"Внутренняя реальность" в малой прозе Гайто Газданова 1930-х годов

Министерство образования и науки Российской Федерации

ФГБОУ ВПО «Ивановский государственный университет»

Филологический факультет

Кафедра теории литературы и русской литературы ХХ века


ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

«Внутренняя реальность» в малой прозе Г. Газданова 1930-х годов


Студентка:

Здыренкова И.А.


Иваново - 2014

Содержание


Введение

Глава 1. Поэтика воспоминаний в малой прозе Гайто Газданова

Глава 2. Онейросфера в рассказах Г. Газданова 1930-х годов

Выводы

Список использованной литературы


Введение


Литература русского зарубежья, оторванная от «метрополии», возникшая и сформировавшая как целостное явление на «других берегах», по праву считается настоящим феноменом русской культуры ХХ столетия. Понятие «русское зарубежье» отражает и выражает «существование за границей как бы второй («малой») России - особого самодостаточного «мира» со своим образом жизни и устоями, взаимоотношениями и привязанностями, существование внутри которого как бы воспроизводило бытие на утраченной родине».

Возникновение русского зарубежья связано с первой волной эмиграции, пик которой пришелся на конец 1910-х - начало 1920-х гг. «Русские изгнанники сыграли уникальную и до конца все еще не оцененную роль в достижениях человеческой цивилизации ХХ века». Среди них были выдающиеся писатели, философы, художники, ученые, прославившие свои имена в разных областях знания.

Начало изучению литературы русского зарубежья положили сами эмигранты: В.Ф. Ходасевич, Г.П. Струве, М.Л. Слоним, Г.В. Адамович и другие. И сегодняшнее отечественное литературоведение в осмыслении культурного наследия русской эмиграции во многом опирается на традиции, сложившиеся на Западе в литературно-критических работах эмигрантов.

На сегодняшний день в области целостного изучении литературы русского зарубежья сделано немало. Так, вышли «Литературная энциклопедия русского зарубежья. 1918-1940.» в трех томах, энциклопедический биографический словарь «Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века»; издана книга «Русское зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни» 1920-1940. Франция» в четырёх томах, опубликованы выпуски, подготовленные коллективом авторов ИМЛИ «Литература русского зарубежья. 1920-1940», появились антологии: «Литература русского зарубежья» в шести томах и «Мы жили тогда на планете другой…» (Антология поэзии русского Зарубежья. 1920-1990: Первая и вторая волна) в четырех книгах.

Наряду с этим появляется и учебная литература, посвященная изучению литературы русского зарубежья: книги В.В. Агеносова «Литература русского зарубежья (1918-1996)», Т.П. Буслаковой «Литература русского зарубежья», О.Н. Михайлова «Литература русского зарубежья», А.Г. Соколова «Судьбы русской литературной эмиграции 1920 - х годов" и другие.

Особого внимания заслуживает концепция Г. Струве, изложенная в его классической работе «Русская литература в изгнании», в которой он, дифференцируя прозу и поэзию, различает писателей русского зарубежья «старшего» и «младшего» поколений. Старшее поколение составляют те авторы, творчество которых в большой степени определилось еще до эмиграции, соответственно младшее - «те, кто не привез с собой за границу большого литературного багажа», то есть состоялись как писатели уже в отрыве от родины.

Одному из авторов «младшего» поколения - Гайто Газданову - посвящено наше исследование. Американский литературовед Ласло Дьенеш в своей книге «Русская литература в изгнании: Жизнь и творчество Гайто Газданова» пишет, что, рассматривая русскую литературу в эмиграции, сформировавшуюся после 1920 года, обращают внимание лишь на одну фигуру - Владимира Набокова. «Однако, - отмечает Диенеш, - есть по крайней мере один его современник, чей талант, оригинальность, значительность творчества дают ему не меньшее право на внимание, чем В. Набокову, - это Гайто Газданов. Но имя этого писателя почти совершенно неизвестно не только публике (кроме незначительного числа русских читателей - эмигрантов), но и большинству учёных и студентов, изучающих русскую литературу».

Такова была судьба большинства писателей - эмигрантов молодого поколения и об этом писал Гайто Газданов в расцвете своей творческой жизни на страницах парижского журнала «Современные записки»: «Живя в одичавшей Европе, в отчаянных материальных условиях, не имея возможности участвовать в культурной жизни и учиться, потеряв после долголетних испытаний всякую свежесть и непосредственность восприятия, не будучи способно ни поверить в какую-то новую истину, ни отрицать со всей силой тот мир, в котором оно существует, - оно было обречено». И кроме того: «Наконец, главное: творчество есть утверждение; и по всей честности - этого утверждения нет. Конечно, и в эмиграции может появиться настоящий писатель - я уже указывал на общеизвестный пример Сирина. Но ему будет не о чем ни говорить, ни спорить с современниками; он будет идеально и страшно один».

Значительные произведения были созданы главным образом писателями старшего поколения, сформировавшимися задолго до невольной или добровольной эмиграции. А у молодых литераторов не оказалось «тех социально - психологических устоев, которые были в своё время у любого сотрудника какой-нибудь вологодской либеральной газеты (если таковая существовала); и с этой точки зрения, он, этот сотрудник, был богаче и счастливее его потомков, живущих в культурном - сравнительно - Париже».

Поэтому лишь единицы из покинувших родину молодых людей создадут впоследствии произведения, которые займут достойное место и останутся в русской литературе. К их числу, несомненно, принадлежит и Гайто Газданов.

С момента выхода в России первого собрания сочинений, газдановедение пополнилось многочисленными общими и частными исследованиями, принадлежащими перу отечественных и зарубежных ученых.

В частности, накоплено немало сведений и наблюдений, относящихся к различным аспектам творчества писателя: биографическим - Н.Д. Цховребов «Гайто Газданов: Очерк жизни и творчества», О.М. Орлова «Газданов», художественным - С.М. Кабалоти «Поэтика прозы Гайто Газданова 20 - 30-х годов», философским - Ю.В. Матвеева «Экзистенциальное начало в Творчестве Гайто Газданова».

Изучению многочисленных интертекстуальных связей прозы Г. Газданова с произведениями таких классиков русской литературы, как А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, а также сопоставлению с произведениями таких зарубежных писателей, как Э.По, Р. Стивенсон, М. Пруст, Дж. Джойс, Л.-Ф. Селин, А. Камю, Г. Миллер посвящены работы В.3. Гассиевой «Газданов и Достоевский», С.А. Кибальника «Гайто Газданов, Марсель Пруст и Лев Толстой», «Гайто Газданов и Джеймс Джойс (О романе «Вечер у Клэр»)», Т.Н. Красавченко «Набоков, Газданов, Пушкин», М.С. Новикова «A viev to a kill: От Родиона Раскольникова к Винсенту Веге. Криминальный герой у Газданова», М. Рубине «Газданов и Достоевский, или Сюжеты русской классики в романе «Ночные дороги», А.К. Северинец «Поток сознания» в системе модернистского романа: (Г. Газданов и М. Пруст)», Т.О. Семеновой «Поэтика пространственной формы в творчестве Дж. Джойса и Г.И. Газданова», А.В. Сивковой «Особенности двоемиририя Э. По и Г. Газданова», О.А. Третьяковой «Экзистенциальное «путешествие на край ночи» в романах Г. Газданова и Л.-Ф. Селина».

В рамках религиозного дискурса внимание со стороны учёных заслужила специфика сочетания в творчестве буддистских и христианских мотивов в прозе Г. Газданова. Об этом в исследованиях Т.Н. Красавченко («Газданов и масонство»), А. И. Серков («Масонский доклад Газданова»), С.А. Кибальник («Газданов и христианский экзистенциализм»), Ю.В. Матвеева («Экзистенциальная концепция Гайто Газданова: мотив религиозного беспокойства»).

Г. Газданов принимал непосредственное участие во многих исторических событиях эпохи (Гражданская и Вторая мировая войны), которые повлияли на его личность и судьбу и, безусловно, получили отражение в его произведениях. Все это также привлекало внимание исследователей: Ю.В. Бабичева «Автобиографическая трилогия Гайто Газданова, или история загадочной болезни», Ю.В. Матвеева «Гражданская война в художественном восприятии молодого поколения первой русской эмиграции (На примере творчества Гайто Газданова)», О.М. Орлова «Проблема автобиографичности в творческой эволюции Гайто Газданова» и другие.

Итак, очевидно, что существует много подходов к анализу художественного мира писателя в целом или отдельных его аспектов, связано это с такими особенностями газдановской поэтики, как многоплановость принципов организации текста, предполагающая сосуществование разных уровней прочтения и интерпретации, ассоциативность художественного мировосприятия автора, сплав реалистического и фантастического элементов, нравственно-философская проблематика. Однако, не смотря на большое число работ, посвященных исследованию проблем художественного мира писателя, онейросфера и воспоминания как важные составляющие поэтики малой прозы Г. Газданова 1930-х годов не были предметом специальных изысканий.

Это обусловило выбор предмета исследования: в центре нашего внимания воспоминания и онейросфера в малой прозе Г. Газданова 1930-х годов. Рассматривая эти явления, мы опирались на научные исследования в области психологии, культурологии и литературоведения.

Обращаясь к изучению сновидения, исследователи неизменно обращаются к истокам - к примитивным культурам, в которых сновидению отводится роль посредника между миром людей и духами предков, тотемами; хранителя мифологии племени. Сновидения здесь считаются проявлением жизни души.

Так, в работе Бесковой И.А. «Природа сновидений. Эпистемологический анализ» прослеживаются особенности отношения к сновидениям, сложившиеся в разные исторические эпохи в разных сообществах, включая традиционные примитивные культуры. Исследователь отмечает, что общим было то, что «предполагалось наличие неслучайной связи развертывающейся цепочки образов с какими - либо аспектами (обстоятельствами) жизни сновидца». Автор формулирует модель, в которой сновидение предстает как форма проявления отношений, существующих между человеком и глубинной реальностью. «Картина сновидения будет соответствовать системе адресуемых человеком миру ожиданий - предубеждений и в этом смысле точным их выражением. Роль сновидения я усматриваю в том, чтобы увеличивать степень осознанности и интегрированности личности, способствуя личностному росту человека. Эффективно решать эту задачу сновидение может потому, что предоставляет более полную и адекватную картину подлинного «я» человека, являясь более точным и тонким инструментом отображения параметров его внутреннего мира, чем бодрственное Эго. Именно поэтому представление о том, что, анализируя свои сны, человек может понять, что происходит в его внутреннем мире, верно», - пишет в своей работе И.А. Бескова.

Истолкованию онейрической образности уделил внимание в своих работах французский философ Гастон Башляр. Он писал об онейрическом доверии к сновидениям: «По существу, сон, который считается прерыванием сознательной жизни, связывает нас с нами самими. Тем самым нормальная греза, настоящая греза зачастую представляет собой прелюдию к нашей активной жизни, а вовсе не ее следствие». Сновидению отводится роль посредника между сознательной и бессознательной стороной человеческой психики.

Г. Башляр пояснил термин «ониризм»: «Ониризм (от греч. - сновидение) состояние психики, при котором включается бессознательное и человек видит сновидение или грезы. Сюда же относится прилагательное онирический».

Среди разнообразных книг, монографий, работ, посвященных проблеме литературного «снотолкования», следует выделить сборник, который называется «Сон - семиотическое окно. Сновидение и событие. Сновидение и искусство. Сновидение и текст. XXVI Випперовские чтения». Несмотря на то, что прошло уже почти двадцать лет, как появился этот сборник, он до сих пор является актуальным в филологической среде. В сборнике представлены разнообразные концепции исследователей по поводу мифологического и семиотического аспекта сновидений, отражен современный подход к сновидению как к виртуальной реальности, представлен широкий временной диапазон снов в литературе.

В книге Д. Нечаенко «Сон, заветных исполненный знаков. Таинства сновидений в мифологиях, мировых религиях и художественной литературе» анализируются сны в литературе XIX в. Автор формулирует жанровые признаки сновидений, включающие выразительность сновидческих образов, сочетание в едином фабульном ряду реальных и фантастических фактов, умелое использование религиозно-мифологических символов, эмоционального фона сновидческих текстов, в котором сосуществует надежда и страх. Д. Нечаенко вводит сновидение в круг фантастических и утопических жанров. По мнению автора, сон в литературе - предмет описания, прием, способ познания мира, он связан с движением сюжета, с психологией персонажа, с философско-этическими проблемами. Несмотря на описательность и эссеистичность данного исследования, его достоинство в том, что оно является комплексной работой в области литературоведческого исследования снов.

