Княжеская семья в раннесредневековых государствах Центральной Европы в период IX-XII в.

Министерство образования Российской федерации

Ярославский государственный университет им. П.Г. Демидова

Кафедра всеобщей истории


Дипломная работа

Княжеская семья в раннесредневековых государствах Центральной Европы в период IX-XII в.


Реферат


с.

ПОЛЬША, ЧЕХИЯ, ПЯСТЫ, ПРЖЕМЫСЛОВИЧИ, СЕМЬЯ, БРАК, КНЯЖЕСКИЙ ДОМ.

Объектом исследований являются история и внутрисемейные отношения польского и чешского княжеского дома, начиная с дохристианского периода; особое внимание уделяется первым девяти поколениям польской правящей династии - княжеского рода Пястов и также девяти поколениям чешского княжеского рода Пржемысловичей.

Целью нашей работы является: проанализировав исторические источники и комплекс исследовательской литературы, сделать выводы о роли семьи правителя, показать ее, как особую политическую и социокультурную среду, влияющую на развитие государства.

В ходе работы мы, используя данные источников, рассмотрели внутрисемейные отношения внутри этих княжеских домов в дохристианский период, исследовали вопрос о том, как они эволюционировали с принятием христианства, исследовали вопрос о том, как воспитывались малолетние князья, и какой была система наследования престола.

В семейно-брачных отношениях мы можем проследить переход с принятием христианства от полигамного брака к моногамному, хотя в истории правящих домов долгое время сохранялись некоторые пережитки, оставшиеся от язычества (полигамия, женитьба с нарушением некоторых церковных установлений, развод с неугодными женами, содержание наложниц).

В воспитании малолетних княжичей долгое время сохранялись еще дохристианские традиции (обряд пострига, институт кормильцев - пестунов) и официально существовали четкие принципы наследования престола, которыми, однако, часто пренебрегали.


Содержание

княжеский пястов пржемыслович династия

Введение

. Княжеская семья: от язычества к христианству

.1 Брачные отношения в княжеской семье в дохристианский период

.2 Эволюция брачных отношений с принятием христианства

. Церемонии, связанные с семейно-брачными отношениями

. Традиции воспитания детей и наследования престола в княжеских домах Центральной Европы

Заключение

Список использованных источников и литературы

Приложение


Введение


Семья - исторически обусловленная социальная ячейка, основанная на брачных связях и отношениях кровного родства. У славян существовала как полигамная, так и моногамная семья. Жены, хоть и были менее свободны, чем мужчины, могли выказывать свою силу, приобретая этим уважение и влияние. Семья была патриархальной, но высокое положение женщины в качестве матери и жены прямо свидетельствует о том, что материнское право еще не вполне исчезло из памяти княжеских родов.

В Великопольской хронике сказано, что правителю "…не приличествовало… не иметь жены"; появление наследников также было важнейшим событием, не только в частной жизни, но и в политическом отношении. Правитель являлся центральной фигурой княжеского двора, однако весьма значительная роль в политической жизни общества и развитии средневековой государственности принадлежит его окружению, исключительную роль в котором играли члены его семьи.

Традиционно в исследованиях как отечественных, так и зарубежных авторов вопросы, связанные с генеалогией и семейными отношениями правящего дома, особенно эпохи раннего Средневековья, рассматривались не как самоценное явление, а скорее как необходимый вспомогательный материал. Между тем проблемы политической истории любого средневекового государства невозможно изучить без более или менее четкого представления о системе генеалогии в данный период, семейных отношениях внутри правящей династии. Генеалогия и отношения внутри правящего дома в данном случае могут выступать неким системообразующим фактором, той основой, на который уже "наслаиваются" другие вопросы и проблемы. Такое важное значение генеалогии применительно к истории Средневековья, в том числе и раннего, обуславливается целым рядом ее важнейших функций. Родственные отношения вообще играли выдающуюся роль в средневековом обществе: они лежали в основе многих политических процессов, регулировали систему наследования, на которой во многом зиждилась экономическая жизнь, на раннем этапе выполняли функцию ориентира во времени. Генеалогия как бы упорядочивала время и пространство, определяла в них место для каждого человека, фиксировала его социальный статус. Она также создавала ощущение целостности исторического развития в общественном сознании.

В понимании процессов, происходящих в средневековом обществе, вопросы семейно-брачных отношений могут сыграть значительную роль, а некоторые периоды его истории невозможно изучать, не опираясь на генеалогический материал. Это в полной мере относится и к ранней истории государств Центральной Европы.

В нашей работе мы приняли решение подробно остановиться на истории семейно-брачных отношений и традициях воспитания внутри польского и чешского правящих домов. История польского княжеского рода Пястов и чешского рода Пржемысловичей наиболее подробно освещена в источниках и, благодаря этим сведениям, мы можем составить целостную картину изучаемого нами вопроса.

Хронологические рамки работы - IX - XII вв. - очень условны. Изложение начинается с истории упоминаемых в различных хрониках легендарных польских и чешских князей, а затем - первых девяти поколений родов Пястов и Пржемысловичей, на которых мы и сосредоточим основное внимание. Наш рассказ о семейно-брачных отношениях в польском правящем доме мы доводим до смерти Болеслава Кривоустого, а историю чешского правящего дома - до правления князя Бржетислава II.

По своему историческому значению Пясты и Пржемысловичи - весьма примечательные княжеские роды для средневековой истории и одни из выдающихся династий мира. Тем интереснее для нас начальный период их истории, потому как история рода в древнейшее время - это и история рождения и становления центральноевропейских государств.

И, если начальный этап формирования раннесредневековых государств на территории Польши и Чехии был избран в качестве начальной грани исследования, то вполне естественным представляется завершить его на периоде перехода к политической раздробленности, когда начинает падать значение центральной княжеской власти. По мере нарастания центробежных тенденций все более сложными и запутанными становятся династические связи и семейные отношения в правящем доме, впрочем, существует и обратная зависимость - рост числа наследников княжеской семьи ведет к политической раздробленности. Постоянные споры и вооруженные конфликты между удельными князьями весьма существенно изменяли весь облик жизни страны, придавали ему совершенно отличный от периода относительного политического единства характер. Тенденции политической раздробленности с разной степенью интенсивности и в разное время восторжествовали в Польше и Чехии. В Чехии новый политический порядок получил свое оформление в так называемом "Законе сеньората" Бржетислава I (1055г.), однако мы сочли нужным довести свой рассказ до смерти князя Бржетислава II, который первым нарушил порядок наследования престола, объявив наследником своего младшего брата, в обход старшего в роду. Изложение событий в Польше мы сочли нужным довести до "Завещания" Болеслава Кривоустого (1138г.), более чем на 200 лет закрепившего в Польше феодальную раздробленность <#"justify">Первой известной нам хроникой, посвященной ранней истории Польши, является Хроника Галла Анонима. Вопрос о том, кто является автором первой польской хроники, волновал многих, но, к сожалению, до сих пор все еще не получил окончательного ответа. Возможно, что автор вполне сознательно сам умолчал о своем происхождении. Такое положение для литературы средних веков, как известно, не является исключением. Не называя своего имени, он как бы стремится подчеркнуть свою "ничтожность" и свое незначительное общественное положение, о чем он часто говорит в разных местах своей хроники.

Имя Gallus появляется впервые у Мартина Кромера в 1555 г. На одной из рукописей хроники (Kodex H, tekst, pagina 1) рукой Кромера сделана надпись: "Галл написал эту историю, какой-то монах, как я полагаю, как можно вывести заключение из предисловия, который жил во времена Болеслава III", и в конце рукописи добавлено: "до сих пор Галл".

Что же имел в виду Кромер, называя автора Галлом? Очевидно, не собственное имя, а народность, так как он считал автора хроники французом. Позже упоминание имени автора (Галл) мы находим у издателя хроники XVIII в. Готфрида Ленгниха. Последний опирался на известного польского историка XV в. Длугоша. Длугош сообщает в своей истории Польши о польском князе Лешко, воевавшем в 805 г. с Карлом Великим, и ссылается при этом на автора, упоминающего это событие, называя его Мартином Галлом. В предлагаемой читателю хронике об этом событии, однако, нет и речи. Действительно, живший в конце XII в. монах Мартин Галл, по-видимому, к нашему автору никакого отношения не имел. В последнее время за автором хроники закрепилось имя Галл Аноним. Датируется хроника Галла Анонима XII в.

Как исторический источник хроника Галла Анонима имеет огромное значение. Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что она является единственным крупным источником по истории Польши X, XI и начала XII в., написанным в самой Польше. Все остальные, более поздние нарративные источники, использовали ее богатейший материал. Хроника охватывает события от древнейших, полулегендарных времен (изгнание Попелей и приход к власти Пястов) до событий примерно 1113 г.

Использование хроники как исторического источника затрудняется тем обстоятельством, что в ней совершенно отсутствуют даты. Произошло это, вероятно, потому, что по поводу сведений, полученных в результате устной информации, не всегда можно было установить точную дату; и автор, желая выдержать свое сочинение в едином стиле, не датирует даже современных ему событий.

Хроника Галла Анонима состоит из 3 книг (последняя не завершена) и охватывает период до 1113 г. Главное внимание в своей хронике автор уделяет правлению Болеслава Кривоустого. Об этом времени рассказывают вторая и третья книги его хроники. Первая книга, охватывающая весь предшествующий период, является как бы своеобразным предисловием к книгам второй и третьей. При всей своей краткости она представляет большую ценность, являясь важнейшим источником по истории Польши X-XI вв. Вторая книга начинается с 1085 г. и повествует о юности Болеслава, о правлении его отца, Владислава I Германа, и о начале правления самого Болеслава, сначала с братом Збигневом, а потом единовластно. Большое внимание во 2-й книге уделено борьбе Болеслава со Збигневом (1106-1107). Третья книга охватывает события 4 лет (1109-1113): борьбу Болеслава III с Чехией и поморянами и против Генриха V, напавшего на Польшу в 1109 г. Взятием крепости Накло у поморян заканчивается хроника, обрываясь на 26-й главе. В конце ее нет никакого упоминания о том, что автор намерен продолжить свой труд.

Вся хроника проникнута мыслью о необходимости сильной княжеской власти, необходимости сохранения крепкого государства, которое всегда может дать отпор внешним врагам. Все симпатии автора на стороне сильных правителей: Болеслава Храброго и Болеслава Кривоустого. Последний является не просто потомком Болеслава Храброго, но продолжателем его великих деяний, преследующих одну цель, одну задачу - укрепить независимость Польского государства.

Историческое сочинение, которое принято называть Великопольской хроникой, - одно из наиболее крупных произведений древнепольской хронографии этого периода. Она представляет собой обширнейшую хронику-компиляцию, в которой не только использованы труды предшествующих авторов, но и добавлен значительный новый материал.

Являясь составной частью большого свода документов, великопольский памятник в свою очередь легко поддается членению. Если источники, на которые опирался Галл, исследователи распознают с трудом, то автор Великопольской хроники сам указывал, что именно и откуда он заимствовал. Таким своеобразным способом подчеркивалась давность историографической традиции, свидетельствующей о происхождении и процветании польского народа.

