - это история всемирного прогресса, основу которого составляет духовное совершенствование людей, и что историю человечества делают великие люди. И, исходя из этого, не случайным является то, что автор построил свой труд по следующему принципу: каждая глава содержит описание жизнедеятельности отдельного князя и названа именем этого правителя.

В нашей историографии уже давно и прочно сложился образ Карамзина как ярого монархиста, безоговорочного сторонника самодержавия. Говорилось, что его любовь к отечеству - это всего лишь любовь к самодержавию. Но сегодня можно говорить, что такие оценки являются научным стереотипом прошлых лет, одним из идеологизмов, на которых так долго строилась историческая наука и историография. Нет необходимости в чем-то реабилитировать или оправдывать Карамзина. Он был и остается ярким выразителем самодержавия в России, дворянским историографом. Но самодержавие не было для него примитивным пониманием власти, предназначенной подавлять «холопов» и поднимать дворянство, а являлось олицетворением высокой человеческой идеи порядка, безопасности подданных, их благоденствия, гарантом раскрытия всех лучших человеческих качеств, гражданских и личных; общественным арбитром /58, с.434/. И он рисовал идеальный образ такого правления.

«Основная цель сильного правления - это создание условий для максимального раскрытия человеческих способностей - землепашца, писателя, ученого; именно такое состояние общества и ведет к истинному прогрессу не только отдельные народы, но и все человечество» /45, с.43/.

И это возможно, если обществом правит просвещенный монарх. Огромной заслугой Карамзина как историка является то, что он не только использовал великолепный для своего времени корпус источников, но и то, что многие из исторических материалов он открыл сам благодаря своей работе в архивах с рукописями. Источниковедческая база его труда была беспрецедентна для того времени. Он впервые ввел в научный оборот Лаврентьевскую и Троицкую летописи, Судебник 1497 г., сочинения Кирилла Туровского, многие актовые дипломатические материалы. Он широко использовал греческие хроники и сообщения восточных авторов, отечественную и зарубежную эпистолярную и мемуарную литературу. Его история стала поистине русской исторической энциклопедией.

В противоречивом потоке мнений современников и позднейших читателей «Истории государства Российского», породившие в конце концов многолетнюю ожесточенную полемику. Можно легко обнаружить одну интересную особенность - как бы ни были восторженны или суровы отзывы о труде Карамзина, в целом они были единодушны в высокой оценке той части «Истории государства Российского», которая самим Карамзиным была названа «Примечаниями». «Примечания» как бы вынесены за рамки основного текст «Истории…» и значительно превышавшие его объем, уже внешне сделали непохожим труд историографа на исторические сочинения предшествующего и последующего времени. Посредством «Примечаний» Карамзин предложил своим читателям историческое сочинение на двух уровнях: художественном и научном. Они открывали читателю возможность альтернативного карамзинскому взгляда на события прошлого. «Примечания» содержат обширные выписки, цитаты из источников, пересказ документов (нередко они представлены целиком), ссылки на исторически сочинения предшественников и современников. Карамзин в той или иной степени привлек все отечественные публикации о событиях отечественной истории до начала XVII в. и ряд иностранных изданий. По мере подготовки новых томов число, а главное - ценность таких материалов все увеличивалась. И Карамзин решается на смелый шаг - расширяет их публикацию в «Примечаниях». «Если бы все материалы, - писал он, -были у нас собраны, изданы, очищены критикою, то мне оставалось бы единственно ссылаться; но когда большая часть их в рукописях, в темноте; когда едва ли что обработано, изъяснено, соглашено, то надобно вооружиться терпением» /1, с. XIII/. Поэтому «Примечания» стали важным собрание впервые вводимых в научный оборот источников.

По существу, «Примечания» - первая и наиболее полная хрестоматия источников по русской истории до начала XVII в. Одновременно - это научная часть «Истории государства Российского», в которой Карамзин стремился подтвердить рассказ о прошлом отечества, разбирал мнения предшественников, спорил с ними, доказывал собственную правоту.

Карамзин сознательно или вынуждено превратил свои «Примечания» в своеобразный компромисс между требованиями научного знания о прошлом и потребительском использовании исторического материала, то есть выборочном, основанном на стремлении подобрать источники и факты, отвечающие его конструкции. Например, рассказывая о воцарении Бориса Годунова, историограф не таит художественных средств для изображения всеобщего народного восторга, следуя за Утвержденной грамотой Земского собора 1598 г. Но Карамзину был известен и другой источник, помещенный им в «Примечания», повествующим, что «восторг» объяснялся грубым принуждением со стороны клевретов Бориса Годунова.

Однако, публикуя источники в «Примечаниях», Карамзин далеко не всегда точно воспроизводил тексты Здесь и модернизация правописания, и смысловые добавления, и пропуск целых фраз. В результате, в «Примечаниях» как бы создавался никогда не существовавший текст. Пример этому - публикация «Повести о понимании князя Андрея Ивановича Старицкого» /7, с.16/. Нередко историограф публиковал в примечаниях те части текстов источников, которые соответствовали его повествованию и исключая места, противоречащие этому.

Все вышесказанное заставляет с осторожностью относиться к текстам, помещенным в «Примечаниях». И это не удивительно. «Примечания» для Карамзина - это доказательство не только того, как было, но и подтверждение его взглядов на то, как было. Исходную позицию такого подхода историограф высказал следующим образом: «Но история, говорят, наполнена ложью; скажем лучше, что в ней, как в деле человеческом, бывает примесь лжи, однако ж характер истины всегда более или менее сохраняется; и сего довольно для нас, чтобы составить общее понятие о людях и деяниях» /1, с.12/. Довольство историографа «характером истины» о прошлом, по существу, означало для него следование тем источникам, которые отвечали его исторической концепции.

Неоднозначность оценок «Истории государства Российского», творчества и личности Н.М. Карамзина характерны со времени выхода в свет первого тома «Истории государства Российского» вплоть до наших дней. Но все единодушны в том, что это редчайший пример в истории мировой культуры, когда памятник исторической мысли воспринимался бы современниками потомками как вершинное произведение и художественной литературы.

Для Карамзина в истории характерна строгая торжественность, четкий и как бы замедленный ритм изложения, более книжный язык. Заметно нарочитое стилистическое свойство в описаниях деяний и характеров, четкая прорисовка частностей. Полемика ученых и публицистов конца 1810-х - начала 1830-х гг. в связи с появлением томов «Истории…» Карамзина, размышления и отклики первых читателей, особенно декабристов и Пушкина, отношению к наследию Карамзина следующих поколений, знание «Истории государства Российского» в развитии исторической науки, литературы, русского языка - темы, давно уже привлекшие внимание. Однако «История…» Карамзина как явление научной жизни изучено еще недостаточно. Между тем, этот труд наложил чувственный отпечаток на представления русских людей о прошлом своего отечества, да и вообще, об истории. В течение почти столетия не было в России другого исторического сочинения. И не было другого исторического труда, который, потеряв былое значение в глазах ученых, оставался бы столь долго в обиходе культуры так называемой. широкой публики.

«История государства Российского» продолжала восприниматься как данность отечественной культуры даже тогда, когда существенно обогатились знания о Древней Руси и стали господствовать новые концепции исторического развития России и исторического процесса в целом. Без знания «Истории…» Карамзина немыслимо было называться в России образованным человеком. И, вероятно, В.О. Ключевский нашел правильное объяснение этому, отметив, что «взгляд Карамзина на историю…строился на нравственно-психологической эстетике» /37, с.134/. Восприятие образное предшествует логическому, и эти первые образы дольше удерживаются в сознании, чем логические построения, вытесняемые позже более основательными концепциями.

Историческое знание - важнейшая часть нашей культурной жизни. Воспитание историей неотделимо от нравственного воспитания, от формирования общественно-политических воззрений, даже эстетических представлений. Издание «Истории государства Российского», причем в полном виде, помогает увидеть не только первоистоки важнейших явлений в истории русской науки, литературы, языка, но и облегчает изучение исторической психологии, истории общественного сознания. Поэтому труд Н.М. Карамзина на долгое время стал образцом подходов к исследованию основных сюжетов Российской истории.

3. ИЗОБРАЖЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ И МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА ПЕРИОДА ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ В «ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО»

карамзин российский история ливонский

Как отмечал доктор исторических наук А.Н.Сахаров, «Н.М. Карамзин впервые дал обрис отечественной истории во всех ее основных направлениях, хотя, естественно, трактовка этих направлений во многом уже не устраивает сегодняшнюю науку. Но покрой истории мы носим все тот же, карамзинский» /58, с.42/.

И одним из таких «направлений» является внешняя политика России, связи с соседями, особенно в период Ливонской войны. Практически весь период второй половины XVI - начала XVII вв. Карамзин во многом посвятил внешнеполитическим перипетиям, связанным с Ливонской войной и Речью Посполитой - новым государственным образовании, возникшим в результате унии Польши и Литвы в Люблине в 1569 г. Этому событию, а точнее, созданию мощного государства-соперника, Карамзин явно не уделяет должного внимания и не учитывает многих факторов, которые привели к такому объединению. Ведь Речь Посполитая в дальнейшем будет играть важную роль на международной арене и внесет свой значительный «вклад» в зарождение и распространение Смуты в Московском государстве. Именно в таком контексте обращается он к политической и династической истории Речи Посполитой второй половины XVI - первой половины XVII вв.

Карамзин отмечает, что «Сигизмунд не имел детей... Он хотел неразрывным соединением Литвы с Польшей утвердить их могущество» /8, с.71/. Но ведь причиной соединения двух государств явилась Ливонская война. Литва терпела поражение в Ливонской войне одно за другим, и, таким образом, была тоже заинтересована в соединении с Польшей.

Иоанн IV в это время врагом «номер один» называл ни шведов, ни татар, а Литву. Как пишет Карамзин, «царь не желал умножать числа врагов до времени, чтобы управиться с главным, то есть с Литвой» /8 с.18/. И здесь автор «Истории...» нам сообщает о тайном желании Иоанна «быть зятем Сигизмунду» /8,с20/, но Сигизмунд, уверенный в необходимости войны за Ливонию, считал бесполезным свойство с Иоанном /8, c.18/.

Здесь и далее просматривается уже неприкрытое желание Иоанна занять трон Литвы, а в последующем - и Речи Посполитой: «Царь желал короны Сигизмундовой» /8, с.71/. Но между Московским государством и Речью Посполитой было слишком много противоречий, которые опускает Карамзин. Это многочисленные споры о границах, о Ливонии, а так же о титуле «царь». Ведь «Московские государи со времени царствования Ивана Грозного стали называть себя уже не великими князьями, а царями. Титул царь значит то же, что и император. Таким образом, Московский царь признавал себя равным светскому главе католического мира, императору Римской империи. А это указывало, какую силу у себя чувствовал новый царь» /54, с.57/. Но король Речи Посполитой никак не хотел признавать этого, также как магнаты и шляхта. И это стало предметом спора между двумя державами: «пишите весь мой титул, как установлено Богом, называйте меня царем, ибо я наследовал еще достоинство от предков, я не присваиваю себе чужого» /8, с.135/.

июля 1572 г. король Речи Посполитой Сигизмунд Август умер бездетным, и линия Ягеллонов пресеклась. Начинаются перипетии с избранием нового короля на престол Речи Посполитой, которые подробно описывает Карамзин в своей «Истории..,»

Сеймы выставляли несколько претендентов на трон Речи Посполитой. Среди претендентов был Иоанн IV или его сын Федор, которых поддерживала православная Литва, чье «православное народонаселение желало видеть королем Иоанна, но оно не могло иметь перевеса на Сейме, притом же в это время религиозный интерес православных в Литве не был затронут и потому не стоял на первом плане; другие интересы преобладали» /63, с. 626/. Н.М. Карамзин в описании переговоров с посланцами Речи Посполитой показывает непреодолимое стремление Иоанна IV быть и королем Речи Посполитой, и еще больше усилить свою мощь и влияние. Но Сейм установил свои требования к избранию короля, и более того, намекал Иоанну, что было бы неплохо на престол Речи Посполитой посадить царевича Федора. Посол Михаил Гарабурда «просил Иоанна дать решительный свой ответ, сам ли он хочет быть избран в короли или дать сына. В обоих случаях необходимо дать обязательство в ненарушении прав и вольностей шляхетских, при определении границ Иоанн должен был уступить Литве четыре города - Смоленск, Полоцк, Усвяты и Озерище...» /63, с. 624/. Иоанн был возмущен этими требованиями, но позже желание самому взойти на трон Речи Посполитой возобладало и он был готов пойти на уступки.

Карамзин сам считает, негативно относясь к Иоанну, что избрание царя на престол Речи Посполитой ничего бы хорошего не принесло этому государству. «Зная без сомнения всю его жестокую натуру, они надеялись, что законы их республики обуздают тирана, - и могли обмануться. Но судьба устранила сей опыт. Требования, предложенные с обоих сторон, были явно неумеренны, равно противны той и другой» /8, с. 131/. «Очень жесток был Иван, да и понимала шляхта, что Московское государство в своем стремлении к морю только получит новый повод оттеснить Польшу от берегов его» /54, с.65/ и решила исключить его из списка кандидатов.