При анализе литературных снов учитывается и их психологическая составляющая. Так, М. Гершензон исследовал сны Пушкина, объектом для его исследования послужил сон Татьяны. Исследователь формулирует проблему сновидения в литературе как «текста в тексте» - сновидение, как тигр в лесу на картинке для разгадывания, которого можно увидеть только при внимательном ее рассматривании.

Проблема изучения литературных сновидений актуальна среди современных исследователей, появилось множество работ по интерпретациям снов литературных героев, проблемам сновидений. Так, О.В. Федунина в диссертации под названием «Поэтика сна в романе «Петербург» А. Белого, «Белая гвардия» М. Булгакова, «Приглашение на казнь» В. Набокова», исследовала сны персонажей, их виды и функции в произведении, а также обратила внимание на ту взаимосвязь, которая обнаруживается между поэтикой сновидений, с одной стороны и жанровой спецификой и эволюцией романа, - с другой.

Н.А. Нагорная в работе «Онейросфера в русской прозе ХХ века: модернизм, постмодернизм» изучает сферу сновидений в русской прозе ХХ века. В качестве материала для изучения послужили символистские произведения, в частности рассказы и романы «Тяжелые сны» и «Творимая легенда» Ф.Сологуба, рассказы и роман «Огненный ангел» В.Брюсова, роман А.Белого «Петербург» и произведения Ремизова. Кроме этих произведений в качестве объекта исследования послужили постмодернистские тексты: «Москва - Петушки» Вен. Ерофеева, рассказы Ю. Мамлеева и его роман «Шатуны», рассказы В.Пелевина, а также повесть «Омон Ра» и романы «Жизнь насекомых», «Чапаев и Пустота», роман Д. Липскерова «Последний сон разума». Н.Нагорную в данных произведениях интересует сфера сновидения (онейросфера), хронотоп сновидения. Исследователь через категорию сновидения рассматривает разнообразные линии творчества модернистов и постмодернистов, исследует взаимосвязи сновидческой модели мира авторов с их художественными концепциями и поэтикой.

Н.В. Кузьмичева в работе «Мотив сна в поэзии русских символистов: на материале поэзии Ф. Сологуба» исследует функции сна в мотивно-образной системе поэзии Ф. Сологуба.

Следует особо отметить работу В.В. Зимняковой «Роль онейросферы в художественной системе М.А. Булгакова». Материалом для исследования послужили рассказы «Записки на манжетах», «Необыкновенные приключения доктора», «Красная корона», «Китайская история», отдельные фельетоны писателя, цикл рассказов «Записки юного врача», повести «Морфий», «Дьяволиада», «Тайному Другу», романы «Белая гвардия», «Театральный роман», «Мастер и Маргарита», пьесы «Дни Турбиных», «Бег», «Адам и Ева», «Блаженство». В диссертации предпринимается попытка на основе анализа онейросферы в творчестве М.А. Булгакова выявить особенности художественной системы писателя.

Об актуальности исследования сновидений В.В. Зимнякова пишет: «Амбивалентность сновидения, которое может заключать в себе провиденциальный смысл, прогностическую составляющую, искушение и морок, в модернизме приводит к усложнению структуры снов, формированию философии сна, а в постмодернизме с его «патологическим» интересом к анормальным состояниям человеческой психики - к абсурдистской логике развертывания текста. Всё это позволяет выделить современным исследователям так называемую онейросферу как в модернизме, так и в постмодернистской прозе».

В фокус внимания исследователя попадают, кроме того, вопросы соотнесенности и функционирования онирических элементов с жанровой природой произведений: «Изучение сновидений не только на уровне мотивной структуры (хотя она, без сомнения, является важной составляющей анализа произведения вообще, поскольку мотивы «репрезентируют смыслы и связывают тексты в единое смысловое пространство»»), но и на уровне образной и жанровой специфики текста позволяет выявить устойчивые, характерные признаки онейросферы и авторской философии сна, что является одной из составляющих художественной картины мира писателя, так как сон - явление онтологическое».

Специфику функционирования сновидений в творчестве М.А. Булгакова В.В. Зимнякова видит в следующем: «Онейросфера - комплексный, полифункциональный феномен творчества писателя. Она позволяет осуществлять коммуникацию между мирами яви и сна. Булгаков развивает «классические» традиции изображения сновидений как психолого-характерологическую, сюжетно-композиционную, креативную, мнемоническую, прогностическую, ретроспективную, репрезентативную составляющую художественной системы писателя».

В статье Е.Ф. Волика. «Язык и функции сновидений в словесном искусстве» исследуются общие механизмы возникновения художественного образа в сновидении и творчестве. Анализируются функции сновидений, ученый разделяет сновидения на группы: характерологические - те которые раскрывают подлинное «я» героя, скрытые черты характера, проскопические - те, которые предсказывают будущее героя, зачастую в иносказательной форме, кризисные - те, которые коренным образом влияют на жизнь человека, меняют его взгляд на повседневность.

Классификация снов литературных героев представлена в работе М. Дынника «Сон как литературный приём». Он выделяет более 10 разновидностей сновидений с точки зрения их сюжетоорганизующей роли в художественном произведении: сон - рамка литературного произведения, сон - форма развития основного сюжета, сон - завязка и разрешение сложной коллизии и другие.

Таким образом, на основании всего вышесказанного, можно выделить несколько теоретических проблем, с которыми сталкиваются в данное время исследователи сновидений в литературе: сновидение и миф, сновидение и творчество, сновидение и бессознательное, сновидение и текст, язык сновидений, хронотоп сновидений.

Л.М. Нюбиной в исследовании «Поэтика и прагматика мнемонического повествования: На материале немецкой литературы воспоминаний ХХ века» «выявляются типологические, концептуальные свойства мнемонического текста, которые позволяют выделить воспоминания в особый класс текстов, также описаны лингвопоэтические средства разных языковых уровней, которые участвуют в конструировании мнемонического текста. В свою очередь эти «концептуальные» свойства мнемонического текста определяют особый тип повествования - мнемоническое повествование». Делаются важные наблюдения над составляющими поэтики мнемонического повествования: «Определённая фрагментарность и дискретность сюжета и композиции, тематическими центрами которых являются имена, даты, топонимы или иные пространственно-временные координаты. Ментально-психологической основой мнемонического повествования является воспоминание. В процессе создания текста "я" выбирает из арсеналов памяти разнообразные, дискретные, не всегда последовательные события и факты, создавая из них пеструю мозаику изображаемой жизни. Память как психологический фактор и основа порождения мнемонического текста носит избирательный характер, а воспоминание нелинейно, дискретно, ассоциативно и неустойчиво. Память сознательно активна, в ней содержится творческий элемент, она обращается к объектам, достойным избирательного внимания. Многие впечатления при этом включаются в систему ассоциаций и связей, диктуемых прихотливостью человеческого мышления в сознательном или бессознательном синтезе тривиального и оригинального».

Газдановедение также обращало внимание на онейросферу и мнемонический текст, но обычно лишь попутно, решая иные проблемы литературного исследования, оказавшиеся в центре внимания.

Так, С.Р. Федякин в статье «Г. Газданов: искусство изобразительности», рассматривая особенности прозаического искусства Г. Газданова, отмечает, что «в основании повествования - творческое воспоминание, Газданов удлиняет предложения, выстраивая их как некие лирические рассуждения. Кроме того, усилилась роль подробностей, которые стали соединяться в ассоциативные ряды, а те, в свою очередь, стали связываться образами - темами, создающими единство художественного целого».

Ф. Гёблер в статье «Время и воспоминания в романе Гайто Газданова "Вечер у Клэр"» отмечает, что тема воспоминаний является центральной для Г. Газданова. Ф. Гёблер различает в романе «Вечер у Клер» три временных уровня: уровень повествования, уровень воспоминания как процесса и воспоминаний - событий. «В пределах последнего уровня господствует неоформленная, на первый взгляд, анахрония, которая, однако, - о чём свидетельствует более точный анализ, - основана на концентрической модели повествования, занявшей место традиционной линейной модели с причинными связями и поступательным развитием сюжета», - делает вывод немецкий учёный.

Н.И. Шитакова в исследовании «В. Набоков и Г. Газданов: творческие связи, сопоставляет творческое наследие двух писателей» затрагивает вопросы, связанные с осмыслением роли памяти и делает вывод, что «реминисценции отражают взгляды писателей, становятся одним из приёмов создания литературного образа, выполняют прогностическую и психологическую функции». Также сделана попытка определить место онейросферы в художественном сознании писателей: «сновидения в поэтике авторов имеют полифункциональный характер, выполняя прогностическую, философско-эстетическую, психологическую, сюжетообразующую функции».

Рассматривая пространственно-временную специфику художественных произведений Набокова и Газданова, Н.И. Шитакова доказывает, что в художественном мире писателей формируется хронотопическая модель, включающая в себя разветвленную структуру романных хронотопов, а также онейросферу и реминисценции, которые «образуют металитературное пространство, в котором подчеркивается диффузный характер взаимоотношений: снимается оппозиция сна и яви, сна и литературы, творчества и жизни, творчества и смерти, пространства и времени».

Наша работа посвящена исследованию специфических состояний (сновидения и близкие к ним состояния психики, бред, галлюцинации, видения и воспоминания), организующих особое пространство «внутренней реальности» в малой прозе Г. Газданова 1930-х годов.

Основная цель исследования - проанализировать специфику онейросферы и мнемонического текста с позиции их функционирования в малой прозе Г. Газданова 1930-х годов, проследив роль онирического и мнемонического начал в художественном тексте.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

провести системный анализ снов (и близких им онирических элементов) и воспоминаний в малой прозе 1930-х годов Г. Газданова;

выявить функции онейросферы и воспоминаний в организации художественного мира рассказов 1930-х годов Г. Газданова;

обозначить принципы художественного создания «внутренней реальности» в рассказах Г. Газданова указанного периода.

Работа состоит из Введения, двух глав, и обобщающих Выводов. Важной составляющей памяти - воспоминаниям - в малой прозе Г. Газданова 1930-х годов посвящена первая глава нашей работы. В центре внимания - особенности функционирования и способы художественного оформления воспоминаний в рассказах указанного периода. Особые типы сознания, онейросфера с точки зрения ее функционирования в поэтике малой прозы Г. Газданова 1930-х годов - объект внимания во второй главе нашего исследования.


Глава 1. Поэтика воспоминаний в малой прозе Гайто Газданова


«Особое положение русской эмиграции первой волны в европейской истории и её уникальность как культурного явления позволяет рассматривать в едином контексте общий процесс памяти, во всём многообразии её проявлений, как в литературе, так и в самой жизни русского зарубежья».

Память - категория, прежде всего, философская, этическая, психологическая; под памятью подразумевают процессы организации и сохранения прошлого опыта, она связывает прошлое с настоящим и будущим и является важнейшей познавательной функцией, лежащей в основе развития человека. Говоря о памяти, мы имеем в виду в первую очередь духовно-мировоззренческую сторону этого понятия.

Литература воспоминаний «первой волны» русской эмиграции: автобиографическая проза, художественные и политические мемуары -представляла собой лирическую прозу, наполненную чувствами горечи, боли, растерянности, тоски об утраченных «священных корнях», основополагающих началах жизни.

Поэтика воспоминаний - это приёмы создания художественного повествования (специфическая форма и техника) о явлениях личной или общественной жизни, свидетелем которой был автор (повествователь). В литературе эмиграции воспоминания занимают особое место, и проза Г. Газданова - не исключение.

Поэтика как раздел теории литературы освещает «вопросы специфической структуры литературного произведения, поэтической формы, техники (средств и приемов); общей чертой поэтик всех направлений остается то, что все они подходят к художественной литературе под углом зрения ее специфики». В данной главе мы сделаем попытку рассмотреть специфику функционирования воспоминаний в малой прозе Г. Газданова 1930-х годов. Отметим, что интерпретация поэтики воспоминаний в прозе Г. Газданова важна как «способ реконструкции художественного мышления и сознания писателя».