Составленная из множества материалов, среди которых хроники, анналы, документальные записи, жития святых, рыцарские повести, устные предания, Великопольская хроника вобрала в себя и два основополагающих сочинения предыдущих историографов Польши: хронику Галла Анонима и сочинение Винцентия Кадлубка, в котором история Польши доведена до 1202 г. Возможно, хроника Галла не была среди документов, которыми непосредственно пользовался создатель великопольского памятника. Но она вошла в сочинение Винцентия Кадлубка, ставшего главным источником для автора хроники.

Получив в свои руки обширнейшую библиотеку исторических памятников, хронист подчиняет ее общему замыслу, выстраивает в русле своих намерений написать историю Польши. Не нарушая строгих норм средневековой историографии, требовавшей бережного отношения к трудам предшественников, он тактично вводит в тексты источников необходимые дополнения, расставляет даты, важные для Великопольской истории, Прибегая к методу относительной хронологии, автор связывает легендарных предков и правителей поляков с известными героями библейских и античных времен: Александром Македонским, Юлием Цезарем, Помпеем и др.

Автор хроники предлагает проследить историю своей страны с того времени, когда название "поляне" означало не только одно из племен, но распространялось на всех жителей Польского государства. Основное внимание автор придает фактам общегосударственного значения, оперируя точными датами, а главной своей задачей считает увековечение деяний князей и королей польских. Изучаемому нами историческому периоду посвящены первые 30 глав хроники.

Великопольская хроника ждет своих исследователей. Ни один польский источник до XV в. не является столь сложным и не ставит столько вопросов при его изучении, как хроника Великой Польши. И по сей день окончательно не решен вопрос о происхождении и датировке памятника, о его авторе, не определен инициатор, подготовивший весь свод источников. Во второй четверти XVIII в. в Лейпциге Ф. Соммерсберг издал полностью собрание материалов "Chronica magna seu longa polonorum seu lechitarum" вместе с входящей в него Великопольской хроникой. В центре внимания исследователей оказались два каноника, от своего имени обратившиеся со страниц к читателям. Это были епископ познаньский Богухвал (гл. 89), который рассказал о чудесном видении, явленном ему во сне, и познаньский кустош Годислав Башко, от лица которого написана глава об избрании нового познаньского епископа в 1265 г. В историографии утвердилось мнение, согласно которому Богухвал и продолжатель его повествования Годислав Башко были признаны авторами хроники. Соответственно и произведение датировали временем их жизни - XIII в.

Анналы Яна Длугоша представляют собой итог польского средневекового историописания. Ян Длугош, польский историк и дипломат, краковский каноник (с 1436), архиепископ львовский (1480). Учился в Краковском университете (1428-31), был секретарём (1439-55) кардинала Олесницкого, воспитателем детей короля Казимира IV. Его "История Польши" начинается со сведений о ранней истории государства и доведена до 1480 и включает в себя 12 книг на латинском языке, Автор при подготовке своей работы использовал материалы государственных и церковных архивов, польские, чешские и венгерские хроники, русские и литовские летописи, устную традицию о ранней польской истории. Труд Длугоша впитал в себя огромное количество сведений по польской истории, в том числе и уникальных. Высочайшую ценность его труду придает то, что при написании своей Истории Длугош заложил хронологическую картотеку, где под определенными датами были собраны заметки и документы, относящиеся к событиям этого года. Таким образом, у нас появилась возможность продатировать многие события польской истории. Можно почерпнуть оттуда и некоторые данные по истории Чехии, в основном посвященные дохристианскому периоду, истории основания династии Пржмысловичей, а также о первых христианских князьях Чехии.

Сведения о ранней чешской истории мы можем почерпнуть в первую очередь из произведения ведущего чешского хрониста, родоначальника чешской историографии Козьмы Пражского. Значение "Хроники" Козьмы Пражского определяется двумя моментами. Во-первых, охватывая историю чешской земли с древнейших времен по первую четверть XII в., это произведение, несмотря на хронологические неточности и субъективизм автора, по многим вопросам остается единственным письменным источником раннефеодальной Чехии, а во-вторых, оно выходит за рамки чешской национальной историографии, раскрывая взаимоотношения различных государств в Х - XII вв. Высокий для того времени, научный ее уровень и значение описанных в ней событий выдвигают автора "Хроники" в число виднейших хронистов средневековой Европы.

Козьма был человеком разносторонне образованным, с широким кругозором, хорошо знавшим другие страны (Германию, Италию, Венгрию). Естественно, что при его способности анализировать события и стремлении записать все, что ему было известно об историческом прошлом своего народа, он обратился к написанию большой хроники своего народа. Козьма сам указал время написания "Хроники". В Предисловии к первой книге он говорит, что "Хроника" написана при императоре Генрихе V (1111 - 1125), папе Каликсте II (1119 - 1124) и князе Владиславе I (1110 - 1125). Основываясь на этом заявлении Козьмы, Ф. Палацкий, а вслед за ним и другие полагали, что вся "Хроника" написана в период с 1119 по 1125 г.. Если время окончания "Хроники" для всех очевидно (описание событий, как видно из самого текста, прерывается смертью автора в 1125 г.), то относительно начала работы хрониста существуют разные мнения. "Хроника" Козьмы Пражского - явно результат многолетнего труда. Она состоит из трех книг, историографическое значение которых неодинаково. Первая книга охватывает весь древнейший период истории чешского народа, включая период язычества и начальный период распространения христианства в Чехии до 1038 г.; вторая книга - период с 1038 до 1093 г.; третья - с 1093 до 1125 г. Если древнейший период истории Чехии описан Козьмой на основе древних преданий, то время с начала распространения христианства - на основании исторических источников, частично названных им, а часто остающихся для нас неизвестными. Но и здесь подробность и достоверность изложения неодинаковы.

Наиболее подробно и верно события изложены в третьей; книге "Хроники", ибо автор был их современником (1092 - 1125). Однако в этой части более всего сказался субъективизм хрониста. Ясно выражены его политические позиции и опасение говорить правду о сильных мира сего. Хронист сам признался в этом.

Козьма Пражский ясно формулирует принципы, которым он следовал при написании своего труда. Движимый сознанием долга перед своей родиной и стремясь воссоздать славное прошлое чешского народа, хронист, приступая к написанию "Хроники", выражает надежду, что труд его даст фактический материал для последующих, более искусных историков. В своей работе автор по возможности отбирает достоверные факты и создает стройную для своего времени классификацию источников "Хроники", поэтому в "Хронике" выделяется "мифологический период", для которого, как указывает хронист, он не имел достоверных источников. Датировку событий в "Хронике" он начинает лишь с того момента, когда может подтвердить свои сообщения письменным источником. Козьма отличает предание, миф от достоверного исторического факта, он всегда указывает, какие факты он черпал из устных преданий, какие из письменных источников; на последние он иногда прямо ссылается.

Вся "Хроника" проникнута любовью автора к своей стране, идеей величия и могущества чешского государства. Будучи сам священником, Козьма уделяет большое внимание вопросам веры и с симпатией говорит о тех чешских князьях, которые боролись против язычества и укрепляли христианство. Хронист стоит на защите господствующего рода Пржемысловичей, выступает против феодальных усобиц.

Сведения о ранней истории Польши и Чехии дают нам и некоторые хроники, посвященные истории других европейских государств, в частности, "Хроника" Титмара Мерзебургского <#"justify">Целью нашей работы является: проанализировав исторические источники и комплекс исследовательской литературы, сделать выводы о роли семьи правителя, показать ее, как особую политическую и социокультурную среду, влияющую на развитие государства.

Для достижения этой цели нам необходимо решить следующие задачи:

·рассмотреть вопрос о семейных отношениях внутри правящих домов в дохристианский период, в основном на основе легендарного материала, приводимого в различных источниках;

·проследить эволюциию в семейно-брачных отношениях в княжеской семье с принятием христианства;

·попытаться определить степень влияния женщин в княжеской семье, объем их прав и обязанностей;

·исследовать вопрос об "образе власти" и церемониале, связанном с семейно-брачными отношениями;

·рассмотреть вопрос о традициях воспитания княжеских детей;

·исследовать вопрос о принципах наследования княжеского престола в Польше и Чехии;


1. Семейно-брачные отношения в польском и чешском княжеских домах


.1 Брачные отношения в княжеской семье в дохристианский период


Первыми князьями у восточных славян источники называют трех легендарных братьев. В Великопольской хронике и в "Истории" Яна Длугоша названы Лех, Чех и Рус, чья деятельность относится к глубокой древности (дабы подчеркнуть исконные права славян на их земли). С этой же целью автор пишет и о четырех древнейших славянских королевствах: паннонцев, лехитов (поляков), русских и чехов, образующих нечто вроде некой славянской империи древних времен. Ян Длугош подчеркивает господствующее положение лехитов, аргументируя это тем, что Лех - старший из трех братьев. В Хронике же Козьмы Пражского, стремившегося подчеркнуть уже господство чехов, содержится рассказ лишь об Отце Чехе. Больше легенда о трех славянских братьях нигде не встречается, как и сами их имена. Однако она, по-видимому, была распространена у славянских народов, среди которых глубоко укоренились представления об общности происхождения, культуры и языков трех соседствующих народов. Имена Леха и Чеха давно существовали в устной народной традиции; в этих условиях домыслить третьего брата - Руса - было вполне естественно.

Лех называется в хрониках основателем первой польской княжеской династии, однако никаких подробностей о ней источники не сообщают. Ян Длугош в своей хронике сообщает, что "все достопамятные деяния и войны, предпринятые Лехом и его внуками, или отражённые ими, все хоть сколько-нибудь блистательные, замечательные и великолепные деяния, их провалы и успехи, кто и по сколько лет осуществлял власть у лехитов или поляков, какими достоинствами и нравами они блистали, или какими пороками отличались, какие злодеяния совершили против своих и чужих, из-за долгого времени и отсутствия книг, из-за того, что у поляков тогда не было ни писателей, ни письменности, пришли в вечное забвение".

Козьма Пражский об Отце Чехе также не сообщает никакой подробной информации, кроме самого факта, что он являлся вождем чешских племен и вывел их в новые земли, где и основал свае королевство. Он достаточно подробно описывает обычаи и нравы того времени, упоминая, помимо всего прочего и об общности браков у чешского народа: "По примеру животных, каждую ночь они вступали в новый брак, а с восходом солнца порывали узы трех граций и железные оковы любви". Таким образом, вполне уверенно можно говорить о полигамии, господствовавшей в чешском обществе, что вполне традиционно для народов в языческий период.

Более подробную информацию хроники содержат о первом выборном князе, причем и польские и чешские источники называют первым правителем своей земли одного и того же человека - воеводу Крака. Впрочем, в различных источниках этого героя именуют несколько по-разному. Краком его зовет Великопольская хроника, Козьма Пражский указывает несколько иное имя - Крок, видимо здесь имеет место замена гласных, а Ян Длугош называет этого героя Грак или Гракх, для того чтобы иметь возможность объявить его римлянином, потомком Тиберия и Гая Гракхов. Все источники сходятся на том, что княжеская власть была дана ему народом за мудрость и добродетели. Однако далее источники весьма существенно расходятся. Согласно польским данным после его смерти происходит первая известная по источникам династическая распря - младший сын Крака Лех убивает своего старшего брата и обманом занимает престол, а после него трон наследует их сестра Ванда. Козьма Пражский ни словом не упоминает об этих персонажах, а, напротив, заявляет: "У этого столь многоопытного человека не было мужского потомства; но у него родились три дочери, которых природа щедро одарила мудростью не меньшей, чем обычно наделяет мужчин", а дальше ведется рассказ о правлении его дочери Либуше. Затем Ян Длугош уже соединяет оба эти свидетельства и повествует и о польских потомках Крака,, и о том, что в Чехии, где Крак также выполнял обязанности правителя, княжение унаследовала его дочь, которую он именует Либуссой.