После бегства Генриха Валуа из Речи Посполитой, Иоанн не оставил мысли о троне Речи Посполитой и в грамоте к Панам Литовским «он изъявил желание быть их великим князем или дать им царевича Федора в государи» /8, с.143/. Но все было напрасно. 12 октября 1576 г. трансильванский или Семиградский воевода Стефан Баторий сел на трон в Кракове. Одним словом, «усердные к государственному благу поляки не могли желать достойнейшего венценосца.. знаменитого разумом и великодушием» /8, с. 144/. Этими словами Карамзин подтверждает свое негативное отношение к Ивану Грозному, о котором еще Джером Горсей пишет, что «главное наслаждение царя, которого руки и сердце были обагрены кровью, заключалось в том, чтобы выдумывать новые мучения, пытки и смертные казни над теми, на которых он наиболее гневался или которых он наиболее подозревал» /20, с.168/.

Как известно, Карамзин - монархист. Россия XVI века - монархия, но автор «Истории...» выступает за просвещенного монарха, который бы правил своей страной мудро и благоразумно пользовался бы своей властью. Но с 1560 г. (год смерти царицы Анастасии) «самодержавие превратилось в тиранию и сопровождалось многочисленными и неоправданными жестокостями к казнимым» /35, с.116/. Карамзин осуждает Ивана IV за это и как бы ставит ему в пример Стефана Батория (хотя не теряет при этом свойственного ему патриотизма). Карамзин с свойственным ему провиденциализмом как бы изображает Батория как орудие мести за все содеянное Иваном, за его излишнюю самоуверенность и кровожадность.

Царь «25 июля 1577 г.вступил в Южную Ливонию к удивлению поляков, которые там господствовали, считая себя в мире с Россией. Таким образом началась война Иоаннова с Баторием» /8,с .150/. Сам же Баторий, уступив Данциг, «писал Иоанну с упреком, что пославши опасную грамоту и не объявивши войны отбирает у него города» /64, с.64). На это Иоанн выставил свои «невозможные» условия мира, требуя, чтобы польский король отступился от Ливонии и Курляндии. Но Баторий уже не хотел мириться. «Здесь конец наших воинских успехов в Ливонии... Увидели жестокий оборот судьбы, злополучие отечества и стыд царя, увидели, что малодушие свойственно тирану» /8, с.156/. Здесь Карамзин прямо упрекает Ивана IV за поражения и за позорный выход России из этой войны. Дальше Карамзин подробно описывает военные действия: взятие Полоцка, Великих Лук и других земель, восхищается мастерством Батория как полководца, который мудро предложил идти на Полоцк - «говорил муж великий: его слушались..сказал и сделал» /8, с.174/.

Уже после взятия Полоцка Баторием Иоанн понимает, что король польский весьма сильный противник и идет на переговоры, делая уступки, но все так же требуя Ливонию. Однако Баторий даже не хотел говорить с русскими послами. И вот в это время, после третьего похода Батория и многочисленных посольств Иоанна о мире «папа велел славному богослову Антонио Поссевино ехать к Баторию и в Москву для примирения воюющих держав» /8, с. 191/. Иван возлагал большие надежды на посланника. Карамзин высказывает определенную точку зрения на посредничество иезуита Поссевино при заключение перемирия: «Не посредничество иезуита, но доблесть воевод псковских склонила Батория к умеренности» /8, с.204/. Русская буржуазная историография продолжает традицию оценки Поссевино как арбитра переговоров. Так, С.М. Соловьев в «Истории России с древнейших времен», анализируя документы перемирия, делает вывод о пристрастии Поссевино к польской стороне. Это доказывает то, что «папа обещал Баторию ходатайствовать за него во всех кабинетах Европы и присылал меч с благословением» /8, с.171/. Об этом свидетельствуют и письма иезуита к Ивану IV: «Чем больше ты откладываешь возвращение [королю] этих крепостей, тем легче большая часть их переходит в руки Стефана» /23, с.95/. В одном из своих писем Поссевино, ссылаясь на псковичей и на их спасение, просит Ивана IV отдать «королю Стефану то, что он у тебя просит: этого я никогда не предложил бы тебе делать, если бы мог видеть другие планы, на которые ты можешь опираться в своих намерениях, заботясь о благополучии своих людей» /23, с. 96/. Это, конечно, внесло свой вклад в заключение перемирия в пользу Речи Посполитой.

«Настала минута решительная.. не смея ехать в Москву без мира, не смея ослушаться государя, русские послы Елецкий и Олферов должны были принять главное условие, то есть именем Иоанновым отказались от Ливонии, уступили и Полоцк с Велижем» /8, с. 208/. Так, 6 января 1582 г. был заключен Ям-Запольский мир на 10 лет, положивший конец Ливонской войне, «не столь кровопролитной, сколь несчастной для России, менее славная для Батория, чем постыдная для Иоанна… В первый раз мы заключили мир столь безвыгодный, едва не бесчестный с Литвою» /8, с.209/. Таким образом, в этой войне Речь Посполитая показала свое превосходство над Московским государством.

В своей «Истории...» Карамзин показал только желание Ивана IV занять трон Речи Посполитой и объединить государство. Но у Стефана Батория, энергичного и волевого правителя, так же имелись свои планы насчет Московского государства. Так, Стефан, дабы смягчить отношения через Поссевино передает свои слова: «Скажи государю Московскому, что вражда угасла в моем сердце, что не имею никакой тайной мысли о будущем завоевании, желаю ему истинного счастья и братства России» /23, с. 98/. И предлагает пойти вместе на крымского хана. Иван отказывается, Карамзин никак не анализирует этот поворота в международных отношениях. Л. Подгородецкий в своей книге «Станислав Жулкевкий» ссылается на то, что «после победы Баторий пытался создать антитурецкую лигу, желая вернуть венгерские земли, находящиеся под властью Османской империи, которая была слишком сильной, чтобы воевать одному. Но Московскому государю не нужна была война с Турцией, так как внешнеполитическим приоритетом России в третьей четверти XVI в. был выход к Балтийскому морю, а Османская империя в это время Россию не беспокоила. Когда Баторий убедился, что Иван Грозный в войне с Турцией участвовать не будет, то захотел силой добиться польско-московской унии, а затем во главе всех держав вступить в войну с Османской империей» /72, с.143/.

При сыне Иван Грозного Федоре Ивановиче, как позже, так и во время правления Бориса Годунова, Карамзин и более поздние авторы отмечают изменение внешнеполитической стратегии Речи Посполитой по отношению к Московскому государству. «Стефан Баторий нетерпеливо хотел довершить начатое: возвысить державу свою уничтожением России, мечтая о восстановлении древних границ Витовтовых на берегах Угры» /9, с.21/. Но после того как Сейм отказал ему в финансировании его плана, так как ни магнаты, ни шляхта уже не хотели воевать, Стефан пошел другим путем - хотел заключить унию с Москвой с условием престолонаследия, если один из государей умрет, а так же требовал Смоленск и Северскую землю. С предложением унии в Москву ездил Лев Сапега. «Проект унии он представил в декабре 1584 г. русским послам в Варшаве, однако, поскольку проект содержал крупные территориальные претензии к Московскому государству, русские послы отказались обсуждать его» /72, с.143/. В 1585 г. новый посол Михаил Гарабурда представил боярам новый проект. Но в Москве уклонились от унии и говорили только о возможном заключении вечного мира. В этом вопросе очень четко прослеживается позиция Н.М. Карамзина, который выражает сожаление, что «вельможи и духовенство не вразумились в мысль великую, добрую», так как считал, что от унии Москва ничего не потеряла бы, а только приобрела бы друга и союзника.

Карамзин считает, что «Польша и Литва неблагодарные предпочитали земное спокойствие драгоценному величию» /9, с.49/ , и хотя Баторий - враг России, все равно не очерняет его и не занижает его заслуги перед государством. Историк А.Л. Погодин согласен с Карамзиным, что «те 10 лет, что он [Баторий] сидел на престоле, он добился громадных результатов. Кто знает, какого влияния добилась бы Речь Посполитая, если бы жизнь короля продолжалась бы еще долго» /54, с.72/. Но Стефан Баторий умер 12 декабря 1586 г. Он стал тем кульминационным моментом в истории Речи Посполитой и Московского государства, когда вот-вот, и чаша весов перевесилась бы на сторону Речи Посполитой. Это чувствует и Карамзин в своей «Истории...». И недаром он уделяет так много внимания во внешней политике своему главному врагу - Речи Посполитой, хотя и объясняет возвышение Литвы и Польши, и ослабление Москвы лишь только с позиций своей концепции «сильного монарха».

После смерти Батория продолжателями его политики по отношению к Москве стали Замойский, активно поддерживаемый Жулкевским, а так же подканцлером Львом Сапегой, составившие группировку, которая поддержала на выборах в короли Речи Посполитой кандидатуру шведского принца Сигизмунда. 16 декабря 1587 г. Сигизмунд короновался в Кракове. Главное обязательство, взятое Замойским с Сигизмунда, состояло в том, чтобы ему с отцом его, королем шведским, ополчиться на Россию» /9, с.60/. Москва опасалась союза Речи Посполитой и Швеции, и потому еще до выбора Сигизмунда, Федор выставляет свою кандидатуру в короли. Но было объявлено, что «Федору не быть на престоле Ягеллоновом» /9, с.57/, так как Федор отказался от тех условий, которые поставили перед ним паны. Но опасения Москвы и задумка Замойского не оправдались, «ибо Сигизмунд вместо тесной связи произвел великую злобу между своими государствами» /9, с.97/.

При Сигизмунде наблюдается уменьшение роли Речи Посполитой во внешней политике Российского государства и ослабление королевства. Уже Литва и Польша хотели прочного мира. В 1600 г. в Москву направляется посольство Льва Сапеги с предложением унии, пункты которой были встречены в штыки. Было заключено лишь 20-летнее перемирие, а прочие вопросы попросту зависли /72,с.146/. «Следственно, в Москве и в Вильне политика Российская одержала верх над Литовскою. Король не хотел воевать в одно время и со шведами и с нами, устоял только в отказе величать Бориса именем царя и самодержца» /10, с.24/. Таким образом, Сигизмунд не оправдал надежды возвышения Речи Посполитой над Москвой. Более того, для Москвы «сношения с Сигизмундом, как с польским королем были уже не важны»/64, с.314/.

Но здесь может быть поставлен вопрос о реальности заключения унии между Московским государством и Речью Посполитой во второй половине XVI в. К этому времени Москва после взятия Казани, Астрахани и части Сибири превратилась в евроазиатскую державу с совершенно другой организацией системы власти. Если в Речи Посполитой в третьей четверти XVI в. господствовала шляхетская анархия, а крупные магнаты и шляхта царствовали в своих владениях не хуже, чем какой-либо правитель в своем государстве, то в России после опричнины Ивана Грозного была подавлена боярская оппозиция и установлено полное всевластие российского царя.

Два государства (Литва и Польша), соединенные унией 1569 г. в единое государство Речь Посполитую, которая была ориентирована на Запад, тогда как Россия - на Восток, поэтому невозможность унии между Московским государством и Речью Посполитой была обусловлена и внешнеполитическими целями. Таким образом, можно сделать вывод, что из-за несовпадения моделей государственного устройства двух государств уния теоретически и практически заключена быть не могла, несмотря не гегемонистские и амбициозные устремления глав обоих государств.

Таким образом, из всего вышесказанного можно проследить все взлеты и падения Речи Посполитой и Московского государства, а также взаимные разновременные тенденции к сближению. Н.М. Карамзин очень хорошо описал это в своей «Истории...», и, хотя не всегда анализировал все события, подавая некоторые из них тенденциозно, тем не менее, не упускал даже самых мелких фактов.