Воспоминания нередко являются тематическим центром рассказов Г. Газданова 1930-х годов. Поскольку тема всегда, так или иначе закреплена в заглавии произведения, показательны названия рассказов писателя этого периода: в заголовок Г. Газданов выносит, как правило, либо объект воспоминания, либо его субъект.

Например, в рассказе «Вечерний спутник» заглавие отражает субъект воспоминания. Главный герой - известный политический деятель, которому было «около девяноста лет», всегда помнил о своей возлюбленной: «сквозь всю его жизнь проходила её лёгкая тень».

Здесь важно отметить важнейший видовой признак мнемонического текста - личностно-субъективное начало и ретроспективность воспоминаний, то есть их обращённость в прошлое. «Умилённое воспоминание» главного героя - это не только процесс возвращения к прошлому, оживление прошлого в сознании, это одновременно и его осмысление. В рассказе «Вечерний спутник» это осмысление прошлого является причиной «предпоследнего путешествия» главного героя к своей возлюбленной.

Герой Газданова рассказывает: «Для того, чтобы объяснить причину этой поездки, - сказал он, глядя прямо перед собой, - нужно вернуться на много лет назад. И он стал рассказывать изменившимся голосом, - и я уловил в этом изменении бессознательно, быть может, употребленный прием человека, произнесшего в своей жизни?тысячу речей, - о том, как он познакомился и сошелся с?женщиной, которую мы только что покинули».

Далее следует собственно сама ткань воспоминания «вечерний спутник» рассказал повествователю историю своей любви: «Он встретил ее на скачках, попросил, чтобы его ей представили. Она была на двадцать лет моложе его, отец ее... Впрочем, биографические подробности, как он сказал, не имеют никакого значения. Она была замужем, у нее не было детей. Она оставила мужа. Самым удивительным ему казалось то, что об этом единственном и прекрасном романе его жизни, - таком, в котором он не хотел бы изменить ни одного слова, - было нельзя рассказывать так, чтобы это мог понять другой человек. Она была единственной женщиной, которая не воспользовалась ни одной из возможностей, которые ей давало ее положение. Они не жили вместе - это было невозможно по многим причинам, - иногда они не виделись долгими месяцами, но в самые трудные минуты его жизни она неизменно была рядом с ним. Он очень давно, по его словам, знал, что он ни на кого не может положиться, что в его падении его никто не поддержит; но он знал также, что она никогда не изменит ему.

Сквозь всю его жизнь проходила ее легкая тень. Она была всегда ровна, всегда ласкова и немного насмешлива и даже говорила, что не очень любит его. Но в день его очередной дуэли она неизменно оказывалась в Париже, приезжая из Испании, или Англии, или Beaulieu, которое она особенно любила».

Далее повествователь делает отступление от рассказа о любви и даёт характеристику отношения «вечернего спутника» к жизни: людям, общественным событиям, эмоциям, которые окружали его. Очевидно противопоставление воспоминания «о лёгкой тени», которое было с ним всегда в «этом смрадном аду, в котором прожил такую бесконечно долгую жизнь»: «Так проходила жизнь, и постепенно, с каждым годом, то небольшое количество мыслей, вещей и людей, в которое старик верил, становилось все меньше и меньше, - и вот уже много лет, как от него ничего не осталось. Он был слишком умен, чтобы сказать, что положительных ценностей вообще не существует, - он только пояснил, что для него их нет. Это - как развалины; другие смотрят на них, и их воображение строит над ними громадные города, исчезнувшие во мраке времен, - а он видел только осыпающиеся камни, и больше ничего» (II, 589).

И далее в тексте мы видим, насколько герою дорого его воспоминание, по дороге в Париж он неоднократно возвращается к воспоминаниям о любимой женщине: «Старик между тем вспоминал всякие подробности о своей жизни с этой женщиной, ему было жаль расставаться с этой темой, - а он ничего не жалел обычно, - но это была единственная гармония, которую он знал, потому, что во всем остальном его обступала со всех сторон та мертвая и беспощадная тишина, которая являлась его окончательным уделом» (II, 590).

В конце рассказа, уже после смерти «вечернего спутника» повествователь также акцентирует внимание на значение «лёгкой тени» возлюбленной в жизни главного героя: «Я все же много и долго думал над жизнью этого человека, я прочел толстую книгу, которую он написал, вспомнил его необыкновенную карьеру, удивительную беспощадность его суждений и то невыносимое отсутствие каких бы то ни было иллюзий, в котором всякий другой человек должен был бы задохнуться и пустить себе пулю в лоб. Стало быть, единственным утешением его была эта «легкая тень», о которой он заговорил» (II, 593).

Итак, в рассказе «Вечерний спутник» воспоминание о прощлом становится основой повествования, тематическим и сюжетным центром произведения.

Однако чаще в заголовок рассказа Г. Газдановым выносится в качестве тематического центра объект воспоминания. Причем, это не просто воспоминание, а ассоциация, связанная с определённой жизненной ситуацией, которая имеет значение для повествователя.

Так, в рассказе «Железный Лорд», собака Василия Николаевича, главного героя рассказа, - это живое напоминание о счастливом времени, своего рода хранитель памяти.

«Василий Николаевич познакомился с Еленой Власьевной, будучи студентом третьего курса; и так как никакие причины ни с той, ни с другой стороны не препятствовали браку, то он очень, скоро женился на ней и был совершенно счастлив. «Тот, кто знал мою жену в последние годы нашей супружеской или, вернее, несупружеской изни, - писал Василий Николаевич, - тот получил о ней совершенное превратное представление» (II, 407). И дальше: «В день моего брака с Лелей Железному Лорду был год». Железный Лорд занимал много места в письме Василия Николаевича. Он сопровождал Василия Николаевича с женой во время их свадебного путешествия, которое происходило не за границей, среди чужих стран и чужих языков, а «в нашей прекрасной Сибири». «Мы были на Амуре и на Иртыше, в этой замечательной стране, где я хотел бы кончить свою жизнь, но только не так, не позорно и не неожиданно, как я буду вынужден кончить ее в ближайшее время». Верхом - и за лошадьми, то перегоняя их, то отставая, бежал неутомимый Лорд - они проехали несколько сот верст; спали на свежем сене, и Василий Николаевич писал, что, прожив долгую жизни, он все же не знал ничего похожего, ничего даже отдаленно напоминающего то непередаваемое чувство, которое знают немногие; всей силой любящие женщину и понимающие, что значит спать с любимой женщиной в лесу или на окраине деревни летней глубокой ночью и вблизи темно сверкающих вод громадной реки. «Железный Лорд был рядом с нами» (II, 407).

И только Железный Лорд оставался тем, что связывало героя с прошлым. День смерти собаки был днем окончательного решения Василия Николаевича раз навсегда покончить со всем. Только Лорд - и то если он помнил - сохранил неизменным то время, которое Василий Николаевич и Елена Власьевна провели в Сибири. «Это все, что осталось, - писал Василий Николаевич, - одно собачье воспоминание, и даже оно исчезло со смертью Лорда. В тот день я тоже должен был умереть». (II, 409).

Как и в рассказе «Вечерний спутник», осмысление воспоминания, которое исчезло со смертью Лорда, подталкивает героя к поступку, в данном случае к самоубийству: «только Железный Лорд оставался неизменным, - но день его смерти был днём окончательного решения Василия Николаевича раз и навсегда покончить со всем» (II, 410).

Мнемонический текст у Г. Газданова становится и основой структуры повествования. От воспоминаний, которые приходят «невольно», «вдруг», зависит большая или меньшая значительность того или иного события, логика развития действия, особенности сюжета.

Так, в рассказе «Гавайские гитары» повествование начинается с описания эпизода, когда повествователь ночевал у знакомых, но не мог заснуть, потому что его комната «вдруг наполнилась протяжными, вибрирующими звуками, соединение которых, мгновенно залило его воображение» (I, 623). Эта мелодия осталась в его памяти, но спустя некоторое время, «как я ни силился вспомнить мотив, который слышал, это было невозможно» (I, 624). Далее повествователь говорит: «в одном я только был уверен - именно в том, что если я его когда-нибудь услышу, то непременно узнаю».

Следующий абзац начинается со слов: «в то время моя сестра моя была больна и никакой надежды на её выздоровление не оставалось» (I, 624). Далее идёт рассказ о похоронах сестры и тем, как одна дама, знакомая сестры пригласила повествователя и мужа сестры поехать к ней. В гостях у этой дамы рассказчик, когда заиграл граммофон, «при первых же звуках музыки узнал тот мотив, который слышал несколько недель тому назад» (I, 637).

В последнем абзаце рассказа повествователь восклицает: «гавайские гитары! Потом, спустя несколько лет я забыл и перепутал многое, что происходило в ту пору моей жизни. Но зато эти колебания воздуха (о музыке) теперь заключены для меня в прозрачную коробку, непостижимым образом сделанных из нескольких событий, которые начались той ночью, когда я впервые услышал гавайские гитары, не зная, что это такое, и кончились днём похорон моей сестры» (I, 638).

Композиционно рассказ «Гавайские гитары» «можно разделить на две части: до смерти героини и её похороны. В рассказе нет события как такового. Главное место отводится миру рассказчика и его воспоминаниям. Вся история представлена цепочкой ассоциативных воспоминаний и переживаний рассказчика».

В пределах малой жанровой формы, где фабульная логика, как правило, преобладает, у Газданова событийность отходит на второй план. Единое действие дробится на элементы, представляющие собой отрывочные ассоциации, вневременные и спонтанно возникающие, моменты непосредственного восприятия окружающего мира героем - повествователем.

При этом, внесение всё новых элементов не размывает границы текста, а, напротив, увеличивает число и интенсивность ассоциативных связей внутри текста и тем самым утверждает его целостность. Т.О. Семёнова отмечает в связи с этим, что «одна из особенностей наследия Газданова состоит в том, что и «большая», и «малая» форма в прозе писателя фундированы единым нарративным принципом, который можно назвать принципом децентрированного ряда репрезентаций. Как следствие или как частное проявление этого принципа можно расценивать и излюбленный писательский приём подачи впечатления или переживания героя через перечисление реалий, каждая из которых либо подразумевает, либо непосредственно в тексте влечёт за собой цепь определённых ассоциаций и воспоминаний».

Случайная ассоциация вызывает к жизни воспоминания и в рассказе «Железный Лорд». Рассказ начинается с описания того дня, когда на цветочном рынке Парижа, повествователь видит «бесчисленные розы», расставленные на земле. В этот же момент он подумал, что «уже видел однажды очень много роз; и все то, что предшествовало их появлению сразу возникло в его памяти» (II, 393). Далее следует история, которую воспоминает повествователь; переход к воспоминанию происходит ассоциативно, то есть образ «бесчисленных роз» увиденных в настоящем возвращает героя к этому же образу, который он запомнил, будучи ребёнком: «и только разрезанное тело, на котором лежало такое количество роз затем, чтобы они закрыли страшную полосу, отделившую голову от туловища, пронесли потом медленно и торжественно - сперва в дымную и высокую церковь, потом на далекое кладбище, заставленное крестами» (II, 412).

Как и в рассказе «Гавайские Гитары», в конце рассказа «Железный Лорд» снова упоминается об ассоциации, которая вызвала воспоминание - о розах.

Прошлое главных героев рассказов Г. Газданова неожиданно напоминает о себе, воспоминания ассоциативны, связаны друг с другом, внешние и внутренние впечатления взаимообуловлены.

Отдельные элементы информации запоминаются, хранятся и воспроизводятся не обособленно друг от друга, а в определенных логических и смысловых ассоциациях с другими предметами и явлениями и, как правило, одни воспоминания влекут за собой другие. «Ассоциативность плодотворно реализует напряженную и слаженную жизнь сознания - разнообразный комплекс ассоциаций, воспоминаний, эмоций творца и воспринимающего. Последние часто оказываются в условиях социальной дезориентации и неясного понимания своего места в мире, в состоянии социального одиночества, в разомкнутости связей и отношений. И тогда многослойные образы служат духовной поддержкой и опорой, объяснением и ориентиром».