Сложно строить предположения о том, можно ли считать подобные данные свидетельством того, что Польша и Чехия какое-то время находились под властью одного правителя. Учитывая, что даже данные о его детях кардинальным образом различаются в разных источниках, это вряд ли представляется возможным и, вероятно, говорить можно лишь о некой общности и взаимопроникновении народной традиции.

Согласно польским источникам, вслед за сыновьями Крака престол наследует их сестра Ванда, поскольку Лех умирает бездетным. Ванда изображена в источниках как деятельная правительница, которая успешно управляла государством и даже водила в бой полки: "Она, получив престол отцовского королевства, с высоким и величественным духом и, особенно, видя, что сделалась самостоятельной, отвергала брачные предложения всех сватавшихся к ней и так благополучно, так предусмотрительно и справедливо решала все государственные дела, а также дела своего владения, и управляла областями, что её выдающаяся деловитость и трудолюбие приводили в изумление, и все удивлялись и с явной убеждённостью говорили, что, мол, мужская душа поселилась в женском теле, в то время как мудрые и зрелые мужи с великой похвалой превозносили её решения, а враждебные умыслы при виде её и её дружелюбия сходили на нет". История о сватовстве к ней алемманского князя Ритогара, войско которого отказалось от битвы, вдохновленное удивительной красотой княгини, выглядит явно легендарной.

Однако вряд ли на основании истории княгини Ванды мы можем сделать выводы о том, что княгини в этот период могли обладать равными с мужчинами политическими правами. Сложно сказать, имела ли вообще история королевы Ванды какую-либо реальную основу. Имя ее явно было придумано для того, чтобы объяснить название реки Вандал и самоназвания польского народа - вандалы. Кроме того, данное свидетельство о выполнении женщиной обязанностей правителя является единственным в ранней польской истории. Упоминаемые впоследствии в источниках княгини могли иметь значительное влияние на своих мужей, но никогда официально не обладали широкими политическими правами.

Еще более интересны сведения Чешской хроники, которые изображают трех дочерей Крока весьма деятельными и самостоятельными личностями. О старшей - Кази - Козьма говорит как о травнице и волшебнице, вторую - Тэтку, зовет нечестивицей, потому как она научила чешский народ поклоняться языческим богам, и более всех восхваляет младшую Либуше, которая за свою мудрость и была избрана наследницей своего отца: "Либуше была гордостью и славой женского пола; она осмотрительно разбирала мужские дела. Но поскольку никто ведь не бывает счастлив во всем, то и эта, столь славная женщина - о суровая судьба человека, - стала прорицательницей. Так как она предсказывала народу многое и притом правильно, то все племя, собравшись после смерти ее отца на общий совет, избрало Либуше себе в судьи".

Однако, несмотря на ее мудрое правление, мужчины племени вскоре начинают высказывать недовольство тем, что ими руководит женщина, просят назвать им правителя-мужчину. Либуше, упрекнув свой народ за добровольный отказ от свободы, назвала имя Пржемысла.

Козьма Пражский так воспроизводит ее слова: "Вон за теми горами, - сказала она (Либуше), указывая на горы, - находится небольшая река Билина, на берегу которой расположена деревня, известная под названием Стадице. А в ней имеется пашня в 12 шагов длиной и во столько же шагов шириной. Как ни удивительно, но пашня эта, хотя расположена среди стольких полей, тем не менее, она не относится ни к какому полю. На этой пашне на двух пестрых волах пашет ваш князь; один из волов как бы опоясан белой полосой, голова его тоже белая, другой весь белого цвета с головы и до спины; и задние ноги его белого цвета. Ну а теперь, если вам угодно, возьмите мои жезл, плащ и одежду, достойную князя, и отправляйтесь по повелению как народа, так и моему и приведите его себе в князья, а мне в супруги. Имя же этому человеку Пржемысл; он выдумает много законов, которые обрушатся на ваши головы и шеи, ибо по-латыни это имя означает „наперед обдумывающий" или „сверх обдумывающий". Потомки же его будут вечно править в этой стране".

Народ назначил для этой миссии послов, которые в нерешительности топтались на месте. Либуше сказала им: "Что же вы медлите? Идите спокойно, следуя за моим конем: он поведет вас по правильной дороге и приведет обратно, ибо уже не раз доводилось ему ступать по ней".

Эта фраза Либуше, по-видимому, уже во времена Козьмы Пражского дала повод для самых язвительных замечаний о том, что она попросту посадила на княжение своего возлюбленного, так что уже Козьме приходится защищать легендарную правительницу от этих нападок: "Ходит пустая молва, а с нею ложные толки, что эта госпожа имела якобы обыкновение каждую ночь ездить верхом [к этому человеку] и возвращаться с пением петухов".

Послы без труда отыскали Пржемысла в поле, где он пас волов. Они передали ему слова Либуше и желание всего народа видеть его господином. В ответ Пржемысл пригласил послов отобедать простой крестьянской пищей. Усаживаясь, он воткнул в землю свой посох, который во время трапезы превратился в деревце с тремя ростками. Послы обратили внимание, что один из ростков пышно разросся, два же других, наоборот, засохли. Пржемысл объяснил значение этого явления, сказав, что из его рода "многие родятся господами, но править будет всегда один".

"После этого пахарь, надев княжескую одежду и обувь, сел на горячего коня; однако, не забывая о своем происхождении, он взял с собой свои лапти, сплетенные из лыка, и велел сохранить их на будущее; и они хранятся в Вышеграде в королевских палатах доныне и вовеки".

Прибыв в город, Пржемысл сочетался с Либуше браком и от них пошла чешская правящая династия Пржемысловичей.

Насколько правдива история? Тяжело сказать. Истории о князях и королях-пахарях - обычное дело для средневековой Европы. От легендарных крестьянских предков ведет свое начало и польская династия Пястов, о чем будет подробно рассказано ниже. История о Пржемысле впервые появляется в X веке (то есть приблизительно через 200 лет после этих событий) в легенде Кристиана, возникшей в бржевновском монастыре. Потом эта история повторяется в хронике Козьмы Пражского, который утверждал, что ему её рассказали старцы: "Свое повествование я начал от времени первых жителей Чешской земли; и о том немногом, что стало мне известно из преданий и рассказов старцев, я повествую, как могу и как умею, не из присущего людям тщеславия, а лишь из опасения, чтобы рассказанное мне не было предано забвению".

Тем не менее, предание, хоть и сильно мифологизированное, явно имеет под собой некую реальную основу. Одним из доказательств, например, является факт, что в раннем Средневековье Королевское поле в Стадицах было предметом поклонения и средневековым чешским эталоном длины. А ещё, у Стадиц были огромные привилегии при выполнении единственного условия - они должны были поставлять королям орехи с дерева Пржемысла-пахаря. Вплоть до середины XVIII века это правило исполнялось - каждый год орехи посылались на королевский двор (позднее императорский). В последний раз эта обязанность была упомянута в договоре 1787 года.

Первый чешский король Вратислав II (1061-1092) выставил в свое время для всеобщего обозрения в зале княжеского замка в Вышеграде "лапти Пржемысла". По распоряжению Зноемского князя Липольда в Зноемской часовне в 1112 году была сделана роспись по мотивам предания о Пржемысле. При коронации чешских королей лапти и суму Пржемысла каноники и прелаты долгое время выносили наряду с другими реликвиями для показа народу. Они выносились еще при чешском короле Карле I (1346-1378), более известном в истории как германский император Карл IV.

После смерти Пржемысла чехами последовательно правили Незамысл, Мната, Воен, Внислав, Кржесомысл, Неклан и Гостивит, однако об их жизни Козьма практически ничего не сообщает, за исключением простого перечисления имен и легенды времен правления князя Неклана. В предисловии к своему труду, обращенному к канонику пражского капитула Гервазию, Козьма пишет: "Дело в том, что в начале этой книги я не хотел ничего вымышлять, но я не нашел хроники, из которой мог бы узнать, когда, в какое время происходили те события, о которых ты прочтешь в последующем", поэтому он, видимо, стремится сообщать лишь те факты, которые считает достоверными.

В рамках рассматриваемой нами темы следует обратится и к еще одной весьма интересной легенде. Козьма приводит рассказ о том, что чешские женщины после смерти Либуше требовали себе равные права с мужчинами, подобно амазонкам занимались военным делом "и поэтому не мужчины избирали себе девушек в жены, а сами девушки, когда желали, выбирали себе мужей". Это вызывало недовольство мужчин и вылилось в войны между девичьей крепостью Девин и крепостью юношей - Храстен. Наконец юноши выдумали хитрость, устроив торжественный пир для защитниц Девина, с которого каждый их похитил по девушке и подчинил своей воле. "С той поры… женщины находятся под властью мужчин". Историю об этом приводит и Ян Длугош, называя, кроме всего прочего, и имя предводительницы девушек - Власты, впрочем, вероятнее всего вымышленное им самим.

По-видимому, эту легенду можно рассматривать как отголоски некогда господствовавшего в чешских землях матриархата. Легенда о Либуше, вероятно, также отражает переход чешских племен от матриархата <#"justify">Таким образом, о семейно-брачных отношениях в княжеской семье в дохристианский период источники сообщают довольно скудные сведенья. Можно достаточно определенно утверждать, что и в Чехии и в Польше, как и большинстве языческих государств, господствовала полигамия - правитель мог иметь любое число жен и наложниц, из которых старшая жена имела, по-видимому, некоторое преимущество перед остальными.

Подчеркивается значение княгини в первую очередь как матери наследников престола, рождение сыновей для нее было приоритетной и. пожалуй, единственной обязанностью и повышало ее статус. Официально княгине, по-видимому, надлежало не вмешиваться в государственные дела. Единственный случай в польском государстве, когда женщина правила единолично, обладала всей полнотой власти и сама распоряжалась собственной судьбой - это легенда языческой королевы Ванды, но сложно сказать, имеет ли она под собой реальную основу, к тому же в источниках подчеркивается уникальный характер данного явления. Как правило, степень участия женщин в управлении страной зависела от личности и характера князя и князь, допускавший активное вмешательство женщины в государственные дела осуждался как слабохарактерный.

В Чехии, на самом раннем этапе ее истории, по-видимому, мог существовать матриархат, что отражается в легенде о чешских женщинах, ведущих войну против мужчин и обладающих с ними равными правами. Переход к патриархату мог, вероятнее всего, отражаться в истории княгини Либуше, которая по просьбе народа отказывается от единоличной власти и избирает себе мужем Пржемысла, после чего женщины Чехии попадают под власть мужчин.