Через все повествования «Истории...» о Ливонской войне и переговорах об унии Московского государства и Речи Посполитой, Н.М. Карамзин анализирует личность Ивана IV Грозного и политику, которую он проводил. Также IX, X и XI тома «Истории государства Российского» описывают не только события Ливонской войны, но и время опричнины, Бориса Годунова и Смуты. И эта вторая половина труда Н.М. Карамзина заметно отличается от первой. Именно в этих томах Карамзин достиг непревзойденных высот как прозаик. «Об этом свидетельствуют сила обрисовки характеров и энергия повествования» /46, с.12/. Но не только это отличает Карамзина-историка последнего «петербургского» периода его деятельности. До сих пор Карамзин считал, что успехи централизации, которые он связывал с образованием самодержавной власти московских князей, были одновременно и успехами цивилизации. В царствование Ивана III и Василия III Ивановича не только укрепилась государственность, но и достигла успехов самобытная русская культура. В конце VIII тома, в обзоре русской культуры XV - XVI вв Карамзин с удовлетворением отмечал появление светской литературы - для него важного признака успехов образованности: «...видим, что предки наши занимались не только историческими или Богословскими сочинениями, но и романами, любили произведения остроумия и воображения» /6, с.139/. Царствование Ивана Грозного поставило историка перед сложной ситуацией: усиление централизации и самодержавия приводило не к прогрессу, а регрессу в политике, культуре и обществе. Также Н.М. Карамзин отмечает падение нравственности и губительное воздействие царствования Ивана Грозного на моральное будущее России. «Грозный, - пишет он, «хвалился правосудием,...глубокой мудростью государственной,..губительною рукою касался самых будущих времен: ибо туча доносителей, клеветников, кромешников, им образованных, как туча гладоносных насекомых, исчезнув, оставила в народе злое семя; и если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново» /8, с.260/. По сути дела, Карамзин подошел к одному из самых сложных вопросов русской истории XVI в. Здесь он отходит от своей концепции, что любой самодержец - это благо для государства. Все историки, которые признавали усиление государственности основной прогрессивной чертой эпохи, оказывались перед необходимостью оправдать опричнину и террор Грозного как историческую необходимость. Карамзин остановился в недоумении перед противоречием между усилением государственной консолидации и превращением личности царя в трагедию народа, и, безусловно, оправдав первую тенденцию, категорически осудил вторую. Он не пытался найти государственный смысл в терроре Грозного. И если Погодин в этом смысле выступает продолжателем Карамзина, то и многие последующие историки объявили взгляд Карамзина на Грозного устаревшим. Иначе отнесся к концепции Карамзина С.Б. Веселовский: «Большой заслугой Н.М. Карамзина следует признать то, что он рассказывая, про Ивана IV, про его опалы и казни, про опричнину, в частности, не фантазировал и не претендовал на широкие обобщения социологического характера. Как летописец, он спокойно и точно сообщает огромное количество фактов, впервые извлеченных им из архивных и библиотечных первоисточников. Если в оценке царя Ивана и его политики Карамзин морализует и берет на себя роль судьи, то его изложение настолько ясно и добросовестно, что мы легко можем выделить из рассказа сообщаемые им ценные сведения и отвергнуть тацитовский подход автора к излагаемым им событиям» /30, с.15/. Но отрицательные, порой сурово презрительные оценки поступков, деятельности, характера Ивана Грозного, на первый взгляд, выглядят неестественно для последовательного сторонника самодержавия. Кажется, что такая характеристика немедленно должна была дискредитировать саму основу исторической концепции Карамзина - ведь в русской истории ему не удалось найти не только идеальный, но даже приближающийся к нему образ правителя. Но на самом деле это лишь поверхностное противоречие. Характеристика Грозного целиком соответствовала политическому мировоззрению и идеологическим устремлениям Карамзина. Согласно им, «истинное самодержавие» воплощалось в человеке, обладающим ценным набором личных и государственных добродетелей. Их отсутствие чревато для государства бедами. На примере Ивана Грозного Карамзин стремиться показать, каким не должен быть самодержец. Историк В.П. Козлов считает, что «если бы в русской истории не было Ивана Грозного, Карамзин постарался бы найти фигуру, похожую на него» /39, с.19/. Образом царя-тирана историограф старался провести консервативную политическую идею, объективно имевшую важное идеологическое значение для периода царствования Александра I: самодержавие как форма правления не может быть плохой, особенно для России. Беды, свалившиеся на нее в прошлом или ожидающие ее в будущем, были и могут быть только при отсутствии у монарха положительных государственных и личных качеств. В последних томах «Истории...», где повествуется о событиях конца XVI - начала XVII в. Карамзин с еще большей неожиданностью стремится показать современникам, что в государственных бедах в это время виновато не самодержавие, а его отдельные представители, не имевшие или утратившие добродетели человека и политического руководителя.

«История государства Российского» благодаря простоте изложения удивительно доступна для восприятия и понимания. При первом прочтении создается впечатление исторического рассказа. Кажется, что именно так и разворачивались события российской истории. Вопреки логике, повествование Карамзина вуалирует, гипнотизирует, заставляет верить, как в хорошем романе, что все было именно так, как написано историком. Конечно, свою роль в таком рассказе играет концептуальное единство «Истории...». Идея самодержавия создавала впечатление цельности, что, в свою очередь, создавало иллюзию достоверности. Когда же начинаешь анализировать прочитанное, то понимаешь, что факты остаются фактами, а интерпретацию их можно подвергнуть сомнению. Царствование Ивана Грозного Н.М. Карамзин считает «ужасной переменой в судьбе царства» /8, с.1/. Историограф не находит ни одной положительной черты в Иване Грозном, а описывает только его кровавые деяния. Поражение в Ливонской войне Карамзин также оставляет на совести Ивана Васильевича, и считает, что: «Россия все имела для победы - и доблесть, и силу, но не имела великодушного отца-государя» /8, с.169/.

Интересен момент, когда Карамзин практически открыто обвиняет самодержца в трусости: «Так Иоанн пил чашу стыда, им не Россиею заслуженного!» /8, с.188/, отказавшись от предложенного Баторием поединка, который бы, по мнению польского короля, решил все их споры. Баторий писал Иоанну: «Жалеешь ли крови христианской? Назначь место и время, явись на коне и един сразимся со мной единым, да правого увенчает Бог победою!» /8, с. 190/. Но к отказу Иоанна можно подойти и с другой стороны, и не обвинять его в боязни дуэли, а отметить благоразумие человека, который стоит во главе государства и от поступков которого зависит все будущее этого государства. Если бы Иван IV согласился на дуэль, он совершил бы безрассудный поступок. Обращаясь к истории Франции XIV в., можно отметить, что такой безрассудный поступок совершил король Франции Иоанн II Добрый, который в 1356 г. в битве при Пуатье бросился в сражение с секирой в руках, и, как следствие, был окружен и взят в плен. А потом французы собирали 3 миллиона экю на выкуп родного монарха. Историки категорически осуждают акцию Иоанна II как истинно рыцарскую, но не достойную монарха, ибо он должен думать не о личных страстях, а о нуждах государства.

Таким образом, отказ Ивана IV от дуэли со Стефаном Баторием выглядит иначе: русский царь выступает как истинный монарх и человек государственного ума, Стефан Баторий же скорее рыцарь, чем король, то есть проигрывает Ивану Грозному.

Он здесь противопоставляет личности и характеры, но не государей, и позиция Карамзина не научная, а морализаторская.

Автор «Истории...» стремится найти в прошлом факты, характеры исторических лиц, их поступки, интерпретация которых звучала бы нравоучительно для современности. В этом одна из своеобразных черт карамзинского миропонимания. Видя в поступках людей прошлого проявление страстей, низменных для человеческого характера, Карамзин стремится дать им объяснение, мотивировать их в положительном или отрицательном, с точки зрения собственных нравственных убеждений, смысле. ««История государства Российского» наполнена страстями, борьбой, победами и поражениями добра и зла.

Карамзин ассоциирует Ивана Грозного со злом, также он через повествование проводит мысль, что Ливонская война, начавшаяся при Иване IV, и продолженная им, также является злом. Историограф прямо не сообщает это в «Истории...», но об этом мы можем догадаться по характеристике исторических лиц, таких как Сильвестр и Адашев - любимцев Ивана Грозного до 1560 г. «Сильвестр, наставник Иоанновой совести, всегда требовал от него воздержания, умеренности в физических наслаждениях, к коим юный монарх имел сильную склонность...» /8, с.4/. Также, говоря о смерти Сильвестра, Карамзин пишет, что это «муж незабвенный в нашей истории, краса века и человечества, сей знаменитый временщик явился вместе с добродетелью царя и погиб с нею…». Феномен удивительный в тогдашних обстоятельствах, известный своею единственно неизмеримою силою искреннего благолюбия, коего божественное вдохновение дарит ум естественный в самой тьме невежества и вернее науки, вернее ученой мудрости руководствует людей к великому» /8, с.8/. Таким образом, Карамзин восхищается Сильвестром. Про Адашева историограф пишет, что «все покорялось его уму и добродетели» /8, с.5/. И лучшее время правления Н.М. Карамзин также связывает с двумя этими людьми, и, приближая ужасное правление Ивана Грозного без Адашева и Сильвестра, говорит: «Увидим, как он без них властвовал, и если не Иоанн, то любимцы его с 1546 по 1560 г. управляли Россиею, то для счастья подданных и царя не надлежало бы сим добродетельным мужам оставлять государственного кормила - лучше неволею творить добро, чем волею - зло» /8, с.7/. В этих строках просматривается все негативное презрительное отношение историографа к личности Ивана IV, и, следовательно, ко всей его политической деятельности. Из вышесказанного можно увидеть, что Карамзин отдавал предпочтение Адашеву и Сильвестру как разумным и честным государственным деятелям. И автор «Истории…» несколько раз в своем произведении подчеркивает, что «Адашев и Сильвестр не одобряли войны Ливонской, утверждая, что надобно прежде всего искоренить неверных и злых врагов России и Христа; что ливонцы, хотя и не греческого исповедания, но христиане, и для нас не опасны; что Бог благословляет только битвы справедливые, нужные для целости и свободы держав» /8, с.31/. «Неверным, злым врагом» России Карамзин считает Литву и выступает прежде всего за войну с ней, нежели с Ливонией, которая «уже перестала мыслить о сохранении независимости» /9, с.16/. Западный сосед для России во второй половине XVI в. выступает одним из основных векторов политики. Карамзин правильно отмечает этот вектор, но он смотрит на него с позиции уже свершившихся событий и потому с легкостью судит Ивана Грозного за то, что он пошел сначала на более слабого противника. И в результате этого стал причиной усиления западного противника путем объединения Литвы и Польши. Причем Речь Посполитая стала непосредственной и единственной соседкой России, с границей, простиравшейся на две тысячи километров от Балтики до Черного моря. «Но, став соседями вновь через 330 лет (из-за монголо-татарского нашествия западнославянские земли оказались отрубленными, прямые русско-польские контакты прекратились(1239-1569)), Польша и Русь обнаружили, что они представляют по отношению друг к другу совершенно чуждые, враждебные государства с диаметрально противоположными государственными интересами» /55, с.390/.

Польша, как католическое государство, включившее в свой состав белорусские и украинские земли, «редко населенные и зависимые от Польши» /55, с.390/, стремилась легально закрепить за собой эти территории, но и ставила своей первейшей внешнеполитической задачей присоединить те русские земли, которые были утрачены Литвой в XVI в. в пользу Московского государства.

Русское государство, наоборот, рассматривало «Беларусь и Украину как исторически принадлежащее ему наследие древней Руси, как часть державы Рюриковичей, которую Москва была призвана возвратить в общерусское православное лоно» /55, с. 390/. Московские цари считали своей наиважнейшей, государственной, национальной и религиозной задачей освобождение православного в своей массе белорусского и украинского населения от польско-литовской зависимости. К этому добавлялась не менее важная государственная задача прорыва Московского государства к морям, задача выхода для сношений с Западной Европой, чему препятствовал польский барьер, обрекавший Россию на медленную стагнацию и культурно-экономический застой, ибо целеустремленная польская политика состояла в том, чтобы не допустить прямых контактов России с Западной Европой и, таким образом заставить Российское государство согласиться на польское посредничество во всем, что касалось любых связей с остальным миром. Отсюда борьба за Украину и Беларусь, борьба за влияние и владение славянским населением. Восточная Европа становилась неизбежной ближайшей перспективой русско-польских отношений в XVI - XVII вв. И то, что эта борьба будет вестись отнюдь не мирными, дипломатическими средствами, а путем войны, было ясно уже в 70-е гг. XVI в. для обеих сторон.

Н.М. Карамзин правильно понял, что Литва и Польша, а не Ливония, составляли главный барьер для выхода России к Балтийскому морю. Но оценивал он эти события с ретроспективной точки зрения. Адашев и Сильвестр не одобряли Ливонской войны как войны несправедливой. «Бог одобряет только воины справедливые» /8, с.3/. Здесь просматривается провиденциализм историографа, когда он анализирует и оценивает исторические события, не раскрывая политических или иных причин их участников, а лишь навязывает им, а, следовательно, и нам, идею воли Бога. Тем не менее, современные авторы по истории дипломатии сейчас утверждают, «что с первых же дней войны в правительстве образовались две группы: Адашев и его кружок считали необходимым продолжение военных действий на юге с крымскими татарами и Турцией. Московское же дворянство вместе с И.М. Висковатым было решительным сторонником Ливонской войны. Программа борьбы за Прибалтику отвечала их интересам. Боярство рассчитывало на новые поместные раздачи и расширение торговли со странами Восточной и Западной Европы» /51,с.61/. Таким образом, мы можем убедиться, что Адашев и Сильвестр, которые входили в ближний круг, всего лишь боролись за свои интересы, и мы можем поставить под сомнения все карамзинские восхвалительные эпитеты, посвященные этим людям. Также следует добавить, что после взятие в 1558 г. Нарвы и Дерпта, когда нависла угроза над Ревелем и Ригой, победной завершение войны было совсем близко, но «Адашев, руководивший войсками, не воспользовался благоприятным моментом, и вскоре наступление прекратилось. Адашев затягивал войну, заключив перемирие с Ливонским орденом с мая по ноябрь1559 г. Прекращение военных действий в Ливонии непосредственно совпало с началом похода брата Адашева, Даниила, в 1559 г. на крымские улусы. Адашев считал необходимым консолидацию свободных южных земель. Впоследствии, Иван Грозный обрушил на Адашева и Сильвестра свой гнев по поводу затянувшейся Ливонской войны /51, с.61/. Следовательно, и здесь Иван Грозный выступает как разумный правитель, который, приняв решение, идет к его реализации (в данном случае, к победе в Ливонской войне) и устраняет все сепаратистские тенденции, мешающие осуществлению задуманного.