Мнемонический текст в рассказах Г. Газданова, кроме того, расширяет границы художественного пространства и времени. «Главный герой Газданова постоянно совершает мысленные воображаемые «путешествия».

Художественное время в прозе Газданова образует сложную и многослойную структуру: «Система координат повествования сориентирована не на реальное историческое время, а на «внутреннее восприятие», «внутренний хронотоп» героя - рассказчика, в котором прошлое переживается как настоящее. Выразить такое ощущение времени можно только с помощью приемов нелинейного письма - монтажного, ассоциативно - присоединительного типа повествования».

Расширение пространственно-временных координат происходит, когда герои вспоминают эпизоды из своего детства, юности. Также это происходит, когда персонажи - эмигранты вспоминают свое прошлое, пребывание на Родине, в России.

«И мне начинало казаться иногда, что не было ни Парижа, ни тоски, ни неудач, ни длинного ряда трагических и печальных существований, <…>, - а вместо этого был солнечный день раннего детства, где-то в густом саду, в России, в далёкой и почти исчезнувшей волне моей памяти» (II, 508), - вспоминает о «спасительном обществе» двух джентльменов автор - повествователь в рассказе «Бомбей».

В рассказе «Железный Лорд» повествование замедляется, повествователь, как бы, ищет в глубинах своей памяти все мельчайшие детали вспомнившейся в данной ситуации истории, останавливаясь на описании места действия, так как этим он передает атмосферу спокойной размеренной жизни провинциального городка: «Мне было тогда восемь лет; это происходило в большом южном городе России, в высоком шестиэтажном доме, принадлежавшем другу моего отца; он стоял на окраине города, недалеко от городского парка, - улица была такая широкая и большая, застроенная особняками, ровная и светлая; громадные окна выходили в сады - и всегда на этой улице стояла особенная, несколько торжественная тишина, точно и дома, и люди питали друг к другу безмолвное уважение; потом, много лет спустя, где-то во французской провинции я видел нечто похожее» (II, 393).

Зачастую в рассказах Г. Газданова художественное пространство расширяется не только географически (воспоминанием о России, к примеру), но и ментально (пространством мечты, фантазии. Так, главный герой рассказа «Хана» в юности был влюблён в девушку по имени Хана. «Я помню Хану рыжей девушкой, с которой мы читали Блока ранней осенью, в том же любимом овраге, я помню вкусный хруст снега наших последних зим в России, помню ее гимназию и уроки, коньки и лед, рояль и ноты, высокий театр, в который мы ходили, историю Тридцатилетней войны, которую они проходили в шестом классе, наступление Густава Адольфа и оперное великолепие римских легионов. <…> В общем, это был бы, может быть, обычный роман, - с закатами солнца, с безмолвными его вечерними пожарами, с запахом травы, с трагическими и не непременно плохими стихами, в которых мы находили бы чудесное подтверждение того, что мы не сумели или не успели высказать, с размахом - на всю жизнь и ни минутой меньше, до последнего дыхания, - счастливое соединение множества вещей в одном и все-таки неповторимом чувстве» (II, 550).

Главный герой пронёс чувство любви к Хане через тяжёлые года эмиграции. «Иногда мне начинало казаться, что я живу, окруженный призраками, в ненастоящем и до ужаса хрупком мире, в котором изредка звучит издалека голос Ханы, похожий на льющееся стекло. Хана была единственной в этой смене пустоты и миража, сохранившейся такой, какой я ее знал всегда, то есть вышедшей из той медленно удалявшейся страны наших ранних лет, из которой и началось это необратимое движение. Но по мере того, как проходило время, она постепенно превращалась в тот неуловимо фальшивый образ, который неизбежно возникает либо в постоянной мечте, либо в литературном воображении. Я отлично знал, что она не могла бесконечно оставаться такой, какой была, когда я с ней расстался, - рыжей девушкой с темными глазами. Но в моем представлении она была именно такой» (II, 552).

На протяжении нескольких лет Хана и повествователь ведут переписку, они знают о том, как складываются жизни друг друга и однажды Хана приезжает с гастролями в Париж, где и происходит их встреча.

Главный герой с ещё большей силой замечает перемены в девушке, поэтому во время долгожданной встречи чувствует не радость, а грусть о потерянном прошлом, где была та Хана, которую он до сих пор любит. «Во всем этом не было ничего неестественного, все, в сущности, именно так и должно было происходить. На меня это, однако, произвело угнетающее впечатление, в происхождении которого я не мог отдать себе отчета. Мне стало как-то пусто; физически я испытывал чувство, очень похожее на то, какое я испытывал в поле, в летнем поле, перед закатом солнца, - далеком, пустынном и душистом, в котором мимо меня с громом пролетал и уносился поезд. И я пошел пешком по направлению к гостинице, где остановилась Хана. Я был погружен в созерцательное состояние, вспоминал всю историю моего ожидания и старался отогнать от себя два последних впечатления - катастрофу с «бюгати» и встречу Ханы на вокзале. Я начал усиленно думать о нашем с Ханой так далеко уехавшем городе, о его вечерней провинциальной тишине, о медленно бегущем к закату солнце, о мягкой пыли мостовых, о голубях в вечернем воздухе и той особенной их породе, которая летит, все время непрерывно кувыркаясь в воздухе, как отчаянный эквилибрист в безмерном цирке синеватого темнеющего неба, о медленной фигуре пожарного на деревянной каланче, о неторопливых гудках маленьких паровозов с длинной трубой, доносившихся с вокзала и сопровождавшихся железным лязгом сцепляемых вагонов и свистками сцепщиков, об отъездах и возвращениях, дачах и городах и о потерянном российском просторе» (II, 558).

Далее читаем: «Хана встретила меня на этот раз с бурным радушием. В первые минуты, однако, я не мог найти того тона, которым с ней следовало говорить; но я начал расспрашивать ее о семье; она рассказывала мне, как скучает ее мать в Америке, какими проектами занят ее брат, и постепенно мы перешли к разговору на темы, одинаково нас интересовавшие. Но уже и тут, в этом первом разговоре, который велся в снисходительно-воспоминательных тонах - так, точно речь шла о том времени, когда мы были душевно беднее, чем теперь, и это было неправильно, я не мог не заметить одной, неизменно повторявшейся особенности: все это, перенесенное за тысячи верст оттуда, где оно возникло, претерпело несомненные изменения и звучало не так, как раньше. Это были легкие, незначительные изменения, вроде того, какое я констатировал, когда впервые в Париже в русском магазине увидел маринованные грибы, русские маринованные грибы, которые очень любил и которых не ел с России. Я тотчас же купил их и попробовал; да, это был, казалось бы, все тот же острый вкус, но чего-то в них не хватало, я бы не мог сказать, чего именно. Так, в России иначе звучали слова, и та же смена медлительных русских интонаций казалась более убедительной, чем здесь, хотя это были одни и те же фразы и смысл их не потерял своей верности; слова были те же и тот же удивительный голос Ханы, звучавший, однако, точно из-за тоненькой непрозрачной стены» (II, 561).

Можно сделать вывод о том, что пространство рассказов расширяется не только географически, но имеет свою особенную, ностальгическую специфику. Россия - это не только родина, которая была потеряна в связи с эмиграцией, это также и безвозвратно утраченное идеальное пространство мечты, где всё иначе: «все это, перенесенное за тысячи верст оттуда, где оно возникло, претерпело несомненные изменения и звучало не так, как раньше» (II, 562).

В творчестве Г. Газданова отразилась широкая панорама довоенной и послевоенной жизни Европы особое, драматическое существование российской эмиграции.

Малая проза Г. Газданова несёт отпечаток депрессивного мироощущения, истоки которого во многом объясняются непростой судьбой писателя. «Природное здоровье и сила духа помогали Г. Газданову вынести все тяготы, выпавшие на долю русского эмигранта. Но он видел, как другие кончали жизнь самоубийством, сходили с ума, впадали в нищенство и полную духовную деградацию. И это станет в будущем одной из ведущих тем в его творчестве». Актуальные социально-психологические коллизии ХХ века в творчестве Г. Газданова осмыслены как «драма в кулисах души».

В связи с этим «мнемонический» комментарий мыслей, чувств и поступков героев нередко способствует у Г. Газданова драматизации повествования, то есть воспоминания подчёркивают конфликтность описываемых событий: перед читателем более ясно предстаёт тяжёлая, мрачная сторона фактов или обстоятельств. Воспоминания фиксируют жизненные изменения, которые сам автор называет «разрушительными», «случаями необычайного забвения и перерождения людей», «воплощением страшнейшей душевной катастрофы» (II, 234). В рассказах 1930-х годов перед нами проходит галерея второстепенных персонажей, показанных как характеры, типажи, представители эмигрантской среды.

Например, в рассказе «Великий музыкант» есть эпизод, в котором рассказывается о людях, «которые попали в довольно плохое положение, - это чаще всего бывали эмигранты» (II, 233). Их настоящая жизнь сравнивается с «прежними временами», которые после встречи в Париже «тотчас же» вспоминаются повествователем. «Все, кого мне приходилось знать, верили во что-нибудь, были твердо убеждены в том, что есть вещи, которые хороши или дурны сами по себе, - что есть, кроме этого, еще нечто туманное и трудно постижимое, но несомненное и почему-то существующее для них, - и каждый определял его сообразно со своими более или менее развитыми умственными способностями: для одних это была религия, для других - географическое и неутолимое, как мираж, представление о родной стране, для третьих - необходимость общественной работы, для четвертых - неверные и чудесные фигуры карт, от которых зависело богатство или разорение, для пятых - густое, счастливое существование с законно любимой женщиной. Это были люди, одаренные силой приспособляемости к новым условиям жизни; и она была в них настолько несомненна, что вытравляла те душевные способности, нормальное действие которых могло бы в чем-нибудь помешать ее нелепой целесообразности, - она, в частности, заставляла этих людей, попавших теперь в довольно плохое положение, - это чаще всего бывали эмигранты, - забывать о прежних временах и о том, что некогда их желания были совсем другими и гораздо более нескромными; а в тех случаях, когда дар воспоминания все же сохранялся, он становился видоизмененным и приобретал характер безобидных и приятных мыслей о прежних, счастливых годах - мыслей, соединенных с некоторым сладким сожалением о прошлом - в сущности, тоже доставлявшим скорее удовольствие, чем боль» (II, 233).

Но этой «силой приспособляемости к новым условиям жизни», были наделены не все эмигранты, поэтому далее автор показывает две разных жизни, которые похожи между собой тем, что характер обоих персонажей изменился, герои воспоминаний стали другими людьми: слабыми и зависимыми от своего эмигрантского положения. «Я видел случаи необычайного забвения и перерождения людей: я знал одного партизанского атамана, неукротимого, свирепого и властного человека, в руках которого несколько лет тому назад в России была судьба тысяч человеческих жизней; люди боялись одного его взгляда и бежали от его гнева: провинившиеся в чем-нибудь партизаны его отряда предпочитали побег, долгое блуждание по лесам и угрозу голодной смерти его суду. Я встретил его в Париже, в вагоне метрополитена, где он, протискиваясь к выходу, говорил слабым голосом - со своим невероятным, сибирским акцентом: - Pardon, monsieur, sil vous plait, monsieuS - и, как-то особенно согнув свою высокую фигуру, боком вылезал на платформу. Я окликнул его и, поговорив с ним несколько минут, узнал, что он работает слесарем на каком-то заводе, что к иностранцам плохо относятся, но что он скоро надеется получить прибавку, что «ребята» - он имел в виду рабочих-французов - его не обижают и что жаловаться ему не приходится. У него был немного растерянный, но, в общем, почти довольный вид. Он попрощался со мной, дав мне свою визитную карточку - Koutcherow, ajustenr, - и просил заходить: жил он где-то в рабочем предместье, аккуратнейшим образом платил за комнату и боялся громко говорить после десяти часов вечера. Я смотрел, как он уходил, следил за ним с трудно передаваемым чувством, точно видел перед собой воплощение страшнейшей душевной катастрофы, и тотчас же вспомнил - маленький город южной России и его, атамана; он ехал по улице на громадной, тяжелой лошади, скакавшей по мостовой с грохотом, в котором слышались особенные звзоси соскальзывающих по камням подков, - вспомнил атамановские револьверы, плеть, бомбы, его ярко-красную черкеску и радостно-исступленный крик: «Даешь!..», - сопровождаемый ругательствами - с богом, и какой-то «юбкой богоматери», и архангелами, и апостолами. Я повертел в руках визитную карточку - Koutcherow, ajusteur - и бросил ее вниз, на рельсы метрополитена.