.2 Эволюция брачных отношений с принятием христианства


В чешском княжеском доме христианство было принято раньше, и именно Чехия сыграла впоследствии решающую роль в христианизации Польши. Первым христианским князем Чехии источники называют сына князя Гостивита Борживоя I. Согласно Козьме Пражскому, при дворе моравского князя Святополка епископом Мефодием были крещены Борживой и его жена Людмила, дочь Славибора, правителя города Пшов. Датой крещения Борживоя Козьма называет 894 год, но это противоречит его же указанию на то, что данное событие произошло при епископе Мефодии, умершем в 885 году. В исторической науке мнения о дате крещения расходятся - от 869 или 870 до 872-885 гг.

О княжении самого Борживоя нам практически ничего не известно. Есть только сообщение о том, что когда окрещенный князь вернулся в Чехию, он построил первый в стране христианский храм в Левом Градце. Куда больше сведений нам доступно о жизни его супруги Людмилы, первой чешской святой.

У княжеской четы родилось двое сыновей - Спитигнев и Вратислав. Когда Борживой умер, князем чехов стал старший сын Борживоя, Спигигнев I <#"justify">Своего старшего сына Болеслав назвал довольно странным именем Страхквас, что, по мнению Козьмы, означает "страшный пир". Так как этот ребенок родился или во время того страшного пира, или вскоре после него, то родители, якобы, и дали ему такое имя, чтобы отвести от него Божью кару. Чтобы искупить свою вину перед Богом, Болеслав отослал Страхкваса в Регенсбург, к аббату церкви святого Эммерама, где тот и воспитывался в христианском духе, а позже принял сан и был кандидатом на чешскую епископскую кафедру.

Второй его сын - Болеслав II Благочестивый, сменил отца на чешском престоле. При нем в Чехии окончательно утвердилось христианство в католической традиции, за что его весьма уважает хронист.

Одна из дочерей Болеслава I Млада, в крещении Мария, стала аббатисой и основательницей ордена бенедиктинцев в Чехии, другая, известная как Дубравка или Домбравка, стала супругой польского князя Мешко I и сыграла значительную роль в христианизации Польши. На истории этого брака мы остановимся подробнее.

Польские источники сохранили весьма подробные сведения о Мешко I, сыне Земомысла, этот князь считается основателем польского государства. Мешко, согласно источникам, до семи лет оставался слепым, а после чудесным образом прозрел, источники это событие называют символом того, что именно при нем Польша была выведена из тьмы язычества и обратилась к христианству.

Галл Аноним, рассказывая о Мешко, показывает, что "он все еще находился в столь великом заблуждении язычества, что по обычаю того времени имел семь жен". История Мешко во многом сходна с историей русского князя Владимира - ему также приписывается распутное поведение в период язычества и благочестие после принятия христианства. Причина принятия христианства также была сходной - Мешко потребовал себе в жены христианку - дочь чешского короля Болеслава I, которую различные источники называют Дубравкой или Домбравкой.

Она в ту пору была уже зрелой женщиной. Хронист Козьма Пражский пишет: "Будучи уже в преклонном возрасте, она вышла замуж за польского князя, сняла при этом со своей головы убор и надела девичий венец, что было большим безрассудством с ее стороны". Свое мнение по поводу такого безрассудного брака есть и у Галла Анонима: "Наконец, он [Мешко] потребовал себе в жены правоверную христианку из Чехии по имени Дубровка. Но она отказалась выйти за него замуж, пока он не откажется от своего порочного обычая и не пообещает ей стать христианином. Когда же он объявил, что намерен отказаться от обычаев язычества и принять священное учение христианской веры, она въехала в Польшу с большим штатом светской и духовной свиты, но, однако, не сочеталась с ним браком до тех пор, пока он, постепенно и тщательно наблюдая за обычаями христианской религии и за деятельностью священного клира, не отказался от заблуждений язычества и не склонился к лону матери-церкви".

Чешско-польское сближение, согласно источникам, завершилось в 965 г. формальным польско-чешским союзом, скрепленным этим браком. Только под следующим 966 г. в целом ряде польских источников появляется запись о крещении Мешко. Об активной роли Чехии в обращении польского князя прямо свидетельствует как польская, так и немецкая литература. Правда, в то время как Аноним Галл пишет, что брак не был осуществлен, пока Мешко не принял христианство, Титмар Мерзебургский рисует совершенно иную картину: "Эта истинная исповедница Христа, видя, что ее муж пребывает в многочисленных языческих заблуждениях, много думала о том, каким образом могла бы она его привлечь к своей вере. Она старалась его склонить всякими способами не для удовлетворения трех страстей этого испорченного мира, но во имя похвальной и для всех верных желаемой награды в жизни будущей. Она умышленно поступала в течение некоторого времени невоздержанно, чтобы иметь возможность позже долго поступать хорошо". Таким образом, Добравка, согласно его данным, заключила брак с язычником, лишь затем склонив его к принятию крещения. Факт заключения брака, а не просто переезда княжны в Польшу в качестве невесты Мешко, подтверждает также Великопольская хроника.

По-видимому, более осведомленным в вопросе об образе жизни Добравки в Польше следует все же считать Титмара, тем более, что именно ему, а не Галлу, приходилось защищать Добравку, вышедшую замуж за язычника, у которого было до того семь жен, от всякого рода сплетен, кружившихся по Империи. А поводов для такого рода сплетен дочь чешского князя, видимо, давала достаточно, если чешский хронист Козьма Пражский мог сказать о ней, что она была "бесстыдной женщиной".

Кроме того, Ян Длугош приводит сведения о сестре Мешко, польской княжне Адельгейде, которая, уже будучи христианкой, стала супругой язычника Гейзы, герцога паннонцев или гуннов. "Как дама весьма благочестивая, она, показывая наглядный пример величайшего смирения и святости, хотя и жила среди безбожных и нечестивых людей, начала упорными убеждениями и благочестивейшими трудами склонять к признанию и принятию света святой католической веры как своего мужа Гейзу, герцога гуннов, так и его вельмож и дворян". Таким образом, образом, возможность брака христианской княжны с язычником до принятия им крещения признается автором вполне допустимой.

Так или иначе, под влиянием империи и Чехии в 966 г. Мешко I принял христианство по латинскому обряду. Поскольку брак Мешко с бывшей уже в летах Добравкой был браком, безусловно, политическим, есть все основания считать, что и Болеслав I, вступив в родство с польским князем, преследовал чисто политические цели. При этом чешский князь, видимо, очень спешил, ибо оформлению польско-чешского союза не предшествовало крещение польского князя. Оно скорее выглядело как естественный результат брака Мешко, чем активности и религиозного рвения чешского Болеслава.

Добравка много способствовала распространению христианства в Польше. Согласно данным Яна Длугоша, именно она основывает Краковское архиепископство в честь первого славянского святого - мученика Венцеслава, который был чешским князем и приходился Домбравке родным дядей, а также строит церкви и наделяет их многочисленными дарами. Однако источники говорят лишь о религиозной, но не о политической деятельности княгини.

В 977 г. Добравка умерла и была похоронена в Гнезненской церкви. Вскоре Мешко заключает новый династический брак, реагируя на изменение политической обстановки. Речь идет о браке Мешко I и Оды, дочери Дитриха, маркграфа Саксонской Северной марки. Г. Лябуда предполагает даже, что в том же 984 г. Мешко пытался организовать военную компанию против враждебных ему лютичей, противником которых была и Саксония. Брак же с Одой состоялся в 980 г., причем женой польского князя оказалась монахиня, как утверждает Титмар, без разрешения церковных властей ушедшая из монастыря. Судя по тому, что этот второй брак Мешко не вызвал конфликта с саксонцами, можно полагать, что Мешко согласовал с ними свои действия. Любопытно, что и Титмар, епископ, находит возможным найти слова, оправдывающие явно беззаконный, казалось бы, с его точки зрения, поступок Оды: "Учитывая, однако, пользу родины и необходимость обеспечения ей мира, не произошло из-за этого повода (т. е. брака Оды и Мешко) разрыва отношений, но найден был достойный способ возвращения согласия. Потому что благодаря Оде увеличилось число сторонников Христа, возвратилось на родину много пленных, были сняты оковы со скованных и открыты врата тюрем для преступников. Поэтому я надеюсь, что Бог простил ей великий грех, который она совершила, поскольку оказала она столь великое рвение в этих богоугодных поступках".

У Дубравки и Мешко было двое детей: Болеслав (родился в 967 году), и Святослава (она же Сигрид, она же Гунхильд), родившаяся в 970 году, которая впоследствии стала женой сначала Эрика Шведского, а потом Свена Датского. От Оды Мешко имел троих сыновей - Мешко, Станислава и Владивоя.

В 992 г. князь Мешко умер, перед смертью разделив Польшу между своими сыновьями, старшим из которых был Болеслав. Как это нередко случается в подобных случаях, братья, стремясь к единоличному управлению государством, практически сразу начали войну друг с другом. В 995 г. война закончилась полной победой Болеслава. Младшие братья вместе с мачехой Болеслава Одой были изгнаны из страны.

Личность и деятельность Болеслава I Храброго вызывала у хронистов и историков весьма неоднозначные оценки. В немецких хрониках он назван львом рыкающим, коварной лисой, ядовитым змеем, польские же источники прославляют его как благородного и великодушного властителя, который был идеальным королем. Галл Аноним вообще рисует его почти святым.

Еще в 984 году, Мешко женит 17-летнего Болеслава на Генильде (Хенильде), дочери Рикдага, маркграфа Мейсенского. Хроника Титмара гласит, что вскоре последовал развод (несмотря на то, что брак, разумеется, был заключен по христианскому обряду), и Генильду отослали домой. Титмар никак не объясняет причины такого поступка, указывая, что Болеслав "начав править самовластно, стал попирать человеческие и божеские законы". Во всяком случае, уже на следующий год, в 985 году, заключается брак Болеслава с Юдитой, дочерью Гезы Венгерского.

Отношения Польши с Венгрией тех времен освещены в источниках очень скупо. Недостаток сведений не позволяет делать выводы о причинах внезапно заключавшихся союзов, разрывов, взаимной помощи и взаимных претензий. Несмотря на то, что в 987 году Юдита рожает Болеславу сына-наследника Безприма, в том же году ее отсылают обратно в Венгрию к отцу, и в том же году 20-летний Болеслав женится в третий раз. На этот раз его супругой становится Эмнильда, дочь Лужицкого маркграфа Добромира. Она родила ему двоих сыновей - Мечислава (Мешко), будущего короля Мешко II, в крещении Ламберта и Оттона, а также трех дочерей: Регелинду, которая стала женой Германа, маркграфа Мейсенского, и двух, имена которых не сохранились, одна из которых стала аббатисой, а вторая - супругой русского князя Святополка Владимировича.

Эмнильда, в отличие от своих предшественниц, пробыла женой Болеслава почти 30 лет. Хронисты характеризуют ее, как женщину мудрую и благочестивую. Судя по всему, она сумела найти ключ к энергичному и необузданному Болеславу, и исподволь правила внутренними делами в Польском королевстве. Титмар пишет, что она "будучи верной Христу, склонила неустойчивый дух своего мужа к добру, и чрезвычайно щедрой милостынею, а также постом, не прекращала один за другим смывать его грехи". Галл Аноним также рассказывает о благочестии и добром нраве супруги Болеслава, подтверждая это историей о том, как она, втайне от мужа сохранила жизнь осужденным польским вельможам, а затем вымолила для них прощение у супруга. Аноним, правда, не указывает имени княгини, однако логично предположить, что это могла быть Эмнильда - она дольше других пребывала в статусе супруги, была матерью наследника престола и, вероятно, о ней сохранилось больше сведений в устной традиции. Впрочем, не исключено, что героиней истории могла быть и последняя супруга Болеслава Ода, поскольку указанная легенда помещена в хронике после истории о сватовстве к русской княжне Предславе и походе на Киев, когда Эмнильда уже умерла.