Интриги существовали при дворе во времена практически всех государей, и Иван Грозный здесь не стал исключением. Но Н.М. Карамзин слишком однозначно одобряет группировку Адашева, и безапелляционно суждает боярский кружок, выступавший за Ливонскую войну.

По описанию Н.М. Карамзина, Иван IV представляет собой редкий образец государя, щедро одаренного от природы умственными способностями .и обнаружившего талант правителя, но нравственно испорченного, вполне порабощенного своими страстями и потому обратившему всю наследованную им от предков полноту власти в орудие жестокой и нередко бессмысленной тирании, имевшей разрушительные действия на некоторые стороны русской жизни. Казалось бы, московское самодержавие сделало при нем дальнейшие шаги вперед, но получило до некоторой степени характер азиатской деспотии, трудно совместимой с разносторонним развитием государственной и народной жизни, а в конце концов вызвало бурное воздействие со стороны подавленных им на время сословных и областных стремлении. Его тиранство возбудило после него и некоторые попытки к ограничению самодержавия. Н.М. Карамзин считает, что, уничтожив, собственными руками продолжение своей династии, Иван Васильевич сам приготовил и обеспечил тот взрыв народных движений, который известен в истории под названием Смутное время и которое едва не привело государство на край гибели. Также сквозь «Историю государства Российского» историограф проводит мысль, что Иван Грозный тиранством своим весьма ослабил влечение белорусских и украинских земель к воссоединению с Московским государством (именно эти земли Карамзин считал исконно русскими, но оторванными от Руси ранее); помог делу Люблинской унии и даже произвел обратное движение служилого люда, которое до него переходило из Литвы в Москву. При нем просвещение и нравственность (для Карамзина нравственность была критерием оценки человека), успешно продвигавшиеся вперед до 60-х гг. XVI в., в эпоху казней и опричнины потерпели страшный ущерб и потом не скоро смогли оправиться при наступившем Смутном времени. А главной причиной Смутного времени, по мнению Карамзина, был все тот же Иван IV, который стал оплотом деспотизма и тиранства, задержавшими развитие России на несколько сот лет. Так Н.М. Карамзин пригвоздил Ивана Грозного к позорному столбу. Но при более внимательном прочтении «Истории государства Российского», основываясь на накопленных знаниях современной исторической науки, мы видим, что Карамзин утрирует и вытягивает все негативное, что было в Иване Грозном и в его времени. Н.М. Карамзин был апологетом просвещенного абсолютизма, это выразилось в искусственном отборе фактов, интерпретации их с определенной политической точки зрения. «Уроки» прошлого вплетались в проблемы настоящего, а «История государства Российского» превращалась в публицистический документ, покоящийся на исторических фактах.

Карамзин пытался найти в прошлом события, характеры и действия исторических лиц, внешне аналогичные его современникам. Искусными штрихами, намеками историограф создавал аллюзии событий современной ему жизни. Карамзин как бы сближал периоды и эпохи, порождая в читателях иллюзию повторяемости исторического процесса, его отдельных событий. А.С. Пушкин тонко подметил карамзинские параллели, назвав «Историю государства Российского» «свежей газетой» /39, с.20/.

Для удобного восприятия «Истории государства Российского» Карамзин-художник как великий мастер использует сравнительно простой прием исторического рассказа, излагая события в хронологической последовательности. Отдельные отступления от этого предпринимались «для удобнейшего впечатления в памяти» /1, с.13/. Повествование по хронологии было удобно для читателя, но, что важнее, оно помогало Карамзину в раскрытии его исторической концепции, открывало перед ним возможности введения в большинстве случаев искусственных связей между событиями предшествующими и последующими.

Идеалы Карамзина-художника воплощены в занимательности повествования, которой он добивался, показывая события величественные, характеры - героические, факты, которые можно было бы представить как пышное театральное действие, в котором исторические лица были бы похожи на актеров и выступали то с монологами, то в хоре. Реальные последствия таких фактов на дальнейшее развитие событий уже не имели значения. В силу своей занимательности эти факты как бы заслоняли массу других, иногда более существенных для исторического процесса, но менее ярких. Не говоря уже о действительной исторической значимости занимательных фактов, которую историограф, увлеченный описанием, даже и не пытался определить, возникал перекос, искусственное выпячивание. В таких случаях в «Истории государства Российского» писатель-художник занимал место ученого-историка, художественное начало побеждало научное. Таковыми являются главы, посвященные Ивану Грозному и Ливонской войне, отношениям Речи Посполитой и Московским государством.

4. Н.М. КАРАМЗИН О РОЛИ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ В СОБЫТИЯХ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

К числу наиболее трудных и сложных эпох, как в истории России, так и в истории Речи Посполитой относится Смутное время - тридцатилетие с конца XVI века по 20-е гг. XVII в., время, ставшее переломным в судьбах страны. Можно сказать, что период Московского царства завершился, начала оформляться Российская империя.

Прежде, чем начать рассмотрение «карамзинской» версии Смуты, следует сначала разобраться, что такое Смута и выявить основные события, к ней относящиеся.

Сам период Смутного времени достаточно обширный; он включает в себя ряд событий, начиная со смерти Ивана Грозного 18 марта 1584 г. и до воцарения Романовых в 1612 г. Историк А.А. Радугин в своей работе «История России: Россия в мировой цивилизации» делит этот отрезок истории на два этапа - первый, династический кризис, когда в 1590 г. после смерти царевича Дмитрия умирает царь Федор. Он не имел прямых наследников, и таким образом, с его смертью прервалась династия Рюриковичей. Россия оказалась перед лицом династического кризиса. В истории любой страны это очень опасный момент, чреватый социальными потрясениями и страна постепенно скатывается в пучину гражданской войны. Этот династический кризис попытались разрешить небывалым в России образом - избрать царя на земском соборе. В 1595 г. был избран Борис Годунов (1595-1605).

После смерти Бориса Годунова начинается второй этап кризиса власти в России - социальный (1605-1609), когда в Польше объявился Лжедмитрий 1 и вторгся в Россию /56, с. 91/.

В данной главе будет рассматриваться второй этап, он является наиболее запутанным, таинственным и противоречивым во всей истории Смуты.

Сам Н.М. Карамзин в своей «Истории государства Российского» также больше внимания уделяет личности Лжедмитрия I, после него появляется еще ряд самозванцев. Н.М. Карамзин, давая только строгие факты истории, одаряя их своими субъективными оценками, не позволяет читателю выйти за рамки данного предложения. Даже сейчас историки не могут прийти к единому мнению по поводу событий этого периода. Корни этой проблемы следует искать еще в 1591 г., в трагических событиях смерти последнего сына Ивана Грозного от седьмой жены, царевича Дмитрия. Обстоятельства его смерти так и остались до конца невыясненными, хотя этим занималась следственная комиссия во главе с Василием Шуйским. Официально было заявлено, что царевич погиб в результате несчастного случая: упал на нож во время припадка эпилепсии. Однако В. Шуйский завил, что вывод комиссии был продиктован Б. Годуновым, пытавшимся скрыть свою причастность к убийству царевича. Свои показания В. Шуйский менял многократно, поэтому сейчас невозможно узнать, когда он лгал, а когда говорил правду. Истина была неизвестна и современникам, поэтому в их сочинениях версии и толкования весьма противоречивы.

Смерть царевича Дмитрия была тесным образом связана с вопросом престолонаследия. Дело в том, что царь Федор, «слабый не только духом, но и телом» /9, с.73/, не имел прямых наследников: его единственная дочь умерла в возрасте двух лет, а жена Федора, царица Ирина, пробыла на престоле весьма недолгий срок, поскольку приняла решение стать монахиней. Основными претендентами на престол являлись: брат царицы Борис Годунов, который «умел снискать особенную милость тирана (Ивана Грозного); был зятем гнусного Малюты Скуратова» /9, с. 7/. Родственниками царя Федора по матери были Романовы, наиболее знатные и родовитые князья Шуйские и Мстиславские. Но к моменту смерти Федора в январе 1598 г. только Борис Годунов «был уже не временщик, но властитель царства» /9, с. 13/. Он мог реально взять власть, поскольку уже долгое время был соправителем царя. 17 февраля 1598 г. был созван Земский собор, который избрал Бориса новым царем. Если при царствовании Федора правление Годунова было весьма успешным, то его собственное царствование оказалось неудачным (голод 1601-1603 гг, вызванный значительными неурожаями), гонения на представителей наиболее знатных фамилий и другие невзгоды. Несмотря на то, что «…бедствие прекратилось, но следы его не могли быть скоро заглажены: заметно уменьшилось число людей в России и достояние многих, оскуднела, без сомнения, и казна...» /10,с. 68/.

Но самой большой угрозой власти Б.Годунова было появление в Польше человека, называвшего себя царевичем Дмитрием, якобы спасшимся спасшимся в Угличе. Это привело к смятению умов и замешательству во всех слоях общества. Комиссия по установлению его личности постановила, что царевичем себя называл беглый монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев, «настало время казни того, кто правосудию Божественному в земном мире, надеясь, может быть, смиренным покаянием душу свою спасти от ада (как надеялся Иоанн) и делами достохвальными загладить для людей память своих беззаконий.. Не там, где Борис стерегся опасности, властность внезапная явилась. Не Рюриковичи, не князья и вельможи, не гонимые друзья или дети их, вооруженные местью умыслили свергнуть его с царства: сие дело умыслил и совершил презренный бродяга именем младенца, давно лежавшего в могиле… Как бы действием сверхъестественным тень Дмитрия вышла из гроба, чтобы ужасом поразить, обезумить убийцу и смятением объять всю Россию»/10, с.72/.

Казалось, само провидение было на стороне Лжедмитрия I: 13 апреля 1605 г. умер царь Борис. Шестнадцатилетний сын Бориса Федор не смог удержать власть в своих руках. По приказу самозванца он вместе с матерью Марией был убит. Сестра, царевна Ксения, была пострижена в монахини.20 июня 1605 г. Лжедмитрий въехал в Москву «торжественно и пышно. Впереди поляки, литаврщики, трубачи, дружина всадников, пищальщики, колесницы, заложенные шестернями, верховые лошади царские, богато украшенные, далее барабанщики, полки россиян, духовенство с крестами и Лжедмитрий на белом коне в одежде великолепной в блестящем ожерелье ценою 150.000 червоных, вокруг его 60 бояр и князей, за ними дружина литовская, немцы, казаки и стрельцы. Звонили все колокола московские, улица была заполнена бесчисленным множеством народа» /10, с.122/.

Но, несмотря на попытки казаться милостивым и щедрым с помощью введения некоторых реформ, самозванцу долго не удалось удержаться на троне. Засилие поляков вызвало недовольство в общественных кругах и 17 мая 1606 г. в Москве вспыхнуло восстание, приведшее к гибели Лжедмитрия I. Один из организаторов восстания князь В.В. Шуйский, «льстивый царедворец Иоаннов, сперва явный неприятель, а потом льстивый угодник и все еще тайный зложелатель Борисов» /11, с.1/ был избран царем. Это вызвало всплеск недовольства и прошел слух, что Дмитрий жив, собирает войско, во главе которого встал Иван Болотников. В Стародубе появился новый самозванец - Лжедмитрий II., который даже внешне не походил на Лжедмитрия I. Вокруг него стало собираться войско. В 1608 г. Лжедмитрий II и его войско расположились в Тушино. В Тушинском лагере ведущее место занимали поляки, влияние которых особенно усилилось с приходом войска Яна Сапеги.

Благодаря умным действиям М.В. Скопина-Шуйского Тушинский лагерь распался. Самозванец бежал в Калугу. 17 июня 1610 г. В. Шуйский был свергнут с престола. Власть в столице перешла к Боярской Думе во главе с семью боярами - «Семибоярщина».