Я видел еще множество других людей, с которыми произошли столь же разрушительные изменения, - и разговаривал как-то раз с русской женщиной в глухом притоне недалеко от рю де ля Тапелль, которая произносила нараспев - милаай! - и пила стаканами отвратительную смесь, похожую по виду на настойку нафталина, но почему-то зеленого цвета, - и после третьего стакана, взглянув на меня сквозь туман, отразившийся в ее чуть-чуть косивших глазах, сказала немного удивленным голосом: - Эх, милай, а я ведь в Харькове епархиальное училище кончила» (II, 234).

В рассказе «Гавайские гитары» эмигрантское положение названо «безнадёжным». «Второй раз за короткое сравнительно время мне опять пришла в голову мысль о том, как давно и безнадёжно я живу заграницей». В рассказе «Бомбей» жизнь за пределами России характеризуется как «длинный ряд трагических и печальных существований» (I, 631).

Ф. Гёблер обращает внимание на то, что «герои рассказов Г. Газданова «разделяют свою жизнь на периоды, которые предстают в виде замкнутых статичных миров, каждый из которых уникален по атмосфере. <…> Развитие событий протекает под воздействием двух полюсов напряжения - ностальгии и отрыва от родной почвы».

Два отличных друг от друга «мира» видим в рассказе «Гавайские гитары», который весь пронизан воспоминаниями о России: «Похороны в России были совсем другими; там были заросшие кладбища, тихие улицы окраин, крестьяне, снимавшие шапки; и похоронная процессия медленно двигалась в тишине и важности. Здесь же дорогу ежеминутно пересекали автомобили, трамваи, автобусы; сквозь туман доносился непрерывный грохот; кругом возвышались большие дома, и все было так непохоже на Россию, что я вдруг вспомнил это и вдруг удивился - хотя много лет жил в Париже, знал его лучше, чем какой - либо город, и никогда не находил в его облике ничего неожиданного или нового» (II, 631).

Ностальгические настроения характерны и для рассказа «Фонари». Герой описывает ночную жизнь Парижа, его изнанку и повторяет мысль о том, что он чужой в этой среде и ощущает свое одиночество. На фоне этой мрачной и тяжелой атмосферы, рассказчик вспоминает прошлое, Россию, и воспоминания эти, в оппозицию ночной жизни, светлые и ностальгические. «Он приходил на Елисейские поля и вступал в это?пространство черных плоскостей и громадных световых пятен. Самым лучшим воспоминанием того времени было для него воспоминание о фонарях. Уже издали он слышал, как они шумели, и он прислушивался к этому звуку, напоминавшему гуденье телеграфных столбов в России. Никогда воображение не было так послушно ему, как в это необыкновенное время. - Я буду думать сейчас о фонарях в городском парке какого-нибудь русского города, - говорил он себе. И вот фонари Елисейских полей светят ему сквозь зеленые ветви деревьев, вырастающих из каменной, холодной ночи зимнего Парижа; течет оранжевый, зеленый и красный свет; чуть - чуть прохладно, и вдалеке, в глубине парка чувствуется бассейн; он ощущается, как темное и все же полупрозрачное пятно, и воздух над ним холоднее и тише; и если смотреть в эту светлую воду днем, то видно на дне чуть заметное движение воды и золотистый песок, похожий на тот, из которого он строил крепости в детстве, - а вечером там спокойная тьма, и сон воды, и неподвижность: так спит вода в омуте и в глубине, и - если думать об этом ночью - такова тяжелая неподвижность засыпающего океана в последний день существования Земли» (II, 291).

Но это не единственное воспоминание главного героя, далее в тексте мы читаем: «Пусть это будет теперь курьерский поезд и ночь, - говорил он себе, и начинал чувствовать, как что - то скрипит в вагоне, как врывается воздух в окно и светит лампа в купе, наполовину задернутая синей материей; и сквозь колеблющуюся даль темной пустоты перед окном виднеются немые и сверкающие огни большого города, из которого поезд ушел полчаса тому назад. Он засыпает, качаясь, и видит во сне маленького мальчика в синей куртке с золотыми пуговицами. Затем он просыпается - и смотрит на лежащую внизу даму: сверху видно, каким мягким стало ее тело, как неподвижна складка на ее смуглой руке; кожаный коричневый чемодан ее опутан вагонной веревочной сеткой и немного похож на особенный сорт дынь, покрытых желтыми жилками. Гудит ночной гудок паровоза, бьет воздух в лицо, и через некоторое время он едет на извозчике домой, мимо знакомых зданий и заборов, по знакомым площадям, потом он чувствует теплую воду ванны и вкус горячего мяса, которое он ест; затем он исчезает, вокруг появляется мягкость и темнота, - он спит в своей комнате, - как это было всегда и как этого никогда не будет.

И просыпаясь от воспоминаний, герой сравнивает их с окружающей действительностью, которая на фоне светлых воспоминаний предстаёт в тёмном свете» (II, 292).

Можно сделать вывод, что для мнемонического текста Г. Газданова «характерен ряд мотивов, определенных самим положением эмиграции. В ее рядах постепенно развивается и крепнет сознание того, что рубеж, отделяющий ее от России, связан не только с категориями пространства (в России и на чужбине) или времени (до революции и после революции), но и с жизнью и смертью: смерть /и жизнь в России, смерть и жизнь эмиграции и ее духовного мира. Для многих переселение, отрыв от России равны катастрофе».

Кроме того, воспоминание помогает создать более точный психологический портрет персонажа. В рассказах Г. Газданова воплотилась попытка воссоздать в рамках художественного произведения сложную динамику личностного мироощущения, многочисленные оттенки как чувственного, эмоционального восприятия, так и интеллектуального осмысления действительности. Рассказы Г. Газданова полоны психологизма и сконцентрированы на внутреннем мире и чувствах рассказчика. Благодаря воспоминаниям, герои соотносят свои чувства, эмоции и события, переживаемые здесь и сейчас с опытом или «картинкой», которые ранее запечатлелись в их памяти. Персонажи рассказов Г. Газданова наделены такой памятью, которая в мельчайших деталях сохраняет не только пережитые события, но и эмоциональную ткань этих событий.

Главный герой рассказа «Исчезновение Рикарди», - знаменитый певец, в дни, которые «бывали чрезвычайно редки» вспоминал «в Испании, России и Италии более отчётливо, чем самые важные события своей жизни. Они вызывали в нём странные и ничем не оправдываемые ощущения, которые были непоправимы и нестираемы, и знаменитый Рикарди бывал в такие дни рассеян, невнимателен и грустен» (II, 305).

Повествовательная манера Г. Газданова, близка к литературе «потока сознания» с ее характерным изобразительным приемом - «непосредственным воспроизведением процессов душевной жизни, переживаний, размышлений».

В свое время американский философ и психолог У. Джеймс в книге «Научные основы психологии» дал определение термина «поток сознания»: «Мы то видим, то слышим, то рассуждаем, то хотим, то вспоминаем, то ожидаем, то любим, то ненавидим; и мы знаем, что наши сознания заняты попеременно сотнею других способов... Каждая мысль, которую мы имеем в данном моменте о данном факте, строго говоря, единственна и только носит подобие родства с другими нашими мыслями о том же самом факте... Сознание никогда не рисуется самому себе раздробленным на куски. Выражения вроде «цепи» или «ряда» не рисуют сознания так, как оно представляется самому себе. В нем нет ничего, что могло бы связываться, - оно течет. Поэтому метафора «река» либо «поток» всего естественнее рисует сознание».

В литературе этот приём применяется для анализа сложных кризисных состояний духа человека, именно такие ситуации типичны для героев Г. Газданова. В своих рассказах Г. Газданов с помощью этого приёма непосредственно воспроизводит душевную жизнь, переживания и ассоциации действующих лиц. Можно выделить «координирующий направление повествования принцип: повествование движется по правилам ассоциативного потока - впечатления и сцеплены между собой, и автономны, одновременно». Художественно такое повествование воспоминания оформлены как внутренний монолог-воспоминание.

Зачастую в рассказах Г. Газданова воспоминания приобретают форму исповеди героя. Оформленное как «поток сознания» повествование даёт возможность прикоснуться к истокам мыслей и чувств, память выражает единство ощущений и цельность душевной жизни героев малой прозы писателя.

Так, в рассказе «Бомбей» мысли главного героя переходят от одного воспоминания к другому, отражая переживания главного героя, связанные с событием, свидетелем которого он был в Бомбее. Этот приём оформляет в единое целое, казалось бы, несвязанные между собой части рассказа.

«<…> ни зоологический сад, ни охота, ни кушанье, ни библиотека, ни чудесная прозрачность питерсоновского мира не могли уже мне вернуть вновь утраченное душевное спокойствие, и нужны были бы, быть может, долгие месяцы, чтобы окончательно замерло и остановилось то волнение, которое я впервые испытал в обществе Серафима Ивановича. Я не мог не думать о его трагической и удивительной судьбе и о том, как вслед за ней, послушной и смертельной тенью, прошли последние, неудержимые дни Марьи Ивановны. От этого моя мысль переходила к другим вещам, я думал о преследующих меня воспоминаниях, о многих безвозвратно печальных вещах и о том, что всюду, куда занесёт меня судьба, - так же, как сейчас в Бомбее, - в один прекрасный вечер всё это безмолвно вновь возникнет передо мной, и я никогда не уйду от этого» (II, 520).

В рассказе «Великий музыкант» описание воспоминаний строится на основе ассоциаций: «Давно уже я стал страдать отсутствием того отбора своих впечатлений, который необходим для спокойной жизни, давно уже все, что я видел, в равной степени занимало меня» и далее по тексту: «так ночью, проходя по парижским улицам, я подолгу глядел на громадных крыс, пробегающих по тротуарам, на разнообразно одетых прохожих и представлял себе весь этот ряд биологически разных явлений от инстинктивного существования грызуна, роющегося в отбросах, покрытого жиром и грязью и глядевшего на меня испуганными и злыми глазами, - до судьбы людей, проезжающих в дорогих автомобилях; и гибель крысы или смерть артистки - кажется, тогда я думал о недавно отравившейся Клод Франс, казались мне событиями одного порядка» (II, 239).

Также пример организации мнемотического текста по типу потока сознания видим в рассказе «Третья жизнь». «Судьба и интересы людей, с которыми мне приходилось встречаться, были мне чужды и безразличны; и только иногда - далекий взгляд незнакомой женщины или какое-нибудь одно ее движение на секунду пробуждали меня и точно окутывали романтическим и звучным облаком, в котором смешивались мои личные представления и желания с тем, что я слышал, читал или чувствовал раньше: летняя ночь, и итальянская мелодия, и шаги влюбленного по песку, и решетка знакомого сада, и торопливые движения почти призрачной женской фигуры в глубине деревьев. Но это длилось только секунду - и потом исчезало» (II, 376).

В этом же рассказе ещё один пример художственной фиксации ментальных процессов: «Переходы из одного душевного состояния в другое - обычно совершающиеся незаметно, - были для меня очевидны; и мысли, которые в те минуты занимали меня, шли параллельно этому душевному погружению. Сначала мне рисовались непосредственные практические перспективы или необходимость того, что я должен был сделать завтра: поехать за деньгами, дописать письмо, купить билет в кинематограф. Потом поднималась какая-нибудь строчка стихов, тотчас влекущая за собой зрительные образы, - это мог быть Рим, или Петербург, или Севилья, - затем это расплывалось в чем-то ином, где наряду с видениями снега и зелени появлялась мысль о бесплодности и бессилии всего существующего; она продолжалась недолго, затем возникал неизменный вопрос: что же дальше? - и тогда наступала новая, глубочайшая темнота, в которой все было неизвестно и не похоже на остальное» (II, 376).