В хрониках нет точной даты смерти Эмнильды. Приблизительно это 1016 год. Эмнильда похоронена в Гнезненском соборе.

После смерти супруги Болеслав, согласно данным Галла Анонима, решил попытать счастья на Руси и посватался к русской княжне, дочери князя Владимира Предславе. Ян Длугош указывает, что Ярослав отказал Болеславу "из-за разницы в обряде", хотя подобная причина представляется несколько странной, так как другую свою сестру Ярослав впоследствии отдал за польского короля Казимира, о чем будет рассказано ниже. Тем не менее, получив отказ, Болеслав в 1017 году берет другую молодую жену - Оду, дочь маркграфа Мейсенского.

Однако история взаимоотношений Болеслава и отвергнувшей его Предславы на этом не закончилась.

Как уже упоминалась выше, Болеслав еще до своего сватовства успел породниться с династией Рюриковичей, выдав свою дочь за сына князя Владимира, Святополка. Болеславна прибывает в Вышгород ко двору туровского князя, везя с собой собственного духовника и приближенных. Вскоре назревает конфликт: Святополк якобы "намеревается противоборствовать отцу при "тайном подстрекательстве" Болеслава. Узнав об этом, Владимир заключает в "одиночную камеру" и епископа и сына и его жену. Епископ в тюрьме умирает. Святополк же выбирается из темницы и старается овладеть Киевским столом, освободившимся после смерти (1015 г.) князя Владимира. Не останавливаясь в средствах, Святополк поочередно убивает братьев Бориса, Глеба и Святослава.

Предслава, пытается предотвратить убийства: предупреждает Глеба, посылает весть Ярославу (Мудрому) в Новгород. Ярослав выступает против Святополка и изгоняет его из Киева. Тот "бежа в Ляхы", где ищет помощи у тестя. Жена его остается в Киеве, оттуда ее в качестве заложницы Ярослава увозят в Новгород.

Разгневанный Болеслав устремляется на Русь. Потерпев поражение в битве с ним, Ярослав уходит в Новгород, а польский князь триумфально вступает в столицу. Поход этот, согласно источникам, относится к 1018 году.

Титмар, рассказывая о походе Болеслава на Киев, указывает: "Там же была мачеха упомянутого короля (Ярослава), его жена и девять сестер; на одной из них, которой он и раньше добивался, беззаконно, забыв о своей супруге, женился старый распутник Болеслав". Аноним Галл представляет оскорбительный отказ Ярослава главной причиной похода 1018 г., при этом изображает Предславу не женой, а наложницей Болеслава, таким образом отомстившего за оскорбление. Также излагают дело и некоторые летописи, где сказано, что Болеслав "положи себе на ложе Предславу, дщерь Володимерю, сестру Ярославлю", а, оставляя Киев, "поволочи" ее с собою. Ян Длугош также указывает, то Болеслав "пришел в большое негодование и, объявив Ярославу войну и захватив его крепости, пленил также и сестру Ярослава, сделав ее наложницей". Почему же умалчивает об этом Титмар? Что могло помешать ему лишний раз подчеркнуть бесчинство Болеслава? Очевидно, дело было не так просто, как то изображают поздние польские и древнерусские источники, и статус Предславы как именно наложницы определился лишь после разрыва польского князя со Святополком. В Киеве же Болеслав разыгрывал представление о своем очередном браке, ведя двусмысленную политику: для Генриха II он был (псевдо)лояльным вассалом, а перед Святополком и киевлянами хотел выглядеть верным союзником. Эти наблюдения делают понятным недоумение историков по поводу того, кем же мыслил себя польский князь в столице Руси? Уж не хотел ли он сам сесть на киевский стол, как сделал это в Праге в 1003 г.? Но Титмар не оставляет сомнений в том, что сами киевляне считали своим князем не Болеслава, а Святополка, к которому и "приходили с изъявлениями покорности".

О дальней судьбе Предславы в Польше ничего точно не известно. Титмар упоминает, что велись переговоры об обмене пленными, но чем они закончились неясно: хроника обрывается из-за смерти автора. Заслуживает внимания гипотеза, выдвинутая польским исследователем Г. Лябудой относительно дальнейшей судьбы Предславы. По его мнению, вся русская колония была поселена на Острове Ледницком близ Познани, где при участии грека Анастаса начали строить дворец, остатки которого, вскрытые в настоящее время, обнаруживают сходство с византийской архитектурой. Кроме сакральных сооружений, на Ледницком острове найдены и ритуальные предметы византийского происхождения. Л.В. Войтович предположил, что в Польше Предслава и умерла, так как во время русско-польских переговоров уже при Казимире и в процессе обмена пленными ее имя не упоминается. Но это предположение "от обратного".

Для нас же весьма интересно даже не столько точное воспроизведение всех обстоятельств, связанных с отношениями Болеслава и Предславы, сколько сам факт того, что Болеслав счел возможным, имея законную супругу Оду, то ли заключить на Руси еще один брак, то ли взять себе наложницу. И то и другое противоречит христианской морали и правилам церковного брака и является традицией чисто языческой, однако, по-видимому, польские князья не спешили расставаться с прежними обычаями.

Еще более заметно сохранение языческих брачных традиций в чешском государстве. Епископ Адальберт, прося разрешения покинуть Чехию, жалуется, кроме всего прочего, "на кровосмесительные союзы и непозволительное расторжение брачных связей". Коснулось это и чешского правящего дома. Так, чешский князь Болеслав II Благочестивый мог иметь несколько жен. Козьма Пражский рассказывает, что супруга Болеслава, Гемма, родила ему двоих сыновей - Вацлава, умершего в младенчестве, и Болеслава, будущего Болеслава III Рыжего, но далее называет еще двух сыновей князя, от другой, неизвестной, жены - Яромира и Ольдржиха, хотя Болеслав II никак не мог успеть вступить во второй законный христианский брак, ведь Гемма на 7 лет пережила мужа.

Впрочем, в том, что касается детей Болеслава II, Козьма постоянно путается, потому Яромир и Ольдржих на самом деле могли быть также сыновьями Геммы, однако уже о многоженстве Ольдржиха мы имеем совершенно четкие свидетельства. Его законная супруга была бесплодна, и он взял вторую жену - Божену из рода Кржесины. Согласно Козьме Пражскому, Ольдржих, случайно встретив Божену у колодца, прельстился ее удивительной красотой и взял в жены. Хотя легенда об их знакомстве вряд ли достоверна, у нас нет оснований оспаривать сам факт повторной женитьбы чешского князя. Более того, если верить Козьме Пражскому наличие нескольких жен в тот исторический период не была чем-то исключительным: "Если мужчина удовлетворялся одной супругой, а женщина одним мужем, что теперь считается целомудренным, тогда считалось позорным: люди жили как глупые животные, пребывая в общем браке". Осуждая Ольдржиха с точки зрения христианской морали, Козьма признает, что для того времени действия князя были вполне правильными и законными.

Сын Ольдржиха Бржетислав, сменивший отца на княжеском престоле, имел только одну жену - Юдифь, сестру маркграфа Швейнфурта Оттона Белого <#"justify">2. Церемонии, связанные с семейно-брачными отношениями


Частная семейная жизнь правителя государства проходила фактически на виду двора. Легитимизация власти правителя находила свое отражение в дворцовом церемониале - идеальной форме самопоказа правителя, его "явления народу". Окончательное оформление церемониала и складывание этикетных норм жизни двора относится к более позднему времени. Но элементы основных публичных церемоний восходят к раннему Средневековью.

Для нашей темы интересны церемонии, связанные с семейной жизнью правителя: сватовство, брачные обряды, церемонии по случаю рождения наследников и обряд похорон.

Первое упоминание о сватовстве и брачных обрядах мы встречаем в хронике Козьмы Пражского - в легенде об основании династии Пржемысловичей сюжетообразующим моментом выступает брак Либуше и Пржемысла. Их свадьба - кульминация рассказа, момент установления традиционных отношений женщин и мужчин. Причем в сюжете отсутствует момент поиска правителя - его имя, приметы, добродетели и вообще факт пригодности к исполнению своих обязанностей заранее известны Либуше. Таким образом, приглашение нового князя Пржемысла можно трактовать как заранее согласованное сватовство, а всю легенду - как объединение двух соседних земель посредством брака представителей двух племен.

Сам легендарный сюжет трактуется рядом исследователей как рассказ об обряде сватовства. Пржемыслу передают богатую одежду в качестве приданого и посох, как знак власти; он заранее знает о приходе сватов, приглашает их к трапезе, а после отправляется к Либуше, где устраивается свадебный пир. К архаичным, сказочным элементам можно отнести образ коня, играющего роль проводника, - видимо, редуцированный мотив сказочного помощника.

Легенду о похищении чешскими юношами свободолюбивых девушек из крепости Девин также можно трактовать как отражение древних языческих обрядов похищения невест.

О том, как происходила языческая свадебная церемония, источники ничего не сообщают. О свадьбах христианских князей в хрониках рассказывается куда подробнее.

Собственно свадьбе предшествовало сватовство жениха. Подавляющее большинство чешских и польских князей сами выбирают себе супругу, хотя встречаются упоминания и о том, что отец сам решал судьбу сына, сватая за него из политических соображений угодную ему невесту. Так, например, Болеслав Храбрый, дабы скрепить союз с Оттоном III, женит своего старшего сына Мешко на его племяннице Рикхезе. По-видимому, сосватанная девушка какое-то время могла проживать в доме жениха в статусе невесты, пока не устранялись все препятствия к заключению брака. Так, согласно Галлу Анониму, Дубравка, просватанная за Мешко, прибыла в Польшу, однако не сочеталась с ним браком до тех пор, пока он не принял крещение. Впрочем, ситуация с Дубравкой, как уже рассказывалось выше, спорна однако, в источниках есть еще одно упоминание о длительном проживании при дворе княжеской невесты. Ян Длугош по 1121 говорит о свадьбе старшего сына Болеслава Кривоустого и Христины, дочери императора Генриха, которую Болеслав "привезя из Алемании в Польшу, кормил вот уже десять лет". Таким образом, мы сталкиваемся с ситуацией, когда князь увозит в свои земли, в качестве невесты сына, девочку, еще не достигшую брачного возраста, видимо для того, чтоб император, согласившийся на брак, уже не имел возможности отказаться от своих слов.

Приезд невесты князя в столицу обставлялся очень торжественно. Ян Длугош так описывает встречу Дубравки в Польше: "сам князь Мечислав и его бароны и вельможи Польши, так и все чины вышли ей навстречу, и прибытие её было встречено с блестящим и пышным великолепием; для оказания ей почтения в Гнезно по приказу князя съехались наиболее знатные дамы и девицы Польши, обременённые драгоценными камнями, золотом, серебром и прочими прикрасами". Торжественная встреча должна была зримо продемонстрировать приехавшей девушке могущество и богатства ее жениха.