Положение еще более осложнилось стремление некоторых бояр посадить на русский престол польского королевича Владислава. 21 сентября 1610 г. Москву заняли войска польских интервентов. Действия поляков вызвали возмущение. Во главе антипольского движения стали рязанский воевода Т. Ляпунов, князья Д. Пожарский и Д. Трубецкой. В это же время появился и третий самозванец - Лжедмитрий III, но его самозванство стало очевидным и его арестовали. Благодаря патриотически настроенным силам к концу 1612 г. Москва и ее окрестности были полностью очищены от поляков. Попытки Сигизмунда, который стремился занять русский престол, изменить ситуацию в свою пользу, ни к чему не привели. М. Мнишек, ее сын от Лжедмитрия II и И.Заруцкий были казнены.

В 1613 г. с воцарением Михаила Романова началась новая династия, которая и положила конец «смертному времени»

Время Смуты Карамзин описывает как «ужаснейшее из явлений в своей истории» /10, с.71/. Он видит причины Смуты в «неистовом тиранстве 24 лет Иоанновых, в адской игре Борисова властолюбия, в бедствиях свирепого голода и всемерных разбоях (ожесточениях) сердец, разврате народа - всем, что предшествует ниспровержением государств, осужденных провидением на гибель или мучительное возрождение» /10, с.72/. Таким образом, даже в этих строках чувствуется монархическая тенденциозность и религиозный провиденциализм автора, хотя мы не можем упрекать в этом Карамзина, так как он ученик и одновременно учитель своей эпохи. Но, несмотря на это, нам до сих пор интересен тот фактический материал, который он поместил в свою «Историю…» и его взгляды на «историю» начала XVII, преломленные в XIX в.

Н.М. Карамзин выставляет и отстаивает на протяжении всего своего повествования только единственную линию событий, в которой он, по-видимому, был полностью уверен: царевич Дмитрий был убит в Угличе по приказу Годунова, которому «царский венец мерещился во сне и наяву» /10, с. 71/ и что царевичем Дмитрием назвался беглый монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев (официальная версия Бориса Годунова). Карамзин считает, что «мысль чудная» «поселилась и жила в душе мечтателя в Чудовом монастыре и путем к осуществлению этой цели была Литва. Автор считает, что уже тогда самозванец полагался на «легковерие русского народа. Ведь в России венценосец считался земным Богом» /10. с.74/.

В «Истории государства Российского» Карамзин дает резко отрицательную характеристику Борису Годунову как убийце царевича Дмитрия: «надменный своими достоинствами и заслугами, славою и лестью Борис смотрел еще выше и с дерзким вожделением. Престол казался Борису райским местом /9, с.74/. Но ранее, в 1801 г. Карамзин печатал в «Вестнике Европы» статью «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице», в которой довольно подробно говорилось о правлении Годунова. Карамзин тогда еще не мог безоговорочно согласиться с версией убийства, он тщательно обдумывал все аргументы «за» и «против», стремясь понять характер этого государя и оценить его роль в истории. «Если бы Годунов, - размышлял писатель, - не убийством себе очистил путь к престолу, то история назвала бы его славным царем». Стоя у гробницы Годунова Карамзин готов отвергнуть обвинения в убийстве: «Что, если мы клевещем на сей пепел, несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмысленно или враждебно?» /43, с.13/. В «Истории…» Карамзин уже ничего не ставит под сомнение, так как следует поставленным задачам и заказу государя.

Но можно быть уверенным в одном: в той решающей роли, которую сыграла Речь Посполитая в выдвижении «названного» Дмитрия на Московский престол. Здесь у Карамзина можно разглядеть идею заключения унии между Речью Посполитой и Московским государством: «еще никогда так близко, после побед Стефана Батория, Речь Посполитая не подходила к Московскому трону». Лжедмитрий I, «имея наружность некрасивую, заменял сию невыгоду живостью и смелостью ума, красноречием, осанкою, благородством» /10, с. 76/. И, действительно, нужно быть достаточно умным и хитрым, чтобы (учитывая все вышеперечисленные версии о происхождении Лжедмитрия), придя в Литву добраться до Сигизмунда и использовать пограничные споры между Борисом Годуновым и Константином Вишневецким, «честолюбие и легкомысленность» /10, с.80/ Юрия Мнишка. «Должно отдать справедливость уму Разстричи: предав себя иезуитам, он выбрал действеннейшее средство одушевить ревностью беспечного Сигизмунда» /10, с.79/. Таким образом, «названный» Дмитрий нашел свою поддержку в светском и духовном мире, обещая всем участникам этой авантюры то, чего они больше всего желали (иезуиты - распространения католичества в России, Сигизмунду III с помощью Москвы очень хотелось вернуть шведский трон, а Юрия Мнишка все авторы называют (не исключение и Н.М. Карамзин) описывают как «тщеславного и дальновидного человека, очень любившего деньги, отдавая дочь свою Марину, подобно ему честолюбивую и ветреную» /10, с.81/ замуж за Лжедмитрия I , составил такой брачный контракт, который не только покрыл бы все долги Мнишка, но и обеспечил бы его потомков в случае провала всего запланированного).

Но на протяжении всего повествования Н.М. Карамзин в одно и тоже время называет Лжедмитрия «ужаснейшим явлением в истории России» /10, с.7/.

В это же время «Московское правительство обнаружило излишний страх перед Речью Посполитой из опасения того, что за самозванца хотят стоять всею Польшей и Литвою» /52, с.170/. И это было первой из причин, почему многие князья (Голицын, Салтыков, Басманов) вместе с войском переходят на сторону Лжедмитрия. Хотя здесь возникает еще одна версия, что все это происходило по плану боярской оппозиции. Став царем, Дмитрий «угодив всей России милостями к невинным жертвам Борисова тиранства, старался угодить ей и благодеяниями общими…»/10, с.125/. Тем самым Карамзин показывает, что царь хочет угодить всем сразу - и вот в чем его ошибка. Лжедмитрий лавирует между польскими панами и московскими боярами, между православными и католичеством, не найдя себе ревностных приверженцев ни там, ни там.

После воцарения Дмитрий не выполняет обещаний, данных иезуитам, меняется его тон по отношению к Сигизмунду. Когда во время пребывания посла Речи Посполитой в Москве «отдали в руки царского дьяка Афанасия Ивановича Власьева письма, он, взяв его, подал государю и тихо прочитал его титул…Там не было написано «цесарю» /21, с. 48/. Лжедмитрий I даже не захотел его читать, на что посол ответил: «Вы на свой трон посажены с благосклонностью его королевской милости и поддержки нашего польского народа» /21, с. 49/.После чего все-таки конфликт был улажен. Таким образом мы впоследствии увидим, что Сигизмунд оставит Лжедмитрия.

Также Карамзин указывает, что первым врагом Лжедмитрия I был он сам, «легкомысленный и вспыльчивый от природы, грубый от плохого воспитания - надменный, безрассудный и неосторожный от счастья» /10, с.128/. Его осуждали за странные забавы, любовь к иноземцам, некоторую расточительность. Он был настолько уверен в себе, что даже прощал своих злейших врагов, и обличителей (князь Шуйский - глава последующего заговора против Лжедмитрия).

Неизвестно, какие цели преследовал Лжедмитрий, женясь на Марине Мнишек: может быть, он ее действительно любил, а может быть, это был лишь пункт договора с Юрием Мнишком. Этого не знает Карамзин, и, скорей всего, не узнаем и мы.

мая 1606 г. группой бояр был совершен переворот, в результате которого Лжедмитрий был убит. Бояре спасли Мнишков и польских панов, видимо, по договоренности с Сигизмундом, которому они говорили о решении низложить «царя» и «возможно, предложить престол Московский сыну Сигизмунда - Владиславу» /21, с.49/. Таким образом, идея унии вновь возникает, но мы знаем, что ей не суждено сбыться. Можно отметить из всего вышесказанного, что вся ситуация с Лжедмитрием I являет собой кульминацию могущества Речи Посполитой, тот момент, когда Речь Посполитая при благоприятных стечениях обстоятельств могла бы главенствовать в унии с Москвой.

Н.М. Карамзин описывает события Смутного времени достаточно тенденциозно, следуя государственному заказу. Он не ставит цель показать различные версии неоднозначных событий, и, наоборот, водит читателя в историю, в которой у последнего не должно остаться и тени сомнения в прочитанном. Карамзин своей работой должен был показать мощь и незыблемость Российского государства. И чтобы не ввергать читателя в сомнения, нередко навязывает свою точку зрения. И здесь можно поставить вопрос об однозначности позиций Карамзина при рассмотрении событий Смутного времени.

События Смутного времени очень многогранно

Трагические события в Угличе в 1591 г., появление якобы спасшегося царевича Дмитрия, роль Речи Посполитой в Смуте - все эти аспекты настолько противоречивы, что стали целью изучения многих авторов. Несомненно, события Смутного времени потрясли современников. Многие из них оставили свои воспоминания о пережитом, высказывая к нему свое отношение. Все это нашло отражение в многочисленных летописях, хронографах, сказаниях, житиях, плачах и других письменных источниках.

Интерес представляет мнение современников событий Смутного времени. Разработкой этого вопроса занималась Л.Е. Морозова, кандидат исторических наук, которая рассмотрела ряд работ участников этих событий и пришла к выводу, что «содержание их значительно отличается друг от друга. Чтобы определить, чьи события ближе к правде, необходимо выяснить личность писавшего, его симпатии и антипатии» /49, с.3/. Авторы произведений, будучи участниками событий «своими сочинениями пытались воздействовать на окружающих, давая оценку происходящему в соответствии со своими политическими убеждениями» /40,с. 4/, не забывая и прославляя при этом себя. Произведение, рассматриваемое Л.Е. Морозовой и представляющие интерес для изучения личности Лжедмитрия I, являются: «Сказание о Гришке Отрепьеве». Точное время создания и его автор неизвестны. Цель его - опорочить Бориса Годунова, и «автор, желая очернить царя, не слишком заботился об исторической правде» /49 с.21/. Автор сразу называет самозванца Григорием Отрепьевым, беглым монахом, который «дьявольским наущением и еретическим умышлением» назвался именем царевича. Эту же версию, то есть то, что Лжедмитрий I был Григорием Отрепьевым, проводит и «Повесть како отмсти» и ее редакция, «Повесть како восхити», прославляющая В.Шуйского и порочащая Б. Годунова. В другом произведении Л.Е. Морозова отмечает, что «автор «Истории в память сущей» не приписывает Борису Годунову смерти царя Федора и восшествие его на престол считает вполне законным, поскольку многие хотели, чтобы он стал царем» /49, с.30/. Самозванец Гришка Отрепьев и «автор склонен обвинять в создании самозванческой авантюры поляков. По его мнению, они также были обмануты, как и многие простые русские люди. Виноваты же были те представители правящего класса, которые знали, что Дмитрием назвался Гришка Отрепьев: Марфа Нагая, Варвара Отрепьева и т.д.» /49, с.33/.

Таким образом, рассматривая произведения периода Смуты, можно сделать вывод, что их авторы могли быть очевидцами событий либо сами являлись их непосредственными участниками и отношения авторов к тем или иным событиям и к тем или иным лицам постоянно менялось, в зависимости от изменения ситуации в стране. Но общим для них было идея того, что Лжедмитрий I - это Григорий Отрепьев.

Весьма противоречивые сведения об убийстве царевича Дмитрия в Угличе, о личности Лжедмитрия 1 и о роли Речи Посполитой в Смуте содержатся в работах иностранных авторов, участников и свидетелей событий. На характер этих работ также наложился отпечаток политики и личности авторов.

Так, например, в работе француза-наемника, отставного капитана гвардии Лжедмитрия I, Жак Маржерета «Состояние Российской империи и великого княжества Московского» автор убеждает своих читателей, что Борис Годунов, «хитрый и весьма сметливый», выслал Дмитрия в Углич - «город, удаленный на 180 верст от Москвы…Как считают мать и некоторые другие вельможи, ясно предвидя цель, к которой стремился и зная об опасности, которой младенец мог подвергнуться, потому что уже стало известно, что многие из вельмож, отправленные в ссылку, были отравлены в дороге, изыскали средство подменить его и поставить другого на его место. Таким образом, Маржерет выдвигает новую версию, что Дмитрий был подменен, и когда Борис Годунов послал в Углич убийцу, последний убил ребенка и подложный принц был похоронен весьма скромно» /22, с. 234/. После восстания в Москве против Лжедмитрия I, Маржерет верит слухам, что царь не умер, а смог спастись и приводит ряд фактов в пользу этой версии. Далее Жак Маржерет приводит ряд доводов, что в Угличе был убит не Дмитрий, а другой мальчик. И заканчивает автор свое произведение следующими словами: «И я заключаю, что если бы Дмитрий был самозванцем, то было бы достаточно сказать чистую правду, чтобы сделать его ненавистным для каждого, что если он чувствовал себя виноватым в чем-либо, он с полным основанием склонен был поверить, что вокруг него замышляются и строятся козни и измены, о которых он был в достаточной мере осведомлен и мог предотвратить их с большой легкостью. Посему я считаю, что раз ни при его жизни, ни после его смерти не удалось доказать, что он - это некто другой, далее - по подозрению, которое питал к нему Борис, далее по разногласиям в мнении о нем, далее по уверенности и другим бывшим у него качествам, невозможным для подложного и узурпатора, и также по тому, что он был уверен и чужд подозрений, я заключаю, что он был истинный Дмитрий Иванович, сын Ивана Васильевича, прозванного Грозным» /22, с.286/.