Таким образом, можно сделать вывод, что воспоминания в малой прозе Г. Газданова - основа построения художественного текста и на уровне формы, (тематический центром рассказов и основа структуры повествования), и на уровне содержания: в этом плане воспоминания имеют полифункциональный характер, - расширяют хронотоп рассказов, подчёркивают конфликтность описываемых событий, создают более точный психологический портрет персонажа. Мнемонический текст реализуется через приём «потока сознания», который осложняет сюжет сплетением различных планов реальности, происходит перенесение центра повествования с внешнего на внутреннее, с объекта на рефлексию субъекта и предметом изображения становится субъективное сознание персонажа.


Глава 2. Онейросфера в рассказах Г. Газданова 1930-х годов


Уильям Джеймс, основатель американского прагматизма, писал: «Наше нормальное бодрствующее сознание, разумное сознание, как мы его называем, - это не более, чем один особый тип сознания, в то время как повсюду вокруг него, отделенные от него тончайшей преградой, лежат потенциальные совсем другие формы сознания. Мы можем прожить жизнь и не подозревая об их существовании; но стоит применить уместный стимул, - и они появятся во мгновение ока и во всей полноте».

Функции сна в художественной литературе разнообразны. Можно сказать, что нет ни одного самобытного автора, который не использовал бы в своих произведениях сновидения как художественный прием - «либо с целью достижения психологической достоверности поведения и духовного формирования героя, либо для усиления и акцентировки фантастического, мистического, лирического».

Чем больше художественный текст стремится коснуться философских вопросов, тем больше осознанных мыслей и переживаний, самооценок хочет донести до читателя автор; чем серьёзней проблемы пытается он поставить и решить, тем выше вероятность того, что в структуре этого повествования своё законное место займут сновидения.

«Амбивалентность сновидения, которое может заключать в себе провиденциальный смысл, прогностическую составляющую, искушение и морок, в модернизме приводит к усложнению структуры снов, формированию философии сна, а в постмодернизме с его «патологическим» интересом к анормальным состояниям человеческой психики - к абсурдистской логике развертывания текста. Всё это позволяет выделить современным исследователям так называемую онейросферу как в модернизме, так и в постмодернистской прозе».

Сны в малой прозе Г. Газданова нередко являются способом создания «особого настроения, эмоционального тона художественного произведения».

Так, в рассказе «Гавайские гитары» первые строки посвящены описанию тревожного сна главного героя, который «ночевал в чужом доме, куда попал после случайной встречи со знакомыми, которые уговорили меня остаться у них, так как было очень поздно и холодно. Я остался и спал на глубоком сыром диване и чувствовал себя во сне беспокойно и неловко <…>» (I, 623). Ощущение беспокойства и неловкости задаёт тревожный тон всему последующему повествованию. История смерти сестры главного героя не имеет непосредственной связи с событиями, о которых говорится в начале рассказа: «я ночевал в чужом доме, куда попал после случайной встречи со знакомыми, которые уговорили меня остаться у них, так как было очень поздно и холодно» (I, 623), однако влияет на восприятие читающим всего рассказа в целом. Далее мы узнаем историю смерти сестры главного героя и, уже будучи настроенными на соответствующее эмоциональное восприятие текста, более ярко воспринимаем события, о которых говорится в основной части рассказа.

Также в рассказе «Гавайские гитары» есть не только тревожное переживание сна, но и описание эмоций, которые вызывает вид смертельно больного спящего человека: создаётся особенное настроение, взволнованное и тревожное. «Уже не впервые, когда я смотрел на спящих людей, я испытывал испуг и сожаление; то загадочное состояние, в котором человек живёт, как ослепший и потерявший память, и во время мучительного сна силится проснуться, не может и стонет оттого, что ему тяжело, - это состояние на секунду возбуждало во мне страх, и иногда я боялся засыпать, так как не был уверен, что проснусь. Но вид заснувшей сестры, уже почти мертвой был особенно ужасен» (I, 626).

Неспокойное и смутное состояние, которому сопутствует плохой сон видим в рассказе «Третья жизнь»: «Эта душевная темнота наполняла меня постоянной тревогой: она мешала мне спать, она не позволяла мне оставаться в состоянии полного безразличия и спокойствия <…>» (II, 377).

Бессонница как показатель тревожности, обеспокоенности главного героя присутствует в рассказе «Мэтр Рай» и, как в предыдущих рассмотренных нами примерах, задаёт особый беспокойный тон всему последующему повествованию. «Мэтр Рай пошел в свою каюту. Было около одиннадцати часов вечера. Мэтр ощущал в горле неприятный привкус от съеденных за ужином макарон, которые экономный повар приготовил, должно быть, на несвежем масле. Мэтр лег на койку и закрыл глаза, думая, что тотчас же уснет, как всегда. Это, однако, ему не удалось. Качка продолжала усиливаться: каюта опускалась и выпрямлялась - то справа налево, то сверху вниз. Ныряя и поднимаясь на своей койке, мэтр Рай следил движение неровных теней на полу, которые мерно ходили за вздрагивающей и вращающейся лампой. Неприятный вкус макарон все усиливался, усиливался также легкий звон в ушах и голове. - Я болен, - в первый раз подумал Рай. Волнение сразу стихло. Прежняя ясность мысли на некоторое время вернулась к мэтру. - Все пустяки, - сказал он, - это просто редкая разновидность морской болезни. - Но заснуть он все - таки не мог и долго ворочался на койке» (II, 220).

И далее читаем: «два дня, которые мэтр Рай прожил в Константинополе, он провел все в той же непонятной тоске и тревоге. По ночам он скверно спал и видел необыкновенные сны: реки, покрытые льдом, чрезвычайно похожим на гофрированную бумагу, аббата, ехавшего почему - то на велосипеде, и юношу - анархиста, который приближался к нему и говорил: «Существует ли что-нибудь, что не движется, дорогой мэтр?» Мэтр просыпался, выкуривал полтрубки и снова засыпал. Уже под утро он пробудился в четвертый или пятый раз. - Мне надо пройтись по улице, мне необходим свежий воздух, - смутно подумал он. Он оделся и вышел из гостиницы» (II, 224).

Марк Львович Слоним, современник Г. Газданова, руководитель литературного объединения русских эмигрантов «Кочевье» замечает, что «эмоциональность, взволнованность, беспокойство, <…> - вот что составляет главные элементы газдановской манеры».

По Газданову, сущность человека часто не видна окружающим и не всегда ясна ему самому. Онирический текст в рассказах Г. Газданова используется и для того, чтобы «подчеркнуть известные душевные качества своего героя или героини», «сон используется в качестве психологической характеристики персонажа», иначе такие сновидения Е.Ф. Волик называет «характерологическими».

Характерологические сновидения встречаются во многих рассказах 1930-х годов: «Чёрные лебеди», «Мэтр Рай», «Счастье», «Третья жизнь», «Освобождение» и «Авантюрист» и других.

Например, в рассказе «Чёрные лебеди» одой из важных характеристик героя является его прямота, соответствие мыслей и поступков. Перед сном, накануне экзамена, рассказчик и главный герой, Павлов, разговаривают:

Ты что, спросил я, - волнуешься?

Да, немного, - сказал он неуверенно. - Это пустяки. - Нет, не совсем. - Ты боишься провалиться? - Да ты о чём? - сказал он с удивлением. - Об экзамене, конечно. - Ах нет, это неинтересно. Я совсем о другом думаю. - О чём же именно? - Я думаю: паровая яхта стоит очень дорого, а парусную не стоит делать. А на паровую у меня не будет денег, - сказал он с убеждением; а ему не на что было купить папирос. Он курил - и бросил окурок; было темно, и мне показалось, что окурок упал на одеяло. - Серёжа, - сказал я через минуту, - у меня такое впечатление, что окурок упал на одеяло. - Ну что же? - ответил он, - дай ему разгореться, тогда будет видно. Но чаще они потухают: табак сырой. - И он заснул и, наверное, видел во сне яхту» (I, 664).

Последнее предложение подчёркивает то, что герой даже в изменённом состоянии сознания остаётся верен своим мечтам, мыслям и желаниям, равно как и состоянии бодрствования, где возможность контролировать свою деятельность для этого персонажа несомненна.

Мотив беспокойного сна становится ведущим в психологической аттестации главной героини рассказа «Ошибка». Она переживает состояние бессонницы, которое противоположно её нормальному течению жизни и это нервозно-бессонное состояние характеризует изменения в жизни героини как значимые, важные и вносит дополнительные оттенки в понимание последующих поступков героини.

В рассказе читаем: «Был второй час ночи, а она не спала, всё отыскивая и стараясь понять, когда и как произошла эта ошибка. До известного времени все было ясно: ее жизнь, думала она, лежа на спине в темноте, протекала в двух планах - один над другим. Один - это был ее муж, которого она любила, Василий Васильевич, брат и отец - разной силы и разного оттенка чувства, доставлявшие ей радость. Второй план, о котором она почти никогда не думала, но который подразумевался сам собой и был так же ясен, как первый, состоял в твердом знании некоторых отвлеченных положений; и это знание позволяло, например, безошибочно сказать, хорош или плох тот или иной поступок. В мире существовали болезнь, смерть, несчастья, ненависть, дурные чувства, обман, измена, но все это не касалось ни ее, ни ее близких. Это были всем известные вещи, отвлеченные понятия, никогда не почувствованное знание, как представление о стране, которой она никогда не видела. Мысль, что она может испытать когда-либо что-нибудь подобное, ей не приходила в голову. И вот в этой системе чувств и мыслей произошло изменение. Там, где вчера было пустое и темное место, возникло нечто новое и отвратительное, - с точки зрения этих прежних ее представлений, - вдобавок не случайное и почти такое же огромное, как все, что было до сих пор, целый новый мир, не похожий ни на что испытанное прежде, тягостный, темный и непреодолимый» (II, 530). Мы видим, что главная героиня переживает состояние бессонницы, которое противоположно её нормальному течению жизни и это нервозно-бессонное состояние характеризует изменения в жизни героини как значимые, важные и вносит дополнительные оттенки в понимание последующих поступков героини.

Сон как характеристика физического состояния есть и в рассказах «Третья жизнь» и «Освобождение». Так, в рассказе «Третья жизнь» отсылает к юность главного героя, когда он не был подвержен сильным душевным потрясениям, что оттеняет теперешнее его состояние души: «я делал десятки верст ежедневно с самой большой быстротой, какая была мне доступна, - летом на велосипеде, зимой на лыжах, - я занимался гимнастикой и достиг того, что мне предлагали поступить в цирк в качестве акробата; тело мое было всегда покрыто синяками, вечером я едва успевал сесть на диван или в кресло и тотчас засыпал таким крепким сном, что не чувствовал, как меня раздевали и переносили в мою кровать» (II, 373).

И наоборот беспокойный сон характеризует главного героя рассказа «Освобождение» как человека слабого, болеющего и тревожного. «Алексей Степанович Семенов, инженер и состоятельнейший человек, провел полубессонную, как всегда, ночь, окончательно проснулся около одиннадцати часов утра и опять с отвращением подумал, что эти минуты пробуждения - самые скверные в его жизни. Голова была тяжелая, во рту было горько, нос был заложен, и Алексей Степанович чувствовал, как меняется вкус воздуха, когда он его глотал и потом, когда он выдыхал его уже отравленным. Глаза болели и чесались, дышать было трудно, мучила изжога, которая началась много месяцев тому назад и лишь изредка прекращалась на несколько часов» (II, 413).

Обратим внимание на то, что герои одолеваемые не только эмоциональными расстройствами, но и физическими болезнями не могут заснуть, в то время как персонажи, находящиеся в душевном и физическом равновесии как правило, маркируются в рассказах Г. Газданова спокойным сном, способностью легко, без усилий переходить в это состояние: «- Но, несомненно, вам нужно беречься. - Беречься значило рано ложиться спать, не пить, не есть слишком много, иначе могла начаться какая - нибудь болезнь в собственном смысле слова, то есть процесс, который приводит сперва к ослаблению организма, потом к смерти. Смерти Алексей Степанович совершенно не боялся; но перспектива медленного умирания и предсмертных долгих страданий ужасала его. Со временем ему становилось, однако, все легче и легче беречься: пить ему было противно, аппетита почти не было, и ранним вечером его уже начинало клонить ко сну, хотя он знал, что если он ляжет, поддавшись этому обманчивому желанию, то спать все равно не будет» (II, 415).