Сама невеста ехала также в сопровождении слуг, придворных и духовных лиц, которые должны были составить ее свиту в землях мужа, и везла с собою богатое приданое. Желание "наполнить свое королевство богатствами" хроники часто называют одной из причин выбора той или иной невесты. В составе приданого упоминаются различные драгоценные изделья: собственно деньги, "золотые и серебряные сосуды", "драгоценности… запасы дорогих одежд и коней". Богатства невесты, демонстрируемые путем приданого, источники восхваляют как добродетель.

Впрочем, обычаи видимо требуют от князя ответных даров, в качестве выкупа за невесту. Так, Ян Длугош рассказывает, что Казимир, в качестве ответного дара князю Ярославу, вернул ему "многие крепости и области Руси, [которые] дед его Болеслав, первый король Польши, занял на Руси", а согласно Лаврентьевской летописи Казимир, в честь свадьбы, отпустил на свободу захваченных Болеславом русских пленных.

Сама свадебная церемония, после принятия христианства, включала пышное венчание, чаще всего в главном кафедральном соборе, и последующие пиры, игры и рыцарские турниры в течение нескольких дней. Пиры для правителя были "одной из возможностей продемонстрировать и прославить свою власть, создать такой ее образ, который обеспечивал бы покорность подданных". Пиры выступали и местом общения, способствуя консолидации двора. Здесь решались важнейшие вопросы, связанные с управлением, улаживались конфликты, трапеза становилась местом обмена идеями. На пирах происходило дружественное общение с людьми двора и привлечение на свою сторону тех представителей знати, которые колебались в своих политических пристрастиях. Свадебный пир, отмечавший столь важное политическое мероприятие, как женитьбу князя, обставлялся с большой пышностью и сопровождался принесением даров приглашенным гостям, причем дары эти могли быть весьма значительными. Так, Галл Аноним, рассказывая о свадьбе Болеслава Кривоустого, говорит: "В течение восьми дней, предшествующих свадьбе, и стольких же дней после восьми дней свадьбы воинственный Болеслав не переставал раздавать дары: одним - меха и шкуры, покрытые сукном и окаймленные золотом и парчой, князьям - плащи, вазы золотые и серебряные, другим - города и крепости, иным поместья."

В источниках нет упоминаний о том, чтобы брак приносил польским или чешским князьям новые территории, хотя, по-видимому, супруга князя сохраняла наследственные права на свои родные земли. Так, согласно Галлу Анониму, мать Казимира Рикхеза уговаривала сына, "чтобы он не возвращался к вероломному народу, еще не ставшему вполне христианским, а чтобы мирно вступил во владение наследством матери", что свидетельствует о том, что она, изгнанная из Польши, вступила во владение своим наследственным уделом.

Мотив изгнания неугодных жен или вдов с младшими наследниками встречается в источниках достаточно часто, и женщины эти всегда возвращаются к себе на родину. Это может свидетельствовать о том, что они рассчитывали на отцовское наследство, хотя объяснить это можно и желанием попросить помощи у родственников. Неизвестно, существовала ли у поляков и чехов четко установленная процедура развода, во всяком случае, источники, описывая поочередное изгнание двух жен Болеславом Храбрым, ни словом об этом не упоминают. Если верить хроникам, для подобного изгнания не требовалось даже выдумывать законной причины, и все определялось лишь волей правителя и политическими обстоятельствами. Если правитель не боялся конфликта с семьей изгнанной женщины, он легко мог удалить ее от себя.

Основной задачей супруги князя считалось рождение наследника. Впрочем, в языческий период, когда князья имели по нескольку жен и большое количество детей, рождение их, судя по всему, никак не отмечалось. С утверждением христианства на этот вопрос начали смотреть несколько иначе, и теперь в источниках можно найти сообщения о празднествах, устраиваемых, однако, не в день рождения, а в день крещения младенца, потому как этому церковному обряду придавалось важнейшее значение.

В Истории Яна Длугоша содержится целый ряд указаний на то, что некоторые князья отмечали появление на свет своих детей пышным празднеством. Так, польский король Казимир "являл ликование" по поводу рождения своих сыновей "торжеством в последующие дни", причем отмечалось рождение не только сыновей-наследников, но и дочери Святохны, на крещение которой Казимир "созвал прелатов и баронов своего королевства, отпраздновал в Познани торжественное [собрание] двора". Рассказывая о рождении сына у Болеслава II, Ян Длугош уже не только описывает торжества по случаю рождения наследника, но и указывает, что Болеслав делал официальное заявление "польской знати и вельможам королевства" о том, что его супруга "зачала во чреве". Празднует рождение своих детей и Болеслав Кривоустый.

В чешской истории мы не встречаем столь частых примеров упоминания о подобных празднествах. Лишь раз Козьма Пражский упоминает о крещении княжеского сына, рассказав как немецкий император Генрих призвал к себе чешского князя Святополка с его пятимесячным сыном и стал крестным отцом младенца, дав ему и свое имя - Генрих. По-видимому, именно факт союза с немецким императором и стал причиной, по которой Козьму заинтересовал вопрос о крещении младенца, хотя это не дате нам оснований утверждать, что в Чехии, в отличие от Польши, подобные события никак не отмечались.

Наконец, смерть правителя являлась последним шагом в его легитимизации, давала жизнь его приемнику. Обряды, которыми провожали в последний путь одного представителя династии, были направлены на то, чтобы сделать жизнь династии вечной. Тела умерших князей хоронили в родовой усыпальнице: в Польше это был познаньский костел, а в Чехии - церковь святого Иржи на Пражском Граде и похороны сопровождались торжественными церемониями.

Первое описание похоронной церемонии мы встречаем у Яна Длугоша и относится оно еще к языческому периоду польской истории: описывается, как Помпилиуш, прикинувшийся смертельно больным, чтобы истребить своих братьев, просит их совершить над ним живым погребальный обряд. Князя возлагают на погребальные носилки, церемония сопровождается горестными рыданьями его супруги и других женщин двора, а после совершения всех похоронных обрядов во дворце устраивается пышный пир в честь усопшего. В христианский период церемония меняется не так уж существенно. Теперь умершего отпевают в храме по христианскому обряду, однако сама похоронная процессия также сопровождается траурным шествием, горестными рыданьями выражающим свою скорбь. Так, погребальные носилки Мешко, сына Болеслава II, "сопровождали с плачем и рыданием юноши и девушки, рабы и рабыни". В память умершего князя объявлялся и государственный траур. Так, согласно Галлу Анониму, после смерти Болеслава Храброго, устанавливается годичный срок траура: "в течение этого года никто в Польше не устраивал официального торжества, никакой знатный муж или женщина не украшали себя праздничными одеждами, никакой пляски, никаких звуков кифары не раздавалось в тавернах, девушки не пели песен, на улицах не звучали радостные голоса".

Вдова умершего, как правило, не удалялась от двора, хотя в источниках часто встречаются упоминания о том, как новый князь изгоняет вдову своего отца, чаще всего в том случае, если она является ему не матерью, а мачехой, либо очень активно вмешивается в государственные дела. Вдова, судя по всему, получает некий удел, "вдовью долю", в виде земельных владений, куда она может удалиться, чтобы доживать свой век в покое. Так, вдова Борживоя Чешского Людмила, устав от участия в политической жизни, удаляется в отданный ей замок Тэтин.

Таким образом, из всего вышесказанного мы можем сделать следующие краткие выводы.

Семейная жизнь чешских и польских правителей сопровождалась целым рядом церемоний, которые должны были лигитимизировать власть правителя, продемонстрировать его могущество и силу.

О церемониях языческого периода польской и чешский истории нам неизвестно практически ничего, за исключением упоминаний о браке Либуше и Пржемысла и о похоронах Помпилиуша. О придворном церемониале христианского периода мы знаем гораздо больше.

Наиболее пышной и торжественной из церемоний являлось бракосочетание правителя. Начиналось оно с обряда сватовства и торжественной встречи невесты. Невеста, в свою очередь, обязана была почтить дом мужа, привезя богатое приданое, что являлось зримым доказательством того, что князь заключает достойный брак.

Богатые пиры были одним из элементов, создающий "образ власти". Все значимые события частной жизни правителя были публичны и сопровождались пирами и прочими пышными празднествами: играми, турнирами. Таким образом отмечались сначала свадьба, а после и рождение наследников в семье правителя, что также являлось дело государственной важности.

Погребальный ритуал не был еще в достаточной степени разработан и заключался в церемонии отпевания и государственном трауре.


3. Традиции воспитания детей и наследования престола в польском княжеском доме


Каким было воспитание малолетних Пястовичей и Пржемысловичей? Древние хроники нам некоторые сведения об этом.

Первым важным мероприятием в жизни рожденного младенца являлось крещение, которое, как уже говорилось выше, постепенно начало сопровождаться пышными торжествами. Древнейшим же обычаем в отношении княжеских сыновей был обряд "пострига", сохранившийся и после принятия христианства. Постриг справлялся, когда ребенку исполнялось три-четыре года, и включал ритуальное сажание на коня и воинскую прическу - "косицу" и "прядку". Они обозначали как бы некую "изначальную", почти "наследственную" принадлежность маленького княжича к воинскому объединению. Во время пострига княжичу, видимо, давалось и династическое имя: Ян Длугош рассказывает, что князь Мешко, получивший при рождении имя, происходящее от слова "замешательство", поскольку родился слепым, сменил после пострига имя на Мечислав - "тот, кто обретет славу". Имя "Мешко" Длугош уже в готовом автографе собственноручно последовательно исправил везде на "Мечислав"; некоторые исследователи признают эту правку этимологически верной. Обряду пострига явно придавалось огромное сакральное значение - согласно легенде два странника, предсказавшие основателю династии Пясту, что он станет королем, совершили обряд пострига над его сыном и дали ему имя Земомысл, что должно было являться символом того, что ему будет принадлежать престол. Князь Мешко I, по легенде родившийся слепым, чудесным образом прозрел также во время церемонии пострига и прозрение его трактуется хронистами как символ того, что он принес в Польшу свет истинной веры.

С принятием христианства языческий обряд пострига отмирает далеко не сразу, хотя и претерпевает изменения. Теперь обряд совершался священниками в храме, во время богослужения и сопровождался благословлением княжича на ступенях алтаря. Именно так описывается обряд пострига, совершенный над чешским князем Вацлавом епископом Нотарием: "И пришел отрок в тот возраст, чтобы срезать ему волосы, и призвал Вратислав князь епископа Нотария со всем клиром. И когда пропели литургию в церкви святой Марии, и, взяв епископ отрока, поставил на ступени перед алтарем, и благословил, и сказал так: "Господи Иисусе Христе, благослови этого отрока благословением, которым благословил ты праведников своих". И постригли князя".

Впрочем, можно предположить, что к концу XI в. обряд пострига все-таки отходит на второй план - христианство прочно утверждается в славянских землях и языческие пережитки окончательно отмирают. Галл Аноним не упоминает о постриге своего любимого героя Болеслава III, однако подробно рассказывает о другой церемонии - опоясывании Болеслава мечем в день Вознесения святой Марии и устроенном по этому поводу празднестве. Подобная церемония видимо представляла собой посвящение в рыцари, перенятое из Западной Европы.