Помимо собственных наблюдений, Маржерет использовал сведения, полученные из бесед с крупнейшими чиновниками государственного аппарата России. Данную работу в своей «Истории...» использовал и Карамзин, хотя он не обратил внимания на версию Маржерета о спасении Дмитрия.

Некоторые сведения об интересующих нас событиях дает Джером Горсей, посланник английской королевы в Москве, в своей работе «Сокращенный рассказ или мемориал путешествий», написанной в 90-гг XVI в. Джером Горсей кратко описывает события начала XVII в., он повествует, что Дмитрий был убит в результате заговора, «и угасло в крови потомство кровожадной династии» /20, с. 219/.Автор рассказывает, что оказавшись в ссылке в Ярославле, он был разбужен однажды ночью Афанасием Нагим, рассказавшим, что царевича Дмитрия зарезали в Угличе, а его мать отравили. Горсей дает Нагому снадобье от яда, после чего «караульные разбудили город и рассказали, как был убит царевич Дмитрий» /19, с.130/.Человек, занявший трон, по мнению Гарсея, был самозванцем; о его происхождении Горсей умалчивает. Он считает, что всю эту авантюру затеяли поляки. «Поляки считали нового царя, князя Василия, своим вассалом, требовали от него через герольда изъявить покорность короне польской и признания их прав на вновь завоеванной и присоединенной к их королевству монархии и княжества всея Руси. Они не хотели сразу и без борьбы отказаться от присвоенных ими прав, так как имели в запасе еще много Дмитриев с притязаниями на Московский престол. Поляки ковали железо, пока оно горячо и рассчитывали на поддержку среди утомленных бояр и простого народа» /20, с.223/. Таким образом он проводник официальной версии. Следует отметить, что его работой также пользовался Карамзин при написании своей «Истории…».

Из вышесказанного можно сделать вывод, что иностранцы (Жак Маржерет, Джером Горсей), будучи свидетелями и косвенными участниками событий, связанных с убийством Дмитрия и последующими событиями Смутного времени дают противоречивые оценки и версии

В противовес «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, создал свою «Историю России с древнейших времен» буржуазный историк С.М. Соловьев. Он разработал свою версию Смуты в Московском государстве. Критически сопоставив данные «Нового летописца» и «Угличского следственного дела» об обстоятельствах смерти царевича Дмитрия в 1591 г., С.М. Соловьев указывает на многочисленные несообразности и противоречия, содержащиеся в следственном деле. В результате он приходит к выводу, что Дмитрий был убит по приказу Бориса Годунова, как об этом говорится в «Новом летописце», а следственное дело было подтасовано в угоду Бориса Годунова. Версий же о подмене и спасении он вообще не касался, так как считал их совершенно несостоятельными.

Начало Смуты, по мнению исследователя, было положено боярством, интриговавшим против Бориса Годунова. «Он пал вследствие негодования чиноначальников Русской земли» /65, с. 387/. Выдвижение нового самозванца произошло по инициативе бояр, которые хотели использовать его как простое орудие в своей борьбе с Годуновым, а затем избавится от него. Польские магнаты и иезуиты начали помогать самозванцу уже позднее, когда он оказался за границей. Разбирая запутанный вопрос о происхождении Лжедмитрия I и склоняясь к тому, чтобы отождествить самозванца с Григорием Отрепьевым, С.М. Соловьев отмечал, что «…вопрос о происхождении первого Лжедмитрия такого рода, что способен сильно тревожить людей, у которых фантазия преобладает. Романисту здесь широкий простор, он может сделать самозванцем кого ему угодно, но историку странно срываться с твердой почвы, отвергать известие самой вероятное и погружаться во марк, из которого нет для него выхода, ибо он не имеет право, подобно романисту, создать небывалое лицо. Сделавши Лжедмитрия математическим иксом, неизвестным, историк навязывает себе другое таинственное лицо - Григория Отрепьева, от которого отделаться легко нельзя, ибо что-нибудь, да заставило историков остановиться именно на этом монахе, существование которого отрицать нельзя; историк не может отказаться от уяснения роли этого монаха, не может не остановится на.том, как это случилось, что Лжедмитрий, будучи отдельным лицом от Григория Отрепьева, не показал этого Отрепьева Московскому народу, и этим сразу не смыл с себя пятно, которое лежало на нем и во мнении тех, которые признавали истинного царевича и под видом Григория Отрепьева, пятно расстриги, самовольно свергнувшего с себя иноческий, ангельский образ» /65, с.390/.

О некоторых личностных качествах самозванца С.М. Соловьева отзывался с симпатией, видя в нем талантливого человека, введенного в заблуждение другими людьми, стремящимися использовать его в своих политических целях ... «Лжедмитрий не был сознательный обманщик. Если бы он был обманщик, а не обманутый, чего бы ему стоило сочинить подробности своего спасения и похождений? Но он этого не сделал? Что он мог объяснить? Могущественный люди, его подставлявшие, разумеется, были так осторожны, что не действовали непосредственно. Он знал и говорил, что некоторые вельможи спасли его и покровительствуют, но имени их он не знает» /68, с.403/. С.М. Соловьеву импонировали доброжелательный нрав Лжедмитрия I, его сообразительность в государственных делах, страстная любовь к Марине Мнишек. Автор первый среди историков выдвинул мысль, что бояре, выдвинув Григория Отрепьева на роль самозванца, сумели настолько внушить ему мысль о его царственном происхождении, что он сам уверовал в ту мистификацию и в своих мыслях и поступках не отделял себя от царевича Дмитрия.

Таким образом, согласно С.М. Соловьеву, Смута началась боярской интригой, в которую втянулась и Речь Посполитая, преследуя свои цели, а во главе этой интриги, играя роль марионетки, под именем Дмитрия был поставлен Григорий Отрепьев.

Похожей точки зрения придерживался и историк В.О. Ключевский. Он отмечает в своем курсе «Русской истории», что Лжедмитрий I «был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве» /38, с.30/, указывая тем самым, что организаторами самозванческой интриги были московские бояре. В.О. Ключевский, размышляя о личности самозванца, не утверждает категорически, что это был именно Отрепьев, как это делает Н.М. Карамзин. «…Этот неведомый кто-то, воссевший на престол после Бориса, возбуждает большой анекдотический интерес. Его личность до сих пор остается загадочной, несмотря на все усилия ученых разгадать ее. Долго господствовало мнение от самого Бориса, что это был сын Галицкого мелкого дворянина Юрий Отрепьев, в иночестве Григорий. Трудно сказать, был ли первым самозванцем этот Григорий или другой» /38, с. 30/. Вопрос о том, как получилось то, что Лжедмитрий I «…держался как законный природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении» /38, с.31/ автор оставляет нераскрытым. «Но как сложился у Лжедмитрия такой взгляд на себя, это остается загадкой не столько исторической, сколько и психологической» /38, с.31/. Рассуждая о смерти царевича Дмитрия в Угличе, В.О. Ключевский отмечает, что «…трудно предположить, чтобы это дело сделалось без ведома Бориса, подстроено было какой-нибудь чересчур услужливой рукой, которая хотела сделать угодное Борису, угадывая его тайные желания» /38, с.28/. Таким образом, можно отметить, что в отличие от Н.М. Карамзина, С.М. Соловьев и В.О. Ключевский не были столь категоричны в своих суждениях насчет личности Лжедмитрия I как Отрепьева. И считали, что главными виновниками интриги были русские бояре, а не Речь Посполитая.

Исследованием Смуты занимался и Н.И. Костомаров в своей работе «Смутное время в Московском государстве в начале XVII столетия». Автор разделяет версию убийства царевича Дмитрия по приказу Бориса Годунова. «Его беспокоил ребенок Димитрий…Он был рожден от восьмой жены… И сын, рожденный от такого брака, не был законным. Сначала Борис хотел воспользоваться этим обстоятельством и запретил молиться о нем в церквах. Сверх того, по приказанию Бориса был распространен с умыслом слух, что царевич злого нрава, с удовольствием смотрит, как режут баранов. Но скоро Борис увидел, что этим не достигнешь цели: слишком тяжело было убедить московский народ, в том, что царевич незаконнорожденный и потому не может претендовать на престол: для московских людей он был все-таки сын царя, кровь его и плоть. Видно, что русский народ признавал за Димитрием право царствовать…Борис, попытавшись и так, и сяк, отстранить Димитрия от будущего воцарения, убедился, что нельзя вооружить против него русских. Не было для Бориса другого выхода: либо Димитрия сгубить, либо самому со дня на день ждать гибели. Человек этот уже привык не останавливаться перед выбором средств» /42, с. 137/. Таким образом, Дмитрий был убит по приказу Бориса Годунова. Здесь Костомаров дублирует версию Карамзина, Соловьева и Ключевского. Следовательно, Лжедмитрий был самозванцем, но Костомаров не ассоциирует самозванца с именем Григория Отрепьева. «Со времени появления Димитрия царь Борис вел против него борьбу таким способом, какой только мог быть наиболее выгоден…: исподволь распространялись слухи, что новоявленный Димитрий в Польше - Гришка Отрепьев, расстрига, беглый монах из Чудова монастыря» /42, с. 118/. Борис уверял всех, что Дмитрия нет на свете, а в Польше какой-то обманщик и он не боится его. Значит, по Костомарову, Борис не знал истинного имени самозванца, и для успокоения народа стал сам распространять слухи. Н.И. Костомаров считает, что место, где появились слухи о самозванце - польская Украина, которая была в это время - «обетованной землей удали, отваги, смелых затей и предприимчивости. И всякий, кто бы в Украине не назвался именем Димитрия, мог бы рассчитывать на поддержку: дальнейший успех зависел от способностей и умения вести дело» /42, с.55/. Автор замечает, что интрига зародилась в голове и самого самозванца, и отмечает, что «это был перехожий калика, странник, который говорил, что он вышел из Московской земли» /42, с.56/. Самозванец был достаточно умным и хитрым, чтобы обмануть польских панов и использовать желания их по отношению к Москве в своих интересах. Хотя автор оставляет «пока нерешенным вопрос о том, считал ли он (Лжедмитрий) себя настоящим Дмитрием или был сознательным обманщиком» /41, с.630/.

Н.И. Костомаров полагает, что Речь Посполитая ухватилась за самозванца с целями политического ослабления России и ее подчинения папству. Именно ее вмешательство придало Смуте такой тяжелый характер и такую продолжительность.

Далее, рассматривая историографию Смутного времени, следует отметить петербургского ученого Сергея Федоровича Платонова. Из более чем ста его работ половина, по крайней мере, посвящена именно русской истории рубежа XVI-XVII вв. С.Ф. Платонов считает, что «причины Смуты, несомненно, летали в столько же в самом московском обществе, сколько же и вне его» /53, с.258/. По вопросу смерти царевича Дмитрия Платонов не становится ни на сторону официальной версии нечаянного самоубийства, ни на сторону обвинителя Бориса Годунова в убийстве. «Помня возможность происхождения обвинений против Бориса и соображая все сбивчивые подробности дела, нужно в результате сказать, что трудно и пока рискованно настаивать на самоубийстве Дмитрия, но в тоже время нельзя принять господствующее мнение об убийстве Дмитрия Борисом… Огромное количество темных и неразрешенных вопросов заключается в обстоятельствах смерти Дмитрия. До тех пор, пока они не будут разрешены, обвинения против Бориса будут стоять на очень шаткой почве, и он перед нами и судом будет не обвиняемым, а только подозреваемым…» /53, 265/.

Автор считает, что «Самозванец был действительно самозванец, и притом московского происхождения. Олицетворяя собой идею, бродившую в московских умах во время царского избрания 1598 г. и снабженный хорошими сведениями о прошлом подлинного царевича, очевидно, из осведомленных кругов. Самозванец мог достичь успеха и пользоваться властью только потому, что его желали привлечь владевшие положением дел бояре» /52, с.162/. Следовательно, С.Ф. Платонов полагает, что «в лице самозванца московское боярство попробовало еще раз напасть на Бориса» /53, с.286/. Рассуждая о личности самозванца, автор указывает на различные версии авторов и этот вопрос оставляет открытым, но подчеркивает тот бесспорный факт, что «Отрепьев участвовал в этом замысле: легко может быть, что роль его ограничивалась пропагандой в пользу самозванца». «За наиболее верное также можно принять и то, что Лжедмитрий I - затея московская, что это подставное лицо верило в свое царское происхождение и свое восшествие на престол считало делом вполне правильным и честным» /53, с.286/.