Итак, можно сделать вывод, что в рассказах Г. Газданова нередко качество и содержание сновидений непосредственно увязывается с физическим и с психическим здоровьем персонажа, то есть выполняет характерологическую функцию.

Кроме того, в рассказах Г. Газданова 1930-х годов изображаются вещие, «проскопические» сны, которые являются особым художественным приемом, когда все развитие сюжета предопределяется содержанием сновидения, и развязка заранее задана, такие сны предсказывают будущее героя. Вещие сны снятся героям рассказов «Мэтр Рай», «Счастье», «Третья жизнь», «Воспоминание».

К примеру, следующий сон приснился Василию Николаевичу, главному герою рассказа «Воспоминание»: «В тот день, когда это произошло, он вернулся домой поздно, после шумного обеда у знакомых, со множеством приглашенных; и едва он разделся и закрыл глаза, как заснул глубоким сном. Через некоторое время, однако, он проснулся, и прислушался. В доме было прохладно и тихо; но прошло несколько, секунд, и знакомый голос запел ту же песнь, которую он теперь ясно слышал. Потом тихо зажурчала вода, чуть слышно плеснуло весло, красное пламя озарило холодные каменные своды, послышались крики и удары и низкий голое, только что певший песнь, захрипел в последний раз и умолк. Он вскочил с кровати, едва одетый, с обнаженным торсом и держа в руке длинную и узкую шпагу, бросился к открытой двери и увидел перед собой толпу вооруженных людей. Они теснили его, он отбивался, вонзил и мгновенно выдернул шпагу и постепенно отходил к окну, которое квадратным воздушным пятном смутно рисовалось за его спиной. Он уже вплотную приблизился к нему, не переставая отражать удары; но толпа внезапно отступила, по коридору раздались легкие шаги, и упругой походкой в комнату вошел человек, одетый в белый шелк. Василий Николаевич ощущал холод железной балюстрады окна на спине, правая рука его, державшая шпагу, была вытянута вперед. Он уже почти сделал движение, чтобы, несмотря ни на, что направиться к двери, но в это мгновение человек с упругой походкой поднял руку, и брошенный им короткий нож с силой вонзился в обнаженную грудь Василия Николаевича над сердцем. Что - то хрустнуло, потемнело в глазах, и, медленно перевалившись через балюстраду, Василий Николаевич тяжело упал в холодную воду канала». (II. 465)

В конце рассказа мы узнаем, что перед самоубийством Василий Николаевич как и перед тем вещим сновидением глубоко засыпает, а проснувшись слышит то же журчание воды, - в описании окружающей Василия Николаевича действительности немало деталей его вещего сна: «Он проснулся с сознанием, что было слишком поздно. Под окном тихо зажурчала вода, дом озарился красным пламенем, захрипел и смолк голос стеной. Василий Николаевич вдруг вспомнил о револьвере. Когда толпа людей отступила к двери и в тишине снова раздалась знакомая легкая походка человека в белом, он стоял у окна, и едва человек в белом показался на пороге, он поднял руку и выстрелил. Но было слишком поздно; он увидел, как пошатнулась белая фигура, но нож успел уже просвистеть в воздухе, и, тяжело перевалившись за балюстраду, Василий Николаевич упал вниз» (II, 477).

Вещий сон видит и главный герой рассказа «Мэтр Рай». «Мэтр пошел по Пера, направляясь к Галатской лестнице; несколько невыспавшихся матросов попались ему на глаза. Вдруг он увидел нечто очень странное; высокий дом, мимо которого он проходил, стал медленно и бесшумно наклоняться; фигура русской актрисы показалась на третьем этаже и двигалась в воздухе вниз, держась за раму окна. Мэтр остановился - и услышал хриплый голос боксера, который сказал тоном дружеского предупреждения:

Осторожней, дорогой мэтр, вам может не поздоровиться от таких путешествий.

Мэтр обернулся. В эту минуту раздался сильный треск, мягкие руки женщины обняли мэтра, и темная стена дома внезапно остановилась над его головой.

Потом стало светать и предметы сделались виднее, и мэтр Рай убедился, что он находится в постели, в номере своей гостиницы» (II, 225).

Спустя некоторое время события реальной жизни повторяют эпизоды сна, и главный герой задаётся вопросом: «почему со мной случается только то, что я уже знаю» (II, 227)? «Легкий туман, похожий на туман того константинопольского утра, когда ему снился падающий дом, начал тихо звенеть в его ушах. - Болен, - привычно сказал себе мэтр, но на этот раз не удивился и не испугался. Внезапно в двух шагах от себя он увидел широкоплечего человека, загородившего ему дорогу. - Позвольте пройти, - сказал мэтр; и в эту секунду он услышал голос актрисы, с которой он ехал на пароходе. - Это он! - закричала она. Мэтру вдруг стало холодно и безразлично» (II, 232).

Иногда сновиденье героя в литературном произведении служит формой сюжета не основного, но эпизодического, выделяя его, как частичный, но значительный эпизод в развитии главного действия. Е.Ф. Волик называет такие сновидения «кризисными», то есть те, которые коренным образом меняют жизнь человека, меняют его взгляд на повседневность. В малой прозе Г. Газданова, сновидения подобного плана возникает регулярно.

Благополучная и счастливая семейная жизнь главного героя рассказа «Воспоминание» Василия Николаевича обернулась «глухим и непостижимым беспокойством», после сна, в котором он увидел события будущего. Прогностические сны время от времени снились главному герою и содержание снов, эта обработанная особым образом информация из настоящего и прошлого, с прогнозом на будущее, создавала еще одну жизнь, которую проживал герой. Все это изменило его жизнь в реальности.

«И нужно было редчайшее и невероятное соединение давно потерявших силу и исчезнувших вещей для того, чтобы судьба Василия Николаевича определилась и стала совершенно не похожа на ту, какой должна была бы быть. Это началось с того, что однажды утром Василий Николаевич проснулся с сильными болями во всем теле - болели мускулы плеч, рук, ног и спины. Он помнил, что видел сон, но восстановить его не мог, как ни старался» (II, 457). Далее следует череда необычных снов и «то же, что происходило с ним теперь, не было похоже ни на одно состояние, которое он знал или о котором он когда-нибудь слышал» (II, 468).

Итак, нередко в рассказах Г. Газданова в сновидениях герои могут получить ответы на важные вопросы их жизни, именно во сне «существует возможность разрешить дневные проблемы за счёт происходящего с человеком ночью. Это могут быть новые понимания - видения интересующих проблем, ответы на которые не удаётся найти в дневной жизни».

Так, в рассказе «Счастье» главный герой Анри Дорэн в связи с болезнью ослеп. И только сон, смог вернуть герою внутреннее спокойствие и прежнее семейное счастье. Это был тот сон, который показал главному герою «новые понимания - видения интересующих проблем, ответы на которые не удаётся найти в дневной жизни, хотя человек и предпринимал упорные попытки поиска таких решений»: «До этого Дорэн почти не думал о смысле постигшего его несчастья. <…> он был обеспечен, с ним были любимый сын и жена, - чего же ему было бояться? Но с каждым днём он замечал, что всё это меняется и Андрэ и Мадлен невольно отдаляются от него» (II, 357). Далее даётся описание сна и внутренних, мировоззренческих перемен, которым способствовал увиденный сон: «Однажды Дорэн, одолеваемый странной сонливостью, заснул после обеда и видел сон. Ему снилась река. Бесконечно широкая, покрытая пенящимися волнами, она преграждала ему дорогу: издали виднелся ее противоположный берег в очень зеленых деревьях. - Я выздоровел, - подумал во сне Дорэн, - как ясно я вижу эту воду и деревья. Надо, однако, плыть. - Он вошел в реку; дно сразу же ушло из - под его ног, он медленно поплыл к тому берегу; сильное течение сносило его вниз. На середине реки силы стали оставлять его. Он посмотрел наверх - вверху было бесконечное небо, на нем были видны звезды, хотя все это происходило днем. - Странно, что я вижу звезды, - сказал себе Дорэн и потом подумал, что зрение вернулось к нему необычайно усиленным и что поэтому он даже днем видит звезды. Он еще плыл, но уставал все больше и больше. Он хотел обернуться, но чей - то голос сказал ему:

Только не оборачивайся, только не оборачивайся.

Хорошо, - ответил он, - но у меня нет больше сил. -

Есть, - сказал тот же голос; и Дорэну тотчас же сделалось легче. Все же он плыл очень долго; наконец добрался до берега и сел на зеленую траву. Все вокруг него блестело от солнца. Он повернул голову и увидел чьи - то смеющиеся, необыкновенно знакомые и необыкновенно радостные глаза: - Кто это? - спросил он и проснулся. Был уже вечер.

Дорэн подошел к окну; тьма, стоявшая перед ним, стала мягкой и нежной, теплый вечерний воздух окружил его (II, 364).

Далее следует описание восприятия героем окружающих его людей и обстановки. Он иначе слышит свою семью, исчезли прежняя настороженность и грусть:

«Как все хорошо, - успел он подумать. - Но почему? Ведь так недавно я все понимал иначе. Что же изменилось? Один только сон? Нет, этого не может быть. - И, улыбаясь слепым лицом, он пошел в столовую. За обедом он впервые стал шутить с Андрэ и смеяться - и почувствовал, как все оживает вокруг него» (II, 366).

В рассказе «Фонари» главный герой во сне осознал, что бродяжнический образ жизни губил его и благодаря сну проснулся от самозабвения. «Прошло еще несколько времени, проведенного таким образом, - и он достиг, наконец, самой крайней точки, до которой его состояние было доведено этим непостижимым недугом. Он увидел это во сне той ночью, в которую произошел его арест. Он спал у входа в метрополитен на Елисейских полях, эта ночь была особенно холодная, было двадцать третье число февраля месяца. Ему снилось, что он совершенно гол и что громадная змея с ледяным телом обвивает его с головы до пят; кровь стынет и все медленнее и медленнее струится в его жилах: и на уровне своего лица он видит глядящие на него в упор глаза змеи. В первую минуту он не заметил в них ничего особенного; но чем больше он в них смотрел, тем страшнее ему становилось, ему начинало казаться, что давно он где - то их видел и хорошо знал. Он с ужасом смотрел - и вдруг понял, что у змеи его собственные глаза, но только не теперешние, а старческие - выцветшие и печальные и словно издалека глядящие на него с тем исчезающим и странным сожалением, с каким он сам смотрел бы на труп убитого человека или окостеневающую неподвижность близкой ему женщины, у которой только что кончилась агония. Он вздохнул во сне, почувствовал боль в груди - и проснулся. И когда, окончательно придя в себя, он поднимался по лестнице, чтобы выйти на тротуар, он все еще боялся, ему все казалось, что змея ползет за ним. Но в глубине каменной ниши спал только старый бродяга, и не было больше никого» (II, 294). Символичен конец рассказа, герой выходит из тюрьмы (именно там он видит свой сон) обновлённым, здоровым и свободным, он, как бы, пробуждается для новой жизни.

А. Миндел, полагает, что «какими бы с какими бы сложными ситуациями человек не сталкивался, на самом деле у него есть только одна по - настоящему серьёзная проблема. Это - игнорирование сновидной основы реальности». Это, на наш взгляд, в полной мере может быть отнесено к прозе Г. Газданова.

В прозе писателя изменить жизнь человека может не только видение специфического сна, но и переживание пограничных между жизней и смертью состояний близких людей. Пограничное в этом случае выступает как психологическое испытание героя, как мера его жизни и ее ценностей. Близкое видение небытия всякий раз заставляет его героев переоценивать все прожитое ими ранее, разделять истинное и ложное.

Здесь важно отметить, что в раннем творчестве Газданова одним из основных элементов сюжета являются бинарные оппозиции: жизнь - смерть, кажущееся - истинное.