После пострига мальчик переходил из женских рук в руки воспитателей-мужчин, хотя это не означает, что матери и бабки полностью устранялась из жизни сыновей. Так, святая Людмила Чешская активно занималась воспитанием своих внуков, в особенности старшего Вацлава. Именно благодаря ей Вацлав вырос одним из самых образованных людей своего времени: "начал он разуметь латинские книги как хороший епископ или священник, если же брал греческие или славянские книги, то читал их ясно без ошибок". Славянскую церковную литературу он изучал при дворе, у священников Людмилы, а затем проходил курс латинской образованности в Будечской школе. Впрочем, столь высокий уровень образования был скорое исключением, чем правилом - Вацлав, судя по известным о нем сведеньям, был тихим, миролюбивым человеком, которого постижение книжной премудрости привлекало, пожалуй, больше, чем княжеская власть. Тем не менее, вполне можно предполагать, что все княжеские сыновья получали, на определенном уровне, религиозное образование, и заботились об этом, вероятнее всего, не воспитатели-мужчины, приоритетом для которых должно было быть обучение военному делу, а женщины княжеской семьи.

Получение сыном духовного образования могло происходить также в монастырях. Так, в 1001 или 1003 году (хроники расходятся) Болеслав отсылает своего старшего сына Безприма в Италию на обучение в обитель св. Ромуальда. Есть основания предполагать, что Болеслав очень надеялся, что его сын станет монахом, однако этого не происходит.

Если принять за истину версию о существовании у Мешко II не одного, а двух сыновей - старшего Болеслава Забытого и младшего Казимира, который стал монахом, то можно предположить, что религиозное воспитание с последующим пострижением в монахи, могло быть даже приоритетным для неугодных или младших сыновей, поскольку позволяло избежать усобиц в государстве.

Факты религиозного воспитания сыновей можно найти и в Чехии, однако духовное образование здесь вовсе не обязательно дается неугодном сыновьям, от которых хотят избавиться. Согласно Козьме Пражскому, Болеслав I столь терзался раскаяньем из-за убийства брата, что дал обет отдать своего старшего сына Страхкваса, родившегося сразу после совершенного убийства, на служение Богу и этот обет был выполнен. При этом Страхквас назван любимым сыном Болеслава и князь выполняет данный им обет с большой горечью. Однако, причина этого поступка, приведенная в хронике, выглядит не слишком правдоподобной. Куда вероятнее прозвучит предположение, что поступок этот был продиктован желанием возвести на епископскую кафедру представителя княжеской семьи, чтобы укрепить связь государства и церкви. Так или иначе, Страхквас был отправлен в Регенсбург, где принял священнический сан, а в 995 году был избран на пражскую епископскую кафедру, сменив покинувшего свой пост епископа Адальберта. Однако прямо во время торжественной процедуры посвящения в епископы Страхквас и умер, по официальной версии, от удара. Козьма, негативно отзывавшийся об это герое, злорадствует и утверждает, что за Страхквасом явился сам Дьявол. Обстоятельства смерти Страхкваса довольно странны и темны. Можно, конечно, довольно легко найти тех, кому это было выгодно, но прямых доказательств его насильственной смерти или отравления нет.

Сын другого чешского князя Бржетислава Яромир (Гебхард) был в 1060 году и вовсе насильственно пострижен в священники "при явном его противодействии", а восемь лет спустя "император… вручил перстень и пастырский посох". Жизнь при дворе не могла не оставить своего отпечатка и на нем. Только с его именем связываются расточительные личные пожертвования: "каждое воскресение клал на раку со святыми останками по 12 монет, в апостолические и в другие большие праздники по 200 серебряных монет". Его возмущала бедность священников. Увидев у "постели Яна (епископа моравского) объедк сыра, тмин и лук ан блюдце, а рядом сухой хлеб - все, что случайно осталось от вчерашней трапезы епископа… Яромир сказал ему: "Почему ты живешь так скупо? Для кого ты, несчастный нищий, бережешь? Клянусь, неприлично епископу служить в скупости".

Обычай передачи детей в руки лиц, специально осуществлявших опеку над ними, имел место у разных народов. В условиях формирующего феодального общества этот обычай предполагает аристократических характер и становится обязательным, прежде всего, в семьях знати.

Пестунов-кормильцев источники определяют как лиц, занимающих особое положение при княжеских домах, чаще управляющих ими или наделенных правами воевод.

В чешских источниках мы впервые встречаем сведения о наличии у князя воспитателя еще в языческий период: Козьма Пражский, приводя легендарную историю из жизни князя Неклана, упоминает о его воспитателе Дурнике. Козьма рассказывает, что после победы Неклана над лучанским князем Владиславом, Неклан решил пощадить малолетнего сына своего врага, чтобы остатки лучан могли собраться к сыну своего старого князя. В таком случае их будет легко контролировать, и они не смогут войти в сговор с врагами чехов. Он построил на берегу реки Огржи новый город под названием Драгуш и вверил город и мальчика своему бывшему воспитателю по имени Дуринк. Козьма дает столь неприглядный портрет этого самого Дуринка, что даже непонятно, как такой нечестивый и жестокий человек мог быть когда-то воспитателем юного князя чехов. Он совершает ужасное злодейство над оставленным на его попечение мальчиком - заманивает его на лед реки, якобы для ловли рыбы, и там отрубает ему голову.

Дуринк действовал вполне логично и исправлял ошибку своего князя, пощадившего сына своего злейшего врага. Ведь он устранил потенциального мстителя за своего отца. Но князь Неклан не оценил усердия своего бывшего воспитателя и страшно разгневался на Дуринка за то, что тот убил своего господина. Как самую высокую свою милость к Дуринку он позволил ему выбрать один из трех способов самоубийства: броситься вниз со скалы, повеситься или заколоться мечом. Приговоренный повесился на ольхе, которая, пока не упала, называлась ольхой Дуринка.

Не вызывает сомнений в этом рассказе только то, что ребенок был убит. Скорее всего, дело обстояло так, что Неклан по каким-то причинам не мог сразу же убить сына Властислава. Брать убийство княжича на себя князю было тоже не с руки, и он поручил это дело, под видом воспитания мальчика, одному из своих самых доверенных людей - своему бывшему воспитателю Дуринку. Тот же для своего любимого князя был готов на любое преступление, что и доказал. Князь, конечно, публично резко осудил Дуринка и, скорее всего, потом отправил его куда-нибудь подальше из Праги.

Правда, эта легендарная история - фактически единственный подробный рассказ о воспитателях чешский князей, хотя сам обычай назначать княжичам воспитателей-пестунов явно соблюдался. Так, рассказывая под 1100 годом о сражении между Бржетиславом II и его двоюродным братом Литольдом, Козьма Пражский упоминает, что "погиб Павлик, сын Маркварда, воспитатель Владислава", младшего брата Бржетислава.

Могут быть интересны для данного вопроса также сведенья, относящиеся к 1108 году. Козьма Пражский рассказывает, что тогдашний князь Святополк, отправляясь в поход в Венгрию, оставил страну и своего малолетнего сына Генриха на попечение своих комитов Вацека и Мутины. Сложно сказать, можно ли рассматривать этих воевод именно как пестунов оставленного им на попечение младенца, или речь идет лишь о выполнении ими регентских полномочий в отсутствие правителя. Из хроники известно, что комит Вацек был близок Святополку и пользовался его неограниченным доверием, потому назначение его на должность пестуна княжича представляется вполне вероятным. Мутина же не оправдал возложенного на него доверия - при нападении на Чехию Борживоя он сражался вяло и был обвинен в предательстве и сговоре с Борживоем, не исключено, что вполне обоснованно.

В польских источниках о воспитателях малолетних пястовичей говорится подробнее. Первым воспитателем в польской хронике Галла Анонима назван некий Воислав. Однако в предыдущих главах речь идет о первом польском воеводе Сецехе, возможно, также кормильце князя Болеслава Кривоустого. По свидетельству Галла, Владислав Герман, будучи в старческом возрасте, поручил свое войско Сецеху. Галл называет его начальником войска. Он вступает в конфликт с польскими вельможами, поскольку, обладая полномочиями высшего сановника, а теперь еще и командующего войском, он не только назначает начальников крепостей, но и по-своему распоряжается в государстве, "незнатных предпочитая знатным". Неизбежным становится и столкновение с княжеским двором. И тут Сецех пользуется своим преимуществом воспитателя. Во время междоусобицы он подвергся опасности быть захваченным венгерским королем. "И увез бы Сецеха связанного король Владислав с собой в Венгрию, если бы тот ради спасения своего не бежал с маленьким Болеславом". Датируются эти события 1091-1094 гг.; следовательно, в то время мальчику не было и десяти лет.

О том, что Сецех выполнял функции кормильца, свидетельствует и поход 1093 г. на Моравию: "пошел мальчик [Болеслав], намереваясь сражаться только именем". Это весьма распространенный сюжет в средневековой истории, когда юные князья лишь номинально возглавляли военные походы под предводительством своих опекунов.

После изгнания Сецеха, по словам Галла, "князь Владислав, помня о первом мятеже, при своем дворе не держал ни воеводы, ни его заместителя". Однако у подрастающего Болеслава был еще один воспитатель, уже упомянутый Воислав. Впервые его имя было названо при описании сражения с поморянами в 1097 г. Там, рядом с 12-летним Болеславом, сражался стольник Воислав. Исследователи склонны считать, что это был тот самый комес Воислав, которому был вверен юный Владиславич на воспитание. Справедливо думать, что княжескому кормильцу подчинялись города Кладской области, которая, согласно хронике Козьмы Пражского, была передана во владение малолетнему еще Болеславу в 1093 году. Существует немало примеров подобных рассаживаний малолетних княжичей с их кормильцами по важнейшим городам. Впрочем, согласно хронике Козьмы Пражского, польский князь Владислав поручил сына заботам не простого кормильца, а чешского князя Бржетислава, приходившегося Болеславу дядей по матери и, возможно, территорией от имени малолетнего наследника управляли люди чешского князя. Если принять верным это сообщение - то тогда мы сталкиваемся с примером передачи наследника на воспитание иностранному правителю, и это пример не единственный. Так, другого своего сына, Збигнева, Владислов, согласно Великопольской хронике, отдал на воспитание силезскому префекту Машнусу, а в Чехии князь Болеслав II отдает своего младшего сына Ольдржиха на воспитание к королю Генриху, "чтобы он познал нрав, коварство и язык немцев". Отправка сыновей на воспитание к иностранным правителям могла, таким образом, выполнять одну из двух функций: либо помочь наследнику престола приобрести опыт и узнать нравы и обычаи соседних государств, либо услать подальше от двора неугодного сына, чтобы избежать конфликтов.

После смерти Владислава Германа в 1102 г. должность надворного комеса и воеводы получает Скарбимир, командующий особым воеводским полком, знаменосец. Чешский хронист Козьма Пражский называет Скарбимира воспитателем Болеслава Кривоустого. Под 1103 г. сообщается, что Болеслав посылает к чешскому князю Боривою "своего воспитателя Скарбимира". Значит, от комеса Воислава обязанности пестуна перешли к воеводе. Причем возраст восемнадцатилетнего Болеслава, возможно уже женатого, заставляет предположить, что речь идет именно об опекунстве, а не о пестовании ребенка.