Платонов не придает ей большого внимания роли Речи Посполитой в самозванческой интриге и указывает на то, что «в целом польское общество сдержанно относилось к делу самозванца и не увлекалось его личностью и рассказами…Не верили самозванцу лучшие части польского общества, не верил ему и польский сейм 1605 г., который запретил полякам поддерживать самозванца… Хотя король Сигизмунд III и не держался тех постановлений сейма, однако он сам не решался открыто и официально поддерживать самозванца» /53, с.287/.

Таким образом, С.Ф. Платонов отвергает категоричность Карамзина в отношении Бориса Годунова как злодея и несомненного убийцу Дмитрия, а так же ставит под сомнение отождествление самозванца с Отрепьевым.

Более поздние авторы, изучая период Смутного времени, опирались на своих предшественников, но также выдвигали свои версии.

Практически, всю свою творческую жизнь разработке вопросов, связанных со «Смутным временем» посвятил современны историк Р.Г. Скрынников. Этой проблематике он посвятил многочисленные исследования и монографии.

Р.Г. Скрынников склоняется к официальной версии нечаянного самоубийства Дмитрия. Автор приводит в доказательство своей версии то, что Дмитрий действительно болел эпилепсией, а в момент припадка он забавлялся с ножичком. Автор опирается на свидетельства очевидцев происшествия, «которые утверждали, что царевич напоролся на нож» /61, 17/. По его мнению, даже небольшая рана могла привести к летальному исходу, «так как на шее непосредственно под кожным покровом находится сонная артерия и яремная вена. При повреждении одного из этих сосудов летальный исход неизбежен» /61, с.19/. А после смерти Дмитрия Нагие сознательно распространили слух о том, что царевича зарезали подосланные Годуновым люди. Р.Г. Скрынников считает, что «оживление толков о Дмитрии едва ли стоит связывать с заговором Романовых… Если бы слухи о царевиче распространял то или иной боярский круг, покончить с ним для Годунова было бы нетрудно. Трагедия положения заключалась в том, что молва о спасении сына Ивана Грозного проникала в народную толпу и потому никакие гонения не могли искоренить ее» /61, с.20/. «Имя Дмитрия, по-видимому, оживила борьба за трон и вызванный ею полет страсти» /62, с.30/. Автор подчеркивает, что самозванец и Григорий Отрепьев - одно и тоже лицо. «Разоблачению предшествовало самое тщательное расследование, после которого в Москве объявили, что имя царевича принял беглый чернец Чудова монастыря Гришка, в миру - Юрий Отрепьев» /60, с.81/. И «именно на службе у Романовых и Черкасских сформировались политические взгляды Юрия Отрепьева…Но также множество признаков указывает на то, что самозванческая интрига, родилась не на подворье Романовых, а в стенах Чудова монастыря. В то время Отрепьев уже лишился покровительства могущественных бояр и мог рассчитывать только на свои силы» /60, с.41/. Р.Г. Скрынников считает, что «трудно представить себе, что чернец дерзнул сам по себе выступить с претензией на царскую корону. Скорей всего, он действовал по подсказке людей, оставшихся в тени» /62, с.60/. Но сам самозванец явился в Литву, не имея достаточно обдуманной и правдоподобной легенды о своем спасении, следовательно, ему на родине подсказали одну только мысль о царственном происхождении /62, с.57/.

Много внимания Р.Г. Скрынников уделяет роли Речи Посполитой в развитии Смуты. Он считает, что именно польское вмешательство послужило внешним толчком для развития гражданской войны в России.

Одной из наиболее интересных и неисследованных большинством авторов российских, как дворянской и буржуазной историографии, так и современной, является мысль о том, что Лжедмитрий I был настоящим царевичем, который каким-то образом был спасен. Об этом свидетельствует Жак Маржерет и ряд других иностранных авторов. Эта версия была положена в основу некоторых исторических повествований. Таковой является книга Эдуарда Успенского, который отстаивает версию подмены царевича дворовым мальчиком. Его случайно встретил истинный Дмитрий, возвращаясь с обедни и в порыве невменяемости всадил игрушечный кинжальчик мальчику в горло. Настоящего Дмитрия увезли и спрятали, а по Угличу разнеслась весть, что Дмитрия убили дьяки.

Мы, конечно, понимаем, что в литературном повествовании очень много вымысла. Здесь большую роль играют не источники и факты, а фантазия автора. Но версия все равно является интересной и подталкивает на размышления о том, что может быть, Дмитрия смогли уберечь.

Вопрос о подлинности Дмитрия, который объявился после смерти Бориса Годунова, изучали не только историки, но и люди, занимающиеся ясновидением. Кроме того, медицинская диагностика, выполнявшаяся над портретом Лжедмитрия I и царевича, достаточно убедительно наводит на мысль о том, что они - одно лицо /69, с.82-83/. Действительно, если внимательно посмотреть на икону Дмитрия Угличского и прижизненный портрет Лжедмитрия I , то можно найти много схожих черт. Но существующих, более - менее достоверных изображений явно недостаточно для построения антропологической модели и идентификации личности в контексте возрастных изменений.

Нельзя не учитывать еще один факт, кардинально меняющий версию о спасении Дмитрия. Практически, все авторы, описывающие трагические события 1591 г. пишут о том, что царевич болел эпилепсией или «падучей болезнью». Официальная версия смерти царевича Дмитрия построена на том, что именно эта болезнь явилась причиной несчастного случая. Н.М. Карамзин также указывает на эту болезнь в своей «Истории…». И если это правда, то именно это заболевание может служить опровержением версии того, что царевич Дмитрий и Лжедмитрий I одно лицо. Поскольку эпилепсия - эта болезнь хроническая /27, с.201/, и на протяжении всей жизни человек будет ею страдать. Но по описанию, у Лжедмитрия I нет и намека на припадки. Версию о том, что эпилепсия у царевича была излечена можно сразу исключить, так как медицина в XVI. была далеко от современной, а царевич страдал тяжелой формой недуга. По описанию же Н.М. Карамзина, равно как и других авторов, Лжедмитрий I был в прекрасной физической форме, являлся прекрасным наездником «и собственною рукою в присутствии двора и народа бил медведей; сам испытывал новее пушки и стрелял из них с редкой меткостью…» /27, с.208/. Это опровергает тождественность Лжедмитрия I и Дмитрия. Если бы Дмитрий и дожил до двадцатилетнего возраста, то явно бы не годился на роль правителя государства.

Но здесь встает и другой вопрос: не была ли эта болезнь придумана следственной комиссией Шуйского для оправдания несчастного случая? Ведь до следствия упоминаний о болезни царевича нет. К сожалению, сейчас на этот вопрос нет ответа. Можно строить множество догадок, версий, но они будут порождать все новые вопросы, на которые историки смогут ответить лишь в будущем.

Подводя итоги, надо подчеркнуть, что версий о личности названного Дмитрия и о роли Речи Посполитой в событиях Смуты существует множество, и нередко они кардинально противоположны. Но, несмотря на то, что период Смуты и личность Лжедмитрия I были объектом изучения многих историков, все равно остается много непонятного и сомнительного. Н.М. Карамзин стал практически первым историком, который ясно, опираясь на многочисленные источники, создал свою концепцию изучаемых событий, и именно от его работы отталкивались многие другие ученые, несмотря на то, что его версия постоянно подвергалась критике.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«История государства Российского» Н.М. Карамзина - это памятник целой эпохи, нескольких культурных поколений - одна из ярчайших форм соединения времен IX в. - XVII вв. Истории, XVIII - XIX вв. Историка, XIX - XX вв. Читателя.

Сейчас мы пребываем в веке Читателя, но имеем замечательную возможность окунуться в век Истории и в век Историка. Чему я и последовала, пройдя долгий, но очень увлекательный путь по истории Речи Посполитой и Московского княжества второй половины XVI - начал XVII вв. Весь этот период Н.М. Карамзин посвятил отношениям Московского государства с Речью Посполитой, крупным и грозным государственным образованием, появившемся на западной границе Руси после Люблинской унии 1569 г.

В ходе написания данной дипломной работы была достигнута цель по выявлению методов исследования, применяемых Н.М. Карамзиным при написании «Истории государства Российского», его источников, степени объективности его подхода к истории Речи Посполитой в связи с Российской историей конца XVI - начала XVII вв., а также исследование субъективного взгляда историографа на историю Речи Посполитой.

В результате проведенного исследования можно утверждать, что в первой четверти XIX в. «История государства Российского» Н.М. Карамзина стала самым крупным программным документом формировавшегося в России историзма. Историзм открывал принцип постоянного изменения, развития и совершенствования человеческого общества, порождал понимание места каждого народа в истории человечества, своеобразие культуры каждой нации, особенности каждой нации и национального характера. Историзм Карамзинского сочинения появился прежде всего в рассмотрении истории Русской земли как «процесса становления, хотя и осложненного тягчайшими длительными испытаниями единого могучего государства, занявшего свое место в ряду других государств мира». Политические убеждения и историческая концепция Карамзина обусловили его сосредоточенность на изображении князей, царей, государства. Цельность труду Карамзина придала концепция, в которой определяющую роль играла идея самодержавия как главного фактора русского исторического процесса. Эта идея пронизывает все страницы «Истории…», иногда она раздражающе-назойлива, подчас кажется примитивной. Основа концепции Карамзина восходила к тезису Монтескье о том, что огромное государство может иметь только монархическую форму правления. Карамзин идет дальше - не только монархия, но и самодержавие, то есть не только единоличное наследованное правление, но неограниченная власть просто человека, который может быть даже избран на трон. Главное, чтобы было «истинное самодержавие», то есть неограниченная власть лица, обличенного высокими полномочиями, строго и неукоснительно соблюдающего проверенные временем или продуманно принятые новые законы, придерживающегося нравственных правил, заботящегося о благе подданных. Этот идеальный самодержец должен воплощать истинное самодержавие «как важнейший фактор государственного порядка и благоустройства», Таким образом русский исторический процесс по Карамзину - это медленное, порой зигзагообразное, но неукоснительное движение к такому самодержавию. И порой историограф отступает от истины, спасая свою любимую монархическую концепцию

В выработке жанра для написания «Истории государства Российского» Н.М. Карамзин опирался на национальную традицию. И тут решающую роль сыграла летопись с ее жанровой особенностью - синкретизмом.

Карамзину принадлежит заслуга в предании гласности важнейших документов: списков Суздальской летописи - Хлебниковской и Ипатьевской, Синодальной рукописи Кормчей книги, Судебника Ивана Грозного и других источников. Но в текст работы вошли только те отрывки документов, которые гармонично входили в общую картину работы. Иные части источников, подтверждающие концепцию Карамзина, вошли в «Приложении» к томам «Истории…».

Важной концептуальной базой, на которой создавалась «История государства Российского», стал провиденциализм и чрезмерное морализаторство историка. Карамзин - моралист стремился найти в прошлом факты, характеры исторических лиц, их поступки, интерпретация которых звучала бы нравоучительно для современности. В этом одна из своеобразных черт карамзинкого миропонимания. Видя в поступках прошлого проявление страстей, неизбежных для человеческого характера, историограф стремился дать им объяснение, мотивировать их в положительном или отрицательном (с точки зрения собственных нравственных убеждений) смысле. «История государства Российского» наполнена борьбой, страстями, победами и поражениями добра и зла.

Важной особенностью «Истории» является то, что Карамзин выступил здесь и как историк и как художник… Его сочинения - синтез аналитического и художественного понимания истории. Идеалы Карамзина - художника воплощены в занимательности повествования, которой он добивался, показывая события величественные, характеры - героические, факты, которые можно было бы представить как пышное театральное действо, в котором исторические лица похожи на актеров, выступая то с монологами, то в хоре. Реальные последствия таких фактов уже не имели значения. В силу своей замечательности эти факты как бы заслоняли другие, подчас более существенные для исторического процесса, но менее ярких. В таких случаях в истории писатель-художник занимал место ученого-историка, художественное начало побеждало научное.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что «История государства Российского» имеет как плюсы, так и минусы, что учитывалось при анализе истории взаимоотношений Московского государства и Речи Посполитой периода Ливонской войны и Смуты.

Периоды Ливонской войны и Смутного времени были сопряжены с постоянными войнами, в ходе которых решались такие важные проблемы, которые уже не нельзя было решить дипломатическим путем. Одним из таких вопросов был спор о белорусских и украинских землях, которые оба государства считали своей исконной территорией, а другой - выход Московского государства к Балтийскому морю и, следовательно, к Западной Европе, чему Речь Посполитая ставила барьер, обрекавший Москву на медленную стагнацию и культурный застой.