Во многих рассказах 1930-х годов бытие человеческой личности определяют две составляющие: жизнь, полная случайностей, и смерть. Таким образом, бинарность в картине мира Газданова - основная смыслообразующая категория, доказывающая принципиальную непознаваемость законов бытия, их непредсказуемость и независимость от каких бы то ни было представлений человека о нем. Так, в рассказе «Ошибка» главная героиня только после смерти близкого человека осознает своё истинное отношение к людям, окружающим её. Главная героиня видит своего возлюбленного на пороге жизни и смерти и уже тогда, в ней происходит переворот, а после смерти героя она в целом меняет свою жизнь:

«К утру дыхание становилось все реже и реже, и в четыре часа, не приходя в сознание, он умер. Катя с мокрым лицом вышла из комнаты. Молодой человек, сидевший в кресле, брат покойного, плакал навзрыд, по-детски всхлипывая. И только в эту минуту то, что давно уже было, но никак не могло дойти до сознания Кати, вдруг стало необыкновенно ясно: именно, что умер тот самый человек, которого она любила, и что любила она только его.

Она вернулась домой, закурила папиросу и села писать письма. В восемь часов утра, ранним поездом, приехал муж. Он поцеловал ей руку, посмотрел на ее изменившееся лицо и сказал по-французски - он часто переходил на французский язык:

Tu reviens de loin (Ты как будто вернулась издалека (фр.)..

Je ne reviens pas, - ответила она. - Je pars (Я не вернулась... Я ухожу (фр.).

И в тот же день, подписав прошение о разводе, она уехала из дому» (II, 535).

Г. Газданов чувствовал «необыкновенную хрупкость жизни», «ледяное дыхание и постоянное присутствие смерти», но это не охлаждает его прозу, а придаёт ей особую чувственную выразительность и интенсивность, пронизывает ощущением ценности каждого мига жизни и пониманием того, что «каждая человеческая жизнь содержит в себе, в своей временной и случайной оболочке, какую-то огромную вселенную» (III, 58).

Специфическая функция сна в рассказах Гайто Газданова - размывать границы между сном и реальностью, мы нередко видим сомнамбулические состояния: перед сном герои мечтают, бредят, вспоминают, путаются в мыслях.

В рассказе «Третья жизнь» подобное состояние полусна рассказчик называет «двойным существованием»: «С этого времени началось то двойное существование, вызванное внешними условиями, которое любой врач определил бы как сумасшествие. Я вернулся домой поздно, лег на кровать; окно было раскрыто; мне казалось, что я не спал, - и не мог совершать то ночное путешествие, такое странное и необычайно похожее на действительность, что, если бы на следующее утро я не проснулся бы в своей комнате, я бы подумал, что это было на самом деле, все, что я видел тогда, - все точно снится или не снится» (II, 368).

Описание бодрственного состояния и мыслей героя даётся так, точно это сон в рассказе «Авантюист»: «Из дальней комнаты прокуковала кукушка, и все опять стало тихо. Голова Эдгара не шевелилась, глаза его были закрыты; но по тому, что сзади на стене, находившейся против спины Анны Сергеевны и которую она не могла видеть, еще стояла, как ей казалось, живая и настороженная тень, - она знала, что он не спит. Перед закрытыми глазами Эдгара текла широкая спокойная река. Далекие чужие голоса перекликались над ней, быстрое шуршание воды и бульканье играющей рыбы дополняли эти звуки. Река текла, и расширялась, и меняла цвет; вот она огибает желтый берег с едва виднеющимися вдали маленькими хижинами и становится мутной и серой; затем она синеет, как сталь на огне, проходя мимо невысокого замка, окруженного деревьями, - Это Рейн, - думает Эдгар» (II, 687).

Таким образом, можно сделать вывод, что сновидения в малой прозе Г. Газданова являются важным элементом построения художественного текста. Сны более полно раскрывают авторский замысел, предопределяют дальнейшие события; иногда сны выступают как важное, этапное событие в духовной жизни героя, когда «происходящее во сне определяет течение событий в дневной реальности», сновидения являются средством «расшифровывания» внутреннего мира персонажей, именно сновидения «предоставляют более полную и адекватную картину подлинного «я» человека, являясь более точным и тонким инструментом отображения параметров его внутреннего мира, чем бодрственное Эго.

Сновидения в поэтике малой прозы Г. Газданова имеют полифункциональый характер, выполняя характерологичекую, проскопическую и сюжетообразующую функции, сновидения и «пограничные состояния» сознания трансформируют хронотоп рассказов и создают особый эмоциональный тон повествования.

Переходя из одного произведения в другое, онирический текст получает новое звучание, наполняется иными оттенками смысла, при этом его первоначальное семантическое ядро остается неизменным, как, впрочем, и функции, связанные не только с развитием сюжета, но и с формированием образов главных героев.


Выводы


Анализ рассказов Г. Газданова 1930-х годов с точки зрения функционирования в них воспоминаний, снов и иных состояний, которые создают особое пространство «внутренней», ментальной реальности, мы пришли к следующим выводам.

При поверхностном прочтении рассказов Г. Газданова может показаться, что его малая проза состоит из отдельных воспоминаний и снов, однако, при более внимательном прочтении видим, что все, казалось, разрозненные фрагменты сливаются в многогранную картину художественной модели реальности, подчеркивая метатекстуальность прозы писателя.

В каждом рассказе рассматриваемого периода есть мнемонический текст, который является важным структурным компонентом. Воспоминания в рассказах Г. Газданова выполняют ряд функций: являются тематическим центром рассказов, основой структуры повествования, расширяют границы пространства и времени, подчёркивают конфликтность описываемых событий, создают более точный психологический портер персонажа.

Онейросфера в малой прозе Г. Газданова 1930-х годов также представляет собой богатый материал для исследования. Кроме сновидений, в текстах присутствуют описания состояний сознания, по природе возникновения и протекания родственных со сном. Так, характерным элементом поэтики прозы Газданова 1930-х годов является описание «болезни воли», «болезни сосредоточенного внимания» и всех других непонятных душевных аномальных проявлений, визионерства, названных автором «болезнью». Он неоднократно оговаривается, что речь не идет о каком-то физическом недомогании. Г. Газданов уделяет большое место в сюжете рассказов этим душевным мучениям героя рассказчика и других персонажей («Третья жизнь», «Фонари», «Освобождение», «Воспоминание» и др.)».

Сны и близкие снам состояния сознания относятся к важным компонентам композиции, являются одними из способов комментирования и оценки изображенных событий, часто используются в качестве психологической характеристики персонажа.

Сны и воспоминания как художественная действительность обладает своими внутренними законами построения определённого мира, который отражает состояние героя, динамику его сознания, обладает уникальными пространственными характеристиками.

Отдельно следует отметить множество представленных в тексте вариаций «кризисных» и «вещих снов», которые вводятся именно как возможность совсем другой жизни, организованной по другим законам, чем обычная. Жизнь, увиденная во сне, отстраняет обычную жизнь героев, заставляет понять и оценить её по-новому. И персонаж во сне становится другим, раскрывает в себе новые возможности, испытывается и проверяется сном. Во многих рассказах Г. Газданова сны представлены как душевный кризис, приводящий к перелому во внутренней жизни человека (рассказы «Воспоминание», «Счастье», «Фонари» и другие). Данный тип сна выступает как необычайно важное, этапное кульминационное событие в духовной жизни. Сновидения данного типа являются своеобразным духовным катарсисом. литература поэтика газданов писатель

Во многих рассказах Г. Газданова 1930-х годов единство сна и воспоминаний подчеркнуто и способом введения в текст мнемонического и сновидческого текстов: переход в состояние сна и воспоминания передается через глаголы «погружаться», «впадать»; выход из данных состояний характеризуется глаголами «очнуться», «прийти в себя», «опомниться», «найти себя.

Можно предположить, что в поэтике малой прозы Г. Газданова 1930-х годов функции мнемонического и онирического текста совпадают: деформируют особым образом художественное пространство-время рассказов, создают более точный психологический портрет персонажа, задают повествованию особый эмоциональный тон художественного произведения. Сны и воспоминания в равной степени отражают эмигрантскую действительность, художественно оформлены методом «потока сознания», который построен на потоке ассоциаций, стирании границ между реальностью и вымыслом. Мнемонический и сновидческий текст непосредственно воспроизводят душевную жизнь, переживания и ассоциации. Автор фиксирует все, часто очень разные, не связанные между собой мысли, воспоминания, размышления героев. Происходит отказ от традиционного сюжетного построения: внутренняя парадоксальность, бесфабульность, организация материала организована не внешним сюжетом биографии героя, а историей интеллектуального поиска, духовной и нравственной самоидентификации персонажа, основу которых составляют воспоминания и сны главных героев.

Предположительность нашего итогового вывода связана со сложностью темы, которая нуждается в дальнейшем изучении, при котором стоит расширить круг источников, подключить контекстуальные связи, тексты других авторов с подобной проблематикой.


Список использованной литературы


1.Бескова И.А. Природа сновидений (эпистемологический анализ). М., 2005.

.«Мы жили тогда на планете другой...»: Антология поэзии русского зарубежья: 1920-1990 (Первая и вторая волна): В 4 кн. / Сост. Е.В. Витковский. Биографические справки и комментари Г.И. Мосешвили. М., 1994-1997.

.Агеносов В. В. Литература русского зарубежья (1918-1996). М., 1998.

.Адамович Г.В. Критическая проза / Вступ. ст., сост. и прим. О.А. Коростелева. М., 1996.

.Бабичева Ю.В. Автобиографическая трилогия Гайто Газданова, или история загадочной болезни // Дарьял. 2003. №3.

.Башляр Г. Грезы о воздухе. Опыт о воображении движения. М., 1999.

.Буслакова Т.П. Литература русского зарубежья. М., 2005.

.Волик, Е.Ф. Язык и функции сновидений в словесном искусстве // Вестник ХДАДМ. 2007. № 3.

.Гаретто Э. Мемуары и тема памяти в литературе русского зарубежья// http://www.ruthenia.ru/reprint/blok_xiii/garetto.pdf.

.Гассиева В. Газданов и Достоевский: (Достоевский в публицистике и художественном мире Газданова) // Дон. 2007. № 12.

.Геблер Ф. Время и воспоминание в романе Гайто Газданова «Вечер у Клэр» / Пер. с нем. Е. Шуклиной // Литература. 2001. № 45.

.Гершензон М. Видение поэта. М., 1919.

.Гершензон М.О. Сны Пушкина// Пушкин. Сб.1. / Под ред. Н.К. Пиксанова. М., 1924.

.Джемс У. Научные основы психологии. СПб, 2003.

.Диенеш Л. Русская литература в изгнании: жизнь и творчество Г. Газднова. Мюнхен, 1982.

.Зимнякова В.В. Роль онейросферы в художественной системе М.А. Булгакова. Дисс.... канд. филол. наук. Иваново, 2007.

.Кабалоти С.М. Поэтика прозы Гайто Газданова 20-30-х гг. СПб., 1998.

.Каменева К.Д. «Своё» и «чужое» в культуре русской эмиграции «поколения полутора»: на примере творчества Г. Газданова. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. М., 2001.

.Кибальник С.А. Гайто Газданов, Марсель Пруст и Лев Толстой // Западный сборник: В честь 80-летия П.Р. Заборова. СПб., 2011.

.Кибальник С.А. Газданов и христианский экзистенциализм // Сюжет и мотив в русской литературе XX - XXI вв. Вып. 9. СПб., 2007.

.Кибальник С.А. Гайто Газданов и Джеймс Джойс (О романе «Вечер у Клэр»// http://slovorggu.ru/nfv2011_3_18_pdf/14Kibalnik.pdf.

.Красавченко Т.Н. Газданов и масонство // Возвращение Гайто Газданова. М., 2000.

.Красавченко Т.Н. Набоков, Газданов и Пушкин // Пушкин и культура русского зарубежья. М., 2000.

.Критика русского зарубежья: В 2-х ч. Ч. 2. / Сост., примеч. О.А. Коростелева, Н.Г. Мельникова. М., 2002.

.Кузнецова Е. В. Творчество Г. Газданова: 1920-1950-е гг. Астрахань, 2009.


Теги: "Внутренняя реальность" в малой прозе Гайто Газданова 1930-х годов  Диплом  Литература
Просмотров: 9755
Найти в Wikkipedia статьи с фразой: "Внутренняя реальность" в малой прозе Гайто Газданова 1930-х годов
Назад