Таким образом, по функциям и определенным действиям мы догадываемся об опекунских полномочиях воеводы Сецеха, о том, что Скарбимир - воспитатель, узнаем от польского хрониста. Не случайно Галл Аноним, расхваливая подвиги славного воеводы, спохватывается и добавляет "…. Не для того о Скарбимире оглашаем, чтобы в чем-либо сравнивать его с господином, но для того, чтобы сохранить истину для истории". Подобным образом истолковываются редкие упоминания, а то и умалчивания о княжеских кормильцах, свидетельствующие об их высокой значимости и сильном влиянии.

В силу полноты возложенной на них власти пестуны вступали в конфликт с правящими князьями, и княжичи иной раз принимали сторону своих воспитателей. Не вызывает потому удивление трудная судьба и плачевный конец большинства опекунов-кормильцев, превысивших свои полномочия. Мы находим Сецеха в изгнании, Скарбимира ослепленным. В Чехии род Мутины был полностью уничтожен. Амбиции воспитателей вызывали у князей желание избавиться от опасных противников, но не упразднить саму должность воевод, пестующих их сыновей.

Если о сыновьях великих князей хроники упоминают часто, то о воспитании дочерей нам неизвестно фактически ничего. Вероятнее всего они воспитывались матерями или, возможно, при монастырях, пока не выдавались замуж. Впрочем, у княжон был и другой путь - принятие духовного сана, после чего княжны часто достигали высоких духовных постов, они весьма положительно характеризуются источниками. Так, дочь Болеслава I Чешского Млада, в крещении Мария, приняла духовный сан и ездила в Рим, где встречалась с Папой, который посвятил ее в сан аббатисы и дал ей право на основание бенедиктинского монашеского ордена в Чехии. Духовный сан носила и сестра Бржетислава II Людмила, построившая над могилой умершего брата часовню святого Фомы. Аббатисой, согласно Титмару Мерзебургскому, была и дочь польского князя Болеслава Храброго.

Тем не менее, сохранились косвенные данные, по которым мы можем попытаться выяснить уровень образования и воспитания польских княжон. Рассмотрим этот вопрос на примере одной из таких героинь - Гертруды, дочери Казимира Восстановителя, личность которой лучше всего изучена русской историографией.

В начале 1040-х гг. Гертруда была выдана замуж за туровского князя Изяслава Ярославича, сына великого князя Киевского Ярослава Мудрого. Этот брак, как и заключенный чуть раньше брак брата Гертруды, польского князя Казимира, на сестре Ярослава Мудрого Марии-Добронеге, носил политический характер: он скрепил русско-польский союз, существовавший в то время.

Русские источники неоднократно упоминают о супруге киевского князя (с 1054 г.) Изяслава, "ляховице". По свидетельству Жития преп. Феодосия Печерского, княгиня поддерживала тесные отношения с киевским Печерским монастырем; вполне вероятно, что ее духовным отцом на Руси был преп. Антоний, основатель Печерской обители. Гертруда покровительствовала женскому монастырю Святого Николая в Киеве, где приняла пострижение мать преп. Феодосия. Именно княгиня заступилась перед князем Изяславом Ярославичем за иноков Печерского монастыря, когда князь вознамерился изгнать их из Киева. Для характеристики взаимоотношений Изяслава и Гертруды показательно, что князь прислушался к словам своей жены: "то же слышав… и убоявъся гнева Божия".

Княгиня оказывала несомненное влияние на супруга и в политических делах. Когда в 1068 г., после восстания в Киеве, Изяслав был вынужден бежать из Руси, он нашел поддержку в Польше, которой правил племянник Гертруды Болеслав II Смелый. Польские источники, рассказывая о вторжении Болеслава на Русь, особо подчеркивают, что он действовал в интересах своего родственника, которому и помог вернуть киевский престол.

В 1073 г. Изяслав вновь был изгнан из Руси - на этот раз своими братьями Святославом и Всеволодом. Вместе с женой, сыном Ярополком и невесткой он опять бежал в Польшу, однако на этот раз Болеслав не оказал ему никакой помощи и Изяслав отправляется в Германию, где находит приют у короля Генриха IV, а затем, вероятно не без вмешательства жены, обращается за помощью к римскому папе Григорию VII. Характерно, что послание папы от 17 апреля 1075 г. адресовано не только "королю русскому" Дмитрию-Изяславу, но и "королеве, супруге его", то есть Гертруде. В Рим по поручению отца направляется Ярополк с предложением передать "Русское королевство" под покровительство Святого престола. Ярополк действительно получает "названное королевство… в качестве дара святого Петра… изъявив поименному блаженному Петру, князю апостолов (то есть в реальности римскому папе. - А. К.), надлежащую верность" (об этом мы узнаем из упомянутого послания папы Григория VII Изяславу). Вместе с Ярополком в Риме побывали Гертруда и ее невестка, жена Ярополка немка Ирина-Кунигунда. Об активном участии польской княгини во всех этих событиях свидетельствует еще один источник - две миниатюры из принадлежащей ей латинской рукописи - знаменитого "Молитвенника Гертруды". На этих миниатюрах изображены сама Гертруда, Ярополк и Ирина, припадающие к стопам святого апостола Петра, а также Ярополк и его супруга, увенчанные коронами. (Подписи к изображениям сделаны кириллическими буквами, по-русски.)

Вообще "Молитвенник Гертруды" - памятник уникальный во всех отношениях. (Так, только из него нам известно имя, которое княгиня носила на Западе.) Молитвы Гертруды, числом около 90, зачастую вполне индивидуальные по форме и содержанию, записаны на латинском языке, вероятно рукою самой княгини. На одиночных или сгруппированных в тетради листах они в различных местах приплетены к Псалтири роскошного позднекаролингского письма, некогда изготовленной для трирского архиепископа Эгберта и потому получившей название Трирской, или Эгбертовой, Псалтири. В составе молитвенника находится краткий месяцеслов, а также (что проливает косвенный свет на характер княгини) лунник - небольшой астрологический справочник с приметами и гаданиями по состоянию лунного диска. Молитвенник свидетельствует не только о ее высокой образованности (княгиня свободно владела по меньшей мере четырьмя языками - польским, немецким, русским и латинским), но и о ее несомненном благочестии. В 70-е гг. XI в. раскол между католической и православной церквями еще не зашел слишком далеко: Гертруда с равным благоговением относилась и к православным русским, и к латинским святыням. Высказывалось предположение, что и она, и ее сын Ярополк во время пребывания в Риме "перекрещивались" в католичество, а затем, по возвращении на Русь, снова обратились в православие; однако это предположение не кажется обязательным: едва ли подобное "перекрещивание" практиковалось в то время.

Возникает, правда, вопрос, можно ли на основе истории одной героини сделать вывод о высоком уровне образованности польских княжон? Однако Ян Длугош, рассказывая об Адельгейде, сестре Мешко I, уже говорит о прекрасном воспитании княжны и ее тяге, после принятия крещения, к духовному образованию, и обращении под ее влиянием в христианство ее супруга Гейзы. Таким образом, возможно уровень воспитания польских княжон и правда был достаточно высоким. Впрочем, можно предположить, что и княжичи-мальчики после принятия христианства получали достаточное религиозное воспитание, поскольку источники отмечают религиозное благочестие многих польских князей.

Как и в других государствах средневековой Европы, власть князя имела династический характер. Однако сам принцип наследования трона в рамках правящего рода далеко не всегда четко соблюдался, поскольку у большинства князей было по нескольку сыновей. В Польше существовал принцип первородства - "примогенитуры" - передачи власти старшему сыну, а в Чехии господствовал лествичный принцип наследования - передача власти старшему мужчине в княжеском роду. Однако и в том, и в другом государстве эти принципы последовательно не соблюдались. Частые междоусобицы позволяли знати усиливать свое политическое влияние, поддерживая того или иного претендента на престол.

Первые междоусобные распри известны еще с дохристианских времен: сначала это убийство наследника престола Крака его младшим братом Лехом, затем - конфликт князя Помпилиуша и двадцати его дядей, которых он, под влиянием супруги, отравил, опасаясь, хоть и необоснованно, что они могут отнять престол у его сыновей.

У Мешко I <#"justify">Болеслав, имевший троих сыновей, назначает наследника, руководствуясь исключительно собственной волей. О предпочтении Болеслава говорят даже имена, данные им детям от любимой супруги Эмнильды. Мешко он называет в честь своего отца, Оттону (и старшей дочери) дает звучные западные имена (притом сразу христианские). Старшего же сына Безприма же он называет самым что ни на есть простонародным именем.

Примерно в 1013 году Болеслав заключает династический брак между своим сыном Мешко и племянницей Оттона III и делает сына правителем Краковского округа (каштеляном), в каковой роли он показывает себя неплохо, во всяком случае, становится известным тем, что "построил много храмов".

Все свое государство - вместе с полученной в 1025 г. королевской короной - Болеслав также завещал Мешко II, любимому сыну, обойдя старшего сына Бесприма. Следует иметь в виду, что королевская корона, помимо прочего, являлась символом неделимости государства. Безприм бежит на Русь, а Оттон - в Германию. Несмотря на удачное начало правления, Мешко ждут смуты. Полные вполне объяснимой зависти братья еще попытаются свергнуть его с престола. Мешко II, после ряда военных поражений и короткого правления Бесприма (1032), был вынужден отказаться от королевского титула и выделить уделы младшему брату Оттону и одному из своих родственников по имени Дитрих. Лишь в конце жизни он все же сумел вновь объединить все государство в своих руках.

После смерти Мешко II и общего кризиса государства, трон получил Казимир I Восстановитель <#"justify">Старший сын Владислава Збигнев был внебрачным, а значит незаконным ребенком. Согласно хронике Галла Анонима, мать отдала сына "обучаться наукам", а после отправила для дальнейшего воспитания в Саксонию, в монастырь (и опять мы сталкиваемся с попыткой сделать неугодного наследника престола монахом). Однако Збигнев составил заговор с вроцлавским комитом Магнусом и насильно заставил отца признать его своим законным сыном.

Великопольская хроника несколько по-другому излагает события: Владислав лично отправляет Збигнева в чешские земли, спасая от гнева мачехи, где отдал на воспитание Машнусу, которого хроника уже называет силезским префектом, а чешский король склонил князя к тому, чтобы признать Збигнева своим законным наследником.

Исследователи полагают данные Галла Анонима более правдивыми, хотя как бы ни проходило воспитание Збигнева, можно сделать вывод, что польский князь имел право признать законным любого своего ребенка, пусть даже рожденного вне брака.

Владислав Герман был вынужден пойти на раздел польского государства: по договору 1097 <#"justify">Приложение I


Герб Пястов.


Приложение II


Герб Пржемысловичей (до 1157)


Приложение III


Генеалогическое древо Пястов


Приложение IV



Теги: Княжеская семья в раннесредневековых государствах Центральной Европы в период IX-XII в.  Диплом  История
Просмотров: 27713
Найти в Wikkipedia статьи с фразой: Княжеская семья в раннесредневековых государствах Центральной Европы в период IX-XII в.
Назад