В период Ливонской войны и Смуты Н.М. Карамзин уделяет особое внимание стремлению правителей Речи Посполитой и Московского государства к унии. Еще Иван IV после смерти Сигизмунда II хотел сесть сам на трон Речи Посполитой. К чему автор «Истории…» высказывает негативное отношение, считая, что кровожадного московского царя не исправят никакие законы. Когда же Стефан Баторий предлагал свой проект унии двух государств при царе Федоре Иоанновиче, Историограф выражает свою разочарованность недальновидностью московских бояр, отклонивших этот проект. Эта позиция отображает взгляды Карамзина-монархиста, считавшего идеальным правителем просвещенного монарха, каким ни Иван Грозный, ни его сын Федор не являлись. Хорошего, умного, дальновидного правителя он видит в Стефане Батории, описанию которого он уделяет много внимания в своем повествовании. Несмотря на то, что польский король - враг России, Карамзин, не теряя свойственного ему патриотизма, восхищался Баторием и ставил его в пример московскому правителю. Иван IV, по описанию Карамзина, наоборот, представляет собой редкий образец государя, щедро одаренного от природы умственными способностями и обнаружившим недюжинный талант правителя, но нравственно глубоко испорченного, полностью порабощенного своими страстями и потому обратившего всю унаследованную от предков сильную власть в орудие жестокой и бессмысленной тирании, имевшей разрушительное действие на некоторые стороны русской жизни.

Карамзин обвиняет Ивана IV не только в развязывании ненужной гражданской войны, но и в трусости. Историограф опирается здесь на отказ Ивана IV от дуэли со Стефаном Баторием. Но к этому факту можно подойти и с другой стороны, не обвинять Ивана IV в боязни дуэли, но отметить благоразумие человека, стоящего во главе государства. Если бы он согласился на дуэль, то совершил бы неблагоразумный поступок: ведь дуэль могла бы закончится гибелью московского государя, а остаться без правителя для государства, находящегося в состоянии войны - катастрофа. Следовательно, Иван IV поступил как истинный монарх и человек государственного ума. Из вышесказанного можно сделать вывод, что Н.М. Карамзин намеренно очерняет Ивана IV, который преступил законы и своим правлением отбросил Россию назад в ее развитии, так как последний не подходит под образ «истинного самодержца». На примере Ивана Грозного Карамзин показывает, каким не должно быть правление самодержца. Таким образом, к личности Ивана Грозного историограф отнесся необъективно.

Возвращаясь к идее унии, следует отметить, что попытки объединить два государства делались и после смерти Батория. Карамзин выступает как сторонник унии, но он не обращает внимания на тот факт, что модели развития государств были различны, и, более того, несовместимы. Речь Посполитая со своей шляхетской анархией была ориентирована на Запад, а Московское государство деспотического типа - на Восток.

Причиной Смутного времени, по версии Карамзина, было правление Ивана IV, а поводом - появление Лжедмитрия I. Здесь чувствуется, что историограф ограничен в своих взглядах и версиях различных событиях этого периода. Так, например, он безоговорочный сторонник версии убийства царевича Дмитрия по приказу Бориса Годунова, хотя в это время (первая четверть XIX в.) существовали и другие гипотезы. В описании Смуты Карамзиным чувствуется тенденциозность и провиденциализм автора. Но даже здесь Карамзин не упускает возможности восхитится смелостью и умом Лжедмитрия I, который, не являясь законным наследником престола, смог в короткие сроки занять его. Речь Посполитую историограф рассматривает как орудие в руках самозванца, былое могущетсво этоо государства, по мнению Карамзина, окончилось со смертью Батория

Визуальное сопоставление иконы Дмитрия Угличского с портретом Лжедмитрия I позволяет вывить их сходство, но обратным отождествлению Лжедмитрия с царевичем Дмитрием является факт болезни последнего эпилепсией, которая, даже если бы он дожил до двадцати лет, не позволило бы ему быть здоровым и умственно нормальным человеком.

Таким образом, в связи с этими противоречивыми позициями и недостатком информации вопрос о личности Лжедмитрия I остается открытым с надеждой на его будущее решение.

В работе Н.М. Карамзина «История государства Российского» мы можем проследить все взлеты и падения Речи Посполитой и Московского государства периода Ливонской войны и Смутного времени; взаимные разновременные тенденции к сближению. Описывая все события во многом тенденциозно и необъективно, Карамзин, тем не менее, не упускает самых мелких фактов и не преподносит свою «Историю» в легкой и непринужденной форме.

Мы не можем требовать от Н.М. Карамзина глубокого анализа истории Речи Посполитой, так как сам автор «Истории…» не ставил себе такую цель, а лишь включил в общее полотно истории Российского государства события, которые непосредственно связывали историю Московского государства с историю его западного соседа. Тем не менее, глубина, аргументированность и яркость моделирования событий у Н.М. Карамзина столь уникальны, что события истории Речи Посполитой де-факто приобретают в его изложении характер специального исследования.

Несмотря на то, что Н.М. Карамзин не ставил себе целью изучить детально историю Речи Посполитой, а лишь включил в общую картину истории Российского государства события, которые непосредственно связали Москву и ее западного соседа, яркость воспроизводимых событий историографом столь глубоки и уникальны, что события истории Речи Посполитой и российско-польских отношений де-факто приобретают в его изложении характер специального исследования.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ.

ИСТОЧНИКИ

1Карамзин Н.М Предисловие к «Истории государства Российского» // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.1, Кн. 1. - М.: Книга, 1986. - 691 с.

2Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.1, Кн.1. - М.: Книга, 1988. - 691 с.

Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.4, Кн.1. - М.: Книга, 1988. - 691 с.

Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.5, Кн.2. - М.: Книга, 1988. - 715 с.

Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.6, Кн.2. - М.: Книга, 1988. - 715 с.

Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.7, Кн.1. - М.: Книга, 198. - 691 с.

Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.8, Кн.2. - М.: Книга, 1988. - 715 с.

Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.9, Кн.3. - М.: Книга, 1988. - 732 с.

Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.10, Кн.3. - М.: Книга, 1988. - 732 с.

Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.11, Кн.3. - М.: Книга, 1988. - 732 с.

Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.12, Кн.3. - М.: Книга, 1988. - 732 с.

Карамзин Н.М. Из писем к П.А. Вяземскому. 1816-181826 // Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. - М.: Современник, 1982. - 351 с.

Карамзин Н.М. Мысли об истории // Карамзин Н.М. Избранные сочинения. Т.2. -М.-Л.:Художественный литература, 1964. -591 с.

Карамзин Н.М. Нечто о науках, искусствах и просвещении // Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. - М.: Современник, 1982. - 351 с.

Карамзин Н.М. Письма к И.И. Дмитриеву 1785-1826 // Избранные статьи и письма. - М.: Современник, 1982. - 351 с.

Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. - Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1984. - 717 с.

Карамзин Н.М. Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени // Карамзин Н.М. Сочинения. Т.2.- Л.: Художественная литература, 1984. - 456 с.

Герберштейн С. Записки о Московских делах // Россия XV - XVII вв. глазами иностранцев. - Л.: Лениздат, 1986. -543 с.

Горсей Дж. Записки о России XVI - начала XVII вв. - М.: Издательство МГУ, 1990. - 288 с.

Горсей Дж. Сокращенный рассказ или мемориал путешествий // Россия XV - XVII вв. глазами иностранцев. - Л.: Лениздат, 1986. -543 с.

Дневник Марины Мнишек. - СпБ.: Питер, 1995. - 235 с.

Маржерет Ж. Состояние Российской империи и Великого княжества Московского // Россия XV - XVII вв. глазами иностранцев. - Л.: Лениздат, 1986. -543 с.

Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. - М.: Издательство МГУ, 1983. - 272 с.

Россия XV - XVII вв. глазами иностранцев. - Л.: - Лениздат, 1986. -543 с.

ЛИТЕРАТУРА

Афиани В.Ю., Козлов В.П. От замысла к изданию «Истории государства Российского» // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.1, Кн.1. - М.: Наука, 1989. - 673 с.

26Афиани В.Ю., Жиров В.М., Козлов В.П. Научные принципы издания // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.1, Кн.1. - М.: Наука, 1989. - 673 с.

Библейшвили Ш.И., Габашвили В.М. Эпилепсия // Большая медицинская энциклопедия. Т.28. - М.: Советская энциклопедия, 1986. - 544 с.

Бушков А.А. Россия, которой не было: загадки, версии, гипотезы. - М.:ОЛМА-ПРЕСС, 2000. - 608 с.

Вебер Б.Г. Историографические проблемы. - М.: Наука, 1974. - 536 с.

Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. - М.: Московский рабочий, 1963. - 374 с.

Греков И.Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV - XVI вв. - М.: Издательство восточной литературы, 1963. - 374 с.

Гуц А.К. многовариантная история России. - М.: Издательство АСТ, 2000. - 384 с.

Иловайский Д.И. Царская Русь. - М.: Издательство АСТ, 2002. - 748 с.

Историография истории России до 1917 года. - М.: ВЛАДОС, 2003. - 384 с.

Историография истории СССР. С древнейших времен до Великой Октябрьской Социалистической революции. - М.: Высшая школа, 1971. - 458 с.

Кислягина Л.Г. Формирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина. - М.: Издательство МГУ, 1976. - 299 с.

Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. - М.: Наука, 1983. - 416 с.

Ключевский В.О.Курс русской истории // Ключевский В.О. Сочинения Т.3 - М.: Мысль, 1988. - 414 с.

Козлов В.П. Карамзин - историк // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Кн.4. - М.: Книга, 1988. - 317 с.

Костомаров Н.И. Автобиография. - Киев.: Издательство при Киевском Государственном университете, 1989. - 734 с.

Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописании ее главнейших деятелей. Кн. 1.- М.: Книга, 1990. - 740 с.

Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия.1604-1613 гг. - М.: Чарли, 1994 - 800 с.

Кочеткова Н.Д. Карамзин - автор «Истории государства Российского» // Карамзин Н.М. И что была тогда Россия. - Харьков: Прапор, 1990. - 527 с.

Лимонов Ю.А. Россия в западноевропейских сочинениях XV - XVII вв. // Россия XV - XVII вв. глазами иностранцев. - Л.: Лениздат, 1986. -543 с.

Литературная критика 1800 - 1820-х годов. - М.: Художественная литература, 1980. - 343 с.

Лотман Ю.М. Колумб русской истории // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Кн.4. - М.: Книга, 1988. - 317 с.

Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М.: Книга, 1987. - 336 с.

Макогоненко Н.П. Из истории формирования историзма в русской литературе: конец XVIII - начало XIX вв. - Л.: Наука, 1981. - 349 с.

Морозова Л.Е. Смутное время в России. - М.: Знание, 1990. - 63 с.

Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. - М.: Наука, 1974. - 638 с.

«Око всей великой России». Об истории дипломатической службы XVI вв. - М.: Международные отношения, 1989. - 238 с.

Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI - XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время - М.: Памятники исторической мысли, 1995. - 469 с.

Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории - СпБ.: Кристалл, 1997. - 837 с.

Погодин А.Л. История Польши - М.: Монолит - Евролиния - Традиция, 2002. - 305 с.

Похлебкин В.В. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах, фактах. Кн.1. - М.:, Международные отношения, 1992. - 283 с.

Радугин А.А. История России (Россия в мировой цивилизации) - М.: Издательство АСТ, 2001 - 298 с.

Рубинштейн Н Л. Русская историография. - Л.: Госполитиздат,1964. - 659 с.

Сахаров А.Н. Уроки бессмертного историографа // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.1, Кн.1 - М.: Наука, 1989. - 673 с.

Севастьянова А.А. Джером Горсей и его сочинения о России // Горсей Дж. Записки о России XVI - начала XVII в. - М.: Издательство МГУ, 1990. - 288 с.

Скрынников Р.Г.Россия в начале XVII в. «Смута» - М.: Мысль, 1988. - 283 с.

Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII в. Григорий Отрепьев. - Новосибирск: Наук, Сибирское отделение, 1990. - 235 с.

Скрынников Р.Г. Три Лжедмитрия. - М.: Издательство АСТ, 2003. - 348 с.

Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т.6, Кн. 3, - М.: издательство соц-эконом литературы, 1960. - 726 с.

Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т.7, Кн. 4, - М.: издательство соц-эконом литературы, 1960. - 778 с.

Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т.8, Кн. 4, - М.: издательство соц-эконом литературы, 1960. - 778 с.

Тихомиров М.Н. Дворянская реакция и ее отражение в русской истории Н.М. Карамзин // очерки истории исторической науки в СССР. - М.: Издательство АН СССР, 1995. - 692 с.

Черепнин Л.В. Отечественные историки XVII - XX вв. - М.:, Наука, 1984. - 343 с.

Чистякова Е.В. Сергей Федорович Платонов и его труд «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI - XVII вв.» // Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI - XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время. - М.: Памятники исторической мысли, 1995. - 469 с.

Шведовский П.В. Школа ясновидения. - М.: Элайда, 1999. - 416 с.

Эйдельман Н.Я. Последний летописец. - М.: Книга, 1983. - 176 с.

Янин В.Л. Костомаров - историк // Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописании ее главнейших деятелей. - М.: Книга, 1990. - 740 с.

72Podhorodecki Z. Stanislav Zolkiewski - Warzava: Ludowa Spolaziem Wydovnicza. 1998. - 320 с.